Негаснущий свет любви

Багряный рассвет постепенно развеивал тьму и первые шаловливые лучи восходящего солнца прокрадывались сквозь неплотно задернутые портьеры, щекотали теплом и играли на лице бликами, прогоняя утренний сон. Ресницы ее задрожали и Анна медленно открыла глаза, не сразу понимая где она находится. И тотчас увидела смотрящего на нее Якова, мгновенно вспомнив события минувшей ночи. Неужели ей это не пригрезилось? — Доброе утро, — произнес он слегка хриплым со сна, низким голосом, заставив все тело покрыться мурашками. Штольман сидел на краю кровати в брюках и еще распахнутой рубашке, проводя кончиками пальцев по ее запястью. — Это не сон, — выдохнула она и губы тронула мягкая улыбка. — Ты здесь… Поднявшись с постели, Анна вдруг смущенно прикрылась краем одеяла, окидывая взглядом комнату в поисках запропастившейся сорочки. Залюбовавшись прелестным видением, Яков протянул ей кипенную ткань и усмехнувшись про себя отвернулся, чтобы не стеснять еще больше. Она была такая домашняя и близкая, с торчащими кудряшками и сонно моргая, что от созерцания этой картины ему хотелось лишь одного: просыпаться с ней рядом так каждое утро. Спешно натянув на себя рубашку, она прильнула к нему, уткнувшись в шею и пряча пылающие щеки. — Яков, я ведь даже не успела тебя спросить, ты в Затонск вернулся насовсем? Или мы должны будем уехать? — помолчав некоторое время, поинтересовалась Анна. — Насовсем, Анечка, теперь уже точно. На следующей неделе я должен буду явиться в полицейское управление. Снова возглавлю сыскное отделение. Приказ о моем назначении будет скоро подписан. — Как же я рада… Ой, только ты не подумай, я бы с тобой хоть на край света отправилась. — Я знаю, родная, — засмеялся Штольман, касаясь губами ее растрепанных прядей, — но думаю, что оказаться так далеко нам не приведется. — Так значит, Николай Васильевич еще не осведомлен о твоем прибытии? — Он должен был получить на днях письмо от Петербургского начальства, но лично мы еще не встречались. Я ведь только вчера приехал. — А Антон Андреевич знает? — Если только Трегубов его уведомил. Правда я сильно сомневаюсь, что он будет счастлив меня видеть. Расстались мы с ним при не очень приятных обстоятельствах, если можно так выразиться, — испытывая угрызение совести заметил Яков, поправляя левый манжет и вспоминая свой побег из арестантской, когда ему пришлось наставить на оторопевшего Коробейникова дуло пистолета, а после и запереть в клетке. — Я знаю про тот случай, — вздохнула Анна, взяв его за руку и перебирая пальцы, — Ребушинский вовсю тогда расписывал в своих статьях действия «нашей доблестной полиции, упустившей сбежавшего следователя». Да и не только… — она внезапно запнулась, оборвав речь. — Но поверь, Антон Андреевич не держит на тебя зла. Изначально у него может и были какие-то подозрения в твоей вине, но после он осознал насколько ошибался. И очень долго переживал, ты даже не представляешь как. Мы давно с ним не виделись, в последнее время я просто не могла найти в себе силы прийти в управление… Мне рассказывал доктор Милц, они ведь часто встречаются по службе. Антон Андреевич по-прежнему считает тебя своим наставником и другом. — Аня, Ребушинский ведь не только об этом писал? — Штольман нахмурился, уловив ее волнительный тон. — Не важно… Это все пустое. Мне глубоко безразлично, что он высказывал о нас с тобой, — заверила его Анна, доверчиво положив голову на плечо и крепко обнимая, но в голосе все же чувствовалась неподдельная грусть. Яков гладил ее по спине, стиснув зубы от негодования. Ребушинский, этот докучливый писака и вечный искатель сенсаций! Бедная его Анечка, как же горько ей пришлось. Она осталась совсем одна перед косыми взглядами и злословием людской толпы, и все опять по его, Штольмана, вине. Неужели никто за нее не заступился перед этим пасквильником? Внутри поднялась волна гнева. Ничего, он скоро встретится с не в меру любопытным и словоохотливым журналистом. Свою Анну он в обиду не даст. — Скажи пожалуйста, а Виктор Иванович сегодня будет в своей конторе? Где я смогу его застать? — задал он ей вопрос спустя пару минут, пытаясь отбросить на время терзающие мысли. — Нет, папа уехал третьего дня в соседний город к своему клиенту. Это его давнишний приятель, попал в какие-то неприятности и очень просил его о помощи как адвоката. — Когда он возвращается? — Обещал завтра, если все уладит. А почему ты спрашиваешь? — Неужели не понимаете, Анна Викторовна? Разговор у меня к нему есть, очень серьезный, — хитро улыбнувшись, он привлек ее к себе, усаживая на колени. — И о чем же вы собираетесь с ним толковать, Яков Платонович? — лукаво спросила она, обвивая его шею руками. — Просить вашей руки и сердца, конечно. Если вы, — он вдруг запнулся, растерянно взглянув на нее, — если ты… согласна? — Повтори пожалуйста, — Анна зажмурилась на секунду, словно не веря услышанному. — Скажи это еще раз. Штольман взял ее руку в свою и прижался губами к ладони. Его вдруг охватили робость и почти мальчишеское волнение. — Драгоценная моя Анна Викторовна, — произнес он наконец, не отрывая взгляда от нее, — я люблю вас и хочу прожить с вами всю свою жизнь. Согласны ли вы стать моей женой? — Да, — услышалось в ответ с благоговейным трепетом, а потом уже звонко и громко, — да, да, тысячу раз да! — воскликнула девушка, обхватывая его лицо руками. — Господи, я так долго ждала этих слов. Что я тебе нужна, что любишь… — Прости меня, любимая, какой же я был идиот. Я так виноват перед тобой, — шептал он, осыпая беспорядочными поцелуями ее виски, глаза, щеки. — Не надо, не говори так, — прерывающимся голосом возражала она. — Ты самый лучший, самый благородный и самый честный мужчина. Мой родной и единственный. И я благодарна судьбе за то… — договорить Анна не успела: неуловимым движением Штольман легко опрокинул ее на кровать, накрывая своим телом и она взвизгнув, заливисто рассмеялась. Нежные пальчики скользнули по его щеке, губы вновь ощутили сладость поцелуя и все остальное стало не важным.

