Связующая нить

***

Атмосфера в мыслях настолько тягуче-сладкая, что Рин, будь он болен диабетом, непременно бы отбросил кони от гипергликемии. На острых плечах напротив его обсаженных зрачков висит футболка, из-под растянутого воротника которой соблазнительно выглядывают ключицы. Кости тонкие, ямочки под ними слишком аппетитные, такие аппетитные и манящие, что хочется подбиться под подбородок и облизать с притязанием преданной дворняги. Язык просяще теснится к зубам, желание трахаться с утра до ночи запихивает мысли о футболе в консервные банки, но Рин неправомерен разевать свою влюблённую пасть и послушно вилять хвостом, пока Саэ на него не посмотрит. Посмотрит же? Пожалуйста, пусть посмотрит. Организм предательски сбоит, сердце липнет к рёбрам жгучей мятной жвачкой. Рин едва ли не рассыпается прахом от переизбытка чувств, но природное упрямство всё ещё помогает балансировать на грани между выдержкой и срывом. Скулы горят изнутри, Рин остервенело отдирает прилипшие к стулу бёдра и внезапно вспоминает о том, что презирает брата самой свирепой ненавистью. За что? — насмешливо спрашивает внутренний голос. За то, что его размеренное дыхание так сексуально поднимает ткань на крепкой груди — мысленно тараторит Рин со всей своей серьёзностью, блуждая зрачками по чужому лицу. Саэ выгибает бровь на кусок мяса между палочками и вяло моргает. Выглядывает на Рина из-под своих длинных ресниц, демонстрируя серые мешки на нижнем веке, выглядывает всего на одну жалкую секунду, но между ног заинтересованно вздрагивает, ведь Рин ухищряется схлестнуться с братом взглядами. Длинные пальцы протискиваются между бёдер. Ничтожество. Ткань домашних шорт пропитывается влагой с обеих сторон. Ебливое ничтожество. Саэ, тем временем, с видом придирчивого дегустатора осматривает кусок свинины и роняет его обратно в тарелку. Рин пялится и ёрзает на месте, не прикасаясь к своей порции. Пубертат — отвратительная вещь, потому что держать себя на коротком поводке при наличии объекта симпатии в предельной близости достаточно сложно. В случае с Саэ терпение слишком дорого стоит — Рин вот без раздумий заплатил своей шкурой. А вместе с ней и совестью в комплекте с туманным будущим, нервами и мозгом. Чёлка скользит по переносице, Рин глубоко вдыхает и мельком думает о том, что наушников с истошными криками из ловушек Коллекционера сейчас критически не хватает. Представься случай, он бы и сам предпочёл захлопнуться в такой — в ванной с отрезанным языком или в сундуке на цепях всяко безопаснее, чем отсиживаться на кухне ради слежки за братом. Нет, возможно, этот приступ обожания можно было бы обосновать стрессом при сочетании с последствиями гриппозной лихорадки, но температуры уже нет, стресс легко устраняется через дрочку и просмотры хорроров, а самый страшный ночной кошмар Рина Итоши — от которого не выходит очнуться уже третий день подряд, — вновь разворачивается прямо наяву. Руку протяни — и окунёшься, и растворишься, и затылком приложишься от отдачи. Пятки в третий раз упираются в пол до судорожного зуда в бёдрах, Саэ в третий раз подпирает щёку — ту самую щёку, ту самую, блять, щёку — и с изнывающим от скуки видом ковыряется в своей тарелке. Стулья по обе стороны стола в третий раз пусты, а капель из крана с троекратным усилием буравит череп. Пытка морской водой в условиях замкнутого пространства, не иначе — Рин беспалевно приоткрывает рот, с усилием набивая воздух в лёгкие. Пальцы теребят швы на шортах, пятки соскальзывают, а происходящее всё больше напоминает сонный паралич — ни сдвинуться с места, ни всхлипнуть, ни взгляда от Саэ отвести. Какой же красивый. Идеальный. Лучший. Пробор на макушке издевательски отсвечивает медовой патокой, брат склоняется над тарелкой и ловит языком нитку собы. Бледные губы блестят от масла. Рин судорожно сглатывает, чувствуя, как член упирается в ногу. Кажется, зря он не стал дожидаться родителей к ужину — от нетерпения только проблемы. К тому же, с голодухи по пути домой не умирают. И вообще, кто запрещал ему сойти с привычного маршрута из зала и заскочить в Севен Элевен, а потом неспеша перекусить на остановке? Но бездне плевать на ветвления алгоритмов действий — дело сделано, к контрольной точке не вернуться, и теперь Рин заглядывается на то, как кадык Саэ плавно дёргается