Женька расхаживала вдоль окна спальни, беспрерывно поглядывая на заливающуюся дождем улицу. На темном блестящем асфальте ярко отражался свет от фар проезжающих машин. Девушка выглядывала машину мужа. Но ни один из проезжающих автомобилей не спешил сбавлять скорость, чтобы повернуть в сторону двора. И Женька лишь крепче обхватила себя руками, отстраненно наблюдая, как редкие прохожие ускоряют шаги, стремясь спрятаться под навесами, заскакивая в первые попавшиеся магазинчики по другую сторону улицы. Откуда-то доносится смех и вскрики. По мере того, как дождь увеличивался, улица редела...
Пчёлкина абсолютно не хотела вникать в проблемы пацанов, составляющих основной костяк бригады; ее, по большому счету, они и не должны были волновать. Хватило с нее тех времен, когда она совала свой распрекрасный юный нос в авантюры друзей, один раз так сунула, что чуть ли не стала убийцей. Эта жажда справедливости настолько исказилась, что размыла границы с жестокостью. Справедливость во многом граничит с жестокостью, и почему так? Женька уже не осуждала борьбу до последней капли крови потому, что сама в случае трагедии с Дунаевым хотела бороться до полного уничтожения виновного. Ухищренными, страшными методами. До сих пор мурашки размером со слона по спине бегали, когда вспоминала. Но тогда она чуть ли не покончила с собой из-за ужасного угрызения совести.
Так вот, проблемы. Женьке очень бы хотелось верить в те слова, которые постоянно слышала от Вити, которые слышала сегодня от Самары. У них все в порядке. У них все под контролем. Но сегодня она стала свидетелем абсолютной противоположности. Встревоженный вид Льва у машины, скользкий тип рядом... А затем звонок Головиной. У бравых охранников что-то творилось, и в этом "что-то" был замешан и Пчёла. Иначе бы он не сорвался так, не кинул бы это
"из дома не выходи" в трубку Алёнки... Что-то опасное сгущалось плотным кольцом вокруг Женьки, и она уже который час ловила себя на противоречивых мыслях: что лучше – изнывать от неведения, ощущая себя глупым аксессуаром, от которого скрывают элементарное или же знать эту чертову правду, быть предупрежденной и еще больше сходить с ума от происходящего?
А это вообще когда-нибудь заканчивалось? С того самого дня, как только Витя и Космос приехали в тогда еще Ленинград, посыпалась череда проблем. Эти яды гюрзы, эти сделки, эта Лера, ее убийство и покушение на Пчёлу, разборки с Иващенко, потом разборки с Ритой и ее мужем, конкуренция и месть, а теперь еще и война с главным мафиозником города... И половины из этого Женька попросту не знала!
Шелест и свист шин отчетливо послышались на опустевшей и притихшей улице. Пчёлкина проследила глазами за машиной, разглядела в полумраке, как Витя вытаскивает Космоса на улицу, хлопает его по щекам, тянет время, чтобы ливень еще немного освежил друга, и только потом, получив утвердительный кивок, что Кос, мол, нормально, тащит его за собой в свой подъезд.
Женька передернула плечами, сбрасывая с них сковавшее напряжение, и пошла открывать.
– Малая, добрый вечер! – Космос хотел было склониться и руку Женькину взять, но тут же получил толчок в спину, и по инерции, спотыкаясь, пробежал пару шагов вперед по коридору.
Витя поджал губы в напускной улыбке, глядя на жену.
– Расчехляй свои эликсиры жизни, малыш, – скомандовал ей, спешно стягивая мокрый плащ с плеч, и крикнул на Холмогорова: – Куда ты в обуви, скотобаза?! Ты, что ли, потом все мыть будешь?
– Я дам тебе денег на уборщицу... – поморщился тот.
– Сам все языком вылижешь, если еще метр пройдешь! Раздевайся!
– Он опять, да? – с каким-то злым сочувствием взглянув на друга, уточнила Женька.
– Не опять, а снова, – Витя поймал Космоса за локоть, рывком усадил на пуфик около вешалки, принялся резко стягивать с него черное пальто. – Давай живее, в конце концов!
– Не ори, башка трещит...
– Было бы чему там трещать.
Женька быстро оценивала взглядом Холмогорова, склоняясь больше к тому, что он, скорее, пьян, чем обдолбан. Не то что бы этот факт был лучше, но на фоне других предыдущих состояний все-таки был самым безобидным. Наконец, повесив на крючок Витин плащ, она склонилась над Космосом и помогла взвинченному мужу избавить его от верхней одежды.
– Может, тебе в ванну, Кос?
– Он уже сегодня купался, – ответил за него Пчёлкин. – Ботинки сам снимешь?
– Ну я че, блять, совсем безрукий?
– Безмозглый точно. Жень, брось ему помогать, готовь ампулы!
Послушавшись мужа, Женька шагнула в кухню, распахнула холодильник. Там, в нижнем ящике, хранились запасы хлористого натрия и глюкозы, все самое безобидное, но эффективное, что она могла себе позволить иметь дома и что помогло бы отрезвить и реанимировать Космоса. Тот же в свою очередь уже доплелся следом за подругой, навис над ней, оглядывая содержимое холодильника.
– Малая, да давай я просто сто пятьдесят хряпну, – кивнул на бутылку водки, предназначенную в семействе Пчёлкиных исключительно в медицинских целях, – и буду как огурчик! Как говорил Воланд Степе Лиходееву – подобное излечивается подобным.
– Что Воланд?! – прогромыхал из коридора Витин бас.
Не в тему упомянуты герои были. От осознания сказанного Космос поежился, и то, о чем талдычил ему Пчёла, пока его на квартире в сознание приводил, и то, как Алёнку они собирали в спешке и на строящуюся дачу за городом в сопровождении Руслана и других верных подчиненных отправляли, – все ударило по голове наковальней.
