***
Стоял жаркий июльский полдень. Солнце тепло карабкалось по коже, слепило глаза, бликами скакало по озеру. Легкий ветер путался в кронах деревьев, и потревоженные им листья шумели над ними. Ленивые облака, скользящие по небу, расчерчивали свежую траву мягкими тенями. С глухим стуком ударялись друг о друга мечи. Дилюк сделал выпад, разрезал клинком воздух. Джинн изящно ушла в сторону и тут же попыталась нанести колющий удар. Плохо было дело. Он отступил, попытался зайти к ней в тыл, и дуговой удар настиг его в плечо, заставив невольно охнуть. Мечи были деревянными и опасности не несли, но Джинн явно не стеснялась пользоваться возможностью как следует приложить своего капитана. Дилюк сбился с такта, но все же интуитивно взмахнул мечом. Увы, пострадавшую руку невовремя свело, и он лишь едва задел ее плечо. Джинн же уверенно ударила поперек груди, заставляя отступить еще на шаг. Дилюк потерял равновесие, судорожно попытался восстановить его и попутно отклониться от неизбежного укола чужого меча — и через пару секунд оказался на земле поверженным. Джинн победным движением приставила острие к его шее. − Ты проиграл. Дилюк усмехнулся и разжал ладонь с мечом, поднимая над головой руки. − Признаю и сдаюсь на твою милость. Они сделали эти мечи для небольшой компании детей, целые дни сражающейся около штаба Ордо Фавониус на найденных палках. Выглядело это небезопасно: ветви те умудрялись находить массивные и с острыми сучьями, так что они решили предотвратить возможные травмы, не запрещая детям полезные тренировки. Кузнец Вагнер согласился помочь, пусть и поворчав для виду, что это вообще не его область работы. Они выбрались сюда просто погулять, а по пути забрали и оружие — и каким-то образом пришли к мысли опробовать его в деле. Все это привело к тому, что Дилюк лежал поверженный и задавался двумя неизбежными вопросами. Первым из них было то, сколько же Джинн тренируется, если смогла — пусть и впервые на его памяти — одолеть его? Второй заключался в том, почему, черт возьми, она выглядит так красиво со своей победной усмешкой. Не удержавшись от соблазна, Дилюк резко выпрямился, перехватил запястье ее вытянутой руки и потянул Джинн на себя. С коротким вскриком она выронила меч и повалилась на землю следом — и тут же была мягко поймана. Дилюк усмехнулся. − Урок от капитана: безоружный враг все еще может попытаться напасть. Она хмыкнула, садясь рядом на траву. − Если бы мой меч был настоящим, ты бы уже не нападал. − Какие жестокие слова. Хорошо, что я не твой враг. − И никогда им не станешь, − заметила Джинн, а ладонь ее легко накрыла его. Дилюк ощутил, как сердце забилось чуть чаще. Они были близко, куда ближе, чем нужно было, чтобы перестать думать разумно. «Какие наивные слова», подумал было он, но Джинн вдруг наклонилась и мягко поцеловала его. Рассуждения о потенциальных врагах резко перестали иметь хоть какой-то смысл. Ровно как и позабытые мечи, валяющиеся рядом в высокой траве. Дилюк отстранился, ловя воздух. Щеки нещадно жгло то ли от счастья, то ли от смущения — так и не разберешь. Джинн, такая же летняя и огненная, тихо засмеялась, и он, не думая, вообще ни о чем упоительно не думая, поцеловал ее снова. Губы ее на вкус были как топленое молоко; кожа ее пахла одуванчиками; это было так безмерно хорошо, что до одури хотелось остановить время. − Я люблю тебя, − негромко пробормотал он, пряча лицо на ее плече, оставляя невесомые поцелуи на шее. Дилюк услышал, как Джинн усмехнулась. Она была права. Это были слишком громкие, слишком взрослые слова, тяжелые, как дорогая парча, но он сказал их так легко, что это казалось абсолютно правильным. Здесь и сейчас он любил ее; если это огонь в его сердце, с чего бы ему быть