***

— Боже, Аня, дома наверное места себе не находят где ты, — спохватился Штольман, застегивая сзади оставшиеся крючки на ее платье. — Нет, они думают, что этой ночью я должна быть в больнице, — невозмутимо ответила Анна. — В больнице? — Яков недоуменно поднял брови. — Ты ведь не знаешь… Я почти как полгода учусь на курсах сестринского дела и помогаю Александру Францевичу. Весной от сильного пожара пострадала больница в Слободке и пока ее еще восстанавливают. Все теперь приходят к нам за медицинской помощью. Работников очень не хватает, только доктор, две медицинские сестры и пожилая акушерка. Несколько дней в неделю я там помогаю пару часов как практикантка, за больными смотрю, лекарства приношу, перевязки несложные иногда делаю. Бывает, что и ночью остаюсь, если много тяжелых и необходима помощь, — рассказывала Анна, видя его изумление. — Почему ты приняла такое решение? — единственное, что мог спросить он. Яков знал конечно, насколько безграничны доброта и сострадание Анны, но ее порыв все же его обескуражил. — Это то, что помогло мне не опустить руки от безысходности, — помедлив, ответила она в задумчивости. — Знаешь, что самое важное я осознала за этот год? Пока у человека есть хоть капля надежды, он жив. У меня же она иссякала с каждым днем и часом безуспешных попыток тебя найти. И в какой-то момент я обнаружила, что сил не осталось. Ощущала себя пустой, сломанной и разуверившейся во всем. Казалось, что я просто падаю в бездну… — пытаясь говорить спокойно, Анна украдкой вытерла непрошенные слезы. В который раз его больно кольнуло горькое чувство вины. Штольман порывисто обнял ее, успокаивая и не давая погрузиться снова в омут бередящих душу воспоминаний. Она всхлипнула с облегчением и затихла на его груди, вдыхая родной запах. Слова сейчас были излишними.