Холмогоров вдруг совсем расчувствовался, ощутил себя настолько глупым и беззащитным, как изможденный, истощенный драный кот, выброшенный на улицу. Хотелось зацепиться в эту же секунду за какой-то спасительный прутик, и этим прутиком стала Женька. Как и раньше.
Он подождал, пока она достанет все необходимое, закроет холодильник, и только тогда шагнул на нее, чем вызвал малую долю испуга в ее глазах. Признаться, Женька никогда не боялась Космоса ни в каком состоянии до той поры, пока не встретилась с другой его сущностью в казино, откуда вызволяла его вместе с Активистом. Наивность и вера в своих пацанов все-таки часто усыпляли девушку и она могла не замечать настоящей опасности и подвоха в самых близких. Поэтому напряглась, когда Холмогоров уставился на нее сейчас диковатым, влажным взглядом, и на шаг попятилась к окну.
– Малая, ты чего? – его густые черные брови сомкнулись на переносице. – Ты что, боишься меня такого?
Она только успела открыть рот, но не успела подумать, что сказать. А он лишь аккуратно сгреб ее в свои объятия и уронил голову на ее макушку. Женька замерла в его руках, кажется, даже не дышала, только прислушивалась к его тяжелому дыханию.
– Прости меня, Женёк... Прости, ладно?
– За... за что? – просипела куда-то ему в плечо, опаляя горячим дыханием кожу сквозь ткань свитера. Но этого короткого дуновения хватило Космосу, чтобы почувствовать тепло.
– За все. Что я, дурак такой, все порчу. Я сволочь, я знаю... Но ты меня прости. Пожалуйста... Я, знаешь, иногда так скучаю по нам. Помнишь, как в беседке утром сидели? Помнишь? Вдвоем, болтали, спорили о чем-то... Обещай, что когда-нибудь съездим, так же посидим... Просто скажи "хорошо", даже если этого никогда больше не будет.
Женька ощутила, как каждое его слово отзывается у нее внутри, бурлит, хлюпает, вырывается наружу жалобным вздохом и желанием заплакать. Будто не взрослого мужика сейчас в ответ обнимает, а несчастного ребенка. Он и говорит, как ребенок, и тон голоса такой... аж комки в горле. Вот он тут сейчас такой настоящий, такой родной брат. И она в ответ только мелко кивает, шепчет:
– Хорошо, Кос. Обязательно.
– И прости, слышишь?
– Дурачок... конечно, прощаю.
– Ёп твою мать! – послышалось из проема двери, а следом послышались хлопки ладонями по бедрам. Витя замер и всплеснул руками, увидав это картину. – Я вам сейчас обоим втащу, вы че за телячьи нежности тут устроили?
– Да иду я, иду, эссесовец!
Космос стремительно отстранился от Женьки и поплелся в зал, где Пчёла уже успел разложить ему диван для более удобной реабилитации. Пчёлкины пересеклись взглядами. По глазам Вити будто читалось, что он требовал объяснения произошедшей сцены.
– Не смотри так. Ему ведь правда плохо.
– А мне пиздец как хорошо, – не удержался, чтобы чутка не съязвить он.
– Ну, слушай!.. – заикнулась Женька и тут же резко и громко выдохнула. Передумала говорить о том, что крутилось на языке с самого обеда. Сейчас просто не время что-то разъяснять. – Он попросил прощения... За все.
Как-то неуловимо Витино лицо будто смягчилось. Он чуть опустил голову, глядя себе под ноги. Может, и правильно сделал. Никто из них не знал, вернутся ли они после этой рискованной вылазки обратно в своих квартиры?
– Идем, у нас не так много времени, – мягко попросил он, кивая в сторону коридора.
Женька оперативно развернула свою медицинскую деятельность. Всучила мужу в руку бутылку с физраствором, командуя, как стоять, как держать, вставила иголку в вену Космоса, не забывая ободряюще растирать его плечо.
– Сколько по времени? – только и уточнил Витя.
– Немного, – девушка прощупала пульс на шее Холмогорова. – Ну, я думаю, по его состоянию часа полтора... Ему отдохнуть надо, прийти в себя.
– На том свете отдохнет, – и это было уже отнюдь не для красного словца.
Витя притащил рогатую вешалку из коридора, прикрепил бутылку с раствором к выемкам крючков и мягко потянул жену за руку:
– Пойдем поговорим.
Женька еще раз проверила иголку в вене Космоса, поправила все, опять же не из-за того, что что-то было не так, а просто оттягивала что-то неизбежное в разговоре с мужем. Пока недолго шли до кухни, она все думала – поднимать тему или нет. Так и не определилась. Трудно.
– Будешь чай? – Пчёлкин сам встал у плиты, зажег конфорку под чайником, загремел чашками. – Я кофе, пожалуй, выпью... В сон клонит капец. Нервотрепка одна сегодня...
Женька присела на стул, нашла опору в стене, вжалась в нее спиной, чтобы унять неприятный нервный зуд меж лопаток.
– Вы что, куда-то сейчас поедете?
– Да, нужно.
– Космосу не рекомендуется, у него...
– Ему бухать и дурь свою глушить тоже не рекомендуется, – прервал ее Витя, насыпая две ложки кофе с горкой в свой бокал. – Но он все рекомендации нарушает. Ничего, не убудет...
– Скажи мне, пожалуйста, что происходит? – стараясь как можно мягче и миролюбиво, попросила Женька. Хотя все ее невыветревшееся бунтарство требовало ставить вопрос ребром.
Витя залил кружку кипятком, размешал все тщательно, тем самым тоже оттягивая ответ. Ему нужно было спросить определенную информацию, но он прекрасно знал, что жена будет требовать взамен такого же откровения. А он не мог ей его дать.
