Medical Tale

На следующее утро (если оно здесь могло случиться) у Фриск произошло пищевое отравление — причина вполне ясна. Девочку постоянно рвало, причем в какой-то момент и вовсе с желчью и кровью — Санс едва успевает нанести бедняшке некое подобие гипса, прежде чем ее снова рвет. Благо, что в этом доме много лекарств — да и Флауи, сжалившись над ребенком, позволяет скелету приготовь отвар из одного своего глаза-лепестка — жидкость оттенка темно-зеленого атласа, практически безвкусная и такая горячая, она становится практически спасением Фриск — не идеально, конечно, но это все еще лучше, чем таблетки, которые и вовсе не усваиваются. Ну а Санс… Скелету, конечно, тоже не хорошо — вот только тело монстра, пережившее столько бедствий, да еще и потерявшее адекватность, все еще справилось с подобным перевариванием лучше, чем тело человека — у Санса все ограничилось только одной рвотой — от того он и стремился помочь Фриск поскорее от всего этого отделаться, в то время как сам же пытался отделаться от своей семейки — по большей части от брата, едва сдерживая себя, чтобы не схватить нож и не зарезать здесь всех сразу — но стоило помнить, что как минимум Фриск и Флауи не виноваты — даже несмотря на то, что девочка должна была понимать, что ее побег обязательно вновь активирует Андайн. От того он и сдерживался, лишь с сожалением косясь на брата. Санс… Не любит его. Точнее любит, но только братски — а после всего произошедшего — чувств едва хватает и на это. От того ему и сильно жалко этого короля-дурочка, который, будучи в состоянии увидеть очевидное, предпочел, как и все, сойти с ума — а заодно и поддаться греховному инцесту, от которого Санса, на самом деле, даже воротило — однако когда Папс зажимал его в угол, да шептал всякие глупости, у Санса начинала болеть душа — от того количества боли, что приносит вся эта ситуация. Но бывший королевский доктор также был в создании понять, что механизм произошедшего — это его добровольная изоляция от всех, вечная верность ныне погибшим бывшим правителям. В прочем… А если бы он не просто их не покинул — а не покинул столицу вообще, то смог бы предотвратить все это безумие? Смог бы, если бы не улучшить, то хотя бы оставить все, как есть — или бы все равно не справился, а по итогу и вовсе бы еще сильнее сошел с ума? Медик, откровенно говоря, не знает — да и старается о таком лишний раз не ддумать — просто чтобы не потонуть в этом омуте чистейшего сожаления и горя. А этого ему сейчас и так хватало. Но вот Андайн и Папирус чувствовали себя даже слишком хорошо, диктуя свои правила и пожелания, в откровенную навязывая себя — и чтобы хоть как-то отгородить от них несчастное дитя, Санс принимал все их влияние на себя, переодически шепотом прося Флауи, как единственного адеквата, спрятать ножи — да так, чтобы он их потом и не нашел. Андайн была как всегда шумной, крикливой, недовольной — так еще и в откровенную разлагалась, пачкая все кровью и гноем, в то время как Папирус… Смотря на то, во что он буквально превратился, Санса начинало тошнить — его же кислота к горлу подступала. Медику было очень жаль младшего брата, который так не вовремя потерял рассудок, отчего врач обычно крепче хватался за костыль — лишь бы не упасть от потока всего произошедшего — да последствий. И да, занимательный факт — что монстр, что человек, при потере одного глаза, в любом случае начинает неумолимо терять и второй — просто не так быстро, со временем. У Санса один глаз выколола Андайн — и сейчас у него действительно неумолимо падало зрение. Раньше это его не пугало — в чем смысл бояться неизбежного? — просто раздражало — но сейчас… Сейчас он был этому даже рад — так он хотя бы крайне замыленно видит дно, на которое упал его брат. Увы, но старший никогда не видел успехов младшего — лишь череду бесконечных