***
Боль в ребрах и грохот сердца в груди заставили все замерзшее тело содрогнуться, когда Полина упала на землю, покрытую жухлой листвой и пронизанную корнями, о которые она и ударилась лбом. В голове раздался гулкий звон. На мгновение ей показалось, что удалось отделаться ушибами и царапинами, затем она ощутила, как пылает плечо. От осознания Самарина захрипела, дрожащей ладонью другой руки накрыла рану, чувствуя, как ледяные пальцы согревает ее же кровь. Тяжелые шаги, под которыми хрустели и чавкали сучья, приближались к девушке. Она задохнулась от ужаса и тихо засипела, чувствуя, как слезы булькают в ее горле. Кислорода не хватало, Поля из последних сил порционно втягивала в себя морозные глотки воздуха, не в состоянии контролировать клацающие друг об друга зубы. – Господи, господи, господи... – срывалось бессвязным потоком с посиневших губ. Когда шаги послышались уже за спиной, Поля зажмурилась, вжалась в крепкий ствол дерева. Но ее вдруг крепко обняли, буквально собой укрыли. – Чш-чш-чш, Полька, чш... Смотри на меня, смотри на меня! – Пчёлкин орудовал быстро, прижимая чистым носовым платком ее рану и накидывая на нее свое пальто. Она едва заставила себя повернуть голову. Моргнула несколько раз, пытаясь избавиться от красноватого напыления на обратной стороне сетчатки. – В...Витя? – прохрипела, не веря ни ушам, ни глазам. – Все, дыши! Пацаны! Позвал негромко, оглядываясь вокруг. Руслан, его два бойца-спортсмена и Космос топтались возле трупа Воланда. Пуля угодила Питерскому дьяволу точно в затылок. Именно этот выстрел, произведенный Русланом, и слышали парни на поляне. Полина тоже его слышала, только не понимала, что ее плечо прострелили раньше. Осознала, когда только упала и подумала – это ей конец. – Кос, бинт из аптечки тащи. – Жива? – Холмогоров в несколько прыжков через корни деревьев достиг Пчёлу и Полю, склонился над девушкой, протянул бинты. – Ебёна мать, прилично зацепило? – Кость не задета, – уж Витя разницу знал. Продолжал параллельно обматывать женское плечо слоем бинта и ласково поглаживать Полину по голове, успокаивая. – Где остальные и сколько их там, помнишь? Девушка на секунду прикрыла глаза, пытаясь вернуться в реальность. Затем приподнялась на локтях. Слегка встряхнула головой, чувствуя тупую боль во всем теле. А еще через несколько секунд все происходящее обрушилось на голову с такой ясностью, что появление бригадиров и свое собственное спасение уже не казалось чудом, мозг полностью поглощен маленьким сыном, который находится в чужих лапах. – Тёмка... Там Тёмка с ними!.. – Чш, тихо. Скажи, пожалуйста, где и сколько? – На... На поляне у озера... – застонала, вспоминая. – Трое... Кажется. Да, трое. – Что там было? Наши... наши живы? Губы ее вновь затряслись, и Космос толкнул Пчёлкина, делая страшные глаза. – Не пали на меня так! Мы должны знать! – Когда... Когда этот за мной погнался с ружьем, были живы... Их избили сильно, Лёву пырнули... У Космоса глаза полезли из орбит. – Воланд гнал тебя по лесу с ружьем?! – Ты ща вообще чему-то удивляешься? – нахмурился Витя. – Полька, что он сказал, может, отдал какой-то приказ своим? – Кирилла он убивать не собирается, только нас... Сам. – Руслан! Верный помощник шагнул к начальству. Оценил масштаб трагедии, помог Вите поднять Полину на ноги. Ей это было реально трудно. От каждого движения болело что-то глубоко внутри, и привкус, гадкий, гнилой, металлический ощущался на кончике языка. – Значит так, Полину в машину, своих бойцов пока с ней. С этим, – Пчёла кивнул на убитого Воланда, – сейчас думать будем. Пока двое спортсменов усаживали окоченевшую и рыдающую девушку в машину, суетились, отыскивая в багажнике термос с кипятком и что-нибудь из одежды, чтобы утеплить ее, Космос, Витя и Рус вернулись к трупу Воланда. – Его зверье рыпаться без команды не будет, ждет его возвращения... – Да че ты башку ломаешь? – не понимал Холмогоров. – У нас стволов сколько! Ехать и размозжить каждого нахер! Пчёлкин покачал головой: – А нельзя, там ребенок. Наши пацаны скооперироваться в таком состоянии не успеют, одна шальная пуля – и все. Полька сказала, эта мразь сама хотела поиграться... Только нахера представления эти дикие, не пойму... Кирюху он трогать не собирался, что странно... – А вы про закон гуанчей слышали? – вдруг спросил Руслан. – Чего-чего? – с неким пренебрежением усмехнулся Кос. – Про гуанчей, – терпеливо повторил боец. – Это на Канарах были такие пацаны местные, типа индейцев, потом их испанцы пригнобили. Ну, короче, суть в том, что у них был один мудрый закон. Человек, допустим, соседа мочканул, так они не убийцу наказывали, а в ответ его сына казнили. Или брата. – Ну мы не гуанчи, но тоже смудрить сможем, – Витя покусал губы, разглядывая труп с простреленной черепушкой. – Кос, а Воланд аккурат с тебя ростом-то будет... Космос тут же напрягся. – Это ты ща к чему ляпнул? Под переглядывания друга и помощника он нахмурился еще больше, ощущая себя идиотом. – Сыграем