十
И так прошёл месяц. Почти что сразу с момента начала работы я узнал, что ко мне была привязана группа, и ответственность за двадцать юных лиц стала для меня лишь дополнительным грузом на моих плечах. Как писал Камю, кто-то должен представить Сизифа счастливым. Так и я, в усталости и сонливости, улыбался концу дня, наконец-то подняв огромный камень бытия учителя на гору жизней. Получил зарплату, довольно большую, отчего в чате арт-группы написал: «Мастерская будет жить». Все, кто тогда был онлайн, поставили своё сердечко под сообщением. Один в личной переписке предложил создать бюджет — создал в чате голосование, на основе результатов сделал нужные действия. И таким образом у группы появилось то, что должно было существовать с самого её начала. Согласились на то, чтобы откладывать небольшую порцию наших зарплат в «казну» (как отозвался один из художников). Сегодня был конец очередного дня. Студенты находились в других кабинетах, а я сидел в томном одиночестве. Дабы оно не так сильно давило на сознание, приобрёл и стал носить с собой небольшой блокнот и делать лёгкие эскизы. Постепенно, за месяц, сформировались эскизы остальных четырёх картин, что станут экспонатами будущей выставки. Также была создана многосторонняя перспектива помещения, где будет оформлена выставка — оно ничем не отличалась от того, где приходилось выставляться в прошлом. Стоит-артист и инсталлятор согласились помочь мне с выставкой. Осталось лишь нарисовать картины, а название — лёгкая задача. Я прервался. Карандаш завис в воздухе. Взгляд застыл на эскизе, чёрные линии которого показывали очередной мрачный сюжет. Осознал, что чего-то не хватает. Конечно, картины, разрисованные стены и объемные инсталляции — вещи хорошие (если они работают в гармонии). Однако что-то будто было упущено из виду, нечто важное, что возведёт действо в абсолют. Положил блокнот и иглу карандаша на стол, вытащил телефон. Открыл браузер, в нём — закладки, открыл личный сайт одной пары — модельера и швеи. Вычитал порядок в оформлении заказа. Внизу страницы нашёл номер, без раздумий позвонил по нему. — Здравствуйте, — сказал парень по ту сторону волн. — Здравствуйте, — незамысловато ответил я. — Это Вакана Годзё? — Да, — ответил парень. — Я хотел бы сделать заказ. Два костюма — мужской и женский. Мрачная форма, основные оттенки: чёрный и белый. Оплата сразу после получения костюмов. — Абстрактность… Чёрный и белый… — приговаривал он, а затем, помолчав секунду, спросил: — Это срочный заказ? — Нет. — Примерно месяц. Я сохраню ваш контакт и позвоню вам по мере готовности. — Хорошо, спасибо. Завершил вызов. Никогда прежде я так странно себя не чувствовал после телефонного звонка. Будто что-то свернулось во мне калачиком. Встало комом поперёк биологии. Убрал телефон и стал просто смотреть на стол. На список учеников. На блокнот с эскизом, что будоражит сознание. На заострённый ножом карандаш, чьим грифелем на конце можно кому-нибудь проткнуть сонную артерию. Искусство — это в первую очередь страх и смерть, и только потом красивый фасад, за которым ничего не стоят — лишь похмельные лица и слезливые глаза «критиков», «современных художников» и тех, кто этих идиотов ценит. Постучались. Взглянул в проход, заметил девичье лицо. Пара янтарных глаз выглядывала из-за угла, тут же цепляясь за душу. Шёлковые волосы цвета дуба клонятся к земле. — Извините, — сказала она, — я хотела дописать картину. — А, да. — Я резко пришёл в себя и выпрямился. — Заходи. Она вернулась за угол и через пару секунд зашла, держа за руку парня. Он был выше неё на треть головы, глаза цвета ночного неба выражали замешканность, запутанность. Они сели за мольберты, нашли свои палитры и кисти, и вскоре принялись рисовать. Накладывать очередной слой на холст, дабы завершить сюжет. Чем-то напоминает процесс написания книги, обтёсывания скульптуры или глиняной посуды. Вообще, все отрасли искусства