Рано утром с зажигательным призывом:
«Р-р-рота, подъем!» Велосипед ввалился в комнату Милены и Юльки, держа за руку Женьку. Миленка, еще не разлепив глаз, испуганно прошептала:
«Сдурел, Леха, заткнись!».
– Да вы смотрите, кто здесь!
Девчонки проморгались, повыскакивали из-под одеял и с визгом бросились обнимать Филатову. Соскучились, как иначе! Велосипед хлопнул в ладоши:
– Хозяйки, все что есть в печи, на стол мечи! Через двадцать минут у нас общий сбор!
Пока девчонки одевались и умывались, а Женька про Москву рассказывала, некоторые подробности опуская, парни же в своей комнатушке по-военному оперативно накрывали на стол. И зачем будили, спрашивается, если им женщины для этого дела не нужны? Ввалились к мальчишкам, Кот сдернул салфетку со стола – опля, прошу к нашему шалашу. На столе океан еды и бутылка вина.
– С утра пить? Да вы умалишенные! – фыркнула Юлька.
– Что нам день, что нам зной! – парировал Кото. – Пользуемся возможностями, пока не настали трудовые будни!
И вроде все, как всегда, все, как обычно, но не хватало главного пазла.
– А где Дунаев? – Женька оглядела всю комнату, будто не веря тому, что лучшего друга здесь не наблюдалось.
Четверка быстро переглянулась, настолько быстро, что с виду и не заметить, как помрачнели их взгляды. Но Филатова заметила. Напряглась. Снова огляделась, ощущая, как в повисшей на пару секунд тишине каждый волосок на теле от липкого, неприятного предчувствия встает дыбом.
– Да придет сейчас Андрюха, – быстро скооперировался Кот, подхватывая девчонку под руку, повел к столу. – У него там это... дело одно. Закончит – и подскочит.
Велосипед чуть округлил глаза, передернул плечами, молча выражая недоумение. Женька приблизилась к столу, замерла, хватаясь за спинку стула. Не поверила – сразу видно. Андрей – и не встретил первым? Ладно, не встретил, но он же знал, что Филатова приезжает, она же звонила несколько дней назад, говорила...
– Кот?
Милена и Юлька снова переглянулись и быстренько подобрались.
– Мы же совсем забыли!..
– У нас же там...
– Балык, ага! – нашлась Миленка, протискивая подружку к двери. – Мы мигом!
Было ясно – сами они говорить не хотели, а учитывая напряженный момент и страх каждого сказать правду, ответственность могла лечь и на их плечи, поэтому быстро ретировались в свою комнату – за добавкой. Лешка совсем побледнел, и Кот, быстро оценив ситуацию, тяжело вздохнул, осознавая, что все ложится на его плечи. Снова, как и в тот день, когда в общагу дозвонилась Тоша и чуть ли не крича осипшим голосом умоляла его примчаться к ее дому. Хорошо, что Сашка Петренко был этим вечером трезв и помчал вместе с Кото по указанному адресу. Увидев Дунаева на полу в квартире семьи Антонины и оценив масштабы трагедии, Кот пришел в настоящий ужас. Как бы практика не закаляла, как бы он не привык уже видеть разное на вызовах, но друг в таком состоянии довел до тряски. Оставалось взять в руки себя, Андрея, и быстро принять решение.
Дунаев еще был в сознании. Кот умолял его беречь силы и молчать, но парень продолжал повторять как мантру: «Ментов не вызывай... Тошу забери...». Они мчали на полной скорости в единственную больницу, где сразу бы не потребовали разъяснений – в Максимилиановскую. Регистратор Лиза, увидев, кого несут на руках доблестные практиканты, схватилась за сердце. А затем за трубку вызова медперсонала.
Кото и Сашка просидели в коридоре в полной тишине больше трех часов, пока к ним не вышла Вероника Петровна.
– Все в порядке, – сухо и кротко озвучила результат операции. Стянула с головы чепчик, нервно смяла в пальцах. – Теперь рассказывайте.