падений, что было таким удручающим — от того зрение внезапно оказалось бесполезным. Ненужным. А вот сам Папирус этого в упор не замечал — да и незачем ему это, если перед глазами у него был только чудной старший брат — да верная супруга с человеком впридачу. Много ли дурачку нужно для счастья? Возможно, раньше если он и жил только попытками сохранить их государство, то сейчас — исключительно братиком, абсолютно не слыша его. Эй, брат, а тебя ничего не смущает? Тебе не кажется, что что-то тут не правильно, м? У меня уже давно все «в новокаине», окей? Не надо по сто раз за мгновение спрашивать. Еще раз надумаешь забрать у меня костыль — и помяни мое слово, сам же потом будешь с таким же ходить! Даже не думай сувать мне свои костяшки в глазницу! Это неприятно! Какого черта ты делаешь, Папирус?! Эй! Ты меня вообще слышишь?! Аргх, хватит! Мне больно, Папирус! Отпусти меня! Санс ненавидел, психовал, кричал, брыкался и всячески сопротивлялся, но едва ли низкий инвалид, для которого костыль стал практически конечностью, мог противостоять своему крайне высокому братцу, чьи руки были подобны очень ловким змеям. Санс… Он оказался очень слабым — но все равно рьяно пытался еще что-то исправить, даже отказавшись от планов по убийству Андайн. Пока. На время. Сейчас были более насущные проблемы, причиной которых была как раз Андайн. По правде говоря, во всем нынешнем была виновата именно Фриск — но у скелета никогда язык не повернется обвинять в чем-то именно эту невинную девчонку — даже если в нынешней действительности была виновата именно она. Кстати про нее. Малой вроде немного даже полегчало — как минимум ее перестало рвать, да личико приобрело более человеческий оттенок — и это не могло не радовать скелета, который за столь напряжные сутки где-то посеял свою ленивую, но такую ядовитую улыбочку — собственно, у этого самого яда пропала такая высокая концентрация токсичности — но это не значит, что он исчез вовсе. Сам Санс по понятным причинам не мог быть рядом постоянно — от того за ней присматривал Флауи, постоянно морщась, теряя лепестки, да приобретая серый оттенок — вот только едва скелет замечал эти изменения, отчаянно пытаясь спасти все, что ему так дорого. Вот только выходило у старшего скелета это крайне плохо и паршиво. Как и все в его гребаном сущевствовании. С тех пор, как ему пришлось встать на костыль, лестницы стали своеобразным испытанием и подлянкой — от того Санс их по возможности избегал, вот только дом погибших правителей ими буквально кишил, отчего он старался пределы кабинета по возможности не покидать. Раньше. Однако сейчас он крайне медленно спускался, неловко привалившись к стене, да вдавливая костыль в эти гранитные ступеньки так, словно надумывал их расколоть. Но что столь холодному камню — старое лакированное дерево? Эти ступеньки имели очень острые углы — Санс в начале своего переселения ни раз и ни два падал на них, больно цепляясь и раскалывая кости о них — от того сейчас он так аккуратничал, мысленно проклиная тех, кто эти ступеньки такими создал — да эту необходимость спуститься, покидая ослабшую Фриск. Но это не необходимость — очередная хотелка брата — а может все-таки Андайн? Как только кончились эти адские отростки, да начался ровный пол — скелет чуть медлит, давая единственной рабочей ноге небольшую передышку — второй-то уже ничего не будет. Санс не хотел идти туда, где его буквально поджидали те, кого он обязан называть семьей — но едва у скелета на это поворачивался язык. Благо, что брезгливости мало. Когда-то в этой комнате сидел Азгор — один. Ибо общества жены и Санса, особенно настолько близко к своей персоне, он не переваривал. Но сейчас на стоящем там темно-фиолетовом диванчике расположился Папирус, в то время как Андайн потрошила ни в чем не провинившиеся полки, разбивая красивые статуэтки