***
Сироты расступились в стороны, когда юный Блэкстоун поднялся на второй этаж. Все воспитанники стояли спиной к единственному окну на этаже, что делало их силуэты похожими на безликие тени. Кто-то тихонько всхлипывал, шмыгая носом. Скрип половиц сопровождал каждый шаг мальчика, пока он не спеша продвигался в конец коридора, где находился кабинет аббатисы. Он заметил краем глаза, как дети внимательно наблюдают за ним, и его врожденная паранойя подсказывала ему, что взгляды их отнюдь не дружелюбные. В глазах сирот ему мерещилась зависть, немой укор. Рэйвен начинал понимать, чем могла быть вызвана их враждебность. Разумеется, никто не относился к нему хорошо, причем совершенно заслуженно, но напрямую этого также не показывали, если не считать госпожи Джуд. Даже она, бывало, не находила в себе достаточно сил смотреть в мертвые глаза Рэйвена во время того, как отчитывала его. Мальчик сообразил, что подобное выражение лица, словно бы скорбное, обиженное некой несправедливостью, сироты обычно принимали, когда от них отказывался потенциальный опекун. Значит, высокий мужчина в вельветовом пальто действительно приехал сюда с целью усыновить или удочерить кого-нибудь. Почему же он явился один, без супруги? Почему не выбрал какую-нибудь миловидную запуганную девочку, а потребовал неисправимого Рэйвена Блэкстоуна? Мальчик тихо открыл дверь, осторожно заглядывая внутрь: аббатиса восседала за своим столом, на стуле напротив нее расположился незнакомец. Заслышав скрип двери, мужчина обернулся и поприветствовал Рэйвена с добродушной улыбкой. — Не стой в дверях, негодник, и поклонись господину Фиделю Кастеветту, — сурово сказала Джуд, подзывая насторожившегося мальчика своей морщинистой рукой. — Он у нас нелюдимый, — добавила старуха, на сей раз обращаясь к загадочному гостю их скромного приюта. Рэйвен закрыл за собой дверь, не сводя глаз с господина Кастеветта, но кланяться не собирался, лишь кротко кивнув головой в знак приветствия. Настоятельница уже собиралась упрекнуть юношу в ненадлежащих манерах, как вдруг мужчина заговорил: — Гордость и предусмотрительность весьма свойственны роду Блэкстоунов. С Вашего позволения, я бы хотел поговорить с Рэйвеном наедине. Кастеветт, не теряя любезной улыбки, с просьбой взглянул на монахиню, и та молча покинула свой кабинет. Ей все равно не хотелось находиться в одном помещении с несносным мальчишкой, — причиной всеобщей головной боли — к тому же, флягу пора было пополнить настойкой из погреба. Ее сухие старушечьи губы изголодались по холодному нектару из спирта и сдобренного сахаром ягодного сиропа. — Преподобная Джуд — просто образец очарования, не правда ли? — с явным сарказмом спросил Рэйвена мужчина, усмехаясь. — Это проверка? — задал встречный вопрос мальчик, поскольку не хотел, чтобы позже ему прилетело за то, как он отзывался о Джуд за ее спиной. — Вовсе нет. Я лишь считаю, что дети не должны находится под покровительством Аббатства, в частности, таких его представительниц. Рэйвен не знал, куда ему деть себя, и не придумал ничего лучше, чем внаглую сесть прямо на стол главной попечительницы, свесив ноги. Он чувствовал себя увереннее, возвышаясь над Фиделем. — Откуда Вам известно мое имя? — Мне довольно многое известно о Вас, Рэйвен Блэкстоун, — господин Кастеветт покорно опустил глаза в пол. — Видите ли, я знал Вашего отца, Сэмюэля, — выдающийся человек, и моя супруга полностью разделяет это мнение. Когда он покинул этот мир, Ваша мать была вне себя от горя и решила, что не сможет дать Вам достойного воспитания в одиночку — так Вы оказались здесь. Юноша многозначительно хмыкнул — он всегда был не лучшего мнения о своей родительнице. Если она не собиралась быть рядом с ним, как и подобает настоящей матери, незачем было приносить его в этот свет. Глупая, слабая женщина. — Разумеется, мы — я и моя жена Адель — пытались разубедить ее, поддержать, однако та осталась при своем мнении и отдала Вас