Для всех была одна версия произошедшего – на Дунаева просто напали в переулке. Из Тоши вытягивать подробности побоялись, а оспаривать слова Андрея, который, теряя остатки сознания и литр крови, продолжал повторять, чтобы не смели говорить никому, где его на самом деле нашли, – не решились. Лиц не разглядели, темно было, место указали ложное...
– Кот! – голос Женьки вывел из мимолетного транса, и Кот, сунув похолодевшие руки в карманы джинсов, выдал:
– Филька, ты только спокойно. В больнице он.
Женька даже попятилась.
– А почему сразу не сказал-то! С чем?
Снова переглядки с Велосипедом. Лешка даже пунцовым сделался от волнения, казалось даже, что еще и от чувства вины, которой за этим пареньком и быть-то не могло! Кот понимал, что скрывать все глупо, поэтому нехотя, через силу, ощущая, как ногти впиваются в ладони, выдал:
– С ножевым.
В голове, казалось, взорвались звезды, и голова закружилась. Женьке в момент стало трудно дышать. Поднесла дрожащие пальцы к воротнику рубашки и оттянула его от шеи, судорожно выдыхая.
– В какой больнице?
– Нашей.
Филатова сорвалась с места, дернула на себя дверь, лоб в лоб столкнувшись с Миленой, которая уже по глазам поняла – рассказали. Попятилась назад, пропуская подругу в коридор, а затем и полетевшего следом за ней Кота, который едва успел перехватить Женьку под руку уже у лестницы.
– Подожди, я с тобой!
– Я сама, не надо. У вас там стол накрыт, щи дымятся...
Кото спорить не стал. Кротко кивнул и чуть сжал ее плечо:
– Ты только это... не эмоционируй слишком. Ему и так хреновее некуда...
Женька, как будущий врач, прекрасно понимала, что Андрею в его положении ничего нельзя, но на каком-то автомате уже бежала от общаги за чем-нибудь вкусным для друга. Пусть не ест, пусть просто улыбнется! Пусть просто улыбнется ей, как всегда, и пусть Филатова разрыдается, когда увидит его такого. Ей было жизненно необходимо сейчас увидеть его, обнять, она даже не думала, что ее могут не пропустить к нему в палату.
Возле булочной два плохо выспавшихся грузчика в синих рваных сатиновых халатах перегружали из грузовика на транспортер деревянные ящики с хлебом. На рынке продавцы раскладывали по прилавкам фрукты, овощи, зелень, подсолнечное масло в водочных бутылках и мед в двухсотграммовых банках. Рядом на деревянной колоде мясники рубили мясо. Цыгане предлагали прохожим жевательную резинку. Женька с огромной сумкой, набитой любимыми Андрюшкиными апельсинами, слойками и гранатовым соком, который урвала у бабулечки на рынке, бежала через поросшие сухой травой трамвайные рельсы в сторону больницы. Выгоревшая трава колола сухими стеблями ноги, как волнение кололо самую сердцевину груди.
– О, Евгения, привет, – Лиза-регистратор подняла на запыхавшуюся девчонку глаза. Не сказать, что отношение к Филитовой у женщины поменялось кардинально, но додумывания, как и слухи, сделали свое дело, поэтому в отъезде Малиновского Елизавета винила как раз-таки молодую практикантку.
– Привет, – Женька установила между ног сумку и припала к стойке, сдувая со лба влажную прядь волос. – Скажи... Как там Дунаев?
Лиза поджала губы, опустила глаза.
– Стабильно Дунаев. Вчера пришел в сознание.
От сердца немного отлегло, и Женька тихо выдохнула.
– К нему можно?
Лиза презрительно посмотрела на девчонку. Филатова кожей ощутила эту резкую, непонятно откуда взявшуюся неприязнь, но только вздернула подбородок, не разрывая контакта глаза в глаза. Регистратор вздохнула уже в который раз и нехотя кивнула куда-то в пространство:
– Четырнадцатая палата. Недолго там.