– Давай сначала я кое-что уточню, – улыбнулся чуть заметно, присаживаясь с ней рядом. Для пущего эффекта взял в руку ее ладошку, ласково сжал пальцами. – А потом ты можешь спрашивать что хочешь.
– Так уж и все?
– В рамках допустимого.
– Вон как, – фыркнула она, но руку не вырвала. – Хорошо... Уточняй.
– Что сегодня было после того, как тебя встретил Самара?
– Он меня не один встретил, вместе с Полиной и сыном... – и этот факт тут же колом встал между лопаток Пчёлкина. Вызволять двух афганцев из плена Воланда еще не так рискованно, как вызволять вкупе с беззащитной женщиной и ребенком. Они – прекрасное средство манипуляции. А вот к какому исходу эта манипуляция должна привести – вопрос посложнее. – Заехали в магазин, закупились, Милку до общаги довезли...
– В магазине ничего...
необычного не заметила?
Женька чуть склонила голову, будто прощупывая это подчеркнутое слово.
– Только лишь косые взгляды и упреки со стороны местного населения.
Витя поморщился. На таком уж точно не стоит заострять внимание.
– Дальше?
– Они довезли меня до дома. Лёва помог мне поднять пакеты, Полина и малыш были в машине. Я забыла сумку, он пошел за ней... Его долго не было...
– Долго насколько?
– Убери эту интонацию, я как будто на допросе, – нахмурилась она. Пчёлкин весело фыркнул, мол, не заостряй внимания, это на нервах. – Настолько, что этого хватило бы с лихвой сходить несколько раз за этой сумкой. Я подумала, может, не нашел или, может, вообще в магазине забыла... Решила спуститься. И увидела, что рядом с Лёвой какой-то тип стоит... Противный такой, прям бандос отпетый...
– Он что-то тебе сказал?
– Мне лично нет. Мне кажется, он и с Лёвой не говорил. Ну, Лёва ко мне подошел, сумку отдал, я попыталась спросить, все ли в порядке, но по нему же видно было, что что-то не так. Он сказал, что это его друг...
– И все?
– Все. Уехали.
– Уехали на машине Самары?
– Да.
Это уже кое-что. Пробивать чужие автомобили, въезжавшие во двор, делом бы затруднительным стало. И почти невыполнимым в рамках имеющегося времени. Но, кажется, времени не было совсем. За полдня могло произойти что угодно. Однако факт, что найти знакомую машину Самариных будет в разы легче, несколько успокаивал. Может, повезет...
– Малыш... – Витя взял уже обе ее руки в свои ладони, пододвинулся к ней близко-близко, уткнулся лбом в ее лобик, игриво сдувая волнистую прядку с ее виска. – Прости меня, хорошо?
Она нахмурилась:
– Что у вас сегодня за мода прощения просить?
– Потому что я не буду отвечать на твои вопросы. И я...
– Я так и знала.
– Ты же умница у меня.
Женька вдруг увернулась от его руки, потянувшейся к ее щеке.
– Нет, я идиотка. Которая верит тебе, что вы закончили со всеми этими криминальными делишками... А у вас что-то творится в Москве. Я же слышала, тогда, в роддоме... Когда вас всех загребли в Бутырку. Просто так, скажешь?
– День такой был. Гребли всех подряд. Даже стариков, я сам видел.
– Ладно это... Но я думала, ты действительно говоришь мне правду. Что у вас все легально, что нет никаких проблем... А теперь выясняется, что целая семья пропала. Они же пропали, верно?
– Сам факт того, что мы легальные люди не отменяет наличие конкурентов. Тебе не за что переживать, малыш. Да, произошла странная хрень и мы пока не понимаем, из-за чего конкретно... Но помочь им мы должны. Это просто будут переговоры. Урегулируем все мирно.
Врал, не краснея. Врал во спасение. У самого внутри все узлами завязывалось. Но он работал честно, он старался выходить на новый, правильный уровень. Оставалось-то всего лишь уговорить Белого на схему с клиникой. Но разве Витя знал, что кровавая справедливость Активиста порушит все планы? Что после этой заварухи потребуется еще много времени, прежде чем к Белому удастся подступиться вновь. Самовольничать Пчёлкин не хотел, хотя и мог. Но он четко придерживался своего плана. Кто же знал, что свои же люди станут вставлять палки в колеса, а их враги – срывать всю обшивку?
– Я не знаю, Вить... – плечи Женьки опустились и поникли, стойкость куда-то подевалась. Она закачала головой. – Я не знаю, во что мне верить, кому... Не знаю, как себя вести уже. Тебе не трудно меня обмануть, но ходить полной дурой, которая ничего не замечает, я не могу.
– Я тебя не обманывал. Уж кто-кто, а ты знала всегда многое. Скрывать от тебя что-то бесполезно... Даже если я этого и хотел. Я понимаю, прошлое наложило свой отпечаток, и последние пять лет воспринимаются тобой куда правдивее, чем те годы, которые были до возвращения Сани. Но это же не значит, что везде нужно искать какие-то интриги, не значит, что я вру тебе, не значит, что будущее у нас плохое.
– Ну а как тогда? У меня на глазах, оказывается, похищают целую семью. Потом звонит Алёна вся в слезах... Пусть это не касается напрямую меня, но касается тебя. А дальше все как по цепочке.
Витя притянул ее к себе, обнял. Женька прикрыла глаза, утыкаясь носом ему в плечо, обняла в ответ, цепляясь за мягкий материал болотного свитера на спине. Витя ощущал, как пульсирует венка на ее шее, как она все чувствует, пытается верить, но пока слабо получается. Ведь действительно от такого отпечатка легко не избавиться. Поверить в хороший исход еще труднее. Он и сам с трудом верит. Он сам боится. Хочется сказать:
не отпускай меня, Женька. Не отдавай меня этому дерьму, Женька. Просто обними меня, Женька, потому что мне тяжело вновь и вновь мириться с тем, что я старюсь на благо, а выходит все криво-косо.