представление. Они же это любят, значит, оценят, – подмигнул Пчёла и кивнул Холмогорову. – Снимай с него эту плащ-палатку. – Епта, еще я труп не раздевал! – Кос... – Да не хочу я его трогать! – Захлопни говорилку и делай. Или забыл, о чем мы договаривались? – Что-то я не припомню, чтобы в нашем договоре был момент с раздеванием трупешника! Руслан вздохнул и сам склонился над Воландом. Резкими, рваными движениями перекатил его на спину, стянул плащ с его тела, отряхнул от жухлых листьев и протянул Холмогорову. – На, командир, почти как новый. Я уже сделал самое трудное, – и нервно гоготнул. – Ага! С мозгами и кровью на капюшоне. Щас! – Одевайся живо! – процедил Пчёлкин. Что времени, что нервов просто уже не оставалось. Космос с трудом пережевал эмоции и все-таки натянул на себя пропитанный чужими кровью и потом плащ, не переставая морщиться от отвращения. – Да ты не стесняйся, – Витя нацепил на его голову капюшон, дернул его вниз, – лицо-то скрыть надо! – Ну и сука ты, Пчёл! – А я и не скрываю. Рус, оружие проверь пока. Руслан двинулся к машине, а Космос, замерев так, будто его с головы до ног смертельным ядом облили, продолжал до сих пор не понимать, с какого хрена он подвергся подобному унижению. Витя поднял винтовку Воланда, прицелился в сторону, проверил наличие патронов. – Хватит. – Ты, может, объяснишь? – Я вот думаю, не вкачала ли тебе Жека вместо витаминок тормозную жидкость... – но под тяжестью Холмогоровского взгляда Витя хмыкнул и перешел непосредственно к плану: – Возвращаешься на поляну, пока делаешь отвлекающий маневр, может, успеешь всадить пару пуль в эти тушки. Ну и мы подоспеем. – Родного друга под стволы вот так, да? – Зато как эффектно! Активист оценит, может, даже простит. Посмертно. – Ты не просто сука, Пчёл. Ты ультра-сука! – Ура, меня повысили!***
Когда среди деревьев показалась фигура в плаще с винтовкой наперевес, Тыква и Сухой дружно зааплодировали, а Самара и Активист осознали только одно – это начало конца. Сердца упорно не хотели принимать того факта, что Воланд догнал и уничтожил ни в чем не повинную девушку и мать. Что Полина лежит где-то там, среди деревьев, и больше никогда не встанет. А они даже не сумеют ее найти, потому что самих их будет ждать та же участь. – Раздавлю тварь!.. – прошипел сквозь зубы Самара, предпринимая попытку подорваться. Боль под ребром растеклась по всей правой части тела, но не смогла заблокировать порыв. – Стоять! – Кирилл схватил его за локоть, дергая в свою сторону. – О сыне думай!.. Тёмка тоже вцепился в него, так крепко, насколько мог. Страх и медленное осознание, что мама не вернется, усиливали и еще один страх за отца. Если бы мальчик только знал, как описать свое чувство, он бы точно сказал, что сходит с ума. – Папка... родной, не ходи! Благоразумием легко оперировать, им можно и необходимо оперировать на войне, приходится жертвовать чем-то или кем-то, чтобы сохранить хотя бы что-то и кого-нибудь. Атака раненного Льва могла навлечь последствия как для него, так и для сына. Он понимал. Но сердце просто отказывало в праве сидеть и смотреть, просто ждать, когда дойдет очередь до каждого из них. Потому что гибель самых близких не может мириться с благоразумием. Никогда. Самара сжал пальцами кровоточащий бок, резко дернул второй рукой сук у подножия дерева и дотянулся его концом до углей в костре. Сухая ветвь вспыхнула, Самара, рыча от боли и гнева, себя рывком на ноги поднял и бросился на близ стоящего Тыкву. Его выпад и удар огнем по затылку заставили Тыкву взреветь и спровоцировать внимание своих людей на себя, и в этот же момент Космос щелкнул затвором, прицелился и выстрелил в того, кто оказался ближе – в Сухого. Пуля угодила в горло, и уже-труп плашмя полетел спиной на безымянного дружка. Тот не успел схватиться за оружие, от тяжести веса Сухого неловко дернулся и упал лицом в костер. Угли обожгли его небритую физиономию, он взвыл от боли и, барахтаясь, попытался вскочить. К чумазому лицу прилипла горячая зола и залепила ему глаза. Пока он пытался стряхнуть горящие ломкие хлопья, вторая пуля из винтовки навылет прострелила его печень. Самара, замерший с горящим суком, недоумевающе глядел то на Космоса, который уже шагал к ним, стягивая с себя плащ-палатку, то на Тыкву и Безымянного, корчащихся в агонии на земле. Активист, вжимающий в себя Артёмку, был явно поражен не меньше, и его глаза бы точно вылезли из орбит при виде Холмогорова, если бы веки, заплывшие от ударов, не повисли как шторки. – Типа физкульт-привет, пацаны, – неловко улыбнулся Кос, пнув в обожженную голову Тыкву. Тот замычал, и Космос, состроив мину, передразнил его мычание и, приставив дуло винтовки к его яйцам, выстрелил. Лев крякнул изумленно, а Головин, в самом деле, сидел как громом поражённый, приоткрыв рот. – Ты че, к Гудвину за храбростью бегал? – наконец членораздельно произнес он, поднимаясь с Артёмкой на руках и покачиваясь от бессилия. – Я тоже рад вас видеть, – Космос оглянулся на шелест шин и, когда "Вольво" Пчёлкина вползло на поляну и Руслан и Витя выскочили из машины, развел руками: – Вы, конечно, пиздец как вовремя! Активист отвесил Холмогорову смачный поджопник коленом. – Не матерись при ребенке, стрелок Ворошиловский! – Это сейчас его не самая страшная травма. – Да мы и не спешили, Космик. Дали тебе насладиться звездным часом! – ухмыльнулся Пчёлкин, довольно оглядывая поле битвы. Выгнул бровь, присвистнул. – Ух ты, это он с костром поцеловался?.. Прям в засос, вау! – Ты, ультра-сука в квадрате, а! Да я чуть дуба не дал, когда на них вышел! Думал, ща расколют и свинцом нашпигуют! – Зато смело можно сказать, что победили с помощью говна и палок! Вот это стрелка, вот это парадокс! – Это ты сейчас меня говном назвал?! – А уровень твоей самокритики возрос! Кирюх, ты оценил? Лев вдруг окончательно осознал, как его затопляет бессилием. Адреналин спал, ноги подкосились, и он рухнул на колени, утыкаясь лбом в мертвую осеннюю землю. Витя рванул к нему, обхватывая за плечи, подзывая Руслана, оценивая кровопотерю. – Брат, ты давай это, в грязь лицом не падай. Держись, слышь? Жена же держится! Слово о жене вспышкой поразило мозг, и Самара еще не успел подняться, когда услышал крик сына: – Мама-а-а! Опираясь на Пчёлкина и Руслана, Лев поднялся и осознал, что сейчас впервые за свои двадцать шесть лет он готов показать слезы. Имеет право показать их. Полина, закутанная в Витино пальто, вся бледная и измученная, сохраняющая сознание только из-за возможности вновь увидеть сына и мужа, открыла заднюю дверь и здоровой рукой прижала к груди подбежавшего Тёмку. Витя толкнул ногой Космоса, который крепко держал за плечи Активиста, то ли прощения вымаливал, то ли радовался. – Все, хеппи энд, повторный хеппи бездей, по машинам, – и крепче подхватил вновь оседающего Самару, – он сейчас отключится!***
За последние несколько лет больница стала будто вторым домом. И в отличие от Женьки, которая добровольно выбрала эти сцены своим рабочим пристанищем, бригадиры всякий раз ощущали себя некомфортно в этой обители. В воздухе витали насыщенные нотки фенола, бинтов, хлорки и еще чего-то непонятного, но знакомого с детства. Даже несмотря на то, что пол бы начищен и вымыт до блеска, и что привычные зеленоватые стены в этой клинике были окрашены в кипельно-белый цвет, да и весь коридор приемного отделения был приятно и ярко освещен, щемящая сердце тоска не отступала, а стены будто шли на каждого, не позволяя вдохнуть полной грудью. Витя отошел от окна, устав гипнотизировать взглядом унылый пейзаж по ту сторону, присел рядом с Космосом на длинный ряд железных сидений около смотровой, и сидушка с надрывом заскрипела под ним. – Пойти, что ли, еще раз спросить, че там с Самариными... – Холмогоров покосился на стойку регистрации. – Уже дважды ходил, толку то... Дождемся. Наконец, дверь открылась, в коридор вышел замотанный-перемотанный Активист с Тёмкой на руках. А следом показалась и сама врач. – Ну что? – Пчёлкин и Космос синхронно поднялись. Женщина с нескрываемым укором покосилась на Головина, который усадил Тёмку на скамью и принялся одевать его, затем вздохнула: – Я настояла бы на госпитализации. Сотрясение в данном случае не так страшно, как многократные ушибы внутренних органов. Бог миловал, что не случилось разрыва брыжейки... Счет бы шел на минуты. – Разрыва чего? – не понял Пчёлкин. – Да все у меня в поряде, – вмешался Активист, – некогда мне по больницам валяться. – Отказ уже подписан, – развела руками врач. – Сами видите. Рекомендации даны, но вряд ли вы будете их соблюдать, молодой человек. – Мы проконтролируем, – подмигнул Космос. – А что с ребенком? – чуть понизив голос, уточнил Витя. – Никаких повреждений не обнаружено. Но у мальчика сильный шок. В выписке я указала адрес детской клиники и фамилию специалиста. Раннее начало терапии спасет от тяжелых отдаленных последствий заболевания. Надеюсь, этими рекомендациями вы не станете пренебрегать. Вы взрослые люди и сами решаете, в какие войны вам ввязываться. Но дети страдать не должны никогда. Она обменялась долгими взглядами с Пчёлкиным. Витя понимающе закивал: – Конечно, доктор. Спасибо огромное. Врач же была уверена на тысячу процентов, что этот человек не понял главной сути, которая так сквозила в ее словах. Сколько уже она насмотрелась за последние годы в приемном отделении на последствия очередных перестрелок банд, чтобы без содрогания констатировать диагнозы и причины смерти, но когда страдали дети – это было выше ее сил. Тут любое врачебное хладнокровие осыпается пеплом. – Ну что, Тёмка, поехали? – Космос опустился на корточки возле мальчика, но тот отрицательно закачал головой. – Как это "нет"?.. – Я буду ждать маму и папу... Они выйдут, и мы поедем вместе. Голос у него был отстраненный, а в глазах продолжал плескаться страх. Малыш ни на секунду не мог забыть о произошедшем. Парни переглянулись. Вся троица понимала, что Самарины выйдут не скоро. У Полины диагностировали обморожение, степень