связаны друг с другом концами — разница лежит в оформлении, процессе и инструментах. Мне стало интересно, и я решил подняться, дабы взглянуть на их произведения искусства. Подошёл к ним сзади и слегка удивился — не то чтобы увидел нечто особенное, прежде не виданное. Мне почти сорок стукнет — за двадцать с лишним лет пребывания художником я видел всё. Удивило меня то, что они писали парную картину — два холста делят сюжет напополам. Поэтому их мольберты стоят как можно ближе друг к другу и поэтому их холсты соприкасаются краями, чтобы можно было регулировать ход написания картин. И к тому же — техника. Девушка легко водила по холсту, и кисть, почти не касаясь поверхности холста, оставляла такие же лёгкие следы краски, и поэтому её часть картины ощущалась так воздушно, пышно и свободно. Тем временем парень, явно прежде не рисовавший, оставлял густые мазки. Даже отсюда я видел рельефность слоёв краски на его холсте. Однако так и было задумано, ибо темой лекции было превращение. Видимо, они решили именно так изобразить превращение. — И как же вы назовёте это произведение? — спросил я. — Не знаем, — сказал парень. — Не задумывались. Я промолчал. Они вскоре отстранились от картины, встали из-за своих мест, и я увидел их произведение получше. Действительно, их чувства, если они их испытывают друг к другу, оказали влияние на это произведение, ибо так гармонично жили на холстах грубость и лёгкость. — Как вам, профессор? — спросила девушка. — Прекрасно, — спокойно ответил я и взглянул на неё. — Не задумывались сделать карьеру художника? — Нет, — ответил парень. — На это слишком много времени, и… я не то чтобы умею писать картины. — Конечно не умеешь, — сказал я, взглянув на него. — За тебя пишут чувства. Я проходил через это. Он поник взором. Мой комментарий обидел его, но я не стану извиняться. Я отошёл от них, вернулся за свой стол. Они собрали вещи, пошли, и только они перешагнули порог, я сказал: — У меня через месяц личная выставка. Я хотел бы, чтобы ваша картина оказалась на ней. Вы получите оценку и вкус выставки, я — дополнительного гостя. Дева обернулась на меня. На секунду я опустил свой взгляд в журнал и прошёлся по именам, сопоставляя лица учеников с ними. Нашёл её имя — Кёко Хори. А парень — Изуми Миямура. Понятно. Я поднял взгляд обратно. — Погодите, — сказала она с лёгкой улыбкой удивления. — Вы — действительно художник? Прям художник-художник? — Прям художник-художник. И не только художник, но и лидер арт-группы «Slash-Aught-2». Довольно известной. Они стояли, глядя на меня, и их широко открытые глаза изображали лишь удивление. Ничего иного я не ожидал от двадцатилетних студентов, пришедших в кабинет к их профессору искусства, дабы дописать свои картины, что вскоре будут оценены и выставлены на всеобщий показ как достояние этого университета. — Я… — сказала девушка, на секунду поникнув взором, — даже и не знаю, как реагировать. Это так круто! — Быть учеником известного человека? — спросил я. — Да! — сказала она, лучезарностью радости, вскинув руки. — Это… Это честь быть рядом с вами! Быть вашим учеником! Её парень стоял рядом и лишь застенчиво улыбался, его девушка сказала всё за него. Я же глядел на них спокойно, несколько равнодушно. — Может быть это и хорошо, — сказал я. — А может быть и нет. Всё равно, чем известнее человек — тем больше он смертен. По крайней мере, так я считаю. Она перестала блестеть своей янтарной радостью, и её лицо приняло на себя бальзам расстройства. Она опустила руки, поникла взором, а затем и ушла восвояси.一
11 сентября 2023 г. в 10:24
Прибыл в университет ранним утром. Уже позавчера лица тех, кого я встречал в тесных, залитых светом коридорах, мне стали известны и, с тех пор, знакомы. Одежда на мне всё та же, требовалось лишь постирать её, чтобы цвета на ней стали ярче и чтобы смыть скрытые, но ненужные пятна краски. Надо будет приобрести халат когда-нибудь потом.