из фарфора — да особенно злобно потроша книги. Были книги, которые читал только Азгор — другие же читала только Ториэль. Санс же их не касался — а если и читал, то только какие-то старые трактаты, где обязательно была медицина. Другие ему были просто не интересны. Но даже при всем при этом скелет не мог не взглянуть на эту картину с неким тусклым сожалением. Раньше сожаления у скелета и не было вовсе — появилось только сейчас. И то, до такого мутного, что не было понятно наверняка — а сожаление ли это, а не бессильная злоба? В прочем, долго ему этим «наслаждаться» Папирус и не дал (за что ему старший был благодарен) — схватив за ткань футболки, прямо как котенка за шкирку, легко опрокинул себе на колени — Санс только и успел удобнее перехватив костыль, едва не выбив им Папирусу зубы. Хотя, определенно, по этим «палкам» плакали дантисты горькими слезами. Да и выбить их не помешало бы — мозги чтоб вправить. — Как там человек? — словно только для галочки мурлычет Папирус, запуская свои огромные ладони Сансу под футболку, сразу же оглаживая позвоночник- так издевательски нежно, что верхом доброты было бы воткнуть старшему лезвие — как раз меж позвонков. — Пока не умерла, — бросает Санс, против воли ложа свои ладони поверх плеч старшего брата, едва сжимая. Состояние Фриск едва можно было назвать хорошим — но стабильным вроде бы точно. — Это хорошо, — в бреду бросает Папирус, да вжимается зубами в определенную точку на шейных костях брата — она была такая сверхчувствительная, что со стороны Санса сразу же срывается постыдно-высокий стон. — Я бы на твоем месте так не надрывалась, кальций, — едко посмеивается Андайн, так невовремя напоминая о себе — У нас на вас большие планы, и как раз голос — то, что тебе, несомненно, понадобится. — Заткнись, — шипит Санс, морщится, дергается — да снова гасит это гребаное желание зарезать всех разом. Андайн заслужила — приходится ему напоминать себе. Другие — нет. — Будь вежливее, Санс, — требует Папирус, уже в откровенную лапая брата. «Так значит, Папс?» — думает скелет, едва сдерживая всхлип — «Такой любовью ты меня любишь?» — Кстати, — напоминает о себе рыба, и достав тот самый пакетик — небрежно бросает ему в морду, заставляя его сморщиться — На, забирай. Пока что он нам не нужен. Захватив его отчего-то дрожащей конечностью (Санс не уверен, был ли тремор у него раньше), он сначала смотрит с толикой не понимая — а что ему, собственно, с этим порошком делать? Ну а потом приходит идея — такая злобная, но безболезненная, что Санс сначала этих мыслей и вовсе страшится — но пакетик все равно прячет в смехотворный карман штанов. «Горе вам всем, что вы от него не избавились» — проскакивает в черепушке Санса фраза — да только резкий, но до тошноты любовный, укус Папируса и вовсе выбивает его из колеи, путая все мысли — касался брат действительно больно. Но вот от пакетика действительно не избавились зря. — Поверить не могу, что собираюсь сделать это, — мычит Санса, судорожно размешивая в кружке какой-то алый сок с этим порошком, да переодически через плечо бросая нервные взгляды на дверь — и это несмотря на то, что на шухер он уже поставил Флауи. — Да ладно, кальций, — морщится в ответ цветок, чуть дергает «головой» — и с него еще пара листиков спадают, по пути зажмуриваясь, сворачиваясь и приобретая серый оттенок — Не думаю, что тебе не хватит сил — опыт на твоей стороне. — Да, но… — неловко мычит Санс, нервозно дергаясь — Я же до этого убивал… Чужих мне. Но не родного брата. — И что? — в голове цветка сквозит раздражение — Ах, кальций, ты такой сложный! Просто заставь его выпить эту несчастную муть — и головной боли станет ощутимо меньше. Давай смелее, уж отравить-то ты сможешь! На это скелет уже ничего не ответил, лишь неловко склонившись над столом, созерцая свое несчастное отражение. Его