неправильным? − Я тоже люблю тебя, − отозвалась она, в голосе — смешок и честность одновременно; и это тоже было искренне и верно, так, как ничто больше не может быть искренним и верным. Сколько бы лет не прошло, подумал Дилюк, чуть-чуть пьяный от жаркого солнца и игрушечной битвы, это будет так. Что бы ни случилось, все останется так, они останутся такими же. Тихо шумел над ними ветер, путался в кронах деревьях и волосах. Дилюк потянулся обратно к Джинн, а солнце слепило его до темных кругов, скачущих перед глазами. Эта темнота легко обволакивала все вокруг, постепенно становясь глубже и отчетливей, пока наконец не прояснилась. Дилюк проснулся плавно и без удивления и легко выпрямился в кресле, не чувствуя сонливости. Он уже понимал, что это был сон, но невольно потянулся рукой к лицу, пальцами касаясь губ, и тут же ощутил, как краснеют кончики ушей. Ну что за ребячество… Он прищурился в темноту. Сквозь утренний сумрак, царящий в комнате, проступали очертания лица Джинн, мирно спящей в постели. Пару секунд Дилюк молча наблюдал за ней, а после тихо поднялся, охнув от боли в затекшем плече, и как можно осторожнее вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь – Джинн всегда чутко спала... Дом Марлен располагался рядом с небольшим озером. Дилюк направился к нему. Было еще совсем рано — видимо, он задремал совсем ненадолго. Улицы города были пустынны, а воздух отдавал мятной прохладной свежестью. Дойдя до песчаного берега, он опустился на корточки, щедро зачерпнул в ладони воды и ополоснул лицо. Кожу обожгло россыпью холодных касаний. Он еще пару раз умылся, каждый раз невольно ежась, чтобы окончательно смыть дремоту. День обещал быть долгим — как и все последние. Кто бы ни был их преступник, он затаился. За весь вчерашний день он попытался напасть лишь раз, и то лишь одиноким выстрелом. По какой-то причине враг не хотел показываться, да и к тому же явно осторожничал. Но почему? Он в меньшинстве? Но тогда почему вообще взялся за столь непростое убийство? Об этом определенно стоило подумать и как можно скорее и тщательнее, но Дилюк с досадой обнаружил, что не может сосредоточиться на этих мыслях. Образ Джинн — той Джинн, которую он знал до всего произошедшего и которую видел во сне — не выходил у него из головы. Дилюк шумно выдохнул, опираясь лбом на руки. Именем Семерых, ну в самом деле… Они ведь были совсем детьми, глупыми и ничего не понимающими, и он был уверен, что сама Джинн давно забыла о том небольшом романе. Это было так давно и так глупо, и ему стоило бы поскорее забыть этот сон. Словно в ответ на это решение, в голове всплыла вчерашняя ссора, и стало дурно от запоздалого чувства стыда. Джинн была права в своей злости. Это он молча ушел, не сказав ни слова и оставив их в одиночку разгребать последствия, и это он вернулся, старательно делая вид, что все позади. С Джинн это было так просто: она изменилась так сильно, что звать ее, повзрослевшую, с гордой осанкой и значком магистра на форме, по званию было естественно. Казалось правильным, что теперь они совсем другие люди, близкие к понятию посторонних. Дилюк молча наблюдал, как вода накатывает на песчаный берег. Он пришел с ней с каким-то мелочным вопросом, касающимся бумаг. Тогда он еще не знал, как трудно отвлечь ее от дел. Тогда его голова была настолько занята Кэйей, его слишком знакомым прищуром и насмешливым голосом, что он даже не придал значения той быстроте, с какой она отложила все, приветствуя его, зовя по имени. Теперь, вспоминая те события, он сознавал и это, и многое другое, что явно не было правильным. Дилюк неизбежно приходил к мысли, что он никогда не переставал быть идиотом. В любом случае, мысленно подвел он черту, уже поздно что-то