которого грозилась стать уже второй по уровню. Сейчас, в травматологии, ей проводили отогревание, вводили в пораженные конечности растворы... А Самару зашивали. Несмотря на тяжесть травм, с ним врачам было легче, нежели с его супругой, которой еще грозила операция после огнестрела. А еще бригадиры осознавали, что Тёмке попросту не с кем остаться. Если везти его к маме Льва, у женщины возникнет масса вопросов, почему внука привезли незнакомые люди и где сами Поля и Лев. Разве что с Активистом, и это было не самой худшей идеей, но Кирилл бы не за что ее не одобрил. Он свою вину осознавал. Его собственные поступки подорвали собственное же к себе доверие, поэтому брать на себя ответственность за малыша, который пусть и считал его вторым отцом, не стал бы ни за что. – Тогда давай ждать вместе, м? – Витя присел на корточки тоже, взял ручки мальчика в свои ладони и ободряюще их встряхнул. – А дядя Космос пока отвезет дядю Кирилла домой. Артём вяло кивнул. – Ну вот и договорились, – Пчёлкин заприметил в дальнем углу вендинговый автомат, – хочешь перекусить? Малыш неопределенно пожал плечами. – Посиди минутку. Я щас. Он поднялся, хлопнул Коса по плечу и подтолкнул к автомату со сладкими батончиками и напитками. Активист склонился над Артёмкой, и тот сгреб его за шею, прижался всем тельцем к его изувеченной груди, и Кирилл ощутил, как мальчика трясет. Перебинтованными руками обнял Тёмку, ласково погладил по спинке. – Прости, малыш. – За что, дядя Кира? – За то, что мы с твоим папкой дураки... – Но я же вас люблю, – его влажный горячий носик уткнулся в шею Головина. – А с Алёной все хорошо? – Все в порядке, Тёмка. – Ты к ней? – К ней. – Скажи ей, что я по ней соскучился... – Скоро все вместе поедем отдыхать. Далеко-далеко. Как только мама и папа поправятся. – Обещаешь? – Клянусь всем, что у меня осталось. Он отпустил мальчика, поднялся и зашагал по коридору к бригадирам. Витя уже вытащил несколько "Сникерсов" из автомата, у регистраторши попросил горячего сладкого чая для ребенка. – Нужно решить с малышом. – У Самары же есть мама. – Ее инфаркт будет на твоей совести. Пчёлкин кивнул. – К себе заберу. Активист наградил его долгим взглядом, полным сомнения и тревоги. – Ну, раз мне не доверяешь, Женьке-то можешь? – развел руками Пчёла. Кирилл только тяжело вздохнул и только потом коротко кивнул. Космос загремел ключами от его машины, кивнул на выход. – Поехали. На созвоне, Пчёл. Пчёлкин протянул Активисту руку. Конечно, о возвращении в ряды бригадиров не могло быть и речи, сегодня, пока мчали из злополучного леса в город, Головин твердо понял – никаких дел больше не будет. Это же решение в унисон принял и Самара. Но факт того, что бригадиры их спасли, игнорировать было бы глупо. Поэтому Активист, недолго думая, крепко пожал Витину ладонь и двинулся следом за Космосом. Витя принял из рук регистраторши кружку с чаем и вернулся к Тёмке. Присел рядом, ласково погладил его по голове, протянул "Сникерс". Мальчик благодарно кивнул: – Спасибо. – Не дрейфь, Тёмыч. Все пучком будет, – Пчёла задорно подмигнул ему, на что в ответ получил слабую улыбку. Пчёлкин понятия не имел, как обращаться с ребенком, какие слова ему говорить, как приободрить. Думал только, будь он сам ребенком, что бы ему хотелось услышать в такой ситуации? И не мог ничего придумать. Потому что забыл, каково быть ребенком. И самое главное – он никогда в детстве не был в такой ситуации. Это и наводило неподдельный ужас. Потому что врач была права – дети ни при чем. Дети не должны видеть этого всего. Дети не должны сидеть в приемном покое, пока его родители находятся на операционных столах и из них извлекают пули. Из левого угла послышался стук двери. Там находились операционные. – Держи, Тёмыч, запивай, только осторожно: горячий, – Пчёлкин всучил мальчику кружку с чаем и подорвался с места навстречу хирургу. – Доктор, я по поводу Самариных. Врач закивал, утирая влажный лоб марлевой маской. – Состояние у пострадавшего средней тяжести. Работа важных органов нарушена, но прямо сейчас угрозы жизни нет. Девушку оперируют в другой операционной. – К нему можно? Там сын их сидит, мальчику нужен отдых и нужно домой, а мне необходимо уточнить пару моментов. – Через десять минут его переведут в палату, и вы сможете зайти. Но на пять минут, не больше. Витя понимающе и благодарно кивнул, вернулся к Артёмке, теперь уже выдавая не натужную улыбку. – С папой уже все хорошо, Тёмыч. Сейчас его в палату положат и мы сможем к нему пройти. – А мама? – С мамой тоже все хорошо. Но ее пока еще лечат. Может, тебе еще чего, а, мелкий? Тёма закачал головой: – К папе хочу... Витя тихо вздохнул. Ему было немыслимо тяжело, но еще тяжелее было этому пятилетнему мальчику. Он прошел к стойке регистрации, договорился об отдельной палате и сиделке для Самариных, оставил приличную сумму... Когда уже врач подал сигнал, он взял Артёма за руку и повел к палате. Пропустил мальчика первым, сам замер у двери, давая возможность отцу и