рожа до того жалкая, что Флауи начинает злиться. — В прочем, — говорит цветок, пытаясь в голос разума — Ты всё ещё можешь от этой идеи отказаться, разве нет? Решай сейчас! Либо ты его убиваешь — либо эту муть сливаешь без права на повтор — весь порошок ты в этот сок слил. Санс на это лишь тяжко вздохнул, неловко обронив слизинку в сок — нет, пути назад нет, он уже все продумал и решил. И убийство дурачка-брата было едва ли единственным правильном решением в сущевствовании Санса — а более наблюдать за всем этим водоворотом страшных событий, в которые был втянут брат, у него аппетита не было. Тяжко вздохнув, Санс резко выпрямился, сморщился — и попытавшись натянуть на лицо свою привычную едкую ухмылочку, чтобы не вызвать подозрений, пробормотал, не смотря на Флауи: — Пожелай мне удачи. — Желаю, чтобы ты оступился и кубарем скатился с лестницы. Папирус, спрятавшись в одной из комнат, делал… Да тоже самое, на самом деле. Только вместо снотворного он нашел какую-то бутылку с безымянной отравой — на самом же стекле было лакончинчно выбито «Яд» — краткость сестра таланта, подписывал явно Санса — но краткость — сестра таланта, не так ли? В отличие от брата, он взял тот самый отвар из листьев Флауи — тяжелый цвет, да маслянисая текстура прекрасно скрывали содержимое в напитке. Папирус, конечно, тоже страшно переживал, а руки тряслись ничуть не меньше — но он прекрасно понимал, что это единственное благо, которое он мог дать своему брату. Ибо если Санс выйдет из Руин… Не успеет уничтожить Андайн — так то сделает обиженный народ — и как хороший младший брат, он меньше всего хотел искать отдельные фрагменты Санса во всяких сомнительных местах. От того чаша смерти из рук брата явно будет не самым жестоким, что Санса ожидает. Папирус, конечно, и грустит, и переживает, и заранее тоскует, мысленно хороня Санса — да надеясь, что он его простит. Хотя братик, похоже, не прощает — в прочем, едва ли Папирусу будет до чувств покойника дело, когда они вернуться в столицу. Сейчас есть дела… Важнее. Перестав, наконец, размешивать столь подозрительную сухую траву, Папирус попытался натянуть на лицо широкую улыбочку, от которой у Санса обычно начинается невроз, да унять дрожь рук — он, конечно, еще до конца не верил, что собирался сделать, но… Но залить яд старшего братика другим ядом, очевидно, было более гуманным решением из всех — так что Папирусу только и оставалось надеяться, что Санс выпьет эту муть в любом случае — лишь бы насильно не вливать. А то это было бы еще больше… Менее гуманным. Когда два брата-скелета сталкиваются в отчего-то таком узком коридоре — ведут себя крайне неловко и как-то не естественно — но как-бы ведут себя ни разу не подозрительно, делая вид, что в руках у них не отрава друг для друга. Не отрава — просто подачка. Пить вот так, в коридоре, конечно, не самое лучшее решение — от того для удобства они распологаются в ближайшей комнате, и, какое удобство, там есть кровать — а Санс за этот долгий и бесконечный день слишком устал обивать пороги костылем. — Дух, конечно, захватывает от… Всего этого, — неловко посмеивается Санс, стискивает фарфор от брата, да делает вид, словно все хорошо — словно не болят у него ни укус брата — ни душа, которая, на самом деле, болью прям истекала. Как хорошо, что это никто не видит — но какая жалость, что Санс это ощущает. — Пожалуй, я с тобой согласен, — отчаянно давит в ответ улыбку Папирус, рассматривая этот темно-алый сок — он же самый обычный, без сюрпризов, жаль только вкус не известен. — Ну так и что? За кого пьем? — продолжает старший, да улыбается — едко и злобно, выпуская скопившийся яд. Вот только жаль, что улыбается он на последок. Собственно, также улыбается и Папс, с охотой соглашаясь — да легонько чокаясь с ним фарфором, который, кажется, от количества яда разъедает, но