в сиротский дом без нашего ведома. С тех пор мы долгие годы пытались разыскать Вас… — Не похоже, что вы старались, — перебил Рэйвен. — У вас ушло целых четырнадцать лет. — Ваша мать тщательно замела следы перед тем, как исчезнуть, — мужчина тяжело вздохнул, взгляд его стал печальным, словно он погрузился в особенно неприятные воспоминания. — Целые километры разделяют Вас с поместьем Блэкстоунов. «Поместье, стало быть… — не без гордости подумал мальчик. — Я всегда чувствовал, что мой отец — не из простых людей». — Что же такого особенного в моем отце? — ухмыльнулся подросток, ожидая услышать нечто, что еще сильнее потешит его самолюбие. — Существуют вещи, которые примитивные умы не в состоянии постичь, молодой господин. Целые миры ускользают от невежественных взоров простецов, однако высшие силы без всякой жадности открывают их богатства для тех, кто достаточно умен и проницателен. Ваш отец был свободен от предрассудков и знал истины, о которых другие иной раз боятся даже предположить, — Фидель поднялся на ноги, представая перед юношей во всей мужественной красоте своей дородной фигуры, и подошел к столу, устремляя в окно задумчивый взгляд. — Аббатство с его ограниченными взглядами на жизнь лишает нас наивысших ее ценностей, забирая власть над духом народа в свои гнилые руки. В профиле господина Кастеветта особенно выделялся высокий горб на носу с сильно сглаженной переносицей и выступающая над едва заметной верхней губой нижняя челюсть. Убранные назад курчавые волосы, жесткие и лишенные блеска, вместе с необычными чертами лица делали его похожим на породистого зверя. В целом, если не брать в расчет обходительность манер, мужчину трудно было назвать привлекательным. Рэйвен не был уверен, что в полной мере понимает смысл обращенных к нему слов. Не потому, что он был глуп, а скорее из-за размытости формулировок. Господин Кастеветт, по всей видимости, испытывал большую неприязнь к Аббатству, которое представляло официальную и единственную религию государства, основанную на заповедях Единого Бога. Вера в Старых Богов уже многие годы находилась под запретом и считалась ересью. Юный Блэкстоун, можно сказать, разделял его мнение, поскольку не видел никакого смысла в аскетизме, монашестве и догматах, которые запрещали в разы больше, чем разрешали. Он не разбирался в символике Старых Богов, но знак Единого — обыкновенный круг, сплетенный, как правило, из голых ветвей лещины или ивы, — казался ему попросту скучным и немного жалким. В одном лишь кабинете аббатисы Джуд насчитывалось более десяти таких изделий разного размера, в том числе из корня сосны и хлипкой соломы. — Сэмюэль любил море, — продолжал Фидель, все глубже погружаясь в воспоминания. — Он был капитаном, жаждущим открытий, и однажды, вдохновленный мечтой, отправился на доселе неизвестный натуралистам вулканический остров со своей небольшой командой. Никто не выжил на том ветхом суденышке — то ли течение взбунтовалось, то ли вулкан начал свое извержение… Однако Сэмюэль, чудом уцелев, вернулся оттуда на спасательной лодке с самой большой ценностью — тайными знаниями. А знания, недоступные другим, это не только большая ценность, молодой господин, но и неограниченная власть. Те тайны были сокрыты в обсидиане — редком минерале, который рождается после извержения вулкана, формируя себя из стремительно остывающей лавы. В общем-то, именно с помощью него мы и смогли отыскать Вас. — Вы не в своем уме, — мальчик нахмурил брови, глядя на мужчину исподлобья, с враждебностью и крайним недоверием. Рассказ о старшем Блэкстоуне больше походил на сказку, а Рэйвен не любил, когда его водили за нос и кормили небылицами. Господин Кастеветт же сохранял полное спокойствие и непоколебимость. Он уважал мальчика за то, что тот был склонен все подвергать сомнению. Фидель не пытался разубедить своего собеседника. Во избежание голословности он принялся икать что-то сначала во внутренних карманах пальто, а