– Просто поверь, что все нормально будет. Мы разберемся, малыш, – себя, по ходу, больше успокаивает. – Потерпи, пожалуйста, до нового года. С нового года, я обещаю, всё пойдет хорошо.
Космос тихо вошел в кухню, интеллигентно откашлялся, заставляя супругов расцепить объятия. Женька подскочила со стула:
– Ты зачем встал, кто разрешал, а? Я же проверить должна была!
– Да а че, там все прокапалось. Я иголку чпоньк, снял. Все нормально.
Витя вопросительно кивнул подбородком:
– Ну че, лучше?
– Лучше. Поехали уже.
Оделись, замерли у порога, глянули на прощание на Женьку. Та стояла, обхватив себя руками, держалась. Держала саму себя. Только глаза прикрыла, когда Кос снова ее аккуратно обнял, легонько стукнул кулаком по ее плечу, улыбаясь:
– Спасибо, малая. Я твой должник.
– Вернитесь целыми и невредимыми, и считай – мы в расчете.
Уже слетая по лестнице вниз, Кос снова покосился на захлопнувшуюся дверь, вздохнул, нагнал Пчёлкина.
– Че, не поверила?
Тот лишь отрицательно качнул головой. Разблокировал машину, уселся, ожидая, пока Космос сядет рядом, а сам смотрел на горящие теплым светом окна своей квартиры, оглаживал ласковым взглядом силуэт Женьки. Трезвая оценка своих возможностей не давала поверить в положительный исход операции, но единственное, что стимулировало, – это ожидание жены. Она ждет. Они должны расхерачить всю эту дьявольскую контору и вернуться. Желательно, без потерь.
– Куда? – подал голос Холмогоров.
– Звони Руслану, пусть своих подключит к поиску машины Самары. А я пока Филу наберу.
– Чтоб тоже не скучал? – фыркнул Кос, вооружившись мобильником. – Правильно. А то совсем от рук отбился.
Пчёла наградил его тяжелым укоризненным взглядом, кричащим прям-таки: "чья бы корова мычала".
– Че? – тут же спохватился Космос. – Это я так...
– Болтай по делу.
Машина вырулила из двора и покатила пока по прямой. Витя набрал Валерин номер, и через несколько гудков друг ответил.
– Здравия желаю, брат! Как сам? Не разбудил?
–
Здорово, Пчёл, – Фил явно не спал, судя по приглушенному шуму, был так же в дороге. –
Нет, минут пятнадцать как смена кончилась. Прикинь, сегодня на кукурузнике летал!..
– Ну ты прям Экзюпери!
–
А то, круче!
– Что-то, я смотрю, Фила, погряз ты в киношном болоте, дела совсем запустил... Видим теперь тебя лишь по праздникам.
Что есть правда. Фил избрал несколько другую позицию. Пока троица друзей боролась за место под солнцем, иногда даже пытаясь (пока не так активно, но все же заметно) тащить одеяло на себя, Валера отошел в сторону. Занялся тем, к чему пока очень рьяно лежала душа. Сначала на своих съемках он пропадал на пару дней, затем на пару недель... Сейчас же его отсутствие можно было исчислять месяцами.
–
Так в чем же дело? Пригоняйте в Москву. Посидим, поговорим...
– Да нет, уж лучше вы к нам, – откашлялся Витя. – Нужно, чтобы ты приехал. Сегодня.
–
К чему такая срочность? – слышно было, как из воодушевленного голоса Валеры исчезает запал. Будто он почувствовал, как что-то неотвратимое надвигается на него.
– Нужно... – Пчёла запнулся, затормозил на светофоре и сжал пальцами переносицу. Да ладно уже, говорить как есть. – Нужно Женьку тут... успокоить. Поговорить. В общем, хватает геморроя, не хочется, чтобы были проблемы хотя бы с ней.
В ответ раздалось фырканье.
–
А ты с этим уже не справляешься?
– Послушай, это же твоя сестра.
– Так и ты послушай, она – твоя жена.
Брови Пчёлкина в миг нахмурились. Он даже оторвал от уха телефон и покосился на него. Точно ли с Филом разговаривает?
– И что, ты с момента, как в её паспорте поставили штамп, снял с себя братскую ответственность? – в его голосе отчетливо слышался укор.
–
Не надо перекладывать ответственность за то, что ты набедокурил, на меня, как на жилетку.
С каждым своим ответом Валера все меньше и меньше напоминал себя прежнего. Ладно, если бы это касалось их общих рабочих дел, от которых Филатов молчаливо в последнее время открещивался. Но речь шла о Женьке. О
его Женьке.
– Она не нуждается в жилетке, – терпеливо выдохнул Пчёла. – Она нуждается в словах, которые я не в силах придумать. Станок крутых отговорок временно сломался!
–
А когда ты замуж ее тащил, ты на что надеялся?
Так вот в чем дело! Никак смириться не может? Что за идиотская ревность?!
– Я надеялся, что Белый не будет мудаком, – откровенно признал Пчёлкин.
–
Какое отношение Белый имеет к вашей семье?
– Огромное, как выяснилось. – Витя скрипнул зубами: – Так ты поедешь к Женьке?
–
И что я должен ей сказать?
– А что, братские визиты у нас теперь не в моде?
В самом деле, что это он? Филатов дал себе мысленно подзатыльник.
– Скажи хотя бы, что за кипиш?
Терпение Пчёлкина лопнуло. Пререкания Фила стали последней каплей.
– Блять, если я не вернусь, я хочу, чтоб ты был с ней рядом! Ясно?!
И сбросил вызов.
Валера еще несколько секунд слушал раздраженные гудки, закусив щеки. Постучал по рулю, быстро соображая, и наконец вырулил на дорогу до самого ближайшего от него аэропорта – Шереметьево.
