Я научился вмазывать, врезать, но разучился тихо прикасаться.
Эстрада, Е. Евтушенко
Проспавшись через полутора суток, Арсений нашёл его в гостиной с сигаретой в перебинтованной руке и ноутбуком на коленях. Дима уехал ещё днём — паковать вещи и объяснять родителям, почему решил сбежать в монастырь, переложив на него ответственность за похороны Кати. Вторые похороны в жизни после отца и точно не последние. Мужчина долго стоял на пороге, затем проговорил: — Думал, не увижу тебя больше. «О, так ты всё помнишь? Не завидую». Он не среагировал ни на эту фразу, ни на все последовавшие. — Мы можем поговорить? Антон? — к нему сделали шаг. — Оторвись от работы. Не горит. «Отстань от меня, будь лапочкой. Хоть кто-то же в этой квартире должен делать дела». Второй, будто услышал мысли, исчез за дверью и вернулся полчаса спустя с тарелкой. Блинчики он узнал по запаху, не удостоив те взглядом. Не из желания показать обиду, нет. Только потому, что уже завтракал и даже обедал. Над ним постояли некоторое время, затем ушли, в тот день больше не пытаясь достучаться. Вернулись на рассвете — в крови по локоть и с яркой улыбкой. — Я нашёл нападавших. Они пожалели. «Молодец, но не уходи больше в драки один. Прибьют же» уместилось в поджатых губах, не выпустивших ни слова. Арсений вздохнул и отправился в душ, потом, заглянув в его временное пристанище с какой-то очередной ненужной репликой, опять оставил попытки. Тишина расслабляла перегревшийся мозг, мерный стук клавиш нравился ему больше, чем звуки чьей-либо речи. Хотелось временного покоя. Утонуть в таблицах, коротких телефонных звонках, чашках кофе и кашле за стенкой, который почему-то перестал пугать. Смотреть на гробы оказалось приятнее, чем на любимого, хотя боли уже не осталось. Да и обиды, пожалуй. Малого не пытались расшевелить или утащить за собой куда-то, не касались. И продержались в таком режиме, на редких кивках, чуть больше недели, пока на кухне не попробовали тронуть за плечо: — Может, ты хотя бы перестанешь ночевать в гостиной? Твоя комната всё ещё… Отстранившись, Антон невольно перебил говорившего. Диван вполне устраивал — и до пепельницы, и до ноутбука толком не приходилось тянуться. Снова: никакой показательности, одна лишь потребность в удобстве. Раны с той проклятой ночи успели зажить, даже сидеть удавалось, не ёрзая. Жизнь шла своим чередом, что устраивало тоже. В равной степени он не мог как уйти, так и полноценно вернуться, поэтому существовал себе тихонько, мысленно прося дать время, чтобы привыкнуть к другому заново. — Котёнок? — шепнули за спиной. Его тряхнуло от вспышки злобы. Вместо гневного «не называй меня так больше» — отставленная в сторону чашка со свежим кофе. Вместо просьбы оставить в покое — разворот на пятках и уход. Наверное, с ним так пытались помириться. Наверное, ему было плевать. Ещё десять дней гробовой тишины спустя, после посещения кладбища и проводов Димы в сторону Эда, согласившегося временно принять старого знакомого, Арсений пришёл ночью в гостиную. Присел у дивана, коснулся его лопатки: — Не порть позвоночник. Иди на нормальную кровать. Никакого раздражения или властности голосом не выдали. Просто попросили, будто и раньше так делали. Руку, не дождавшуюся реакции, сменила тяжёлая голова. — Не игнорируй, ну. Вмажь мне, прикрикни. Включись обратно, — помолчав в ожидании ответа, тот снова вздохнул. Эту эмоцию, вырывавшуюся из чужих лёгких, доводилось слышать при каждой встрече. Утром, вечером, по возвращении в квартиру — так, словно Арсений не верил, что он не исчезнет за время разлуки, и удивлялся, увидев его в очередной раз. Примерно это же и озвучили несколькими минутами позднее: — Ради чего ты остаёшься? Чтобы мучить меня? «Я сделаю что-то, когда сам этого захочу. И не надо притворяться. Тебе плевать, просто ты вдруг потерял контроль и не понимаешь, как его вернуть. Никак. Уйди». А ведь ушёл же. Не настоял, не продавил, хотя он бы поддался первому же искреннему порыву. Поспать в ту ночь не удалось, пришлось засесть за работу. Забавляло, что сожитель за это время ни разу при нём не выпил ничего крепче кофе — только курил. Примерное поведение казалось более демонстративным, чем его собственное молчание. В итоге на то, чтобы захотеть вернуться в общую спальню, Антону потребовался месяц. Вышедший из душа мужчина нашёл его в постели и уже через секунду прижался сзади, всем телом, уперев лоб в загривок. Тот не говорил, только вздыхал, как прежде, пока не устал ждать отклика: — Ты же не немой