возвращать. Джинн и правда изменилась. Он тоже. Нечего думать о том, что уже прошло. И все-таки… «Ты никогда не скучал по тому времени? Когда ты был рыцарем?» Конечно, он скучал. Он ненавидел и презирал того себя, гордого за свой абсолютно бесполезный капитанский значок, уверенного, что мир — в его ладонях, верующего в то, что мир будет к нему добр. Он ненавидел и презирал того мальчика, который допустил, чтобы случилось то, что случилось. Но это не значило, что он не скучал по тому времени, когда все было простым и ясным. Когда он был частью чего-то большего. Дилюк спиной ощутил чей-то взгляд, и рука его незатейливо и быстро скользнула к ботинку, куда был спрятан клинок. Мысли мгновенно прояснились, становясь кристально холодными. Если Снежная чему его и научила, так это помнить: в мире есть достаточно людей, желающих его убить. Если ты следуешь за ними, умей всегда держать эту мысль в голове. − Доброе утро, − негромко поздоровалась Джинн. Дилюк выдохнул и выпрямился, оборачиваясь на нее. На секунду у него перехватило дыхание от вида того, как солнце золотилось на ее лице — он тут же списал это на сон. Джинн на ходу оправляла рукава рубашки, еще не заправленной и трепещущей на ветру, подходя ближе. − Я разбудил тебя, − в его голосе не было вопроса, но она мотнула головой. − Наоборот, − Джинн усмехнулась. — Обычно я встаю куда раньше. Мягко пахло одуванчиками. Дилюк машинально подивился: выходит, она использует те же духи, что и семь лет назад… Он мотнул головой, отгоняя эту мысль. Медленно золотился край неба, знаменуя рассвет. Пока Джинн умывалась, Дилюк молча наблюдал за тем, как солнце поднимается из-за края небес. Им надо было обсудить немало важных деталей, но из головы все еще не шел вчерашний конфликт. И один вопрос, мучавший его всю ночь. − Джинн, − позвал он, не глядя на нее, − можем ли мы еще зваться друзьями? Сердце сжалось в ожидании. Он опоздал с извинениями на семь лет. Но… «Пока мы живы, никогда не поздно». Эти слова были криво вырезаны на стене их штаба в Снежной каким-то излишне поэтичным вандалом. Их никогда не стирали и не пытались замазать. И на них частенько оглядывались. Пока мы живы, еще можно сделать хоть что-то. − Мы никогда не переставали ими быть. − Прости за вчерашнее, − Дилюк сглотнул, ловя себя на том, что понятия не имеет, как выразить все остальные свои извинения, но упрямо закончил. — И за то, что это вообще стало вопросом. Джинн выпрямилась, отряхивая ладони от воды. Светлые пряди, еще не стянутые бантом, свободно лежали на плечах. − Я понимаю. И ты тоже прости, зря я так вспылила. Не зря, хотел возразить Дилюк, у тебя были причины вспылить. Но он промолчал. Утро было слишком спокойным и приятным, чтобы снова спорить хоть о чем-то. − Пойдем к винокурне или разбудим детей? — помолчав, прервала молчание Джинн. Дилюк задумчиво обернулся на дом. − Пойдем одним, − решил он. — Пусть поспят. Аделинда заберет их потом, все равно еще ждать целителя. Странно, но Дилюк не чувствовал опасности. Сегодня, впервые за последние пару дней, он не ощущал никакой тревоги. Он знал, что должен бы: вчерашнее нападение ясно показало, что их враги следуют за ними по пятам, но… Было спокойно. Как затишье перед бурей, мрачно усмехнулся он. В тот вечер тоже было спокойно, разве нет? В любом случае, пора и правда было идти. Они тихо и быстро собрали вещи, попрощались с Марлен, вновь поблагодарив за приют, и направились к винокурне. Город просыпался за их спинами, провожал их стуком ставень и первыми сонными голосами. Идти было не в пример легче, чем вчера. Пусть и все еще повисло молчание, но оно не казалось неловким. К тому же, оно было и недолгим: был вопрос, который Дилюк не мог не задать теперь. − Джинн, − позвал