под тонкой, нежной кожей. Его рот всё ещё лоснится кунжутным маслом, веер из ресниц подрагивает так знакомо, что мышцы начинают плавиться от жара. Саэ безумно красивый. Гибрид бога с чёртом, крови с молоком, морского ветра с бескрайним полем — и в каждой из вариаций кроется огромная ложка дёгтя. Или не дёгтя, а смолы, или вообще бензина — Рин ещё не решил, как правильнее назвать бесконечно-усталые взгляды вникуда, солёную воду по загорелым скулам и хлипкие передвижения брата по коридорам после полуночи. Глупо признаваться, но Рина немного попускает от того, что Саэ сейчас ест — в первый раз за три дня именно ест, а не хлебает кофе, чай или сок. Да, Саэ всего лишь ест, и сознание настолько поглощает созерцанием этой бытовухи, что Рин гасится в собственных фантазиях и не замечает резкого стука напротив. — Хватит пялиться. Чужие палочки катятся по столу, сердце уносится в пятки, а Рин как по команде хватается за кружку с чаем и перебрасывает заробевший взгляд в окно. — Я на закат смотрю, на хуй ты мне не всрался, — по привычке огрызается он. Ножки чужого стула скребут пол, Рин импульсивно хочет вскочить следом и надрать — отодрать, скорее — задницу брата за всё хорошее, но медный волос перекрывает облака позади, и силы на атаку обнуляются. Рин каменеет, край кружки растерянно стукается о его зубы. Чай вяжет рот — перестоял, слишком крепкий, — а Саэ угрожающе морщится, заглядывая в глаза с бескомпромиссностью следователя на допросе. — Ты третий день подряд проёбываешь тренировку, — решительно козыряет он. Рин вздрагивает. Всё, приплыли. Вилы. Ресницы испуганно прячутся за чёлку — какое же палево, — в кишках обжигает жидким азотом, пальцы обхватывают кружку покрепче. Рин не рассчитывал превращаться в нашкодившего сорванца, но только у таких не бывает заранее приготовленного алиби. Даже, блять, ржавого — железным алиби тут изначально не пахло. — …Не проёбываю, а восстанавливаюсь после простуды, — как можно более уверенно парирует Рин, бросая брату вызов. — Ты же видел, что я весь никакой был. Ногти выжидательно стучат по керамике. Саэ убирает пряди с лица, плюхаясь обратно на стул. Изящные ладони с хлопком приземляются на столешницу, а пышные ресницы наоборот взмывают вверх. — Нет, ты именно проёбываешь, — бойко осаждает Саэ, поддерживая зрительный контакт. — Я тебя знаю, как облупленного. Лазурный берег в его радужках темнеет, Рину хочется пересечь океан вплавь и сбежать в какой-нибудь Сан-Франциско, но брат продолжает валить его простыми, ёмкими, критически точными словами: — Ты проёбываешь футбол ради того, чтобы поторчать со мной на кухне. Ты приходишь сюда следом за мной, садишься на сраный стул и пялишься. Контраргументы превращаются в труху, чай в желудке тревожно булькает. Рин шлёпает опустевшую кружку на стол и раздражённо дёргает губой, готовясь выпалить первое, что попадётся на ум. Да, и что? Нет. Да пошёл ты на хуй. Тоже нет. Саэ прожигает взглядом насквозь, будто паяльником, яйца тянет из-за того, как он смотрит, пульс сходит с ума, потому что он всё-таки смотрит, и на кухне становится критически тесно. Настолько тесно, что Рин ощущает себя не старшеклассником и не футболистом, а подсудимым за решёткой с последним правом на последнее слово. Но слов нет, точнее, всего одно, и Рин глухо взрыкивает, лихорадочно зарываясь пальцами в волосы. — Волнуюсь. Реакция следует незамедлительно: волосы на загривке встают дыбом прежде, чем до центра принятия решений доходит смысл сказанного, лёгкие схлопываются в вакуум, к ушам приливает жар, а ноги становятся ватными. Рин осторожно выглядывает на брата из-под спутавшейся чёлки, но в глазах Саэ мелькает что-то странное, что-то такое, отчего он подвисает в невербальном цикле из своего ебанутого «волнуюсь» и временно забывает, где он находится и что он вообще такое. Видимо, с умом сейчас действительно максимально хреново. Приступа самобичевания не избежать — неизбежность на то и неизбежность. Тонкие губы Саэ медленно приоткрываются, он выдыхает и силится ответить, но вместо этого цокает языком, а затем отводит взгляд. Рин оглядывает его точёный профиль и, не дожидаясь оглашения приговора, сматывается с кухни беглым арестантом с кровоточащими ладонями и бренчащими цепями на рёбрах. Зачем ждать, если заранее знаешь, что у тебя пожизненное?