***
– Валерка? – Женька за всю ночь не сомкнула глаз, но ей казалось, что это сон: увидеть ранним утром брата на пороге.
– Привет.
Фил тепло улыбнулся, шагнул в коридор, обнял девушку, привычно поцеловал в висок.
– А ты как здесь? – не понимала Женька, принимая в руки его пальто. – Блин, чего ж ты не предупредил! Я бы что-нибудь приготовила.
– Кофе сойдет.
– Кофе?.. – она на секунду задумалась, прошла на кухню, проверила запасы и обреченно развела руками. – Знаешь, вот кофе нет... Витька все выдул. Только на этой бадяге и живет...
– А сам он где?
Главное, сделать вид, что не в курсе, что и не звонил ему Пчёлкин вовсе. А визит – личная инициатива. Да и Женьку обижать не хотелось, подумает еще чего... Что, мол, из-под палки решил, или заставили. И тут же Фил от самого себя поморщился. Ведь так изначально и было.
– Он... Они с Космосом где-то по работе.
Филатовы не умели врать. Особенно врать друг другу. Поэтому Женька вскоре смекнула, что брат здесь не просто так. А он и без всяких смеканий понял, что она в курсе, где пацаны. Зачем прикрывает – не понятно. Чего боится? Очередных разговоров, по типу тех,
зачем ты замуж за него пошла? Дружба дружбой, но жить с одним из наших пацанов – морока та еще... А, к черту!
– Давай тогда чай. Бутеры в этом доме найдутся?
– Конечно! – улыбнулась Женька, засуетилась, открыла дверцу холодильника. – Вообще у меня вон, весь холодос забит... Просто приготовить не успела... Я не думала, что ты приедешь. Хотя бы из аэропорта позвонил бы...
– Я решил сюрпризом, – Валера разместился у батареи, прижал к ней ладони, согреваясь. – Или ты не рада?
– Что ты! Очень рада. Просто неожиданно.
– Расстроенная ты какая-то...
– Не выспалась.
– Или не спала?
– Плохо.
Она состряпала бутерброды, чай налила, поставила все перед братом.
– Я все-таки приготовлю жаркое... По маминому рецепту, как ты любишь.
– Да не суетись, успеется, – Фил перехватил ее за руку и заставил присесть рядом. Улыбнулся. – Я же не через пять минут уезжаю.
– А ты надолго? Хоть денек побудешь?
– Побуду, пока кое в чем не разберусь.
Он откусил добрый кусок бутерброда, а Женька заволновалась.
– У тебя что... тоже какие-то проблемы?
И тут же пожалела, что ляпнула это. Брови Валеры нахмурились, можно было смело сорвать маску беспечности. Сестра сама подняла вопрос. Хоть и не конкретный. Фил, не будь дураком, все-таки позвонил Белому. Так уж сложилось, что несмотря ни на что, Сане он во многих делах доверял больше. Потому что тот без примесей мог поведать обо всем. Отодвинув некоторые недомолвки и недоговоренности прошлого, он все равно оставался для Валеры ближе всех пацанов. Может, потому, что Белов был благоразумнее взрывного Пчёлкина и мягкотелого в последнее время Космоса?
Саша сухо, с неохотой, но поделился последними новостями. И это Фила не просто повергло в шок, а заставило еще и всерьез обеспокоиться сестрой. Будь его воля – забрал бы тут же с собой, оградил, пока эти чебуреки не навоюются. Но ведь это глупо – тащить ее? Уговаривать тоже... Значит, нужно намекнуть так, чтобы она осознала, как нужно поступить правильно.
– А какие у пацанов проблемы?..
– Я не знаю... – призналась Женька. – Мне же они ничего особо не говорят... Убеждают, что все это не так уж и серьезно, что все разрешимо, но я же так не могу!.. Ты вот приехал... Но явно не потому, что просто соскучился. Значит, все очень серьезно. И ты в курсе, просто говорить мне правду не хочешь.
Валера отхлебнул из чашки, прожевал остаток бутерброда. Затем подпер подбородок кулаком и взглянул на сестру так, что у нее не осталось сомнений – сейчас что-то начнется.
– А ты теперь мне скажи, Жек... Тебя зачем отправляли сюда из Москвы тогда? Помнишь?
Эту ссылку забудешь, как же! А тот протест и скандал, который она учинила перед отъездом, тем более.
– Обезопасить, – сухо ответила девушка.
– Угу.
– К чему ты это, я не понимаю?
Он пододвинул к ней опустевшую чашку.
– Плесни еще, – и когда она встала, выдал ей в спину: – К тому, что у тебя всегда была дикая тяга нырнуть туда, откуда нормальные люди бегут.
Женька плеснула кипяток в заварку и грубо жахнула чайником по плите. Она не любила эти странные, завуалированные предъявы со стороны брата. Будто он не знал, что сбегай-не сбегай – все они повязаны. Давно. И навсегда.
– То есть, – она поставила перед ним чай и, прищурившись, уперла руки в бока, – ты обвиняешь меня в том, что я остаюсь с вами рядом в тех ситуациях, в которых вы сами виноваты? Так, что ли? Не смей перекладывать на меня ответственность за ваши проблемы!
– Я не перекладываю.
– Нет, именно это ты и делаешь. Винишь меня в преданности вам,
тебе, брату моему, вместо того, чтобы приложить хотя бы малейшее усилие достучаться до остальных и пресечь эти кошмары!
– Я и забыл, какая ты у меня умная.
– Я не понимаю твой тон!
– Я тоже многого в тебе не понимаю, Жень. Если так бежала замуж за Пчёлу, что ж ты так клянешь жизнь, в которой живешь?
Старая песня о главном. А ведь она думала, что Фил смирился...
– Как же, точно... Наш брак тебе как кость в горле!