***

Морозное солнце заливало своим утренним светом пробуждающиеся улицы Затонска. Алексей Егорович Ребушинский в приподнятом расположении духа, со всей вообразимой для его корпулентной фигуры быстротой, отчаянно спешил в редакцию своей газеты «Затонский телеграфъ» дабы поведать городу срочную весть. Довольный, с раскрасневшимися щеками, он едва ли не надувался от осознания собственной важности и прозорливости, в предвкушении мысленно потирая руки от новой сенсации. В голове небезызвестного журналиста уже витали и складывались идеи заголовка для очередной статьи: «Нечаянное возвращение опального сыщика. Бесследно канувший в неизвестность при загадочных обстоятельствах Яков Штольман вернулся в Затонск. Что сие есть, милость судьбы или вмешательство темных сил? Девица Миронова отдала свой дар в обмен на возвращение пропавшего возлюбленного?..» Внезапно он резко остановился как вкопанный, широко раскрывая свои пронырливые, горящие азартным блеском глазки. У стоявшей перед гостиницей пролетки обнаружились Штольман и его барышня, о чем-то неслышно воркующие. Сыщик заботливо поправил на ней шаль, обняв за талию легко коснулся губами виска и подал руку, помогая сесть. Возница бойко хлестнул поводьями и укрытая кумачовой попоной длинногривая лошадь потрусила вперед, увозя от него девушку. С невыразимой нежностью и теплотой смотрел он ей вслед и такого взгляда у обычно сурового на вид полицейского Алексей Егорович еще не видел. Краем глаза Штольман заметил журналиста, попытавшегося скрыться за расположенной неподалеку бакалейной лавкой и решительно направился к нему. Увидев, как за секунду изменилось лицо сыщика, весь кураж и спесь Ребушинского разом слетели и почему-то писать новый опус неожиданно расхотелось.

***

Повозка ехала мимо знакомых мест и Анна поражалась, какой же оказывается прекрасный и удивительный мир вокруг. Еще недавно бывший серым и унылым, теперь он сиял для нее яркими красками: нахохлившиеся красногрудые снегири перелетали с ветки на ветку, склевывая алые ягоды рябины, вокруг было белым-бело и снежный покров сверкал под лучами солнца, застилая все горести и тревоги, издалека доносились задорные крики ребятишек, перебрасывающихся снежками. И хотя до весны было еще далеко, в ее душе она уже наступила и расцветала. Ощущение неожиданной легкости и полета охватило ее, как и уверенности, что все будет обязательно хорошо. И разве может быть иначе, когда любишь и любима? Подъезжая к дому, Анна задумалась как начать разговор с матерью. А может, она уже осведомлена, что Штольман вернулся? Непонаслышке ей было известно, с какой скоростью разлетаются вести в их городе. Дома было до странности тихо и Анна насторожилась. Навстречу ей выглянула всполошенная Прасковья с подносом в руках. — Ох, вернулись наконец, барышня. Устали наверное, всю ночь-то без сна в этой вашей больнице… А я вам сейчас чайку горячего сделаю, блинчики вот утром испекла. — Спасибо, Прасковьюшка, — Анна мечтательно улыбнулась, прислонившись к стене. Усталость действительно давала о себе знать, поскольку спала она всего лишь пару часов, вот только по совсем иной причине. От этого воспоминания щеки мгновенно запылали. — А мама еще не проснулась? — настороженно спросила она, выныривая из отнюдь не скромных и невинных мыслей, подобающих благовоспитанной барышне. — Спит еще ваша матушка, вчера мучилась головной болью и бессонницей. Да и пришла она вся какая-то взъерошенная, бледная. Я уж не допытывалась, и так она серчала очень на всех нас: и на меня, и на Марфу, даже на Тасеньку горничную. Видать, стряслось что-то у ней. «Уже знает» — сразу поняла Анна. Скинув верхнюю одежду, она поднялась к себе, сказав Прасковье что спустится к завтраку через полчаса. Зайдя в комнату, присела перед зеркалом, распустила волосы и взяв любимый гребень из карельской березы, что достался еще от бабушки, принялась расчесывать пряди, это ее всегда успокаивало. В отражении на нее глядела совсем иная девушка, нежели вчера: светящиеся глаза, румяные щеки, немного припухшие губы. Внутри разливалась невероятная блаженная нега. Вдруг за дверью послышался обеспокоенный голос: «Анна, ты не спишь? Нам нужно срочно поговорить!». Вздохнув, она отложила гребень, направляясь к двери. Ну что ж, она готова противостоять словоизлияниям и предубеждению матери в отношении Якова. Прошло время чувства вины и парализующего страха, бояться она теперь не будет.