теперь, правда? Я не мог ведь навредить настолько? «Нет, речевой аппарат работает. Мне всего лишь нечего сказать». Арсений осознавал причинённый вред — это позабавило тоже. — Поверишь, если извинюсь? Оба односложных ответа были бы лживыми. Извинений ему не хотелось, потому реакции не последовало. За спиной рыкнули, теряя терпение. — Малой, знаю, что я скотина. Нет необходимости напоминать. Но я… — любимый голос дрогнул, а всё ж Арсений нашёл в себе силы закончить предложение, — твоя скотина. Рука, державшая его за талию, заскользила к груди, не встретив ни разрешения, ни сопротивления, и остановилась на солнечном сплетении. Он прикрыл веки, отдаваясь этой нежности, однако больше ей не обманываясь. — Тебя вообще можно трогать? Или так ещё хуже? Ладонь исчезла. Мужчина перелёг то ли на спину, то ли на другой бок, хрипло задышал и, когда Антон уже почти заснул под такую своеобразную колыбельную, опять нарушил тишину: — Мы всё? Я умудрился проебать тебя? Единственного, кто мог меня вынести? Младший дёрнул ногой, лягнув Арсения пяткой. «Макс не ошибся даже в этом. Нет ничего, что ты можешь сделать, чтобы отпугнуть». — Ну, хотя бы, — усмехнулись сзади. — Слушай… то, что прозвучало тогда… — говоривший насильно вытаскивал из себя слоги, словно действительно страдал. Это удивило, хотя в чужое чувство вины он не поверил, потому что знал, кого любил. — Я не считаю так на самом деле. «Зачем сказал в таком случае? Да и какая сейчас разница, даже если считаешь. Я ещё здесь, значит, правда в твоих словах была». — Ты не заслужил столько неуважения. «Знаю. Мне поспать дадут сегодня?» — И то, что не нуждаешься в извинениях, убивает. «Так ты понял? Пятёрка за полугодие, молодец, теперь заткнись». Вести диалог, не отвечая вслух, по-своему было удобно. Фразы не смогли бы трактовать неправильно, его не в чем было упрекнуть. Всё происходящее оставалось исключительно на совести второго, которая откуда-то проклюнулась. Или, лучше сказать, восстала из могилы. — Наверное, стоит отдать должное, — хмыкнул тот, продолжая тянуть на себе это странное выяснение отношений. — Оставить меня наедине с собой — шикарное наказание. Я не думал, что способен сожрать себя чувством вины. И что до такой степени не готов тебя потерять. Мужчина снова зашевелился, меняя положение, чтобы дотянуться губами до его обнаженного загривка, выглядывавшего из-за ворота футболки. Если бы Антона держали за плечи, то почувствовали бы мурашки. — Наверное, сейчас уже поздно пытаться. Или говорить, что ты будешь первым. Кто от меня это услышит. За последние лет тридцать, — поцелуй повторился. — Прости меня, — и снова. — Прости. «Нет. Ты не имел права делать то, что сделал, поэтому прощения не получишь, но оно и не нужно. Мы оба знаем, что я никуда не денусь, прекрати. Нет необходимости». Мысль уместилась в резком движении головы на подушке. — Я слышал, что тебе больно, — не останавливался Арсений, делая из монолога исповедь. — Не настолько был пьяным. Слышал и наплевал. Знал, что кусал до мяса, и наплевал. Понимал, что обижаю, что насилую. А всё равно наплевал, — его целовали в одно и то же место, словно читали заклинание. — Мне пиздец как стыдно. За равнодушие скорее. Я не помнил, что могу так сильно стыдиться чего-то. Это слишком старое чувство, — тот, застыв, издал нечто среднее между рыком и скулежом. — Ты достоин кого-то понежнее. Способного на жалость. «В этом ком-то не будет твоей живости и яркости. Я, может, правда достоин партнёра побережнее. Только вот скажи это моему сердцу, которое давно выбрало тебя», — хмыкнул младший. Арсений смолк, закашлялся и уже начал отодвигаться, когда получил первую за тридцать два дня реплику: — Закончил? Стало смешно от чужого испуга. Услышать его снова, видимо, уже не рассчитывали. — Да. — Чего ждёшь в ответ? — Антон перелёг на спину. Оба теперь смотрели в потолок. — Твоего ухода. «Ну опять — двадцать пять. Боже». Усталое цоканье спряталось за шипением: — Мне казалось, мы договорились, что ты перестанешь отталкивать и вести себя, как ублюдок, чтобы я бросил тебя сам. К чему вся эта речь? — голое плечо притёрлось к его одетому. — Удивить хочешь? Разочаровать? Не смеши. Я всё про тебя знаю, — он спустил руку с живота и переплёл их пальцы. — Что боишься к врачам идти, что винишь себя в смерти Кати, ждёшь, чтобы кто-то посторонний тоже обвинил, что мучаешься исключительно добровольно, потому что заслужил, теперь вот опять пытаешься лишиться меня. На кой хрен, Арс? — конечность второго ожила и ответила