Из черного, бездонного сна Дунаев вынырнул резко, даже не успев включить сознание. Так стремительно разбудил именно шум. Нет, не шум. Грохот. Обвал. Взрыв.
Женька! Ввалилась в палату и просто упала рядом с другом на больничную койку. Осторожно сгребла его голову руками и прижала к себе.
– Дунаев, родной, как... Как так-то! – и он ощутил, как по его шее потекли ее горячие слезы.
Его хотелось сгрести, обнять, как маленького ребенка, так ей было страшно.
– Кареглазая, – Андрей столько дней молчал, что голос к нему вернулся совсем непривычный: тихий, хриплый, но знакомые теплые нотки не могло скрыть ничего. К его левой руке была прикреплена капельница, правая же осторожно поползла вверх по Женькиной спине, ослабшие пальцы чуть сжали ситцевую ткань ее рубашки. А пальцы холодные, и Филатова поспешила перехватить его ладонь и сжала ее обеими руками, согревая, прижимая к своему подбородку. – Дурашка, плачешь чего? Живой я...
– Я так испугалась, господи... Дунаев...
Женька задыхалась и говорила, то тихо, то срываясь, давясь то подступающими слезами, то новым приступом нервной тошноты, то острой жалостью к другу. Не выдержала, уткнулась снова носом в его щеку – бескровную, небритую и прохладную, оставляя теплый поцелуй на ней.
– Не думал, что почаще нужно быть на смертном одре, чтобы видеть тебя такой нежной, – беззлобно усмехнулся, зарываясь пальцами в ее волосы.
– Скажи, как это произошло? Что случилось?..
У Дунаева, кажется, восстановилось спокойное дыхание. Кот не рассказал ей правду, значит, ситуацию можно спасти. Улыбнулся измученно. Что ты за человек, Андрей! Лежишь ни живой, ни мертвый, бледный, с безобразным шрамом в бочине, а пытаешься еще улыбаться и хорохориться! Безумный! Безумный и до сердечной боли прекрасный во всех смыслах. Филатова снова не удержалась, аккуратно смахнула его пшеничную челку со лба. Кажется, ей нужно было постоянно касаться друга, чтобы продолжать верить, что он действительно цел.
– Гоп-стоп, мы подошли из-за угла, вот что случилось, – поморщился, отмахнувшись, игнорируя специально напряженный взгляд карих глаз.
– Ты был один?
– Кареглазая, я так башкой при падении приложился, что ничего не помню...
Она тут же спохватилась, перебирая и поглаживая его пальцы.
– Прости-прости... Тебе и так тяжело говорить.
Пронесло, кажется. Чудно.
– Ты скажи, как свадьба прошла?
Тут Женьку саму покоробило до головной боли. Она непроизвольно поежилась, закусывая губы. Дунаеву пока подробности знать необязательно, у них-то все обошлось, а у него!..
– Нормально. С фейерверками.
– Ну и славно, а у меня выходные – по-джигитски.
– Все шутишь... – горло у Женьки саднило, она спохватилась, подняла с пола сумку и продемонстрировала другу ее содержимое. – Я тебе тут всяких вкусняшек твоих любимых притащила...
– Мне ж нельзя.
– Знаю, но потом... Вдруг.
– Перестань так волноваться, – Дунаев снова потянулся к ее лицу, аккуратно утирая костяшками пальцев слезы, подступившие к уголкам огромных карих глаз. – Я живой, почти здоровый, ну. Просто с дырочкой в правом боку. Ты ж меня любить меньше не будешь, а?
И надул губы, выгнул брови домиком, выдавая вид ожидающего чуда ребенка. Женька тихонько рассмеялась, всхлипнув:
– Дурачок какой. Вот за что я тебя люблю...
– За то, что дурачок?
– За то, что ты даже сейчас пытаешься быть на позитиве. И зачем-то меня успокаиваешь, а это я тебя должна...
– Ну что мне теперь, плакать? – и подмигнул. – Все нормально, кареглазая. Давай пульс сюда. И это... вдох-выдох, отдышаться не можешь до сих пор... Зачем так бежала?