сыну побыть наедине. Тëмка робко взобрался на кровать к отцу и, осторожно примостившись рядом, шмыгающим носиком уткнулся в его шею. Самара, через силу еле улыбнувшись, запустил руку в его мягкие светлые волосы. Что там творилось – в этой маленькой, нежной душе его сына? Просто страшно представить! – Тише, родной... – прошептал ему в макушку, когда он жалобно всхлипнул. – Не надо больше плакать. Головка сильно будет болеть... – Пообещай, что ты поправишься, па... – Обещаю... И обещаю, что никогда больше не подведу вас. – Тебе очень-очень больно, пап? – До свадьбы заживёт. – До чьей? – Твоей, конечно. – Это долго... – Ну ведь главное, что заживëт. А сам понятия не имел пока, как вообще сможет зажить такая дикая, огромная душевная рана в сердце малыша. Только обнимал его изо всех сил, которые у него остались, и целовал сына в макушку. Осторожное откашливание Пчёлы заставило поднять глаза и чуть заметно кивнуть. – Ну как ты, брат? – Живой, как видишь. Про Польку известно что? – В порядке. Скоро к тебе на подселение привезут. Вы не парьтесь ни о чем, все условия будут. Спецов, если потребуется, самых лучших подтянем, скоро бегать будете. – Отбегались мы уже... Витя понимал, что с этого момента службе двух самых лучших бойцов их бригады конец. Но не стал бы он отговаривать их, в самом деле! – С Тёмкой решить бы надо... Кирюха сказал, к твоим лучше не соваться... – Правильно сказал. Мне только материнских слез для полной радости не хватает... – Сам он отказался по идейным причинам, как я понял. Я могу его к нам с Женей забрать, все будет под полным контролем, Самар. Головой и всеми другими частями отвечать буду. Лев еще несколько секунд молчал, склонил голову к сыну, вопросительно кивая подбородком: – Ну что, сынок, к тете Жене поедешь? – Я хочу с вами, па... – Ну нельзя тебе пока с нами, малыш. Это же больница. – Тогда к бабушке... – К бабушке тоже нельзя, родной. Бабушка переживать будет очень. А ей вредно, ты же знаешь. Тёмка кивнул. – Тогда поеду к тете Жене. Самара запечатал на его макушке поцелуй и ласково погладил сына по спине. Витя добавил: – Мы к папе с мамой каждый день приезжать будем. Витя забрал малыша с больничной койки, прижал крепко, не словами, так прикосновениями давая ему понять, что ничего с ним больше не случится. Крепко пожал руку Льва. – Кирюха сам где? – Его Космос к Алёнке повез. Ну что, брат, до завтра? Мобила твоя у медсестры, принесет, черканешь, что вам привезти. – Миллион алых роз, – чуть заметно улыбнулся Самара. – И то не хватит, наверное, перед женой извиниться...***
Женька дернулась, выбираясь из плена тревожного сна, когда ее мобильник ожил от входящего звонка. Быстро потерев глаза, она осознала, что ее обнимал старший брат, и тоскливо улыбнулась. Вчерашняя потасовка с Филом вымотала ее окончательно. Поставив точку в разговоре брошенной на эмоциях фразой "Тогда проваливай из моего дома, моралист чертов" и громким хлопком двери, она думала, что Валера всерьез уйдет. Но брат так и остался сидеть на кухне. Сидел там несколько часов, остывал, думал, подбирал мысленно все возможные слова, чтобы помириться с Женькой. Не мог он с ней долго конфликтовать. Не умел. Думал и о пацанах своих, выискивал здравый смысл в каждом упреке сестры и понимал, что права она где-то, да вот только с какого угла подобраться к решению острого вопроса с бригадирами – пока не знал. И Женька остывала, сидя в зале, бездумно щелкая пультом и переключая каналы. И она думала о словах брата, тоже где-то осознавая, что доля истины в этих упреках была. Да вот только не с того Фил начал, не так он свое беспокойство о ней преподнес. Но не умел иначе. Выбить агрессивную привычку отстаивать свое, приобретенную еще в детском доме, не так-то просто. Пусть Ольга Николаевна и учила их грамотно распоряжаться своими эмоциями, но куда деть семь лет детства, где происходило само зарождение недоверия, боли и упреков? Брат и сестра старались, но не всегда получалось. Фил решился войти в зал, когда Женьку уже сморило тревожным сном. Он аккуратно присел рядом с ней, забрал пульт из расслабленных пальцев сестры, выключил бубнящий телевизор и аккуратно прижал девушку к себе. Уложил к себе на грудь ее голову, приобнял за плечи. Не дернулась, не проснулась. Валера уткнулся носом в ее висок, вспомнил, как каждый вечер раньше, в детстве и в юности, он приходил к Женьке в комнату, обнимал ее, они болтали обо всем и ни о чем, и он уходил только тогда, когда она уже зевала и сонным голосом что-то пыталась договорить... И сам уснул. Женька аккуратно выбралась из-под его руки, отыскала в кухне свой мобильник и приняла вызов не глядя. Звонка она могла ждать только от Вити. – Двоечник, здравствуй! – голос на том конце провода выбил из легких воздух. Эта интонация никогда не забывалась. Это доброе "двоечник" раньше заставляло весело и снисходительно фыркать. – Хотел уточнить про состояние твоей подруги, как она? Осложнений не было? Как током пробило. Первой мыслью было