Как бы не старалась скрыть, но накопленные за сутки переживания и неясность происходящего вкупе с Валериным укоризненным тоном только добавили язвительность в голосе. Но за что он так злится? Он ведь сам женат. Он ведь как все они, пацаны.
– Что же ты не кричал Томке о том, чтобы она не смела подходить к тебе на пушечный выстрел? Почему же свою любимую жену не смог уберечь от такой жизни?
Его это будто не возмутило. Но он же не мог объяснить, (потому что сам не знал как и как это может прозвучать), что жена и сестра – абсолютно разный уровень.
– Мы на жизнь не жалуемся. Если не заметила, я занимаюсь совсем другими делами.
– Не заметила. Потому что я тебя не вижу, Валер! Что с тобой произошло? Ты отдалился от меня будто! Только и можешь теперь обвинять мой выбор, вместо того, чтобы что-то сделать.
– Что я, по-твоему, должен сделать? Развести тебя с Пчёлой, забрать к себе, что?
Будто не вопрос, а реальная угроза. То, чего будто Фил и хочет.
Женька нервно хрустнула костяшками, понимая, что разговор этот ведет в какую пропасть. Брат злится. За что? Неужели не видит, как его слова ее обижают? Вместо того, чтобы по-мужски, как раньше, здраво поговорить с бригадирами, он выбирает песочить ей мозги и заверять, что каждый ее выбор был ошибкой? Ошибка в поддержке ребят. Ошибка в замужестве...
– Для начала перестать разговаривать со мной таким тоном, будто я для тебя чужой человек! – отчеканила она и отошла к окну. Не глядя в глаза как-то легче. Иначе рискует расплакаться от отсутствия твердой, незыблемой уверенности в хоть ком-то из ребят. – Ты всегда был разумным, ты всегда нес что-то... что-то справедливое и умное. Так что происходит сейчас? Почему ты открестился от парней, от меня?
Фил тяжело вздохнул. Отодвинул от себя чашку. Хоть в горле и пересохло, но ни один глоток бы сейчас в него не пролез.
– Дороги несколько расходятся, если ты не видишь, – наконец спокойно продолжил он. – Каждый из пацанов тянет одеяло на себя. Я в этом участвовать не собираюсь. Дружба дружбой, но эти разборки у меня в печенках сидят. Чем круче каждый поднимается, тем больше в них лажи.
Она горько усмехнулась:
– А ты, получается, один Дартаньян, да? – развернулась к нему, склонилась над его плечом. – В тебе сейчас столько ханжества! Это вообще ты, а? Или каскадера заместо себя прислал?
Зря завел этот разговор. Как знал, что сестра снова будет ерепениться.
– Я тебе так скажу, сестренка: выбрала – живи. Я в вашу семью не лезу. Твое решение, ты слишком взрослая. Вон, вуз уже заканчиваешь...
– Как хорошо, что ты хотя бы что-то помнишь!
Он рыкнул сквозь зубы.
– Нет, ошибся... Этот подростковый сарказм в тебе никогда не умрет, видимо.
Поднялся, заставляя сестру отпрянуть от него, выплеснул чай в раковину, пустил воду из крана. По мере того, как вода заполняла маленькую чашку, его самого заполняла невесть откуда взявшаяся злость:
– Да, я был против вашего брака! Потому что, повторюсь, мы сюда тебя отправляли, чтобы ты была как можно дальше от всего дерьма! – когда Фил уже начал активно жестикулировать руками, Женька поняла: у него накипело. Видимо, слишком долго кипело. Несколько лет. – Ты ведь сначала выбрала себе достойного человека в мужья, умного, взрослого, с общими интересами и будущим одинаковым!
Намек на Малиновского. И неужели после того позорного расставания у дворца загса брат считает, что Вадим был правильным выбором?
– А что тебя связывает с Пчёлкиным? Вот что? Твое неуспокоенное подростковое желание проверить, что бы было у вас, сложишь все тогда? Глупо! У него в глазах цифры, отчеты, бабки... Он этими бабками тебе карманы набивает, упаковывает, а дальше? Ты же об этом думаешь тоже, я вижу! Ты боишься, ты не знаешь, что будет, просишь меня поговорить с ними со всеми... А толку? Да, я практически с ними не общаюсь, да, у меня болит душа за тебя, потому что ты в самом эпицентре!
Он бил этими словами куда-то прямо в Женькину душу. Может, пытаясь вскрыть до конца какую-то набухающую опухоль. То, о чем она боялась сама думать, заставлял обмыслить прямо сейчас. Но ей разве от этого легче? Легче от осознания того, что их нерушимая связь раскалывается на глазах? Страшно осознавать, что в момент, когда она обрела мужа, она будто потеряла брата.
– Ты сам сколько раз говорил, что нельзя о друзьях говорить плохо... А сейчас так говоришь, будто они не твои друзья.
Голос ее едва слышимо дрогнул. Фил выдохнул, пытаясь себя успокоить. Может, и не стоило сейчас? Ей и так тяжело, начиная от учебы, заканчивая непонятками в семье. Но а когда?
– Будь Пчёлкин только лишь другом, я бы, возможно, не так парился, Жень. Но он
твой муж, муж
моей сестры. Так что отношение и восприятие у меня двоякое. Этого не объяснить. Но в последнее время я даже не пытаюсь вникать в происходящее. Мне лишь жаль тебя, дуреху. Но что даст эта жалость?
Так, он понял, операция по успокоению родной сестры была с треском провалена.
***
Даже самой поздней осенью порой выпадают деньки, словно специально созданные для того, чтобы радоваться жизни. Солнце в эти дни светит так, будто в него только что ввернули новую лампочку, небо сверкает почти неестественной синевой, а воздух бодрит, как содержимое кислородного баллона. В такие дни засаленные подонки, уже много лет прозябающие на обочине жизни, выползают на солнышко из своих тараканьих нор, растирают грязными ладонями небритые, испитые лица и, щурясь от яркого света, говорят друг другу:
"Погодка-то, а? Так и шепчет: займи да выпей!".