– Да я трусцой.
– От самой общаги? Оттуда бежать долго.
– К другу бежать недолго.
Каждое слово, каждая улыбка, каждое движение давались ему с огромным трудом. Тело изнывало от боли, шрам тянуло, будто огромная собака намертво вгрызлась в кожу и не отпускала до сих пор.
Андрей думал. Со вчерашнего дня думал, что же будет дальше. Говорить правду милиции он, конечно, не собирался. Ради Тоши. Знал, что может быть. Ему было чисто по-человечески жалко двух женщин, которые не должны были проживать весь ужас того, что будет, когда Константина Марковича затаскают на допросы. Как бы он ненавидел эту мразь, особенно теперь, в первую очередь думал о Тошке. Помог ли ей Кото? Забрал ли из этого мрака? Что вообще творилось там сейчас?..
А творилось настоящее предательство. Вера Александровна бегала по всем инстанциям, на работу к мужу, в профком, где ей выдали отличную характеристику с перечислением многочисленных достоинств Константина Марковича. И пусть еще никто не заявлялся на порог их дома, но Вера была уверена – стоит Дунаеву прийти в сознание, он обязательно скажет, кто пырнул его ножом. Женщина переполошила друзей семьи, рассказав страшную историю о том, что Тоша привела в дом подонка, который чуть не убил Костю, и Косте пришлось защищаться ножом. Вот только, что нож был очень большой, она скрывала. И друзья собирались серьезно поговорить с Андреем, когда его выпишут из больницы.
Бурную деятельность вела только мать. Отец дома молчал. Антонина с Котом никуда так и не поехала, сидела в своей комнате, вообще стала какая-то невменяемая, неблагодарная и бесчувственная… Погрузилась в свои страдания и о завтрашнем дне думать не хотела… Только лежала в постели, смотрела в стену. Вера сидела рядом и вытирала слезы:
– Ну пойми же ты! Андрей сам во всем виноват! Ну почему папа должен отвечать! Твой недоумок же сам полез, а как он говорил с папой пренебрежительно!.. Явился в дом и... Вспомни! Вот папа и не сдержался.
Затем взяла со стола толстую книгу:
– Мне женщины на работе «Юридический справочник» достали. Ты почитай и подумай… Без отца пропадем ведь! Жить на что будем? Он же не перенесет, если его посадят! Сердце у него какое, подумай…
Тоша молчала. Потому что не было голоса. Она с криком доказывала, что Дунаев обещал... Да как он мог в таком состоянии что-то обещать! А мать жужжала и жужжала, что отца упекут. Девушка два дня звонила в больницу, ей отвечали, что Андрей еще не пришел в сознание и приезжать не стоит – ее не пропустят. Сегодня звонить не стала, просто вырвалась из душного плена квартиры и поехала в больницу.
Лизавета весело фыркнула, наблюдая, как уже вторая девица за полчаса справляется о здоровье Дунаева.
– Четырнадцатая палата, – повторила уже ей регистратор. – Пять минут, не больше. И гони оттуда первую, засиделась.
Тоша слегка нахмурилась и, обхватив отвороты белого халата, полетела в палату Андрея. Тихонько толкнула дверь и застыла на пороге, наблюдая, как Женька примостила голову на груди друга и крепко держала его за руку. Заслышав стук двери, оба повернули голову к источнику звука. Филатова подобралась, поднялась и оглядела взволнованное лицо Дунаева.
– Я... попозже зайду, – тихо прошептала Тоша, но Женька тут же спохватилась и засобиралась:
– Нет-нет, я уже ухожу. Дунаев, – очередное мягкое касание затылка, – я завтра прибегу, хорошо?