скинуть вызов, а потом к этой мысли прицепился разумный протестующий хвостик – не будь ребёнком, прошло уже достаточно времени, покажи себя адекватно воспринимающей последствия. – Здравствуй, Вадим. Ее голос в ответ для Малиновского тоже стал неожиданностью. Он запнулся, беззвучно поперхнувшись воздухом, который в одну секунду показался ему настолько раскаленным, что и вовсе дышать стало тяжело. Два слова, произнесенных таким знакомым и одновременно уже таким чужим голосом, тяжелым камнем упали на сердце. Пересиль себя, ты же взрослый мужик! – Как ты? – Спасибо, хорошо. А ты? Ей не интересно! Это она из вежливости! Боже, какой абсруд, с ума сойти! А с другой стороны, что такого? Прошло... Сколько же уже прошло? Года два? Он спецаильно не хотел вспоминать. – Ни на что не жалуюсь. Извини, что побеспокоил. Я думал, это номер Дунаева. Наш хирург-офтальмолог хотел уточнил, как после операции себя чувствует пациентка. Мы в течение годы обязаны узнавать. Но она не оставила никаких контактов. Пришлось искать номер, с которого звонил твой друг. О, господи, заткнись... Звучит, как какое-то оправдание. И тут же Вадим снова себя пресек – почему он ругает себя за опасения возможных подозрений в свою сторону? Не все ли ему равно? – Мы... Не знаем, – наконец, голос у Женьки снова нашелся спокойный. – Андрей служит, а девушка... Скажем так, потерялась. – Что ж, ладно. Тишина... Тяжёлое молчание. – Всего доброго, Женя. – До свидания, Вадим... Юрьевич. Оба одновременно поспешили сбросить вызовы, оба на разных концах Европы отшвырнули от себя мобильники, оба тяжело выдохнули. И сердца у обоих бешеными птицами забились в грудных клетках. Убеждать себя и окружающих, что все прошло, что отпустило, что забылось – легко. И, кажется, что реально прошло, отпустило, забылось... Ты веришь в это. Пока не случается такая непростительная случайность, и ты не осознаешь – все еще волнует. Все еще горит где-то в самой сердцевине. Непрошеные воспоминания, давно забытые чувства просто стучаться резко к тебе в голову и все. Странно, нелепо, но отозвалось внутри. К черту вообще этот звонок! Звон ключей в замочной скважине заставил Женьку очнуться, смахнуть ладонями налет волнения с лица и выбежать в коридор. Витя первым впустил в квартиру Тёмку – уставшего, изможденного и слабого, а затем шагнул сам. – Все в порядке, – одной фразой констатировал факт об успехе операции Пчёлкин, видя немой вопрос в глазах жены. – Помоги Тёмке раздеться. – Конечно, – Женька засуетилась, принялась стягивать с мальчика верхнюю одежду и ботиночки. На куртке и подошве уже запеклась лесная грязь, и девушке даже было страшно спросить, что происходило с малышом. – Тём, я это все заброшу в стирку, ты иди пока ручки помой, я тебя покормлю. А потом будем купаться, хорошо? Мальчик согласно кивнул и посеменил в ванную. Женька собралась его вещи, шагнула на кухню, закинула все в стиральную машину и развернулась к подошедшему мужу. – Все уже нормально, – Витя обхватил нежно ее за шею, притянул к себе, целуя в висок. – Самарины немного пострадали, в больнице сейчас... Поэтому Тёмыч с нами поживёт недолго. Женька открыла рот в изумлении и невольно развела руками. – Как?.. Нет, я не против, но... У меня же учеба, ты пропадаешь на работе, как пятилетний малыш тут один? Или, погоди, с собой брать... Господи, ты меня прямо огорошил!.. – А я самостоятельный, теть Жень, – подал голос малыш. Он тихонько вошел в кухню и замер около ног Пчёлкиных: – Вы за меня не волнуйтесь. Я даже яичницу могу приготовить.***
"Мерседес" Космоса въехал на недостроенную дачу уже поздним вечером. Загородом, как и всегда, было спокойно, почти бесшумно и влажно. Пока парни шли от машины к кирпичной постройке, темное небо затянулось мутными облаками и на голову посыпалась мелкая дождевая пыль. Активиста начало пробирать легкой промозглостью, а короткие порывы пробегающего вдоль вымощенной галькой дорожки ветра заставляли мелко содрогаться от пронзающей тело зяби. Космос громко задубасил кулаком по двери, оббитой железными пластинами по всему периметру, и та через минуту с лязгом распахнулась. Ильдар, один из бойцов, приставленных охранять младшую Головину, в одной руке держал не до конца очищенную картофелину, во второй пистолет. – Свои-свои, – Холмогоров шагнул в темную прихожую первым. Несмотря на то, что в доме было относительно тепло, раздеваться было нежелательно. – Че, буржуйку не топили совсем? Девчонку холодом морили? – Обижаете, Космос Юрич, – фыркнул Ильдар, пряча оружие за пояс, и протянул руку Головину. – Здорово, брат, как сам? – Порядок. Светящийся экран отбрасывал колеблющиеся блики на голые кирпичные стены комнаты. В задумчивом оцепенении Алёнка следила рассеянным взглядом за бесконечными погонями кота Тома и мышонка Джерри. Ильдар где-то в залежах хлама отыскал кассету с записанными мультиками. Услышав негромкий голос брата даже из дальней комнаты, девушка подобралась, вскочила и полетела в коридор. Вид перебинтованного