Зашёл в класс. Довольно просторное помещение, залитое небесным светом. Вижу свою кафедру, позади неё — привычную тёмно-зелёную доску. Мел и тряпка мило расположены рядом. Оглядываюсь, замечаю расставленные в круге мольберты. В центре круга мольбертов — небольшой пьедестал, будто выдолбленный из камня. Он кажется маленьким, на нём не поместится человек в разных позах. Надеюсь, смогу поговорить с кем-нибудь касаемо этого.
Сажусь за кафедру, нахожу список. Множество разных имён, которые мне неизвестны. По крайней мере, не имеется образа, к которому их можно привязать. В списке их двадцать штук. Довольно стандартно. Надеюсь, что придёт ближе к этому числу. А пока надеюсь — откидываюсь на мягкую спинку стула, нахожу наушники, втыкаю их в уши, подключаюсь к ним по телефону и включаю приятную мне музыку.
Закрыл глаза. Из-за музыки сюжеты, появлявшиеся под покровом век, расходились рябью, как вода. Сюжеты были разные, но, казалось, идентичные друг другу. Основная тема — падение человека. Как давно я не делал личных выставок? Год? Два? Пять? Может быть, с момента основания группы? Как бы то ни было, нужно сделать хоть одну. Тема уже имеется, и её стоит развить дальше. Пять картин. Подобью в помощники кого-нибудь из инсталляторов и стрит-артистов. Отдам им двадцать пять процентов от прибыли. Хе, только задумался — а уже делю шкуру неумерщвлённого медведя. Ну, хотя бы какие-то представления я должен же иметь. Во всяком случае, план выстроен. Не в неведении же я должен делать такие ответственные вещи.
Отдалённо слышу разговоры. Открываю глаза и замечаю студентов, уже рассевшихся за мольберты. Вытаскиваю наушники из ушей, вставляю их в чехол, убираю в карман. Встаю из-за стола, беру мел, тихо пишу своё имя на доске. Пока пишу — звенит звонок. Все поднимаются из-за своих мольбертов, глядят на меня — спиной чувствую. Не люблю чужих взглядов. Ставлю точку, убираю мел обратно, оборачиваюсь.
— Присаживайтесь, — сказал я автоматически.
Они послушно сели.
— С этого дня и до конца года я буду вашим преподавателем по искусству, — сказал я и отошёл, дабы студенты увидели моё имя. — Вот моё имя. — Я сел за стол. — А теперь я пройдусь по списку, и кого я называю — пусть поднимется, чтобы я его увидел.
На работу приняли относительно быстро. Удивился такой быстроте. Вероятно, у них не было учителя по искусству, или он был, но заболел, или он был, но в последний миг исчез, оставив студентов у него/неё обучавшихся на полпути по асфальтовому хайвею судьбы, дабы их в долгом неведении своей обречённости сбил мчащийся под сто километров в час автобус «Рождение — Смерть». Из всех учителей я оказался самым молодым и самым худым.
Эта рутина (знакомство студентов с профессором, профессора со студентами, вводная часть, всякие споры и туева куча вещей, происходящих почти каждодневно), — она везде и всегда идентична. В любой школе, в любом колледже, в любом университете и в любом специальном учебном заведении — в любом заведении, в любой точке мира, она одинакова. Отличает их лишь то, как тот или иной преподаватель подходит к процессу. Я, уже имея опыт преподавания на дому, стараюсь вести себя если не на одной волне, то хотя бы спокойно и умеренно, осознавая разницу возрастов и поколений. Эти юноши и девушки, сейчас сидящие за мольбертами, мало понимают, как я жил. Как и я мало понимаю, как они живут в среде гаджетов, где электроника захватывает всё больше и больше.
Я прошёл через список, затем подумал над тем, с чего бы начать, и начал с простого вопроса: что для них есть искусство. Ответ был практически идентичным. И тогда я развернул свои лёгкие и начал довольно интересный (как я позже узнал) монолог об искусстве, его истории, вкратце, его значимости, тоже вкратце, и его целях. Затем, мне захотелось проверить навык рисования у студентов, а поэтому взял карандаш и положил его вертикально, остриём вверх, на пьедестале, и сказал студентам его зарисовать.