затем в брюках и жилете, сопровождая это ворчанием себе под нос. Вскоре в руках его оказалась тоненькая серебряная цепочка со спиралевидным маятником, заостренным на конце. Серебряный маятник напоминал жало скорпиона, его спирали, плотно спаянные друг с другом, покрывал выпуклый точечный узор. — Эта вещица, которую я назвал «иглой скорпиона», потому как лично приложил руку к ее зачарованию, позволяет с большей точностью предположить, где находится тот или иной носитель камня. Каждый последователь Вашего отца обязывался носить помеченный колдовством кусочек обсидиана, чтобы между кругом его сторонников постоянно существовала незримая связь. Раз я сумел оказаться здесь, полагаю, наши с Адель многолетние старания не прошли даром, а у Вас при себе есть тот самый камень, — мужчина зажал цепочку меж своим большим и указательным пальцем, заставляя маятник повиснуть в воздухе. — Маятник настраивается на тонкие вибрации конкретного минерала, Рэйвен. Посмотрите, как он дрожит в Вашем присутствии… Рэйвен внимательно наблюдал за рукой Кастеветта, пытаясь уличить его в намеренном подергивании цепочкой. Рука мужчины, как ни странно, совсем не дрожала, однако мальчик все равно придерживался скептицизма. — Не понимаю, о чем Вы, — на лице юноши не проскользнуло ни единой эмоции. — Раз Вы принадлежите кругу, может, маятник откликается на Вас самого. — Исключено! Не стану вдаваться в подробности, но у нас ушли годы, чтобы успешно завершить поисковой ритуал. И ведь мы не имели при себе ни одного волоска с Вашей головы — одну лишь фотографию!.. Несколько мгновений Блэкстоун и Кастеветт молча смотрели друг на друга под тонкие звуки колебаний маятника. Мужчина первый отвел взгляд, расплываясь в очередной любезной улыбке. — Не стоит лгать мне, молодой господин… — покачал головой Фидель, убирая маятник в карман своего жилета. — Я понимаю Вашу осторожность, но у Вас нет причин меня опасаться. Я был и по сей день остаюсь верным слугой Сэмюэля, как и моя дражайшая супруга Адель, и именно мы с нею, держась за руки, четырнадцать лет назад приняли его сына в наш мир под таинством шестиконечного обсидианового амулета. Юноша начинал понимать, что имеет в виду господин Кастеветт. Упомянутое мужчиной украшение было при нем с рождения, и он никогда не снимал его, пряча амулет на груди под льняной рубашкой, потому как это была единственная и самая большая его ценность. Трофей из неясного прошлого придавал ему уверенность в не менее туманном будущем — и не зря. Рэйвен решил пойти на уступки. Блэкстоун сообразил: от того, насколько дипломатичным он будет, зависит его усыновление, а сиротский дом уже порядком ему надоел. Подросток не обманывался детскими мечтами о том, будто дома будет лучше, его устроило бы как минимум отсутствие скуки, сквозняка и аббатисы Джуд. Салон черного кабриолета, разумеется, также казался ему весьма заманчивым, не говоря уже о возможности разузнать все о своих корнях спустя столько лет в неведении. Мальчик расстегнул воротник рубашки и достал шестиконечный плоский камушек, не снимая цепочки с шеи. — Трещина! — Фидель удивленно вздернул брови, бережно взяв обсидиановый амулет в свою широкую ладонь. — Надо же, как нам повезло! Даже дефект камня не сбил маятник с пути... — Действительно, повезло, — в очередной раз ухмыльнулся Рэйвен, которого столь бурная эмоциональная реакция со стороны взрослого откровенно забавляла. — Что ж, юный Блэкстоун, — мужчина выпрямился, гордо выпятив грудь. — Полагаю, Вам нужно собрать вещи. Ваш отец, увы, не сможет сопровождать нас в нашем великом деле, но я знаю: он бы страстно хотел, чтобы Вы продолжили начатое им… — Кастеветт смутился на мгновение, после чего продолжил: — Прошу прощения, у меня не выходит подобрать подходящее слово. Силы, которыми обладал Сэмюэль, не сравнятся с тем, чем владею я, однако его прямой наследник имеет полное право стать всецело причастным к Старым Богам острова, что почитали