он, − что случилось с Эрохом? После того, как я ушел? Он услышал, как она вздохнула. − Как я и сказала, Кэйя начал расследование. Я присоединилась позднее, когда тоже начала кое-что подозревать и поделилась с ним догадками. Мы искали в свободное время, частенько и по ночам — думаю, магистр Варка одобрил бы и официальное расследование, но Эрох бы точно узнал и мог как минимум замести следы. Мы вначале думали просто поймать его на непрофессионализме, но потом улики становились все серьезнее, и… Джинн ненадолго замолчала. Дилюк не торопил ее. − Когда мы узнали, что он стоял за убийством господина Крепуса… − продолжила она чуть изменившимся голосом. − Я никогда не видела Кэйю таким, Дилюк. Он был вне себя. Сказал, что не хочет больше ни суда, ни справедливости, что убьет его сам и собственными руками. Не могу сказать, что не понимала его тогда, но… Если закон ничего не значил, то чем мы отличались бы от Эроха? Так что я отнесла все наши записи магистру Варке. Точнее, вломилась к нему посреди ночи: если бы ты видел взгляд Кэйи, ты бы понял мою спешку. К утру Эрох был уже арестован. Наше расследование — признано действительным. Джинн вдруг усмехнулась. В ее глазах, впрочем, не было веселья. − Кэйя был жутко зол. Еще долго отказывался говорить со мной после… А до суда Эрох все равно не дожил. Кто-то пронес ему в тюрьму яд — видимо, испугались, что он может выдать что-то важное. Судили его уже посмертно. Вот и все. Дилюк до боли прикусил губу, сдерживая невольное ругательство на себя самого. Недурно выходит. Все это время он конфликтовал с человеком, который, в отличие от него, отомстить за смерть отца сумел. Словно заметив его поддавленное настроение, Джинн вдруг перевела тему. − Твоя очередь рассказывать. Он удивленно взглянул на нее. Джинн улыбнулась. − Про Снежную. Ты ведь был одним из буревестников? Ах. Конечно. Она же еще вчера хотела расспросить его об этой сказке. Дилюк вздохнул. У него было много теплых воспоминаний с того времени, но по итогу сама история выходила совсем невеселой. С другой стороны, не мог же он отказать в ответе Джинн после всего — особенно учитывая, что сейчас это отчасти касалось ее самой. Он рассказывал коротко, но полно. Про то, как бродил по Тейвату, пытаясь найти следы виновных в смерти отца, и как обнаружил, что они ведут на север. Ему не нужно было задумываться о том, что он будет делать, оказавшись в Снежной. Он мстил всем Фатуи, нападая на их штабы и опорные точки и унося за собой на ладонях кровь. Подобное не могло остаться незамеченным, но Дилюка это мало волновало — и тогда за ним вышли Предвестники. У него был только меч, который давно стоило бы поточить, да глаз порчи, который он старался лишний раз не трогать — то есть дело его было определенно пропащим. Его спас Андрей, тогдашний лидер буревестников. Он отыскал его в лесу, раненного, едва ушедшего от погони на время, и забрал с собой. Позже оказалось, что буревестники давно следили за Дилюком, но это все еще было чудом, что Андрей нашел его в такой буран — он сам смеялся, что не иначе, его направлял сам ветер. Стараниями Ирины он скоро оправился и от ран. Поначалу ему мало доверяли, и он мало доверял им. Но его злость к Фатуи были искренней, их цели общими, а Дилюк, изредко приходя в себя в лихордке, так отчаянно хотел хоть куда-то, где будет дом, что его вступление в буревестники было лишь вопросом времени. Вскоре он наловчился вплетать перо в волосы, стал хорошим другом большинства их соратников и получил право входа в кабинет Андрея. Это было славное время, несмотря на битвы и тревоги. Научившись стрелять, Дилюк часто ходил на охоту с Ютой, и они нередко вместе разгоняли ночной страх перед лесом смехом и песнями. Ирина