Последний такой день был еще вчера. Словно точкой золотой осени послужил. Сегодняшнее раннее утро, увы, не относилось к числу этих чудесных осенних дней. Будто отняли всяческую надежду. Это был денек другого сорта, из тех, в которые совершается рекордное количество самоубийств. В такие дни измученный грязью и сыростью прохожий мечтает о зиме так же, как сходящий с ума от боли больной раком мечтает о смерти, надеясь, что та избавит его от страданий.
Дождь продолжал лить. Глядя в серое, как бетонная стена, низкое и похожее на влажный матрас небо, казалось невероятным, что где-то там, над мокрой паклей дождевых туч, в синеве сияет солнце.
Самара украдкой поглядывал назад, где на заднем сидении его собственного автомобиля в окружении двух амбалов и двух автоматов сидела Полина с Артёмкой на руках. Жена уже выплакала все слезы за эту бессонную ночь, проведенную в старом, пропахшем соляркой и железом гараже. Тёмка не мог уснуть, не мог плакать, даже почти ничего не говорил до самого утра. Только ловил пальчиками каждую материнскую слезинку и утирал ее влажные щеки. Он боялся спросить, где папа. А Поля боялась предположить, где он и что с ними будет наутро.
В пять утра дверь открылась, их выволокли на улицу. Дождь шел стеной и все небо будто плакало вместе с Самариной. Она не знала, можно ли в этой ситуации обрадоваться тому факту, что муж был жив. Только избит до такого состояния, что невозможно было смотреть. Еще страшнее стало от мысли, что жив он ненадолго и того хуже – его убьют на ее глазах. На глазах их сына.
Страх только усиливался, когда их повезли по пустынной трассе, а потом трасса осталась с краю, и пейзаж за окном сменился на плотный забор деревьев. Их везли в лес.
Разговоры были бессмысленны, они еще вчера были пресечены ударами автоматных прикладов. Геройствовать было бесполезно – любое движение грозило Полине и сыну двумя пулями. Оставалось подчиниться.
Наконец бесконечная полоса деревьев кончилась, показалась речка. Здесь было сухо, казалось, всепоглощающий ливень обошел этот пяточек леса стороной. Небо на востоке уже начало сереть, наливаясь жемчужным предутренним светом. Трава вокруг палатки тускло серебрилась и тихонько похрустывала под ногой, схваченная ночным заморозком.
Лев увидел автомобиль Активиста. С пятнадцатилетним трудовым стажем и фальшивыми номерами он стал сизым от тонкого слоя инея, лобовое стекло потеряло прозрачность, сделавшись молочно-белым.
Здесь все будто напоминало о пристанище рыбака или охотника. Палатка стояла, дрова прогорели, но кострище было еще теплым.
Воланд поворошил золу, положил сверху немного хвороста и, опустившись на корточки, раздул небольшой огонь. Затем шагнул к машине Головина. С заднего сидения вытащил упакованное и застегнутое на молнию тело в армейском спальнике. Голова того со всего маха повстречалась сначала с порожком заднего сидения, затем с мертвой землей. Раздался глухой стон.
Самара, сидя под прицелом в машине, плотно сжал скулы. Он догадался, кто в этом спальнике. Молнию расстегнули, и показалась голова Активиста. Живого, правда, тоже изрядно потрепанного. Он уже за сутки настолько привык к темноте (его и били нещадно, упакованного в этот спальный мешок), что утренний свет его ослепил похлеще вспышки солнца.
– С добрым утром, господин хороший, – осклабился Воланд. Осушил поднесенную флягу с любимым виски, довольно крякнул. – Сухой, поднимите его.
Приспешники обхватили обмякшего Кирилла под руки, выдернули из спальника, поставили на ноги и держали.
– Стреляй, – прохрипел Активист. – Чего ждешь-то?
– В тебя? – неподдельно будто изумился Воланд, тыкая длинной веткой в золу. – Смерти ты не боишься... А убивать смертника – делать ему одолжение. Нет, никаких одолжений, мой друг.
Он взмахнул веткой словно тамбурштоком, поравнялся с Головиным, вглядываясь в его заплывшее от ударов лицо.
– А за друзей боишься?
– Нет у меня друзей.
– М? Да ладно? А как же тот здоровяк, с которым ты штурмовал мое заведение? Наверное, это больше, чем друг? Вы, афганцы, все-таки умеете сохранить внутри себя что-то такое сентиментальное. Братство свое...
– Любишь поразглагольствовать? – осмелился усмехнуться Активист. – Как типичный злодей во второсортном боевике?
Взгляд Воланда коснулся Сухого, и тот сбил Головина с ног и пнул в лицо. Обессиленный, Кирилл скорчился на траве и затих, лишь изредка с шумом втягивая в себя кровавую слизь.
– Ну мы решили вопрос иначе, – продолжил Воланд, склонился над ним и заставил смотреть на себя, подняв палкой его окровавленный подбородок. – Твоя жалкая жизнь мне не нужна. Ты ее тоже обесценил давно, когда решился рыпаться в мою сторону. Ну а вот жизнь семьи тебе дорога. По бравой защите сестрицы твоей понял, –
нет. Только не Алёнка! – Знаешь, нет ничего прекраснее видеть страх в глазах людей. И упиваться им. Поэтому мы просто распотрошим твоего брата названного. И всё, гуляй себе с миром.
За спиной Активист услышал хлопки дверьми автомобиля. Он даже не увидел, что поблизости стоит еще одна машина. А затем раздались шаги. Обернулся. И дрожь молнией прошибла его позвоночник.