на прикосновение. — Хочешь пострадать — купи плётку. Я с удовольствием тебя высеку. Но не притворяйся слабаком. Не поверю. — Почему? — Чем слушаешь? Сказал: всё знаю. Сам точно такой же, — молодой мужчина улыбнулся чему-то неизвестному, царапнувшему душу. — Просто мне в своё время не подвернулся человек, которого бы можно было взять силой, — «Слава богу. Ира тогда отделалась руганью только благодаря Максу». — И жалость с нежностью мне не нужны. Так что заткнись наконец, дай поспать. — Я нигде не соврал тебе. — Потому что веришь в сказанное, хотя ошибаешься. — Получается, — Арсений улёгся на бок, поближе к его щеке, и перешёл на шепот, который не спрятал смешок, — ты знаешь меня лучше, чем я сам? Тот дышал тяжело, часто, выдавая настоящие чувства. Антона хотели, но сдерживались, пытаясь не нарушить намёк на перемирие, чтобы не усугубить ситуацию. Это осознание пощекотало самолюбие. Он отзеркалил чужую позу, остановившись в сантиметре от тонких губ, тут же с готовностью распахнувшихся. Затем улыбнулся искреннее, ядовитее: — Понравился месяц без секса? Получилось нечто вроде пародии на услышанное месяц назад «Вот он — я. Нравится?» Скрипнув зубами, второй оскалился: — Протяну ещё один, пока мы живём, как соседи. Не на что реагировать. Легкотня. — Провокация? — «Я же вижу, что мне лгут. Не спрячешься теперь за этой холодностью. Не ве-рю». — Да. Поддайся, — Арсений сократил расстояние до пары миллиметров, как бы прося разрешение на действие. — Или придётся признать, что я соскучился. Его рука перехватила порыв, сжав горло мужчины. Власть была у него. Не воспользоваться — грех. — Повтори. — Я соскучился, — выдохнули покорно, пальцы перекрыли доступ воздуха. Он откровенно издевался и, не встречая протеста, ликовал: — Ещё раз. — Соскучился. «Кто из нас пассив сейчас, а? Твоя правда: ты мой. Скотина, социопат, ревнивец и грешник. Мой. Целиком». На улыбку ответили приглушённым скулежом. — Я сломал тебя, — рыкнул он. Факт. То была очередная игра, которую они вели. И в которой Антон впервые победил. — Взаимно. Целуй уже. Иначе изнасилую опять. Он впился в любимые губы, его тут же притянули за талию и, забравшись под футболку, небольно царапнули, словно умоляли не повторять своеобразную пытку тишиной. Её не было в планах, однако тактика сработала — и пока Малой, до одури влюблённый, цеплялся за чужое тело, у второго сносило крышу ещё больше. На секунду отстранившись, он вытащил из партнёра просящий стон, но не поддался. Потому что нашлась причина заговорить опять: — Кстати, пока помню. Двадцатого мы идём на все возможные обследования дыхательных путей, возражения не принимаются. — Серьёзно? — проворчали недовольно. — Такой у тебя план на наше пятилетие? — Не принимаются, Арс. Это ясно? — второй подался обратно к нему, однако был остановлен за подбородок. — Поддайся. Или придётся прерваться прямо сейчас. — Самому не надоело ёрничать? — Не-а. Мне, оказывается, это даётся не хуже, чем тебе. Я жду ответ. — Ладно, — Арсений даже не задумался, чего хотел сильнее: его или держаться принципа. Руки того уже стянули футболку. — Хоть в клинику, хоть в преисподнюю. Только заткнись. В ту ночь они ограничились оральными ласками, словно, проникнув в тело, второй бы снова обидел и получил потом новое наказание. Проверять Антона на прочность не стали — лишь выплеснули накопившуюся страсть. Это растопило сердце окончательно. А жаль. Защитная корочка пригодилась бы уже в ближайшую субботу.***
Из спальни Арсений вышел в костюме, словно собрался не к врачам, а на деловую встречу, окинул взглядом его, такого же официального, и улыбнулся. Мужчины выглядели прилично в то утро не для окружающих, а друг для друга. Остановившись у двери, партнёр за подбородок поднял его с диванчика, затем вытащил из кармана пиджака бархатную коробочку: — Помню, ты отказался от подарка. Но это так, мелочь. Не обессудь. В него ввинтился напряжённый взгляд, пока чужие пальцы откидывали крышечку. Бледно-жёлтое кольцо в форме печатки светилось дороговизной и несколькими прозрачно-белыми камнями. «Хоть бы на колено встал ради приличия». Не взяв предмет в руки, Антон улыбнулся: — Вот и договаривайся с тобой после этого. Спасибо. — Тебе не нравится. Во фразе не было вопроса, лишь приобретённый навык трактовки его реакций и убеждённость в правоте. Он предпочёл обидеть любимого, а не соврать, пока тянулся к подарку: — Жест красивый, но золото не ношу. Слишком мягкий металл для меня. Крышечка тут же захлопнулась, как капкан, не успев его задеть. Арсений залез в тот же карман и достал другую коробочку, попроще, из тёмного картона. Которую протянул ему: — Платина — достаточно крепкая? Тонкое, в виде цепи из крупных звеньев, кольцо было скорее белым, чем серебристым. Никакой вычурности, никаких инкрустаций, однако вещь выглядела дороже, чем предшественница. Даритель расслабился, поймав его более нежную улыбку, и просиял эмоцией, схожей с самодовольством — гордостью. Разница невелика, но она есть. «Я тебя знаю», — кричали ему выражением лица. — Цепь? — хмыкнул Антон. — Решил всё же приковать? — Давно пора бы, — подарок надели на безымянный палец левой руки. — Это к разговору про штамп. — Ты не спросишь моего согласия? Небеса на секунду потеряли спокойствие и заметались между его зрачков, затем блеснули властностью: — У меня оно есть, — мужчина задумался, разглядывая вены на тыльной стороне его ладони. Те за последние годы стали объёмнее и синее. — Не знаю, как и зачем ты меня терпишь. Но спасибо, что делаешь это. — Образ романтика смотрится неорганично, снимай, — цокнул он и перехватил чужую правую руку, на которой ещё с первой встречи в притоне Макара видел кольцо-печать на месте для обручального. — Всегда было интересно, что оно значит для тебя, — вместо прямого вопроса. Вместо ответа — чужая попытка освободиться от прикосновения и долгий выдох. — Посмертный подарок. От единственного начальника в моей жизни. Когда подохну, забери себе. В качестве наследства. «От начальника, говоришь? И носишь при этом на безымянном пальце? Не хочешь — не рассказывай, а лапшу вешать не надо. У меня и так уши большие». Эмоцию удалось проглотить, чтобы почти беззаботно усмехнуться: — Будем передавать через поколения? Звучит прикольно, но умирать раньше меня не разрешаю по-прежнему. — Помню. Поехали? — Антон придержал Арсения за локоть, вытащил из пиджака серую бумажную упаковку. — О. Так мы оба нарушили договорённость? — Ага. Дурной пример заразителен. Портсигар, выполненный на заказ из серебра и вишнёвой натуральной кожи, долго вертели, рассматривали, молча открыли, чтобы переложить сигареты из пачки, затем засунули в карман брюк. Не опускаясь до «спасибо», мужчина закатил глаза и недовольно бросил: — Ладно, один — один. Ты такой же романтик. Гадость. Его впечатали в дверь поцелуем, вслепую при этом забирая с комода ключи от машины, два телефона и папку с нужными на день данными. На самом деле лучшим подарком тогда было знание, что они продержатся вместе ещё пять лет. И десять, и двадцать. Всё время, что отвела им судьба. С драками, руганью и жестокостью — в той форме отношений, к которой Малого приучили.***
Арсений всё это помнил так, словно не прошло тридцать с лишним лет. Больничные запахи, бахилы, мониторы, белые стены, трубки, рентгеновские снимки, кровь в пробирках, полные ужаса взгляды медсестёр. Помнил, сколько не пытался вытравить из головы. А потом смотрел на Малого и обнаруживал, что сочувствия к единственному близкому в нём было больше, чем страха. В конце концов зачем бояться, когда уже знаешь конец истории? Он оттягивал момент, но тот всё равно догнал. Его человек выбрал худший день для того, чтобы закончить их отношения. На злость не хватало сил — те уходили на борьбу с болью. Сначала головная, боль за последние полтора года расползлась по всему телу, проникла в мышцы, сделала его слабее. Это удобно было списывать на переутомление, потом — на старость. Ещё удобнее оказалась невнимательность его мальчика, который не замечал, что он стал меньше есть и больше спать. Даже ненавязчиво снял с него часть работы в ту страшную месячную паузу, чтобы имитировать занятость и иметь повод отстраниться. Старикашка подбирал слова для извинения, как мог, потому что был не способен сказать нужное: «Побудь со мной полноценно. Пока мы имеем возможность. Пока ты не сбежал». Прятал болезнь, потом прятал страх ради одной простой цели — удержать второго. На круг выходила буквально каждая деталь, жизнь копировала саму себя побуквенно. Старое «Ты мне не отец», брошенное неродной дочерью перед уходом когда-то, перекликалось с мальчишечьим «Вы мне не отец», сказанным в машине, пока не вернулось к нему лет пятнадцать спустя. Катя, отстаивая любимого, даже не вспомнила, что уже использовала этот аргумент ранее. Может, и хорошо, потому что испытала бы вину. А потом она умерла. Конфликт потерял значение. Уверенность Малого в нерушимости их совместного будущего тоже была знакома, сам он говорил похожие вещи, сам верил в такое. Потому не винил, только старался осаживать, чтобы впоследствии не было больнее. Потом… потом Арсений умрёт. И конфликт потеряет значение. Казалось кощунством добровольно поддаваться повторениям: научить пассива играть на скрипке, разрешить сделать такую же татуировку и прочее. Мужчина намеревался не дойти до уровня откровенности, когда напугает историей своего прошлого кого-то ещё. Они и так были похожи слишком, чтобы это не доводило до истерики. Куда уж больше-то. Как выяснилось в тот день — есть, куда. В кабинете врача, выдавшего диагноз после первого же взгляда на флюорографию и анализ крови, Антон на его глазах пережил всё стадии принятия. С теми же формулировками, что были у него. Вот, отрицание: мальчишка не верил в профессионализм медика и просил пересмотреть данные под другим углом. Вот, гнев: впечатал невиновного в стену, и ему пришлось оттаскивать буйного за ворот. Торг: предлагал любые деньги за гарантированное решение проблемы, вытаскивал откуда-то из головы варианты его спасения, пока не спустился к последней ступени — депрессии. Получив от него отказ проходить химиотерапию и от врача — приблизительную дату смерти, тот опустился на кушетку и, тупо глядя на свои руки, которые ничего не смогли бы изменить, больше не пытался говорить. Арсений знал про себя всё ещё до знакомства с этим переростком, следом — узнал и партнёра, в котором нашёл свою копию. Поэтому понимал, к чему они оба пришли и что услышит по возвращении домой. Страшно больше не было. Только больно — и морально, и физически. Он не готов и не будет готов. Хотелось поймать чужие слова до того, как те произнесут, чтобы не повторить хотя бы что-то, выйти из порочного круга хотя бы как-то. Надеясь, что ему это простят напоследок.***
«Рак лёгких» стучало в висках и заслоняло крупными светящимися буквами окружающий мир. «Последняя стадия, множественные метастазы. Если не приступить к химиотерапии, которая просто отсрочит неизбежное, Вам осталось прожить максимум год», — Арсений в ответ на те слова даже не дёрнулся, словно уже знал всё заранее. Далеко не так нормальные люди реагировали на новость о скорой смерти. Она невидимой тенью ходила за ними повсюду и пугала значительно меньше, чем могла бы, а всё ж его затрясло. Год. Им дали всего год. Такой ничтожный срок, который пролетит слишком быстро, если ещё раньше его человек не… Мысль развивалась против воли сознания и убивала его вместе с любимым. Они вышли из частной клиники, остановились на парковке у вишнёвой машины, стараясь не смотреть друг на друга. Мужчина вытащил из кармана подаренный накануне портсигар и вдруг уставился на него, ожидая, наверное, возмущения или обвинений, или уговоров, однако не дождался. Антон ни в семнадцать не представлял, как можно было разлучать того с табаком, ни в тридцать три. За попытку это сделать в своё время даже осудил Эда. Потому потянулся к коробочке и молча вытащил вторую сигарету. Травиться — так вместе, как и всё остальное. На что получил ироническую ухмылку, словно в его смирение теперь не верили. До квартиры мужчины ехали молча, не находя тему для разговора, кроме той, что обсуждать не хотелось. В прихожей его окликнули: — Антон, к воскресенью тебе придётся съехать. — Что ещё интересного расскажешь? — улыбнулся он, освобождая вторую ногу от обуви. При всем внешнем спокойствии, его тряхнуло. «Антон» насторожило больше, чем суть услышанного, поскольку обычно значило приближение ругани или рукоприкладства. — Это не шутка, — серьёзность родного голоса заставила выпрямиться и обернуться. На него не смотрели, уперев взгляд в коврик, но стало видно, что именно так и должен был выглядеть человек, осознавший близость смерти. Тот храбрился до возвращения домой и, видимо, всё же надломился. — Я не собираюсь подыхать при свидетелях. Так что свали до конца недели. Второй не успел рассмотреть занесенный кулак, а потому согнулся пополам, когда он попал по челюсти, однако глаза не поднял. Антон навис над мужчиной и зашипел сквозь плотно сжатые зубы: — Ещё раз ляпнешь что-то в этом духе — я прикончу тебя раньше, чем успеет гребанный рак. Придушу, чтобы меньше выёбывался. Понял меня, придурок старый? Или повторить посильнее? Когда пелена злости спала, младший начал отворачиваться, но его вдруг схватили за запястье. Шею притянули к себе и впились в губы раньше, чем он вообще понял, чего второй добивался, затем, поняв, поддался. «Я не хочу быть слабым для тебя», — передавали ему, разрывая рубашку. «Будь любым, пока остаёшься собой», — твердил