обучила его азам языка Снежной, а после он отлично освоил его в болтовне с Петей, сразу же привязавшимся к нему. Молчаливый Василий оценил его рвение, пусть и неодобрительно качал головой на отказы выпить вместе. Кухарка Ярка расспрашивала о блюдах Мондштадта. Даже замкнутый циничный Анатоль устал подозревать его в измене, и их ссоры о божественном перешли в разряд обычных вечерних споров за столом. Андрей же стал пускать его все ближе в свои дела. Он рассказывал об их планах, объяснял хитроумное сплетение их сети агентов и шпионов, учил думать как противник и вести за собой людей. В какой-то момент он стал обращаться к нему на северном наречии, называя братом. В какой-то момент они и стали почти братьями. Дилюк замолчал. Рассказывая обо всем Джинн, он упоминал лишь события и факты, истории из их жизни, и скупо говорил о чувствах, кроющихся за ними. И потому он не мог договорить эту историю до конца. В конце истории Фатуи пришли к ним в штаб, обустроенный в заброшенных древних руинах. Это укрытие всегда было надежно защищено, и никто из них не был готов к подобному. Битва вышла неравной и жестокой. Снег был черным то ли от крови, то ли от огня. Дилюк всегда неукоснительно старался не использовать глаз порчи, но тогда этот принцип был отправлен в бездну. Пламя горело на кончиках пальцев, затапливало с головой, жгло изнутри; зрение расплывалось, и сознание иногда вдруг выключалось, словно перегоравшая лампочка, а огонь все жег и жег, весело бегая по свежему насту. Это была отчаянная битва, и в ее конце молодой капитан Фатуи с пустыми синими глазами и веселой усмешкой вонзил клинок в тело Андрея. Дилюк пытался его убить, пока мог. Капитан блокировал удары уверенно и все так же весело, ловко избегая огня. Они дрались, пока Дилюк вдруг не рухнул на снег, судорожно хватаясь за горло. Ноги отказывали. Все его тело казалось переломанным и мертвым, и воздух не мог пройти сквозь резко заглохшее, опаленное до волдырей, горло. Он стоял на коленях, цеплял онемевшими пальцами снег и задыхался. Дилюк видел, как капитан секунду посмотрел на него, а после спокойно развернулся и пошел прочь. С клинка его падали на снег алые капли крови. И он почти поклялся, что убьет его, даже если это будет стоить всего. Клятва срывалась хриплым кашлем, но он упрямо произносил ее, пытаясь найти еще немного воздуха, еще немного сил и сжечь этого проклятого юнца в пепел. Его остановила Ирина. Потом оказалось, Айка смогла прорваться к горящей псарне и выпустила волков, погибнув сама. Выжившие отступали. Ирина подхватила его, силой затащила на своего волка и зажала рот, заставляя умолкнуть. Она не дала ему договорить клятву — Дилюку потребовалось много времени, чтобы научиться быть благодарным за это. Потом они жгли костры в память о погибших, втыкая в снег их перья, и люди принесли к ним столько белых цветов, что не было видно земли. По воле Андрея, Дилюк стал новым лидером буревестников, и он старался делать все, что мог. Постепенно они восстановили потерянные в ту ночь связи, обустроили новый штаб, и их шрамы отболели. Жизнь продолжалась. Но для Дилюка все закончилось в ту ночь. Ничто и никогда больше не было прежним. − Так что было дальше? — напомнила Джинн. Дилюк, вырванный из потока воспоминаний ее вопросом, качнул головой. − Нас предали. Многие погибли в битве, в том числе и Андрей. Я стал новым главой буревестников. − Тогда почему ты ушел? − Потому что это потеряло смысл. Дилюк старался, как мог. Он делал все, чтобы обеспечить буревестникам будущее. Если бы огонь из той сказки и правда существовал, он бы в то темное время еле бы тлел, но к концу года потихоньку разгорался. Все налаживалось. И одновременно все было не так. Он решил уйти после ночи в лазарете, куда он угодил с небольшой, но мерзкой раной. Ему тогда уже давно снились кошмары, в которых убивали Кэйю и Джинн, горела винокурня, рушился по кускам Мондштадт, и он, вымотанный раной и тревогами, рассказал все Ирине. Они говорили всю ночь. Дилюк — о Мондштадте, сладком запахе винограда и ветрянных астрах рядом с домом, Ирина — о свое брате, состоящим в Фатуи, лицо которого она каждый раз боялась увидеть под сорванной в бою маской. Он помнил, она спросила его: «Почему ты не уйдешь?». Она сказала: «У тебя есть дом, Рагнвиндр, а нам больше некуда возвращаться, кроме этой войны. Наши семьи — здесь, или похоронены в снегу, или больше не зовутся семьёй, а тебя еще ждут в ветреном краю. Уходи, иначе будешь жалеть, иначе жажда мести и мы станем тебе слишком тяжелым бременем — ради чего ты отрекаешься от самого себя?». Она спрашивала мягко и с грустной улыбкой; у Дилюка больше не было ответов на ее вопросы. Он ушел в одну из длинных ночей, после ужина. Все знали, что он уходит по-настоящему, но никто по древнему обычаю не прощался с ним, чтобы не подводить черту, чтобы обмануть судьбу и дать шанс вернуться. Он ушел тихо и в одиночестве, оставив перо на своем столе, и дорога была одновременно радостной и невыносимо тяжелой. По крайней мере, он думал, что ушел. Его прошлое явно так не считало и сейчас шло за ним по пятам. Возможно, ему правда стоило попрощаться. − Это… звучит печально, − искренне заметила Джинн. Дилюк махнул рукой. − Не бери в голову. Это давно в прошлом. К тому же, все буревестники знали, на что идут, так что мы все отчасти были готовы. Лучше расскажи, что произошло за это время. Разговор тек мягко и легко. Джинн и правда рассказала несколько историй из жизни Мондштадта, заставивших Дилюка пару раз от души удивиться. Он сам в ответ припомнил пару забавных случаев из своих путешествий и времени в Снежной. Солнце ясно светило на них, а ветер мягко толкал в спину. Никто не чувствовал ничего дурного. Лишь один раз Дилюк ощутил неприятную тревогу — как-то слишком встревоженно зашумели птицы, вспугнутые одиноким крупным вороном — но и она скоро отпустила. За разговором они скоро дошли и до винокурни. Джинн с любопытством оглядывала поместье. Дилюк усмехнулся: и правда, она ведь давно не была здесь. На винокурне сейчас царил занятой, но не суетливый гомон, напоминающий жужжание улья. Виноград, пусть еще и зеленый, в эту пору требовал за собой особого ухода. Борьба с сорняками, повышенное внимание к почве, подвязка побегов и нормирование урожая — дел всегда было с избытком. А недавно ударившая засуха вынуждала всех еще и регулярно поливать виноградник, устало поминая Барбатоса, кажется, позабывшего направить в их сторону дождливые ветра. За последние три года Дилюк так и не смог до конца привыкнуть, что его искренне считают здесь полноправным хозяином и достойным наследником отца, однако вкладывал все силы в развитие винокурни. Вот и сейчас, уверенно идя к поместью, он походя по имени здоровался с работниками, весело приветствующими его. Краем глаза он отметил, что Таннер выглядит порядком усталым — надо бы убедить его взять отпуск и сходить к врачу — а недавно нанятый молодой Саймон справляется на диво ловко и заслуживает премии… − Ты стал отличным владельцем винокурни, − заметила Джинн, когда он в очередной раз извинился перед ней за вынужденное отвлечение на дела. Дилюк повел плечом. − Не сказал бы. Мне еще далеко до отца. − Нет, − негромко возразила она, внимательно вглядываясь в его лицо. − Я так не думаю. Дилюк удивленно оглянулся на нее, но Джинн ничего не пояснила, уверенно направляясь дальше, и он не стал переспрашивать. В любом случае, он и правда был даже близко не так хорошо, как