Парень с улыбкой кивнул, чуть сжимая ее ладонь и нехотя расслабляя пальцы. Женька прошла мимо блондинки, едва коснулась ее плеча, отмечая, насколько оно костляво и напряжено. Тоша, бледная, с огромными кругами под заплаканными глазами, казалось, похудела еще на несколько килограмм и напоминала сейчас иссохшую мумию. Филатова кожей ощущала сгущающееся над их головами напряжение, такое плотное, что его, казалось, можно было потрогать руками. Что-то подсказывало, что девушка может знать подробности произошедшего и, возможно, поделиться, поэтому Женька покинула палату и уселась на обтянутую дерматином кушетку в коридоре в ожидании. И когда ее плечи расслабились и осунулись, девчонка поняла, как ее трясет.
Почти прозрачный Дунаев молча смотрел на робкую Антонину ясными, осмысленными глазами. Тихо прикрыв за собой дверь, она сделала один шаг вперед и застыла. Он тоже не шелохнулся и продолжал смотреть на нее – спокойно, без каких-либо чувств. Молчание затянулось и стало для обоих совсем нестерпимым, и Андрей решил задать вопрос в лоб:
– Кот помог перевезти твои вещи?
– Андрюш, я... – Тоша закашлялась, остановилась и начала снова. – Я понимаю, что ты отца ненавидишь...
– Ты не права, – так же внятно и бесстрастно проговорил он. – Я не ненавижу. И не презираю. Я не считаю твоего отца достойным каких-то чувств, даже таких. Ненавидеть и презирать можно то, что есть. А его для меня больше не существует. И я постараюсь забыть, что он был когда-то. Так что насчет вещей?
– Я никуда не поехала...
– Вот, значит, как...
Ты должна была, Тошка, нашептывало сознание.
Должна была. Хотя бы потому, что… Да, интересный вопрос. Почему? Потому что Дунаев, чужой и посторонний человек, который вытаскивал тебя из дерьма уже как год, заступался и защищал тебя в тот вечер и получил за вполне правильный поступок такой удар?
Забудь, Андрей, твой благородный порыв перевернули, раздавили, разжевали. Она не сможет в один миг перевернуться на сто восемьдесят градусов и возненавидеть отца, какой бы сукой он не был! Не сможет уйти из дома даже после
такого!
– Подожди, ты просто не понимаешь... – голос Тоши задрожал. Она вся задрожала.
– Отчего же? – в его слабом голосе отчетливо послышались язвительные нотки. – Я все прекрасно понимаю. Настолько прекрасно, что самому противно.
– Мать с ума сходит, отец не просыхает... Он же озвереет, если...
– Пусть звереет, если есть куда.
– Андрюш, я так с ума сойду!
– Сойдешь! Сойдешь, если останешься в этой кунсткамере! – выпалил он и тут же поморщился, хватаясь за шов. Тоша ахнула и дернулась вперед, к нему, но Дунаев выставил вперед руку, тормозя ее. – Не подходи. Не стоит, – зажмурился, успокаиваясь, затем добавил: – Так зачем ты пришла? Потому что боишься, что я твоего отца сдам?
Женька, бестактно прислушивающаяся к их разговору за стеной, ощутила, как ее будто с головы до ног окатило кипятком. Ступни и ладони стали мокрыми, и девушка быстро подула на руки, остужая их, задыхаясь. Твою ж мать!..
– Ты... Ты что!.. – Тоша подавилась эмоциями и подступающими слезами. Никогда еще Дунаев не говорил с ней
так. Никогда она еще не видела в его зеленых глазах такого стремительно зарождающегося гнева.
Она хотела оправдаться, объяснить, что явилась по одной простой причине – не находила себе места и изнывала от сильной сердечной боли за него каждый день до этого момента, возможно, объяснить еще и то, что ни сколько отец, сколько мать развела такую деятельность, что скажи Андрей милиции, как все было на самом деле, отцовские дружки будут мстить железно. И никто сейчас в этом мире, в этом назревающем хаосе не попрет против их слов и действий.
– Я уже сказал, что никому ничего не скажу, – прорычал Андрей, ощущая, как бешено колотится сердце. Пульс набатом бьет в висках, ему душно, ему плохо. – Если я сказал один раз, значит, так и есть, понимаешь?! У меня
такой характер! Я
такой человек! И мне надо верить на слово!..
