Не уходи безропотно во тьму

Когда ты понимаешь, куда тебя занесло в этот раз, ты бездумно пятишься. Нет. Пожалуйста. Не надо. – Я тоже просил тебя остановиться, Серёжа, но ты не послушал, – словно прочитав твои мысли отвечает Дмитрий Сергеевич, теребя в руках перьевую ручку. – И посмотри, к чему это нас привело. Он, в кои то веки, сидит лицом ко входу. Рядом с ним на столе среди бумаг – чашка остывшего даже на вид кофе и пепельница с ещё дымящейся "Герцеговиной Флор", но с серой куркой, в отличие от твоих. Солнечные лучи создают вокруг Дмитрия Сергеевича мягкий и тёплый ареол. Мелкие частички пыли отражают свет, и от этого зрелища слепит глаза. – Я не знал, что так будет, – пытаешься оправдаться ты, но даже на собственный вкус звучит жалко. – Ты шёл убивать меня, Серёжа, будь честным хотя бы с самим собой, – раздражённо кидает Сеченов, пытаясь разгладить пальцами морщинку между бровей. – Я устал от твоей лжи и недомолвок. Ты проглатываешь реплику о том, что он тоже не был честен с тобой. В груди, тем не менее, становится горячо, как от укола магнезии, как в горячем цехе, но ты лишь опускаешь глаза на носки своих сапог. – Самое дурацкое во всём этом – как легко ты встал на сторону Захарова и Муравьёвой, – горечь в этом бархатном голосе удавкой сжимается на твоём горле. – Как легко ты поверил, что самый твой близкий человек, единственный, кто продолжал любить тебя и придавать смысл жизни – вселенское зло. Ты резко вздёргиваешь голову, натыкаешься на его покрасневшие карие глаза, на чуть подзапущенную бороду, выпавшие из идеальной укладки пряди. Наверняка он уже давно не спал и накручивал себя из-за всего, что случилось, а ты и не понял, неблагодарная мразь. – Ты предал меня, потому что решил, что тебя нельзя любить просто так. – Я думал, что не заслуживаю, чтобы Вы любили меня просто так, – шелестишь ты в ответ, по горлу словно проходится наждачная бумага. – Что я не заслуживаю любить Вас. Дмитрий Сегреевич тяжело вздыхает, откидываясь в кресле. – Я – не икона, чтобы на меня молиться, Серёжа. Ты был трусом, а теперь будешь до конца дней думать о том, что могло бы быть. Катя и я – мы забальзамированные трупы в мавзолеях, которые никто никогда не посетит, а ты будешь страдать, пока не найдешь эффектный и, несомненно, очень болезненный способ убиться обо что-нибудь. Он качает головой, отбрасывает ручку прочь резким движением. Запускает пальцы в свои подёрнутые сединой волосы, окончательно руша укладку. – Первая смерть случается в сердце, Серёжа, и я уже чувствую этот твой сладкий запах разложения. Он морщит свой идеальный нос, и тебе хочется возразить, что это – наверняка от дыма, от кофе, что он всё не так понял. Что ты всё ещё можешь всё вернуть, всё исправить, тебе просто нужно, чтобы он сказал тебе, как. Но булькаешь только: – Мне мучительно больно. Я не знаю, как жить без Вас. Он отводит взгляд, и тебе сразу становится холодно. – Поначалу я находился в постоянном ужасе от мысли, что когда-то мне придётся оставить тебя одного – здоровенного, как Эльбрус, но пустого внутри. Дмитрий Сергеевич поправляет пальто, поднимаясь из-за стола, берёт с пола пухлый саквояж и сжимает крепко-крепко, до побелевших костяшек. – А теперь мне уже всё равно, – вздыхает он, как будто бы даже с облегчением. – Мёртвым не бывает страшно. Мне надо идти, а тебе – с этим жить. Он резко отворачивается, и в ушах стоит нежный хруст, с которым сломалась некогда его шея. Когда он обходит стол, то больше не смотрит на тебя. Он прямой, как палка, и отрешённый, как ледяная пустыня. За окном становится всё темнее. Ни луны, ни звёзд, только холодный неживой вакуум космоса. Нет. Пожалуйста. Не надо. Ты настигаешь его в десяток быстрых шагов, сгребаешь в ладонях широкие плечи и прижимаешь к себе. Если бы мог, ты бы вплавил его в грудину, под рёбра, где заходится всхлипами твоё чёрное сердце. – Нет, нет, только не Вы, – бормочешь ты уже вслух, – Вы не можете оставить меня одного. Все и так меня бросили, но только не Вы, пожалуйста. Ты шаришь руками по его телу, но он лишь смотрит мимо тебя и молчит. Ты заключаешь его лицо в ладони и порывисто целуешь. На вкус его безучастные губы – остывший кофе, табак и немножко влажной соли из твоих глаз. – Отпусти меня, пожалуйста. Прекрати эту агонию. – Нет, – выдаёшь из себя вместе с всхлипами, – мне плевать, что это в моей голове. Мне плевать, что на самом деле Вы мертвы, и тот, кого я держу сейчас – лишь мои вина, боль и скорбь. Я не могу отпустить, я только и делаю, что отпускаю. Если отпущу – Вы никогда не вернётесь. Мир вокруг потихоньку растворяется во тьме, и ты готов, да, готов! Только бы не отпускать, только бы удержать, только бы не остаться одному. Дмитрий Сергеевич, наконец, смотрит прямо на тебя, со своим мягко-снисходительным выражением лица, которое всегда приносило тебе покой, выводило тебя из самых кровавых закоулков твоего разума. – Однажды я вернусь к тебе снова. Мы будем молоды, счастливы и бессмертны. Как поэзия. Ты вжимаешься лицом в его шею, ластишься, как кутёнок и блаженно закрываешь глаза... ...чтобы проснуться.