магию обсидиана. Я — всего лишь скромный слуга Блэкстоунов и почту за честь стать Вашим проводником в миры, сокрытые от глаз невежественного Аббатства. — Так, выходит, мой отец хотел, чтобы я продолжил его дело? — Совершенно верно! — взбодрился Фидель. — Раз это столь важно, я, так и быть, соглашусь, — высокомерно выразил согласие Рэйвен, спускаясь на пол. — Только вот… — юноша задумчиво прикусил губу. — Могу ли я узнать, насколько сильным был мой отец? И что конкретно потребуется от меня? Что я получу взамен: колдовские знания и навыки или, может, ценные реликвии? — Блэкстоун сложил руки за спиной, смерив на мужчину взглядом, насквозь пропитанным алчным любопытством. — Мне бы не хотелось, чтобы ритуалы, которым меня обучат, занимали годы в исполнении, как у Вас. — Сэмюэль не доверил бы столь деликатные детали простому последователю, Вы так не считаете, молодой господин? — Фидель лукаво улыбнулся. — Это предстоит узнать Вам самому. Я и моя супруга предоставим Вам ключ от его кабинета, который станет Вашей личной комнатой, и поможем всем, что будет в наших силах. Юноша не верил собственным ушам. Ни одному ребенку в приюте не приходилось рассчитывать на личное пространство. В длинной комнате на тридцать коек Рэйвену не повезло оказаться напротив окна без ставней (в полнолуние ему казалось, будто он вот-вот сойдет с ума от света), между двумя болезненными мальчиками, которые громко сопели и всю ночь могли заходиться лающим кашлем. Инфекция была здесь частым гостем, впрочем, как и в любом другом бедном доме, ведь достойных врачей могли позволить себе лишь пена и сливки общества. Блэкстоун никогда не болел чем-то тяжелее самой заурядной простуды, но очень боялся подобной перспективы, потому как в условиях сиротского дома это приравнивалось к агонии в глазах подростка. Узнав из медицинского справочника термин «бактериовыделитель», он всегда держался подальше от больных детей и как можно чаще мыл руки. Рэйвен стоял на месте, пристально разглядывая Кастеветта, и обдумывал его слова, которые внушали доверие примерно на треть от общей их суммы. Несмотря на свою подозрительность и основательные задатки параноика, Блэкстоун по-прежнему оставался мальчиком четырнадцати лет, а потому был достаточно наивен, чтобы история об особом происхождении, как и перспектива совершить нечто по-настоящему необыкновенное, зацепили его юношескую гордость и любопытство. Не говоря уже о деликатном обращении и лести, со всех сторон обласкавшей самолюбие мальчика. Он всегда был убежден в своей исключительности, но никогда не рассуждал на еретические темы и даже представить не мог, что его ближайший родственник напрямую связан с колдовством. Это ощущалось глотком свежего воздуха после четырнадцати лет однообразия и тоски, пусть и настораживало. Поклонение Старым Богам было под запретом еще до рождения Рэйвена, он ничего не знал про их обычаи и, конечно же, не верил в магию. Однако его отцу покровительствовали эти силы, и он обязан был познать их тоже, чувствуя на себе неизгладимый след семейных уз и судьбоносный рок. — Что-то не так? — обеспокоенно спросил Фидель, заметив, как мальчик пристально рассматривает что-то в районе его плеч, и несколько смутился, потому как пальто в этом месте сидело на нем впритык. — Паук, — просто ответил Рэйвен, указывая пальцем на крохотное создание, облюбовавшее руку господина Кастеветта. — Нужно убить его, — добавил он, и во взгляде его мелькнуло нечто, присущее только хищникам. Мужчина покачал головой и издал хриплый смешок, изумленный предложением неоправданно совершить нечто столь жестокое с безобидным членистоногим. Белый паук, со своими длинными тонкими ножками, выглядел, словно пушинка цветущей ивы на его вельветовом пальто болотного оттенка. Кастеветт протянул к нему указательный палец, и маленький зверь тут же перебрался на новое место, позволяя Фиделю получше разглядеть его. — Не стоит столь пренебрежительно относиться к магическим символам, молодой господин... — И что же означает этот символ? — беспечно спросил юноша. — Белый паук говорит о том, что Вам следует проявить терпение и не убивать его, потому как он принесет удачу, — усмехнулся Кастеветт, глядя на паука с непонятной Рэйвену лаской. — Плетя свою паутину, пауки защищают нас, охраняя домашний очаг, и поддерживают космический порядок. Паук, помимо прочего, зачастую предвещает встречу с верным другом. К слову, Вы обратили внимание на ворон во дворе? — Обычно у нашего приюта не летает сколько птиц... — несколько задумчиво произнес подросток, слегка поежившись на слове «нашего», ведь ему не нравилось чувствовать свою принадлежность к столь жалкому месту. — Это тоже что-то значит? — Увидел ворона — будь готов узнать правду и столкнуться с магическим вмешательством. По всей видимости, молодой господин, символы указывают на то, что Вам пора вернуться домой... — Кастеветт завел руку за спину, и в следующее же мгновение вместо паука у него в ладони оказалось черное перо. Мужчина протянул перо мальчику и улыбнулся, глядя на него с такой искренней добротой, которой юный Блэкстоун никогда прежде не видывал и вряд ли способен был понять.Пролог
27 мая 2023 г. в 16:08
Примечания:
иллюстрация к главе: vk.com/wall-192056614_13337
Рэйвен сидел на мокрой траве у ствола дряхлого дуба, когда во двор сиротского дома въехал черный кабриолет, распугивая клевавших землю ворон. Мальчик недовольно хмыкнул — автомобиль выглядел дорого, как и высокий мужчина, покинувший его салон, а Рэйвен не любил дорогие вещи. Роскошь вызывала в нем зависть, и юношу крайне обижало, что ему приходится носить брюки с заплатками, тогда как другие просто рождаются с серебряной ложкой во рту.
Дети во дворе, взволнованные внезапным визитом, как стайка птенцов проследовали за статным незнакомцем. В каждом из них теплилась надежда очутиться в салоне черного кабриолета и приехать на нем в свой новый дом, где их будет ждать настоящая семья.
— Сноб, — злобно прошипел себе под нос Рэйвен, наблюдая исподлобья за тем, как мужчина в длинном вельветовом пальто размеренным шагом скрывается за дверями приюта с кучкой оборванцев на хвосте.
Он сомневался, что такой человек действительно станет искать среди местных беспризорников кого-нибудь на усыновление. Юноша предположил, что неизвестный представляет собой либо государственную проверку, либо Аббатство. Разница, в общем-то, была невелика: администрация страны всегда чутко прислушивалась к мнению представителей официальной религии, что наделяло последних весомыми полномочиями в решении государственных вопросов. Возможно, мужчина хочет просто выкупить здешнюю землю и закрыть это богом забытое место. Давно пора — аббатиса Джуд, владелица сиротского дома, чаще прикладывала флягу к своим губам, нежели новорожденных сироток к бутылочке с молоком, да и остальные воспитательницы-монахини вели себя ничем не лучше тюремных надзирателей. Все, что могли дать детям эти набожные с виду женщины, ограничивалось протекающей крышей над головой, пресной стряпней, обучением примитивной грамоте и, разумеется, заповедям Единого Бога.
Госпожа Джуд — статус госпожи принадлежал ей исключительно за счет принадлежности к Аббатству, а не по праву рождения — склонна была впадать в бешенство за самую малую провинность как со стороны сирот, так и со стороны попечительниц. Порой поводы ее истерик оказывались настолько абсурдны и притянуты за уши, что Рэйвен стал справедливо предполагать, будто циничная старуха попросту презирает всех людей вокруг. Впрочем, он не осуждал монахиню за это, хоть и был одной из излюбленных ею мишеней для нравоучений, ведь доживать свою никчемную жизнь пожилой даме все равно придется под одной крышей с ним. А он будет мучить старуху своими выходками вплоть до ее последнего вздоха — это уж точно.
Правда, «выходки» — слишком невинное слово для того, чтобы описать поведение Рэйвена Блэкстоуна.
Дети, выросшие в приюте, лишены материнской любви и отцовского воспитания, а потому в относительной мере лишены и сочувствия, либо же выражают его на весьма поверхностном уровне, как и многие другие человеческие переживания. Сирота — несчастная жертва жестокой судьбы со скрытым потенциалом еще более жестокого агрессора. Достаточно было одного взгляда на Блэкстоуна, чтобы понять: у этого ребенка на уме нет ничего хорошего. Рэйвен не отличался внушительной силой мышц и не лез с кулаками в драку; он не лебезил перед старшими, не привлекал к себе внимания слезами (никто не видел его плачущим), никогда не был ведомым; мальчик не искал поощрения и не извлекал опыта из наказаний. Однако Рэйвен обладал врожденным любопытством и хитростью и всегда добивался того, чего хотел. Юный Блэкстоун доверял исключительно себе, а на других обычно смотрел свысока. Впрочем, иногда, когда того требовала ситуация, его мертвый взгляд все же несколько смягчался.
Рэйвен ни к кому не питал симпатий, но временами ему нравилось притворяться, будто это не так. С овладением талантом притворства возникли и первые проблемы, из-за которых впоследствии мальчик стал самым ненавистным ребенком для аббатисы. Воспитательницы безустанно мучились в догадках: как этот ребенок умудряется стать виновником очередной жуткой истории?
Бедность среды, в которой росли воспитанники сиротского дома, вызывала в них непреодолимый, животный голод до ощущений. Нехватка впечатлений губительна для детей, и каждый из них выживал, как мог: кто-то давился отнятой у соседа порцией каши, кто-то унижал тех, что слабее, чтобы самому не стать униженным, а Рэйвен обесценивал других в угоду своему не по годам большому эго. Так, буквально пару месяцев назад, двенадцатилетнюю Джейн, миловидную, но странноватую девочку, обнаружили мертвой в чулане с глубоко высеченным «Рэйвен» на ее тонком запястье. С последствиями в виде маленького детского трупа пришлось разбираться никому иному, как настоятельницам, и госпожа Джуд была убеждена, что Блэкстоун наверняка довел бедняжку. Старуха посчитала необходимым оставить его без еды на несколько суток, однако мальчик оставался вполне сытым своей причастностью к случившемуся. Нет, он не испытывал настоящей симпатии к Джейн — ему нравилось то, что она оставила на себе его имя; ему нравилось думать, будто та пожертвовала собой ради него.
Рэйвен, однако, не считал себя виноватым. Во-первых, совесть была ему чужда. Во-вторых, какую ответственность он нес за то, что малышка так привязалась к нему? Она действительно была странной девочкой: вечно разглядывала что-то в пустоте, перешептывалась сама с собой и ходила по ночам с закрытыми глазами. Большую часть времени юноше было откровенно скучно в сиротском доме, потому все, что казалось необычным, вызывало в нем особый интерес. Из игрушек Блэкстоун уже давно вырос (незадолго до того, как Джейн приняли в приют, ему исполнилось четырнадцать), а скромное подобие библиотеки в каморке на первом этаже было изучено им вдоль и поперек. Большая часть литературы, к тому же, состояла из копий заповедей Единого Бога для детей. Когда он заслышал, как другие ребята насмехаются над необычной девочкой, она была обречена.
Обречена была стать жертвой его неутолимого любопытства и, как следствие, повышенного внимания. Рэйвен очень много беседовал с Джейн: о ее семье, о ее сновидениях, о том, что она видит в пустоте и о чем говорит сама с собой. Довольно скоро та привязалась к мальчику, ведь он давал ей почувствовать себя важной, значимой и совсем не странной, а «абсолютно экстраординарной», как выражался сам Блэкстоун. Остальные воспитанники предпочитали держаться подальше от Рэйвена и от того, что принадлежало ему, поэтому их нападки на Джейн вскоре также сошли на нет.
Проблема той маленькой мисс была в том, что она говорила чересчур много. Ей нравилось рассказывать о себе, однако слушать других Джейн не умела и не хотела. Не то чтобы Рэйвен действительно горел желанием чем-то поделиться с ней. Со временем он стал сомневаться в правдивости ее необычных переживаний. Юноша решил, что Джейн такая же, как и большинство здешних детей, то есть готова на все ради внимания. В этот же момент он потерял к ней всякий интерес и переключился на новенькую девочку такого же возраста, но немую. Кроме того, у нее была заячья губа, и Рэйвен намеревался как следует изучить эту аномалию, о которой прочел в потрепанном медицинском справочнике.