Он почти кричал, чеканя каждое слово. Тоше становилось дурно. Женька за дверью вжимала разгоряченное лицо в ладони, дыша через рот, тихо-тихо скуля. А затем вжалась в стену, когда дверь с хрустом распахнулась, и блондинка бегом покинула палату, уже не сдерживая рыданий.
Филатова поднялась с кушетки, сжала горло. Винить Тошу в произошедшем было, наверное, неправильно. В чем она виновата? В том, что не может после двадцати лет домашнего рабства и унижений вдруг полюбить себя и уйти из дома? Но если бы любила Дунаева, то наверняка бы повременила с правдивым ответом ему. Она что, не видела, в каком он состоянии? Но честность и была главной чертой Антонины. Она просто не могла лгать, глядя в глаза Андрея. Не умела.
Решительно вздохнув, Женька вернулась обратно в палату и потерла влажные ладони друг о друга, приковываясь взглядом к Андрею. Влажные и слегка потемневшие волосы липли ко лбу. Дунаев сейчас был настолько бледен, что это пугало. Если бы губы не были сжаты в тонкую полосу, девушка увидела, что они все синие.
Глаза его округлились, во рту пересохло. Женька молча опустилась у него в ногах, потупив глаза. Было ли ей стыдно, что подслушала? Нет. Было ли ему ужасно от того, что она могла все слышать? Да.
– Я думал, ты ушла.
– Хотела дождаться Тошу, спросить, что помнила она... А здесь... – и вдруг Филатову прорвало, она сначала схватилась за голову, а затем нервно сглотнула и всплеснула руками, выражая наивысшую степень непонимания: – Черт, Дунаев! Почему ты молчишь? Почему ты его выгораживаешь?! Он ее лупил, тебя чуть не убил! Вы чокнулись, что ли?!
В сознании кипело откровенное волнение, обида, непонимание и ужас. Андрей скосил глаза на тумбочку, где апельсины, слойки и сок являли собой прекрасный нотюрморт, но не хватало самого главного, чего бы ему действительно хотелось прямо сейчас.
– Кареглазая, принеси мне сигареты. Загибаюсь...
– Ой, дурак...
Она снова уронила лицо в раскрытые ладони и тихо застонала. Потерла щеки, опять вернулась глазами к родному лицу. Дунаев определенно не хотел об этом говорить, вообще говорить не хотел, да и не мог! Слишком много разговоров для него сегодня, когда он до сих пор не мог прийти в себя.
– Дунаев, ты понимаешь, что так нельзя?
– Курить?
– Полоумный!
Он прекрасно понимал, что она имеет ввиду. Но переобуваться в полете не собирался. Для себя парень все решил.
– Кареглазая, жизнь такая короткая. Не хочется тратить ее на ненависть...
Женька таращилась на него в полном ужасе. В полнейшем, если уж на то пошло. Она поражалась ему. До костей в нее проникало каждое его слово. Дунаев, этот мир тебя не заслуживает! Поэтому так настойчиво хочет проглотить этот светлый лучик, утянуть в полнейший мрак. Позволить какой-то мрази безнаказанно существовать после того, как он чуть не лишил ее, Женьку, собственного Солнца? Ни за что.
Теперь она знала и понимала, о чем ей говорил Витя. Почему он носит оружие. Почему
все ее братья носят оружие. Чтобы защитить близких. И ощутила вдруг кожей это зудящее желание наказать того, кто посмел покуситься на дорогое. Ощутила внутреннее право на осуждение – за косой взгляд, за оскорбительное слово, за то, что кто-то чуть не порезал ее Дунаева, как скотину!
Пропорционально тому, как успокаивающая улыбка слабо возникала на губах Андрея, в Женьке стремительно просыпались и гнев, и ярость, и необузданное желание возмездия. Она понимала, как это неправильно – так
думать, но как правильно –
сделать это!
Дверь в палату снова распахнулась, и на пороге появилась дюжая и серьезная медсестра в тугом белоснежном халате.
– Филатова, прошу на выход. