***
Вода закрытого пляжа в Сан-Себастьяне была не просто чистой, а прозрачнее, чем московский воздух. Вытянув ноги навстречу тихим волнам, молодые люди смотрели в ночь и передавали из рук в руки бутылку вина. Средства на банковской карте позволяли взять штурмом любой бар или ночной клуб города, нанять катер или выкупить целый ресторан для приватности, а они полулежали на остывающем песке и раз в десять минут обменивались несколькими фразами на произвольные темы: от смысла жизни до завтрашней погоды. Ещё вчера мужчины находились в Бильбао — в музее современного искусства, где дипломированный культуролог объяснял инженеру-механику, почему приклеенный к холсту носок тоже стоил внимания тонко чувствовавшей публики. Его не понимали, но вдохновенно слушали, будто как минимум хотели понять, потом, уже в машине, на пути в другой город, задавали вопросы о направлениях живописи, старых и новых художниках, любимых картинах. Они прежде не обсуждали ничего подобного, а теперь почему-то стали, словно освободились от необходимости говорить о чем-то ещё. Расстояние как-то сделало их ближе. Наверное, не тем, что разговоры сократились до недолгих телефонных звонков, а тактильность вовсе исчезла. Антону нравилось грешить на более простую причину: он теперь не сосредотачивал все мысли и силы на том, чтобы получить или сохранить рядом любимого, потому заново пускал в жизнь остальных. — Ты ни разу не срывался за эти годы? — шепнул задумчиво, не отрывая взгляда от горизонта. Повода для вопроса не имелось, то было банальное любопытство. — Единожды, — откликнулись ещё тише, — но Игорёша уже через сутки притащил меня в клинику. — Спасибо ему. А почему? Если была причина, конечно. Не разбираюсь, как это работает. — Была, но оставлю её при себе, можно? Его ссутуленную спину невесомо гладили, потом замерли, стоило только обернуться. В едва различимых из-за полумрака глазах читалось запрошенное объяснение, следом мигнула просьба не допрашивать, чтобы не испортить приятный вечер. Он сам не понял, зачем озвучил очевидное: — Виноват я, да? — «Виноват» — не самое подходящее слово, — поморщился собеседник. — Помнишь, я много лет назад говорил, что ни в чём тебя не виню? Особо ничего не изменилось. Ты мой личный ангел, который почему-то тянется к грешникам. Наверное, мне просто не сравниться с… — тот не выдержал прямой взгляд и опустил голову. — Сорвался, когда ты сообщил, что вернулся к Графу. Слишком больно было, хотя сейчас я понимаю, что никак иначе всё сложиться не могло. — Почему больно? Мне казалось, ты поддерживал это желание. — Слушай, не пойми неправильно, — с выдохом прикосновение убрали, развернулись корпусом к воде, забрали бутылку, чтобы сделать крупный глоток. — Всё же одно дело стремиться к отношению, которое я помню из личного опыта. И совсем другое — к тому, что происходит между вами на деле. То, как с тобой обращаются, это чудовищно и мало походит на романтические чувства. Вы будто ненавидите друг друга, но, вместо быстрого убийства, выбираете более долгий путь, который всяко этим убийством закончится. — Любопытная уверенность. Может, твои слова не лишены правдоподобия, — Антон рассмеялся и уложил голову на костлявое плечо. Лёгкость принятия не поддержали. — Ты достоин лучшего. Не меня, естественно, но лучшего. Честно говоря, я даже рад, что из другого города ни хрена не могу с этим сделать. Не удержав порыв показать истинную сущность, не менее жестокую, чем у предмета их разговора, молодой человек секундно и очень болезненно укусил шею, к которой прислонялся. Второй зашипел. — Не думай, что знаешь меня. Не теперь. — Но я знаю, — откликнулся брат, подцепив его подбородок. К губам потянулись за поцелуем и не встретили протеста. Антон механически откликался, привыкнув, что целовал лишь одного человека не первый год, пока в лёгкие не ворвался жалобный, вымученный стон. На несколько тонов выше, чем родное рычание. Мозг очнулся от транса. Эд, отстранённый за горло, не пытался вырваться, чтобы вернуть себе доступ к кислороду, лишь продолжал перебирать воздух около его рта. — Дай мне, пожалуйста. Умоляю, дай мне это, — сбивчиво шептал тот, цепляясь за лопатки и притягивая так ближе. — Я столько лет жду тебя, Маленький, не уходи. Молю, дай мне ещё чуть-чуть. — Ты себя не контролируешь… — Как и всегда, когда мы так близко. Не издевайся сейчас, не мучай, ещё пару секунд, пожалуйста… Дрожавшее в хватке тело всё рвалось и рвалось к нему. Через боль, через обиду и желание зарыдать — чтобы выцепить лишнее мгновение. То ли пьяный мозг слабо чувствовал дружескую грань, то ли жалость к родному существу перевесила верность, то ли ему было плевать на происходящее в достаточной мере, чтобы не придать должное значение, а всё ж он немного расслабил руку и позволил другому получить желаемое. Не зачем, не почему, просто мог — и дал. К нему приникли без страсти, с чистой благодарностью и такой болезненностью, что защемило сердце. Парень не отвечал, лишь не отстранялся, но ответ, казалось, и не требовался. Некровный брат пытался уместить в одну минуту всё, что не решился бы сказать, как сам он когда-то выплёскивал на Арсения давнюю любовь, смешавшуюся с прочими чувствами. И в итоге остановился сам, когда уже начал было закидывать ногу на его бёдра, чтобы оседлать. Покрасневшие щёки стали влажными от слёз, тот не переставал трястись, обнимая за спину, а потом сжался в пять сантиметров вины и упёрся макушкой ему в грудь. — Боже, прости, я… Мне безумно стыдно, надо срочно бросать пить. Извини, это было лишнее, я… — Полегчало? — Что? — на Антона подняли растерянность, за которой с трудом удалось найти глаза. — Полегчало, говорю? Галочку закрыли? Пока он спокойно улыбался, Эд опустил голову обратно, будто пытался в себя всмотреться, затем тронул ладонью живот, переместился на сердце под левой грудью, уставился на ладони, которые потеряли что-то важное. После чего допил вино, закопал бутылку в песок и ответил: — Не понимаю. Я же буквально секунду назад чувствовал к тебе всё, что вообще можно. Что за хрень? Почему меня действительно отпустило? — Потому что ты любишь меня не как человека, а как концепцию. Нашёл что-то своё и держался десятилетие. На самом деле стоило раньше это заметить и дать тебе желаемое. Теперь, когда не осталось незавершённости, ты освободился от меня, — кислая ухмылка наверняка изуродовала его лицо, но не больше, чем недоумение уродовало чужое. — Поздравляю. Он не хотел понимать, какого это — за пару минут разлюбить кого-то столько времени спустя, и старался не думать, что подобное с ним случилось тоже. Три года назад. Они вернулись с Арсением вместе в серую квартиру. Антон уложил в один поцелуй все пережитые мучения, отрицание чувств, неуверенность — и вошёл в отношения готовым принимать не придуманный образ, а настоящего человека со всеми демонами. Эд такую проверку не прошёл, что, наверное, могло только порадовать. В мире стало на одного свободного человека больше. Потребовалось лишь изменить тому, кто точно убил бы его, если бы узнал. Впервые в жизни душа ощущала себя настолько грязной, что захотелось исповедоваться. Пожалуй, счастье брата стоило жертвы, но легче от факта не становилось. — Достаточно было тебя поцеловать? — второй постепенно начал расслабляться, укладывая в голове понимание, что ничего не испортил своей слабостью, что Антон ещё сидел рядом и не обвинял того в случившемся. — Ты выговорился. Просто по-своему. — Ему кивнули, признав правоту. — Только скажи, что я всё ещё тебе дорог как близкий, а не как возлюбленный, не то обидно получится. — Дорог, конечно, что за глупости? Эд обвил его руками уже иначе, без мучений, ценя, но больше не ломаясь от недостижимости цели, выдохнул облегчённо и отпустил. Во всех смыслах слова. А у молодого человека внутри свербела ненависть за совершённое, поднявшая в итоге на ноги и понёсшая в сторону круглосуточного магазина: — Схожу за добавкой, ладно? Кивок повторился, благодарная улыбка заиграла на родных губах. Отошедший до асфальта Антон остановился, листая в телефоне список контактов. Трубку подняли на третий раз, из динамика полилось недовольство: — Чего тебе? Я работаю. Нет времени на всяких приблудных. — Святой отец, отпустите грех, — он виновато насупился, приготовившись к ругани, вместо которой получил вдруг смешок. — С кем ты успел меня перепутать и отдаться по пьяни? Вероятно, его выдал заплетавшийся язык. Ну или Арсений сейчас понимал партнёра лучше, чем обычно. Злой взгляд упёрся в полумрак улицы, словно мог долететь до Москвы с такого расстояния: — Никакого секса. Спятил, что ли? — Тогда всё отпускаю, — рассмеялись громче. — Веселись спокойно. И набери, когда проспишься. — …только поцелуй, — Антон договорил нужное, пропустив мимо ушей чужую весёлость, и зажмурился. — С Эдом. — Пытаешься пошатнуть моё доверие? — Пытаюсь быть честным. Иначе ни о каком доверии просить нет смысла. — Можешь его поиметь, разрешаю. Нашёл о чём отчитываться, — посерьёзневший голос собеседника выдал паузу для ответа, которого не получил. — Это не сарказм. Правда можешь, если хочешь. «Не о такой свободе я просил. И не такой реакции ждал. Почему ты не кричишь? Я больше не получу от тебя эмоций, как он когда-то? Эта глупая попытка извиниться за то, чего ты даже не видел, была лишней?» Его заколотило, как от холода. Зажав телефон между щекой и плечом, Антон обнял себя за локти: — Почему не ревнуешь? Новая пауза обещала ему расставание. Широкий жест милосердия по отношению к названому брату показался такой дуростью, что захотелось утопиться в прозрачной воде, шумевшей на фоне. Мужчина вздохнул, зашуршал чем-то, затем всё же откликнулся. И сказал совсем не то, чего можно было ждать: — Потому что знаю, что ты всё равно мой. «Возвращался и буду возвращаться», помнишь? Твои же слова. А ещё знаю, что не захочешь. Вполне мог ведь не звонить. Значит, это случайность или чужая инициатива. С твоей стороны всё честно, никаких претензий. Зачем мне ревновать? — тот рвано усмехнулся. Звук походил на лай. — Да и, прости, к кому? Ты недооцениваешь мою уверенность в себе. И, наверное, в тебе. — Спасибо, полегчало, — парень действительно успокоился так внезапно, что присел на корточки, пока не закружилась голова. Ему верили. Его понимали. Чёрт побери, именно тот, кто пониманием совсем не славился. Нежность растеклась по венам эндорфином. — Я соскучился. — Соболезную. Я вот даже не заметил твоё отсутствие, — на цоканье ответили таким же цоканьем. — Иди отдыхай, говорю. Со мной ещё успеешь поболтать. Неделя всего прошла. На другом конце связи закашлялись и положили трубку, не размениваясь на прощания. Они вросли друг в друга достаточно, чтобы не попрощаться из-за такой мелочи, как измена, и чтобы лживость услышанного вызвала улыбку. Ему не нужно было вытягивать из другого признание, хватило формулировки для тёплой мысли — Арсений тоже скучал и ждал его обратно. Прекрасно зная, что дождётся, как и всегда. Дружеское общение со спутником до конца поездки не выдавало перемену в отношении. Да её, наверное, и не было, просто с брата слетели оковы. Он не подозревал, какую лёгкость чувствовал человек, лишившийся внешнего стержня и внезапно обнаруживший в душе внутренний. Старая, за годы отработанная логика сработала даже в этом: Эд не считал себя сильным, таким того снова сделал Антон. На сей раз — окончательно. А ещё не знал, что в трех с половиной тысячах километров от них в стену был откинут телефон. Экран пошёл трещинами, угол корпуса помялся от встречи с бетоном. Следом, туда же, отправились пули в пару воображаемых голов: одна — на высоту около двух метров, вторая — пятнадцатью сантиметрами ниже. Грешник не соврал пассиву, когда сказал, что простил оплошность. Зато соврал себе, подумав, что ничего не почувствовал. Оба — опять слишком похожи, и мужчину пугал путь, по которому они шли, потому что тот знал, к чему они придут.***
По приезде его без лишних фраз или наигранного равнодушия «проучили» за «измену» прямо в прихожей, потом, не дав обоим накинуть футболки, дотащили до кухни и усадили работать. Арсений в это время занялся ужином, хотя готовил самостоятельно реже, чем что-то заказывал. Спустя пару минут, когда мясо перестало шипеть на сковородке, тот взялся за приготовление соуса, а потом стукнул лопаткой по столу: — Так сложно вбить целиком самостоятельно? На кой хрен по формулам считать? Они же не универсальные. Парень вставил в таблицу скопированные знаки и поднял голову. Вспыхнувшая в другом злоба показалась понятной, даже умилила. Сожитель привык к мерному стуку клавиш, поэтому раздражался, когда он отказывал тому в родном звуке. За несколько лет общения со столбцами ему надоело тратить время на то, что заняло бы у любого программиста пару секунд. Недолгий поиск по просторам Интернета помог повысить навыки работы в программе, однако «коллега» это не одобрил. — Я потом перепроверяю, — прошипел он. — А вообще не мешай, молодое поколение само разберётся. Никто ж в твои дедовские методы не лезет — вот и сам не лезь, — голос повысил громкость автоматически. — Разберусь без советов! Вместо смешка или взаимного вскрика Арсений обратился к еде. Лопатка скрипела о дно сотейника так раздражённо, как не смогли бы чужие зубы, а всё ж ему не ответили. Грубость осталась не отбитой и попала в ворота соперника. В голове зазвенела тревога: где-то он переборщил, чем-то задел больнее, чем они обоюдно делали обычно. Пауза давила на совесть, второй человек оставался отстранённым. Ноутбук был отставлен, Антон постарался не переходить на восклицания: — Извини, не стоило формулировать именно так. — Делай, как считаешь нужным, — откликнулись без эмоций. — Главное — результат. Парень резко встал и подошёл, почти угрожающе нависнув над собеседником, но от него не отшатнулись и не попытались защититься, хотя удара явно ждали. У мужчины на долю секунды расширились зрачки, затем вернулись в прежнее состояние, следом отвернулся и человек. — Арс, — вместо полноценной фразы. — Я бешусь, потому что не понимаю, — тот ответил на вопрос, который не прозвучал. Его поняли по одной интонации, дёрнули плечом. — Старческое, видимо. У тебя отношения с техникой получше будут. — Не надо так. Не это имелось в виду. Извини. Они снова подняли тему старости, болезненную для другого. Наверное, ему следовало подбирать аргументы поуважительнее, за неуместную резкость стало стыдно. Арсений отстранился от попытки приобнять: — Меня таким не обидеть, успокойся. — Значит, по слабому месту я не попал? — Нельзя попасть по тому, чего нет. Пара обменялась смешками: натянутым, сказавшим «я лгу», и нежным, несшим в себе «я знаю». Антон рассмотрел то, что прежде упускал по невнимательности. Притёрся со спины, положил руки на голые предплечья, после чего наклонился, чтобы провести носом вдоль вены на чужой шее. Старое движение, изначально принадлежавшее не ему, запустившее когда-то чувство, окрепшее со временем. Кожа под пальцами покрылась мурашками. «Ты тоже на меня так реагируешь?» Он бы подавился выдохом, если бы нормально дышал, но лёгкие уже давились любовью и родными запахами. Арсений отставил соус в сторону, скинул порезанную картошку на сковородку, покашлял, отшвырнул доску и нож в мойку, после чего развернулся: — Ну вот и что ты делаешь? Подхватив второго под бёдрами, парень усадил партнёра на гарнитур, как пару раз делал с Ирой. В том почти не было веса — одни мышцы да кости. Удивляло, откуда в этом существе бралась сила, чтобы иногда носить его на руках. Он опустил голову, чтобы не смотреть в голубые глаза, всегда говорившие ему меньше, чем остальное тело. Мужчина часто дышал, тёмные волоски на предплечьях стояли дыбом. Его ладони, заскользившие вдоль накаченных ног, остановили. Они друг друга поняли. На предложение ответили ещё до формулирования: — Нет, я не лягу под тебя. Прекрати, — тот отклонился с траектории поцелуя и поморщился. — Антон, перестань сейчас же. — Почему ты обращаешься так только в исключительных случаях? Ссориться не хотелось, а всё ж мысль внезапно взволновала. Обычно они находились на грани драки, когда звучало это строгое «Антон». — У меня сложные отношения с твоим именем. А сейчас будут и с тобой. Руки убрал. Что-то внутри мешало поддаться, уступить, отстраниться. Парень и так сдавался быстрее, чем хотел бы, когда дело касалось этого человека. В голове всплыли давние слова Макса, чья правота не переставала удивлять. Он поцеловал второго в фарфоровую ключицу и в неё же сказал то, что сам слышал когда-то от более мудрого товарища: — Нам нечего делить с тобой. Это не про статус, а про удовольствие. Хмыкнув, его небольно отпихнули, спрыгнули на пол и променяли на сковородку, где овощ успел подгореть. Когда Антон уже двинулся в сторону спальни — за футболками, пока не случилось изнасилование, Арсений вдруг бросил тихо, будто говорил не с ним: — Спроси меня ещё раз, ладно? Когда-нибудь потом. Улыбку не заметили, позволили уйти. Мысль роилась и крепла, пока не стала фактом, заставившим застыть у шкафа. Его партнер вёл себя иначе рядом с кем-то, проявлявшим силу. Реагировал на повышение голоса, резкие фразы, требовательные жесты. Поддавался, уступал, как делал он, только сложнее, со скрипом. Словно боролся разом и с привычной властностью, и чем-то из прошлого, чего молодой человек не застал. Может, тот и вовсе был прежде нижним. Может, того купили когда-то в Омске ещё дешевле, чем его, вместе с Ильёй. Обсуждение, которое показалось не очень важным в своё время, логично встроилось в картину — самое то для искусствоведа, которым он не являлся. Умным его называть было нельзя, зато частично наблюдательным — вполне. И вот они здесь, в точке, где ему намекнули на гипотетическую возможность поменяться ролями.***
Арсений, получивший в подарок на два дня рождения эксклюзивное, сделанное вручную оружие, на его праздник ограничился поцелуем в щёку. И очень удивился, что не обидел этим. А через два месяца, как раз после возвращения Антона и Эда из Испании, выскользнул из кровати ранним утром, уехал куда-то без объяснений, чем обидел значительно больше. Сообщение с просьбой выйти во двор на минуту застало его в коридоре с чашкой кофе, потому с ней же он подъезд и покинул. Любимый мужчина сидел на капоте красного мерседеса, уткнувшись в телефон. Его пальцы просто не выдержали шока и разогнулись. Второй поднял голову на звук столкновения асфальта и фарфора, после чего соскользнул на землю. Парень перестал дышать. Перед ним стояла машина, напоминавшая ту, что принадлежала Максу, до желания протереть глаза и перекреститься. Похожая на саму себя больше, чем после восстановления в сервисе брата — в основном, конечно, из-за цвета. — Пришлось опоздать с подарком, — улыбнулся отошедший в сторону Арсений. — Но с днём рождения. «Не может такого быть. Не полтора года спустя. Ну, не может!» Робкая радость, затеплившаяся в груди, походила на зачаток панической атаки. Антон перешагнул через осколки, опустился на колени у новеньких номеров со старыми знаками. Если это была копия, то стоило отдать должное за попытку удивить и дотошность в отношении мелочей. А если… Он нырнул рукой в пространство между передними колёсами — к внутренней стороне металлического корпуса. Когда-то при полировке там осталась щербинка из-за его неаккуратности, которую не заметил бы профессионал, но которую заметил бы парень как хороший хозяин «зверя». Пальцы наткнулись на шероховатость, та поцарапала кожу, будто машина поздоровалась. Выдох, что вырвался из лёгких, был до того отчаянным, что любимый двинулся к нему, но тут же погасил порыв подойти. Он бы рыдал, если б мог. И неживое железо ответило бы тем же, если бы имело возможность. Потому они просто прислонялись друг к другу. Сбоку шаркнули шаги, над головой усмехнулись: — Проверил? Я бы не стал врать. Знал, что у тебя есть способ вычислить оригинал. — Где её нашли? — На свалке у границы с Узбекистаном. Вытащили почти что из-под пресса. Она была покарябанная, я дал добро на ремонт. Поэтому она выглядит, как только с завода. Ну признай, что красный выглядит лучше! Лучше? Не то слово. Это цвет, который выбрал когда-то Максим, который шёл корпусу больше других, который вызывал ностальгию по прошлому и благодарность за настоящее. Как и раньше, Арсений знал за них обоих, как должна была выглядеть любая мелочь. За эту вежливую категоричность ему хотелось полюбить другого ещё больше, хотя больше — просто некуда. — Малышка моя, — прошептал Антон, потом поцеловал круглую фару, как лоб ребёнка. — Вернулась ко мне, миленькая. — Личному самолету ты радовался меньше, — фыркнули с деланным недовольством. — Уже стоит ревновать? — Я за тебя помолюсь, Арс. Спасибо. Это лучшее, что можно было подарить. — Помолишься, как обычно во время…? — улыбнулись ему лукаво, намекая на фразы, иногда вырывавшиеся при оргазме, на что получили покачивание головы. — Нет, как положено. Даже с Димой проконсультируюсь. Не представлю, сколько ресурсов ушло на поиски, — молодой человек выпрямился, чтобы чмокнуть второго в висок. — Спасибо, ты чудо. Его поймали за запястье и помешали отстраниться: — Тогда пойдём домой? Готов принять благодарность. — Обязательно. Но сначала она, — ещё один поцелуй заменил извинения. Арсений остался на улице, с изумлением глядя, как он вытащил из кармана чужого пиджака ключи, как поскакал к месту водителя, как завёл двигатель и прикрыл веки, наслаждаясь родным урчанием. — Боже, да-а. Самый прекрасный звук в мире. Детка, не замолкай никогда. — Ты даже подо мной так не стонешь, — цокнули, приземлившись рядом. Не ответив, он огладил руль, переключил передачу и выехал из двора. Это было больше, чем воссоединение с привычным транспортом. К нему вернулся неодушевленный друг — частичка Максима, понимавшая его и любившая, как только мог металл, не потерянная насовсем, как не пропал однокурсник, оставивший на нём отпечаток личности. Машина рычала, пыхтела, посвистывала, как дикое животное. Антон еле сдерживал счастливый визг и давил на педаль. Человек, которого он любил, может, не был нежным и чутким, но оказался достаточно внимательным и настойчивым, чтобы дать ему желаемое. Чтобы перевернуть всю страну, поставить на уши кучу людей, но найти пропавший автомобиль. В какой-то момент