Малой, подхватывая партнёра под бедрами и утаскивая в спальню. Страх потери уступил место возбуждению, за это можно было лишь поблагодарить. Тогда-то к нему, опустившись на постель, неожиданно повернулись спиной. Раздетый Арсений лёг на живот, упёр лоб в сцепленные в замок руки и, немного раздвинув ноги, приподнял бёдра — даже не намёк, а прямой призыв к действию. Повторять не пришлось. Антон навис над чужими плечами, аккуратно целовал те, пока рукой скользил от лопаток до копчика, замечая, как тело второго поддавалось и льнуло к прикосновению. Пришедшее в голову старое «Спроси меня ещё раз, ладно? Когда-нибудь потом» заставило усмехнуться: спрашивать не пришлось, ему отдавались вполне добровольно. На вторжение почти не среагировали — приподнялись так, чтобы упереться в его грудь. Всего пару плавных движений спустя любимый стукнул подушечками пальцев по матрасу, как делал за покерным столом, прося показать ещё одну карту — и вторжение стало основательнее. Тот разве что дышал прерывисто, в остальном же — не демонстрировал ни удовольствие, ни отвращение, словно оставался зрителем. Ему надоело растягивать партнёра, не получая даже шипения в ответ, потому он сменил положение, чтобы оказаться между тощих ног и войти в Арсения не рукой, а плотью. Член приняли с готовностью, без сопротивления, узость надавила на капилляры, заставив блаженно выдохнуть. Лежавший под ним, не издав ни звука, прогнулся в пояснице навстречу и вытянул руку вперёд, хватаясь за подушку. Антона пьянили даже не ощущения в паху, а понимание их равной теперь власти друг над другом. Вот, тело, которое он любил всю сознательную жизнь — принадлежало сейчас в той же степени, в какой принадлежало личному богу его собственное. Может, если бы организм не требовал разрядки, он бы не двигался и лишь целовал напряженные плечи нижнего. Однако страсть брала верх над разумом, потому молодой мужчина неспешно проникал в партнёра, пока на него не огрызнулись: — Ты только с женщинами спал, что ли? Откуда нежности? «Я тебя понял», — улыбнулись пухлые губы. Внутри возникла потребность видеть родное лицо, раз стонов ему не выдавали. Перевернув второго на спину, он потянул того на себя за ноги, их же уложил на плечи, вошёл снова, затем поцеловал выпирающую щиколотку, чем вызвал смешок. Арсений, закрыв глаза, жадно хватал ртом воздух, оставаясь тихим. Раздражающе тихим. Происходящее было невыразимо прекрасным, однако можно было лучше. Антон, вбивавший любимого в кровать, не удержался от мягкой пощёчины: — Смотри на меня. Чужие веки распахнулись, в душу выстрелил помутнённый взгляд. Партнёру нравилось то, что с тем делали. Сознание зарычало, следом — и Малой. На какой-то очередной минуте второй потянулся к своему члену, но до цели не дошёл. Он перехватил запястье в полёте, в ответ недовольно цокнули: — Перебарщиваешь. — Мы не настолько одинаковые, — хмыкнул и принялся помогать тому самостоятельно. Арсений прикрыл на секунду глаза и запрокинул голову, однако тут же, не дожидаясь возмущения, снова упёрся в него голубыми радужками, схватив за шею, будто просил о большем. Им нечего делить. Они равны. В уши ворвался стон, который прежде не доводилось слышать — высокий, даже, наверное, юношеский, робкий. Мужчина свёл брови почти жалобно и подался к губам. Потянулся к нему, как слабый нижний — к сильному верхнему. Как любящий — к любимому. Или верующий — к небу. Приятные ощущения, непривычная покорность другого, сам факт происходящего, многослойные чувства слились в дурманящий коктейль удовольствия и перешли из его лёгких в чужие шепотом: — Ты потрясающий, Арс, — подступившая дрожь встретилась с дрожью тела в объятии. То застонало громче, в самое ухо, уже смелее. — Я тебя… — ослеплённый нежностью мозг включился со щелком. Мышцы не успело скрутить, а он очнулся, прервав собственный оргазм, чтобы удержать не успевшее выйти наружу «люблю», — обожаю. Да и чёрт с ним, с оргазмом. Не последний. Зато Антон увидел всю палитру эмоций любимого человека, в кровь разодравшего его спину и искусавшего губы. Этот мужчина не умел быть каким-то одним, потому не мог быть познан до конца или наскучить. Люди в принципе — не мебель, чтобы быть только, например, деревянными, но Арсений… Властный и покорный, смелый и боящийся, сильный и хрупкий, внимательный и равнодушный, агрессивный и очаровательный. Всё — в одном. Тот был единственным, кто не менялся со временем в его глазах. Он лишь смотрел каждый раз по-разному и видел новое. В данный момент — всё, что могли выдать красивые черты. Коротко поцелованные тонкие губы изогнулись в улыбке, второй нехотя отпустил Антона из постели и откинулся обратно, глядя в потолок. Через пару минут мимо него, направившегося в ванную, пронеслась фигура и скрылась за дверью. Послышались звуки освобождения кишечника, в ответ на которые сердце пробило желудок, пах и упало на пол. — Эй, ты… — вошёл следом за другим молодой мужчина. — В норме, — тот поднялся от унитаза, в гробовой тишине почистил зубы и с самым недовольным выражением лица обернулся. — Правда в норме, чего уставился? Никогда отравления не видел? «Ты сегодня не ел ещё из-за анализов». В памяти вспыхнули эпизоды такой давности, что оставалось тайной, почему память продолжала те хранить. Вот, подросток-Антон не выдержал ревности и влюблённости. Вот, студент-Антон огрызнулся на Максима за попытки позаботиться, потому что ненавидел себя за предательство того, кому не сдался. Он приблизился к любимому человеку, замершему под его понимающим взглядом, и тронул бледную щёку: — Кому ты изменил со мной? — Что за бред ты несёшь? — Кому, Арс? — повторил настойчивее. — Я знаю, что происходит сейчас. Сам переживал такое. В тебе живёт что-то очень старое. Если не любовь, то преданность. Ты чей-то ещё. Кто этот человек? От него попробовали отшатнуться, огрызнувшись со знакомой, ему же принадлежавшей интонацией: — Не хочу об этом. — Пожалуйста, — чужая щека вовсе потеряла цвет, как он — терял нервные клетки с каждой секундой. — Мне до сумасшествия — один шаг. Помоги остаться в адекватности, — Антон утратил контроль над телом и, чтобы не упасть, упёрся макушкой второму в плечо. — Не ломай. — Он мёртв уже несколько десятков лет. Если собрался ревновать, то опоздал. Всё в порядке. Это старая реакция, подростковая. Не придавай значения. — Имя есть? — Ты мне вмажешь, если скажу, — младший показательно сцепил руки за спиной и отошёл. — Прекрати. Я не буду пускать тебя в… — Арсений осёкся, увидев на его лице слишком много эмоций сразу, и свёл брови так, будто пытался считать слова раньше, чем те прозвучат. — Ладно, что ты про рак не сказал, хотя, видимо, знал. Это я могу себе логически объяснить, — рычание перешло в крик. — А сейчас-то что?! У тебя там какая-то своя больная… Мозг щёлкнул несказанным «схема», рот со стуком захлопнулся. Молодой человек уставился на любимого, видя перед собой картинки чужого монолога после месячной тишины и недавней постельной сцены. Те гнили по краям. Дурманящее понимание их равенства и обоюдного доверия погибало из-за мысли, осенившей с опозданием. Ему стоило подумать об этом раньше, чтобы сейчас не почувствовать себя наивным дураком. Продолжения фразы ждали, а получили совсем иное: — Секс тоже был для чего-то? — вместо ответа родные небеса скрылись за веками. По сознанию прокатился треск лопнувшего в нём стержня. — Ауч, — второй дернулся к нему полуавтоматически, будто хотел удержать. В прошлый раз, когда прозвучала такая реакция, Антон уехал в другой город. Сбежал. В данный же момент — сделал ещё два шага назад. — Я по-прежнему не заслуживаю правды, да? — Не переворачивай всё так, ну. Есть вещи, которыми просто не нужно делиться. Из лёгких вырвался звук, совместивший злой крик и беспомощный вой. «Непробиваемый. Ты просто непробиваемый. Вертишь мной, как удобно, а называешь это отношениями». Он отступил так далеко, что упёрся лопатками в дверной косяк. — У меня теперь нет времени по новой приучать тебя верить себе. Если за пять лет не смог, значит, вообще не смогу. Большое спасибо, охренеть как приятно. В него ткнули пальцем: — Это эгоизм. — Да. И боль, — Антон развернулся, положил ладонь на ручку двери. — Пошел ты, сука, с таким отношением. Лучше бы за жизнь так держался, как за тупые принципы. Он уже вышел в коридор, когда сзади скрипнули чужие зубы. — Стой! — заскулил мужчина сквозь зло сжатые челюсти, чем действительно заставил замереть, потом мученически выдохнул и наконец сдался. — У мальчика из Омска был хозяин когда-то. Друг даже, наверное. Многое во мне — от него. Как весь ты — копия меня, — Малой повернул голову, показывая, что слушал. Второй закрылся руками. — В это сложно поверить, но мы ходим кругами. Жизнь копирует саму себя. Знал только Макар, мой названый брат. Мы его купили когда-то. Потому что мне было одиноко. — Как Эда — для меня? — Да. — Дай имя, — тело нашло в себе достаточно сил, чтобы развернуться навстречу разговору. — Зачем? Что изменится? — собеседник покачал головой и вынырнул из-за щита