Активиста заставил ее сбавить скорость, только аккуратно подойти к нему и прижаться вплотную. – Все, уже все позади, малышка... Пока Ильдар жарил картошку, а Космос сооружал из старых подушек, одеял и курток спальное место для себя и Головина, Кирилл сидел на матрассе с Алёнкой, с самым дорогим созданием в своей жизни. Обнимал ее, укачивал, как когда-то в детстве, шептал что-то утешительное ей на ухо... Только когда она заснула, он и Космос вышли на улицу, развели костер в старой прохудившейся бочке, Ильдар притащил им по бутылке пива. – А покрепче ниче нет? – уточнил Холмогоров. – Не-а. – С тебя и глотка этого хватит, – мрачно фыркнул Активист, скручивая крышку. – Ильдар, куда погнал-то? Давай с нами. – Да я чот прихандрил, мужики, – Ильдар поежился, – башку ломит. Я на боковую, если не против. – Отдыхай. Активист проводил помощника взглядом, примостился на бревнах вдоль стены дома, вжался спиной в голые кирпичи и тяжело, вымученно вздохнул. Космос аккуратно поглядывал на него, подбрасывая ветки в бочку, наблюдая, как огонь распаляется. Становилось тепло и немного даже спокойно. Сейчас день казался каким-то нереальным предрассветным кошмаром. Так и хотелось ляпнуть: "Приснится ж жуть такая!", но ведь не приснилось... От рук и одежды до сих пор пахло гниющей листвой, кровью и порохом. Активист из-под полуприкрытых век тоже наблюдал за Холмогоровым. Признаться, в последнюю их встречу он твердо решил, что никогда больше не заговорит с этим человеком, не пересечется ни при каких обстоятельствах. Он и не видел тогда, в тот вечер, в кабинете клуба человека. Это не был Космос. Там стоял кто-то другой, какой-то неврастеник, какая-то истеричка, просто нацепившая на себя оболочку парня. И то оболочка какая-то бракованная, с ощутимыми дефектами. Активист не думал, что Кос когда-то сможет прийти в себя, очухаться, силы воли не хватит. Но за каких-то пару дней он будто очистился. Хотя бы сделал попытку. Сейчас будто прежний стоял с этим слегка отстраненным, но не пустым и отсутствующим взглядом. И то, как он сегодня в одиночку примчал выручать их, тоже наложило на ожесточенное сердце Головина какой-то светлый отпечаток. Но благодарить и вообще хотя бы словом поминать произошедшее Активист не был намерен. Его вполне себе устраивала эта тишина между ними. Она не давила, не угнетала. Ее было достаточно. Но Космос осмелел, потому что (чего таить) он никогда не мог долго быть на ножах с кем-то из близких. А Кирилл был ему близок. Поэтому он уверенно шагнул к бревнам, на которых сидел Головин, опустился рядом и на выдохе вымолвил: – Прости, брат... Прости, что тогда с Белым смолчал. Что побоялся прийти к тебе и помочь. – Я слишком хорошо понимаю это, – прохрипел Активист и смочил горло двумя большими пивными глотками, – так что не пытайся что-то проблеять в оправдание... Лучше вообще ничего не говори. – Не могу. Мне нужно, Кирюх... Мне никогда еще не было так стремно и стыдно перед людьми. Мне перед Алёнкой пиздец как стыдно. – А перед ней-то за что? Что твоя пьяная морда ей покоя не давала? – Так ты в курсе? – Давно прочухал. У нее ж все на лице написано. Ну чисто щенячье восхищение, только от счастья не писалась. Космос уперся локтями в разведенные колени, бутылку опустил и голову повесил. – Когда ты откисал после боя того, в ее день рождения, я ж тебя искал. К Самаре приехал, он мне правду сказал. Он к тебе погнал, я к девчонкам. Ну и так у мелкой день рождения испорчен, думаю, хоть поддержать. Аленький там чутка на нервах с винишком перебрала, мне правду и сказала... – А ты че? – Че-че, тоже правду ей сказал, что глупости это все, что не нужен я ей такой... – Да будь ты хоть распрекрасный – в родственники мне не годишься. – Чего это? – А слабохарактерный ты. – Я?! – взъерошился Космос. – Ты где еще такого слабохарактерного видал, который яйца отстреливает? – Мощно, но не впечатлило, – равнодушно пожал плечами Активист, пригубил еще. – В Джелалабаде и не такое видал. – Но для человека, которому ты при первой встрече сказал, что он с оружием управляться не умеет, очень даже эффектно. Кирилл поморщился: – Ой, позерство – не твое. Ну так и че там, на дне рождения-то?.. – Да че... Она в слезы, я сам чуть не всплакнул. Жалко ее стало. Она ведь мне как Жека, я сколько в свое время повидал, как та страдает и ревет втихую из-за Пчёлкина... А тут сам нечаянно виновником чьих-то слез стал. Не по себе. А когда этого сладкого Воландовского прихвостня нагнули, он че наплел? Сама, мол, пошла с ним... Вот тогда я и подумал, неужели я так ее обидел, что она с первым встречным, кто ее пальцем поманил, побежала? – Да так и было... – немного помолчав, вдруг согласился Головин. – Дуреха. Она мне потом рассказала... А че мне на нее, злиться? Разве имею право? В насилии всегда виноват насильник, это я на всю жизнь запомнил... А расплачиваются всегда ни в чем не повинные люди... Я ничем не лучше. Целую семью друзей чуть на тот свет не отправил. – Ты рвал за