восторг от подарка, слившись с любовью, выстрелил в мозг гормоном счастья и следом сорвался с губ: — Святой отец, отпустите грех. — Что на этот раз? — отозвался пассажир со смешком. — Алчность? Гордыня? — Сладострастие. — Ну наконец-то. Арсений потянулся губами к его шее, а пальцами — к ширинке. Кожа покрылась мурашками, стон соединился со звуками работающего двигателя. Казалось, нельзя было чувствовать больше и ярче, но ему показали — можно. Нужно. Никто другой этого бы не дал. Ни однокурсник, ни, господи, Ира, ни Илья и кто там ещё порывался. Список оказался приличный. Никто, только чёртов псих, вгрызавшийся в яремную вену и расстёгивавший его брюки на полном ходу. Останавливаться они не собирались. Это относилось даже не к обочине, а к жизненному пути, по которому оба мчались теперь. Только вперёд. На максимальной скорости.***
Арсений стал подкашливать чаще, но никогда не пил что-то от простуды, пока молодой человек не начал ненавязчиво оставлять на кухне разные порошки и таблетки, которые тут же исчезали. Об отпуске по болезни речь не шла, он только по утрам невесомо целовал лоб спящего, проверяя температуру, и ворчал, когда тот оказывался горячее обычного. Иногда, стоило ему выйти из комнаты, мужчина снова начинал кашлять, уже свободнее, словно стеснялся проявить слабость при свидетеле, и, видимо, прикрывал рот руками, потому ронял их содержимое с глухим звуком. За следующую пару месяцев он успел привыкнуть к этому звуку, не лез с комментариями, но закатывал глаза. Тем осенним вечером они вернулись домой со встречи с коллегами за оружием и сумкой, полной наличных денег. Антон, вспотевший за несколько часов нахождения в душном ресторане, собирался переодеться. В спальне было как-то одиноко, потому он перешёл в гостиную со свежей рубашкой в руках. Арсений сидел на кресле с бокалом вина в одной руке и пистолетом — в другой. Расстегивая одежду, парень краем глаза заметил, что за ним наблюдали. Точнее, как наблюдали. Это сдерживаемая страсть показалась любопытной. Она находилась где-то на грани между «я бы снял с тебя одежду» и «я бы снял с тебя кожу». Обычно активный и экспрессивный в проявлении агрессии мужчина порой выказывал страсть через замедление. Дышал ровнее, двигался более плавно. Сейчас же — перестал пить вино, взамен начав то именно потягивать. Антон повернулся с улыбкой и принялся расстёгивать пуговицы показательно медленнее, имитируя стриптиз. Второй замер с бокалом у губ, перестав моргать, хоть и до этого моргал раз в тридцать секунд. Подойдя ближе, он обступил чужие ноги с двух сторон и наклонился. В ответ на действие обычно узкие значки расширились. Мозг спасовал. Не выдержав повисшую паузу, парень впился в тонкие губы. От него, моментально поддавшись, всё равно оторвались: — Двадцать минут до выхода. Не успеем, — для Арсения всё тоже оказалось очевидным. — Святой отец, я лично пристрелю первого, кто возмутится нашему опозданию, а Вы потом отпустите убийство. — Прекращай в это играть. Уже, вроде, прошли этап «выканья». «Ёж» мне нравится больше. — Договорились. А теперь заткнись наконец, колючий. Напор сработал. Мужчина отставил бокал на журнальный столик и, подхватив его под коленями, усадил на себя. Его принялись раздевать дулом заряженного пистолета, хотя не держали палец на курке. Но даже и тогда он знал бы, что не будет ранен. Оружие ощущалось не как угроза, а как продолжение чужой руки. Немного тёплое, оттого заводящее продолжение. К огнестрелу удалось привыкнуть насовсем — неважным уже казалось, было ли то заслугой Макса, Арсения или его собственной. Антон верил своей половине как в семнадцать, так и сейчас. А молиться всё равно пришлось. Только уже не «святому отцу».