отец. Крепус фактически был ответственен за расцвет «Рассвета» − он же лишь старался не разрушить имеющееся. К тому же, пусть он и научился находить в своей роли некоторое удовольствие, управление винокурней никогда не было его талантом или особой страстью. Это было долгом – Дилюк обязан был выполнять его со всей отдачей. Аделинда встретила их радушно и с теплотой, пусть и держала себя даже еще более подчеркнуто вежливо в присутствии магистра. Дилюк коротко объяснил ей случившееся, ловко замалчивая некоторые отдельные факты, и попросил найти свободного мальчишку, готового за небольшую плату сбегать до Мондштадта с письмом. Аделинда пообещала, что как можно скорее отыщет Эльзера и узнает у него, кого можно занять этим поручением, и попыталась уговорить их обоих на по крайней мере чай и поздний завтрак. Однако в этом вопросе и Дилюк, и Джинн были непреклонны: если Хеди и правда направилась на запад, хотя здесь ее, по заверениям Аделинды, и не видели, им стоило поспешить. Слишком близко была граница с Ли Юэ, за которой можно скрыться от взора Ордо Фавониус… Дилюк зашел в дом только чтобы написать письмо. Подумав, Джинн последовала за ним, с интересом оглядываясь. Он заметил, как она удивленно вскинула брови, приметив посреди изысканного и гармоничного интерьера абсолютно несуразную вазу, и скрипнул зубами. Кэйя, что б его… − Подожди меня здесь, − попросил он, кивая на просторную комнату для гостей. — Я скоро вернусь. Дилюк поднялся в комнату и сел за стол, не глядя доставая чистый лист. Письмо было написано быстро: послание было коротким и исключительно информативным. Недолго поразмыслив, он адресовал его сенешалю церкви: чем быстрее Аниш встретится с целителями, тем лучше будет для него. Кэйе же он быстро написал другое письмо, прося сообщить о найденных уликах и зацепках. Лучше бы у него было, что сказать: их собственное расследование неизбежно заходило в тупик… Он запечатал конверты и встал, на ходу туша свечу на столе. Вот и все. Теперь им оставалось только отправить их и определиться с дальнейшим путем. Дилюк подошел к окну, распахнул его, впуская в комнату свежий, пахнущий летними цветами воздух. И тогда он увидел его. Одинокая высокая мужская фигура стояла неподалеку и пристально глядела вперед. Ветер трепал полы его плаща. Поза и расстояние не позволяли различить черты лица, лишь светлый, пшеничный цвет волос. Неспешно, мужчина вытянул вперед руку, и в тот же момент лицо Дилюка словно обдало волной жара. Кто-то пронзительно закричал. Дилюк увидел, как огонь бойко ползет по дереву стен нижнего этажа, танцует в сухой траве, радостно разгораясь. Мужчина опустил руку и развернулся, медленно уходя. Дилюк отшатнулся от окна, застигнутый врасплох этой атакой. Он чувствовал едкий запах дыма, поднимающийся с первого этажа. Джинн осталась внизу, вдруг стальным звоном пронеслось в его голове.***
Они отступали. Яков уже ушел далеко вперед, а Хеди вызвалась проследить за результатом их атаки и скрылась. Их командир же ненадолго остановился, издали глядя на вспыхнувшее здание. Огонь задорно игрался с некогда прекрасным поместьем. Воздух над ними рябил от жара. Он легко коснулся пальцами глаза порчи. Сердце сводило болью — он так и не наловчился использовать его без вреда для себя, но такая маленькая шалость должна была сойти ему с рук. Если их цели погибнут в пламени, что ж, так тому и быть. Если они окажутся в лазарете, то вряд ли выйдут оттуда живыми. Если же они смогут выжить и остаться на ногах… − Огонь рождается от огня, Люк, − пробормотал офицер, неотрывно глядя на пожар. — Я надеялся, ты умрешь прежде, чем мы встретимся, но на все воля богов, не правда ли? Тогда он будет ждать их встречи с искренним нетерпением.