свое, Кирюх... Пчёла, конечно, тебя осуждал. Но мы за Жеку однажды тоже чуть одного мудилу не замочили... Нам ответка потом так бабахнула, что пришлось скрываться по разным углам России. Саню в убийстве обвиняли, подстрелили... Ему пришлось полтора года на Урале отсиживаться, раны зализывать... Жеку в Питер, мы там с Пчёлой дела утрясывали... Но я тогда подумал, не успей мы к Жеке, че бы с ней было? А ведь сами на волоске висели, но... Как за нее не впрячься было? Огонь в бочке трещал, успокаивал. Ярко-рыжие всполохи мягко очерчивали лица парней, да, кажется, не только лица, но и сами голоса их смягчились. – Ну она ж вам как родная... – показалось ли или правда, но губы Активиста изогнулись в подобие улыбки. Кос закивал согласно. – Мне иногда кажется, она мне и правда родная. Забываю, что не одной крови, пусть и язва она иногда страшная, а все равно ближе ее нет никого. Она не осуждает никогда, понимаешь?.. А я как тварь с ней повел себя ни один раз. – Понимаю... – тон Головина смягчался все больше. – Ещё как понимаю. – Ну вы с Аленьким другое... Это как Фил с Жекой. Сбегай-не сбегай, родня... Головин несогласно фыркнул, покрутил в руках опустевшую бутылку, поднялся, к бочке подошел, пульнул эту бутылку в огонь и, не глядя на Холмогорова, кивнул на дом: – Если еще пиво есть, принесешь? – Да для тебя хоть луну с неба, Кирюх. – Не подлизывайся. – А я техник извинения мало знаю, – хохотнул Космос и скрылся в доме. Через минуту послышался приглушенный шум и звон. – Вот слоняра в посудной лавке, а... – закатил глаза Активист и гаркнул: – Ты ж щас всех разбудешь, придурок! Ему незамедлительно, но так же приглушенно прилетело: – Да ты своим басом ща сам всех на уши поднимешь! Разорался, блин... Алёнка, накрытая двумя слоями курток, глаз не открыла, только бесшумно хихикнула и на другой бок перевернулась. Страх отпустил, даже отсутствие сна уже так не нервировало. Достаточно было лежать в полумраке с закрытыми глазами и знать, что брат рядом. Космос протянул Кириллу бутылку, они чокнулись и еще пару минут стояли рядом около костра и не мигая смотрели на него. Лица приятно обволакивал жар, будто пытался проникнуть глубже в разбитые души, отогреть их, подлатать... – Ты знаешь, – наконец подал голос Активист, не отводя от огня взгляда, – я раньше никому об этом не рассказывал... Никому, даже Алёнке... И считаю, правильно. Ей не надо об этом знать... Космос медленно скосил на него глаза, в этот момент вдруг побоявшись даже вздохнуть, будто любое движение сейчас могло спугнуть какую-то откровенность Головина. А эта откровенность сейчас будто могла что-то изменить в их отношениях, протянет новую тонкую ниточку к доверию. Было видно, Активисту очень трудно говорить, будто каждое слово, которое он произносит и еще будет произносить, весит целую тонну боли. – Дело в том, что... мои родители мне не родные. Вот. – Да быть не может... Космос будто и не поверил. В голове что-то щелкнуло, в груди что-то перевернулось. – Они взяли меня трехлетним в доме малютки, усыновили, вырастили... – Кирилл с тихим усталым мычанием медленно потер ноющий лоб, ощущая, как каждый свежий удар саднит от тупой боли. – Я их очень люблю... И иногда думаю... о тех моих родителях, которые подбросили меня на крыльцо дома малютки. Где-то читал, что такое отношение к детям передается по наследству... – Ну нихрена себе... – выдохнул Кос, пораженный до такой степени, что осознание сказанного другом вызвало в нем неподдельное восхищение. – Они ведь че меня взяли – своих родить не могли много лет... А когда мне стукнуло семь, вдруг сказали, что у меня будет сестра... А я испугался. Думал, она им затмит все. Родная же. Но отец сказал, что любить они нас будут одинаково. И они сдержали слово... – Активист горько улыбнулся. Каждое воспоминание о родителях и об их смерти выворачивало душу наизнанку. – Помню, когда мама Алёнку носила, каждое утро у нее был жуткая тошнота, и я вскакивал, варил ей два яйца вкрутую, и тогда ей становилось легче... Когда толкаться мелкая начала, мама звала каждый раз, предлагала потрогать и послушать. А потом имя для мелкой мне доверили выбрать. Однажды я спросил, не жалеют ли они, что забрали меня... Они никогда не жалели. И Алёнку я любил, как самую родную сестру. Роднее и быть никого не могло. Она ничего не знала и никогда, надеюсь, не узнает... Поэтому я безумно им благодарен за все, особенно за нее. Все, что у меня от них осталась – только она одна. Та, которая ждет и любит всегда, что бы не случилось... – Мощно... – Космос на какое-то время потерял дар речи. – Ты крутой, Кирюх... Правда крутой. Головин ничего не ответил. Но на душе стало чуточку легче. А Кос анализировал в голове все: все, что происходило за последние недели, весь этот кошмар с Алёнкой, остервенелые попытки Кирилла отстоять ее честь перед всеми. А ведь не родная... Совсем не родная по крови. Но так ли важно, связывают ли вас кровные узы, если человек для тебя является целым миром? Ведь ты брат. По-любому.