– Как прокатились, гости дорогие? – Воланд склонил голову, оборачиваясь через плечо на замерших под дулами автоматов Самариных. – Ой, кто это у нас здесь!
Его пустые серые глаза устремились прямо на Артёмку, который вжимался в мать и дрожал как осиновый листочек. Еще сильнее задрожали от страха и гнева и его родители, когда Воланд направился прямо к ним. Ручищи свои протянул к мальчику, и Самара тут же дернулся в глупой на данное время, но исконно верной попытке защитить сына. За что тут же получил очередной удар.
Полина дернулась, не зная, как душа ее еще не разорвалась от страха за своих мужчин, но вцепилась в сына мертвой хваткой, ясно давая понять, что пока жива – его не отпустит.
– А я тебя потерял... – Воланд замер, голову приблизив к лицу девушки, впиваясь глазами в ее бледное заплаканное лицо. – Куда ж ты, милая моя, тогда убежала? Я же даже с тобой не расплатился за приватный танец.
Он провел костяшками пальцев по ее ледяной щеке, больно надавливая перстнем на скулу.
– Не трогай ее! – бойкий детский голосок резанул его уши.
Воланд склонил голову к Артёмке, улыбнулся приторно.
– Какой бойкий малыш. Бесстрашие – это у вас семейное? Ценю. Очень ценю. Эх! – он картинно приуныл, складывая руки на груди. – Жаль, не обзавелся я вовремя такими бойцами. Жаль, не договориться нам.
И вдруг резко вырвал Артёма из рук Полины. Она успела поймать пальцами только воздух, чувствуя, как грудь разрывает от боли, когда сын забрыкался и закричал в чужих руках, предпринимая попытки вырваться.
– Не дергайтесь, семейка! С мальцом вашим ничего не случится. Тыква?
Один из амбалов вопросительно кивнул.
– Мальчонку-то одень, в кресло усади, к спектаклю подготовь.
Пока так называемый Тыква накидывал на беснующегося и вырывающегося Тёмку огромную куртку, заматывал его, перевязывая длинными рукавами, и усаживал в туристическое складное кресло около костра, остальные быки вели Полину и Льва на импровизированную арену, почти что к ногам изможденного Активиста.
– Здорово, брат, – выдохнул Самара, глядя на искалеченного друга.
Воланд принял из рук Сухого винтовку.
– Ну что, зрители в сборе, актеры готовы. Камера, мотор? Раздевайся, красавица.
У нее разве был выбор? Жгучий ветер трепал деревья, распалял костер, лез ледяными щупальцами под одежду. Но Полина тряслась не от холода. Ее дрожащие пальцы медленно потянулись к воротнику плаща.
– Не смей, – тихо процедил жене Самарин.
Полина тихо всхлипнула.
– Тогда они нас убьют...
– Они нас так и так убьют. Если уж и подыхать, то не прогибаясь под эту суку.
– Чего медлишь, малышка? Подсобить? – наигранно-обеспокоенным тоном поинтересовался Воланд, наступая на них с винтовкой. – Тыква, помоги даме.
Тыква шагнул на Полину, но столкнулся с препятствием – Самара, все прекрасно понимая и здраво оценивая ситуацию, все равно не мог допустить подобного. Не с ней. Не на глазах у сына. Поэтому закрыл собой жену. Воланда это позабавило:
– Какое тупейшее безрассудство. Отступись, здоровяк, не порть сценарий!
– Спрашивай с нас, – процедил Лев, продолжая вжимать в себя жену. – Хоть расчлени, мудила. Но она и сын не при делах.
У Воланда же не было в планах договариваться или обменивать одну жизнь на другую. У него был свой план, в которых его пленники должны были пройти свои круги ада. Все, что их могло унизить, все он и собирался исполнить. Унижение – вот чего он хотел. Ему не нужна была жизнь Активиста, он действительно хотел нанести ему другой удар – жить (если, конечно, проживет долго), видя изо дня в день эту живую картинку перед глазами.
– Я убью тебя, и она все равно сделает так, как я скажу. Отойди, дружок. До тебя еще дойдет очередь. Сухой?
Боль под ребром пронзила просто адская, и Самара не успел осознать этой боли. Согнулся, когда дополнительный мощный удар заставил отлететь к дереву, и в тот же момент на голову посыпалась труха со старых ветвей. Он торопливо прижал руку к пылающему ребру и ощутил горячую влагу на пальцах. Нож вошел между седьмым и восьмым ребрами.
Губы Полины искривились, как и все ее лицо, от боли. Она захлебнулась слезами, когда с нее буквально содрали плащ и рванули вниз платье.
– Суки, что ж вы творите... – не в силах смотреть на это, Активист уткнулся лбом в промерзлую траву и зарычал.
Тёмка ревел навзрыд, отворачивался, зарывался влажным носом в куртку, лишь бы не видеть того, что делают эти люди с его родителями. А рука Воланда хлопала его по щечке.
– Ничего у тебя мамка, да, малец?
Ледяной воздух сжал в тиски обнаженное тело Полины, и она вздрогнула, когда щелкнул предохранитель охотничьей винтовки в руках Воланда.
– Беги, детка, быстро беги, – он прицелился, а она стояла, как вкопанная, парализованная ужасом и задыхающаяся от слез.
– Мама! – закричал во весь голос Тёмка. – Мамочка, убегай!
Когда над ее головой просвистела пуля и дерево за спиной расщепилось, она будто очнулась.
– Тебе же сын кричит: беги.
Вскрикнув и чуть не споткнувшись, Полина сорвалась с места и бросилась в заросли деревьев. Ее белесое тело ярко выделялось среди серых, голых стволов и было отличной мишенью, как на ладони.
Воланд довольно ухмыльнулся.
– Тыква, не давай парням скучать, – и,прицеливаясь, медленно, как охотник двинулся следом за убегающей Самариной.