пальцев. — Кроме того, что ты меня возненавидишь. — Этого не будет. Обещаю. — Антон. — Не пытайся сейчас… — договорить не дали, остановив возмущение взмахом ладони. — Его звали Антон. Он сдох в одиночестве от рака лёгких. Потому что я сбежал. Испугался ответственности. Потому что не смог смотреть на… — Блять, — молодой мужчина кинулся вперёд, от него испуганно отшатнулись, а потом дрогнули, оказавшись в объятиях. — И правда звучит, как пиздец, — чужая голова опустилась на плечо. Понимание формировалось со скрипом, хотелось уточнять нюансы, не имевшие значения. — Вишнёвый цвет машин — тоже от него? — Да как ты, зараза, это делаешь? Как докапываешься до деталей? Ты же не можешь этого знать. — Просто по себе сужу, сам мелочей нахватался. Отвечай, — голова двинулась, будто кивнула. Мысль пошла дальше. — А предательства ты ждёшь из-за плохого опыта или потому, что предал близкого сам? Второй отстранился, дёрнулся, как от пощёчины, затем поморщился: — Омерзительная слабость, да? — Совсем нет, — хмыкнул он. — Обычная любовь. — Я не умею… — Сейчас, — перебил спокойно, стараясь не ранить словом. — А раньше, видимо, вполне умел. Может, криво и косо, но всё равно ведь несёшь это столько лет. Ревности внутри больше не было, как и грусти или боли. Ему не требовались ни взаимное чувство, ни полная власть, а вот откровенность сейчас наконец давали. Арсений так явно ненавидел себя за прошлое, с таким усилием исповедовался, что щемило сердце. С ним делились слишком личными подробностями, боясь, что встретят осуждение. Он бережно гладил косточки на чужих запястьях и давил улыбку, готовую сорваться с губ. Они похожи. Конечно, мужчина испытывал то же, что и Антон. Конечно, не к нему, а к более сильному человеку, которым самому впоследствии пришлось стать. Так и кудрявый юноша со временем повзрослел, копируя любимого. Странная получалась наследственность. Они передавали через поколения нестабильную психику, взрывной характер, язвительность, жестокость, хотя не были кровными родственниками. Собеседник вырвал его из размышлений невесёлым смешком: — Я бы спросил. Но ты запретил мне произносить нужное имя. Поэтому просто скажу, что завидую. Ему повезло. «Дурак, я тебя люблю, а не Макса», — вздохнул он, понимая, что признание вслух не прозвучит, потому что не получит ответа. Никогда. В итоге всё же улыбнулся и сказал совсем не то, что хотел: — Можно попросить кое о чём? — Неужели я дождался именно сейчас? Проси. — Не уходи без меня. — Голубые радужки выдали изумление. — Что бы там дальше не было. Ад, рай или ещё какая-нибудь хрень. Дождись, вместе пойдём. — Настолько отказываешься отпускать? — талию обвили, чтобы подтянуть поближе. — Да. Мы одинаковые, но я не собираюсь продолжать эту цепочку и сбегать. И прошу тебя не делать того же. «Будь моим, насколько это возможно. Не люби, не надо. Только не бросай». Арсений свёл брови, поджал губы и откликнулся после долгой паузы: — Обещаю, но с одним условием. Ты ещё поживёшь. Не будешь торопиться следом. — Договорились. — Мордобоя не будет? — к бледному лицу вернулся румянец, его невесомо поцеловали в висок, как бы прося прощения. — За что? За честность? Мне впервые за охренеть сколько времени что-то внятно объяснили, не бить же после этого. — Но я же псих... Хватка превратилась в объятие, он зарылся в тёмные волосы, будто жестом мог отпустить старые грехи. — Знаю. Сам стал таким же. Иначе бы ты не подпустил. Арсений зевнул и улыбнулся: — Поспорить сложно, — затем двинулся в сторону выхода. — Я бы поспал, ладно? Устаю слишком быстро теперь. Это бесит. Ты со мной? — Работать надо. Любимые плечи выказали протест, однако в полемику мужчина вступать не стал и молча ушёл в спальню. Такой эмоции всё равно хватило в качестве аргумента. Антон пришел из гостиной с ноутбуком, расположился на кровати. К левому боку тут же притёрлись спиной, залезли под руку и уложили себе на рёбра. Стук клавиш прервали шёпотом: — Будешь здесь, когда я открою глаза? — Да. Буду столько, сколько возможно, пока ты просыпаешься, — комната вернула его к воспоминанию о том, что случилось до разговора в ванной, пустив по телу волну тепла. — И, раз мы откровенничаем, мне понравилось. — Слышал, ага. — Неправильный ответ, — цокнул Малой, на что получил недовольное ёрзание и такой же звук. — Пополам. Место сверху я не отдам целиком. «Вот и хорошо. О большем не прошу». Он провёл пальцем по чужому солнечному сплетению. К предплечью приложились губами. — Спи. И только попробуй помереть сегодня.