Разумеется, Джейн это было не по душе. Целую неделю она вынашивала в себе страдания и жалела себя, а потом явилась в слезах к юноше как раз тогда, когда он был в библиотеке со своей новой любимицей, безмолвной Лавинией. Девочка в страстях, так свойственных подросткам, рассказала ему, что перережет себе вены, если тот не перестанет проводить время с немой. В ответ Рэйвен лишь мягко улыбнулся и взял ладонь Лавинии в свою, с любопытством наблюдая за реакцией Джейн. Та разрыдалась еще сильнее и ушла прочь, а следующим утром одна из монахинь обнаружила ее в чулане.
Двумя годами ранее Блэкстоун был замешан в еще одном пренеприятном инциденте, закрепившем его дурную репутацию в приюте. После этого случая монахини особенно остро переживали необходимость оставаться приверженными принципам милосердия, которые проповедовало Аббатство. Фактически, вера всепрощения была единственным, что останавливало их от того, чтобы избавиться от Рэйвена собственными руками.
В тот день аббатисе Джуд нездоровилось (видимо, дегустируемая ею настойка оказалась особенно крепкой), потому Рэйвен отбывал свое наказание за мелкую кражу, помогая другой попечительнице ухаживать за осиротевшими младенцами. Молодая женщина, по характеру своему исключительно мягкая и сочувственная, отдала ребенка в руки мальчика и наказала сменить ему пеленки, предварительно помыв его. Юноша послушно удалился в ванную комнату, придерживая неистово орущее создание, укутанное в пожелтевший от времени кусок простыни.
Под грудью монахини малыш вел себя тихо, блаженно посасывая свой большой палец, но в худых руках Рэйвена словно сходил с ума, ни на секунду не прекращая криков. Блэкстоун недоумевал, откуда в этом крохе столько сил. Искреннее изумление вскоре уступило место закономерному раздражению, и юноша опустил ребенка в чуть теплую воду, закрыв ему рот ладонью. Младенец не унимался: он бил руками и ногами по воде, от чего в лицо Рэйвена летели брызги. Можно сказать, что выражение «последняя капля» оказалось в данном случае судьбоносным, ведь брызги тут же прекратились, стоило Блэкстоуну поддаться наваждению и крепко сжать свои бледные пальцы на пухлой детской шейке.
— Вот так… — прошептал Рэйвен с умиротворенной улыбкой на лице, когда малыш перестал двигаться. — Теперь ты ушел домой навсегда.
Вскоре в комнату пришла сердобольная монахиня. Завидев утонувшего младенца, она судорожно вздохнула и бросилась к ванной, опускаясь на колени. Блэкстоун сухо сообщил ей, что ребенок подавился водой и задохнулся, но женщина не поверила ему. Ей, однако, настолько была чужда злоба, что она всего лишь попросила юношу уйти своим привычным мягким голосом. Слезы наворачивались на ее глаза – Рэйвен же остался доволен тем, что шум, наконец, прекратился.
Никто не стал говорить о случившемся аббатисе, к тому же, маленькие дети нередко погибали в стенах приюта ввиду истощения или болезней, от которых бедняжек, как правило, лечили молитвами. И все же слухи о жестокости юного Рэйвена Блэкстоуна разошлись как среди монахинь, так и среди воспитанников.
Были у него и менее суровые проступки, например, мелкие кражи и несколько попыток побега. Для местных беспризорников подобные эксцессы в поведении можно было считать своеобразной нормой. Иногда, однако, Рэйвен прибегал к особой изобретательности. Как в тот раз, когда он нашел под лестницей паучье гнездо и, предварительно умертвив всех членистоногих собственным ботинком, проник на кухню, чтобы оставить их тельца в чане с обеденным супом.
К своим четырнадцати годам самой частой фразой, которую мальчику приходилось слышать в свой адрес, были слова о том, что никто не захочет усыновлять столь невыносимого ребенка. Судьба, однако, посчитала иначе.
— Блэкстоун! — из окна второго этажа высунулась голова аббатисы Джуд. — Поднимайся ко мне в кабинет — сейчас же!
«Странно, — подумал Рэйвен, вставая на ноги, — не помню, чтобы я успел что-то натворить за это утро».