братья, доверяя друг другу, пьют — не замечая, как проглатывают свернувшиеся кусочки фарфорового лака. Ничего не замечают — сначала. Лишь в какой-то момент предсмертные конвульсии друг друга — улавливают в столь страшном состоянии, но какое счастье, что мучения-то не долгие. Если бы отрава или сноворное были слабыми — Азгор бы их когда-то не купил. Фриск просыпается от чьих-то нервных кривов, да с дикой усталостью — до того ужин из Ториэль ее истощил… Санс… Точно, Санс! Надо позвать Санса! Санс! Санс! Санс? Где же Санс? Фриск пытается его позвать — вот только из ее рта вылетают такие слабые и не громкие крики, что вряд ли их кто-то, кроме нее, способен услышать. Ну а с другой стороны, судя по гневу, который мог принадлежать только Андайн, и долетал до нее из коридора — ее ослабший голос сейчас явно был никому не нужен. — Ты о его планах знал! Но молчал! — сокрушалась рыба, разговаривая, судя по всему, с Флауи. — Да. Все верно. Я молчал, — в его голосе ощущались и раздражение, и усталость — А что я должен был сделать, м? — Рассказать об этом, идиот! — Хах! Нет. Меньше всего я хотел с вами двумя связываться — да и, знаешь ли, не мое дело, что эти отсталые удумали. И, ох, точно, как же я забыл? О мертвых либо хорошо — либо никак. Так что именно о них — никак. — Но из-за твоего молчания погиб мой муж! — И твой деверь, ага. Знаешь, что теперь делать? Убираться отсюда куда подальше — но перед этим вернуть меня на мою полянку, к другим цветам. — Конечно я знаю, что надо сделать! Этот человек… Аргх, все из-за нее! — Вот и славненько… Стоп! Что? Она-то здесь при чем?! Одумайся! Не она же их отравила! — Верно, но она! Но именно из-за нее, это все и произошло! — Чего?! Больная! Ты себя хоть слышишь?! — Умолкни, идиот! Мы идем к ней! — Нет! Зачем?! Что ты делаешь?! Нет-нет-нет, отпусти меня, сумашедшая! Слушая их, Фриск, откровенно говоря, ничего не понимала — хотя в груди успело поселиться крайне скверное чувство. В прочем, стоило Андайн, в одной руке стискивая Флауи, резко ворваться в комнату, где отсыпалась девочка, в груди поселилось это гнилое чувство страха — а королева была подобна дикому зверю, чья ярость была самым опасным явлением. — Я убью тебя, слышишь?! Убью! — взревела Андайн, резко прижав девочку к постели — Ты отняла у меня мужа! — Но… Но погодите, Мисс! Я же ничего не делала! — заскулила девочка, пытаясь вырваться из жесткой хватки. — О нет, тут ты не права! Как раз именно ты много чего сделала! — орала на нее рыба, явно намереваясь как минимум придушить — вот только ее остановил Флауи, так сильно взбрыкнувшись, что Андайн, растеряв равновесие, неловко завалилась, только чудом не предавив его. — Прелестно. Ты успокоилась, больная? — недовольно спросил цветок, а заметив взгляд Фриск — еще более тяжко вздохнул, но сказал: — Папирус и Санс погибли. Эти… Они отравили друг друга. Вот, — в его тоне чувствуется даже некая вина именно перед Фриск. — Но… Как же именно это произошло? — искренне удивляется дитя. — Легко и просто, — рычит Андайн, наконец, выпрямляясь — Решили, что самые умные, и в напитки подсыпали по дряни — этот инвалид подмешал снотворное, а мой погибший муж — безымянную отраву. — Я, конечно, сочувствую… Но почему вы решили, что в этом виновата я?! — Да потому что именно из-за тебя мы сюда сунулись! А завидев такого обожаемого братца, мой супруг тронулся рассудком — и все, что произошло дальше — только из-за тебя! Фриск на такое лишь сильнее нахмурилась, поджала губы, но ничего не ответила, решив остаться при своем мнении. Однако Андайн этого было мало — и вцепившись в ногу Фриск, она, уже разодрав и кожу и плоть когтями, стащила ее — а опосля поволокла к двери, кинув злое: — Раз уж ты загубила моего мужа — то ты-то его и заменишь! Все, что происходило дальше, было скорее наркотическим видением, чем «как в тумане» — Андайн вела себя так грубо и жестоко, уродая Фриск во всех смыслах. Физически — царапалась и била. А морально — очерняла человека тем, что говорила монстрам, что это именно она и убила Санса и Папируса — вот прям собственноручно! Монстры, конечно, верили — а отчего бы им не верить действующей королеве? Особенно от того, что в свое время люди действительно принесли монстрам горя. Ну так и что получается?.. История — повторяется? Опять человек забрал у других все самое хорошее — этим самым хорошим были как раз скелеты-братья, счившимися прям эталоном адекватности. А Фриск, увы, не могла даже попытаться доказать, что это была не она — монстры ее просто отказывались слушать, начинали презирать, желать скорейшей смерти… Когда-то они были готовы да за дружить — но после того, как Андайн ее очернила, для всех Фриск стала не больше, чем злодейкой — а узнавать реальную картину никто не хотел. В прочем, все самое худшее началось не на улице. Оно началась в замке. Оставшись, по сути, буквально наедине на территории озлобленной рыбы, Фриск никто помочь не мог, да, собственно, и не стремился — никому до этого нет дела. Вряд ли Андайн своего мужа била — но именно это она делала с Фриск, срываясь постоянно. Ну а девочка… Прощала. Да, именно прощала. Флауи, которого Андайн также прихватила с собой, ее не понимал — да и не стремился понять, только презирая за слабость. Сначала не понимал и презирал. Сначала. А потом уже даже не раздражался. Ибо мертвые на это не способны. Да, Флауи тоже умер — в рекордные сроки у него опали все глаза-листики, он посерел и завял. Осталась девочка совершенно одна — а все те, с кем она когда-то вполне нормально общалась, погибли, оставив ее на растерзание Андайн. Ни королева, ни ее верная приспешница Альфис, девочку не жалели, выжимая все соки. И сложно сказать наверняка, как долго это продолжалось — откровенно говоря, невозможно было сказать вообще, сколько же Фриск здесь торчала — но за все это время, девочка успела не прости повторить — но и даже где-то в душе постареть, хотя это не имело значение — не тогда, когда Андайн эту самую душу у нее забрала, вырвав голыми руками — так, обычно вырывают сердце. Вырвав душу, Андайн, наконец, закончила страдания всех — и столь замученной Фриск, и монстров, собрав последнюю, седьмую душу. Монстры провели слишком долго под землей. Но настало время и им выйти на поверхность — да начать новую игру. Что ж. Здравствуй, Фриск. Посмотри, ты умерла — и это ли не великолепно, ибо теперь все твои страдания закончены?! Не переживай, дитя — пусть не в этой истории, но так в другой, определенно есть те, кто страдает больше и дольше тебя! Тебе, конечно, страшно и грустно — вот только сейчас станет ещё страшнее, ибо эта игра… Просто не окончена! Представляешь, да? Попав в неё один раз, ты уже надолго застрянешь, и теперь ты можешь проверить этот тезис на своей шкуре. Хочешь узнать правила? Подсказки? Так их здесь нет! А боль… О, эта боль монстров и твоя собственная… Ты научишься наслаждаться болью и страданиям, правда. Но не сейчас и не с первой попытки. А то, что произошло с тобой сейчас — лишь одна из многих концовок этого сюжета — не во всех все погибнут, но и не во всех кто-либо будет счастлив — и этот тезис ты на себе проверишь, да. Ну же! Улыбнись этому! Почему ты несчастна, если снова встретишься с ними?! Хочешь совета? Хм… Единственный совет — остерегайся психопатов, но, как неловко, все те, кто здесь — все психопаты. Просто не все свое безумие успели раскрыть и показать. Так… Что же ещё? Вроде бы все самое основное проговорили, и большего сказать не могу — и, ох, как так, у меня совсем нет на твои капризы времени! Так что просто выбери правильный ответ на вполне четкий вопрос? Поняла? Умница! Хорошая и великолепная девочка… Начать сначала? - Да - Да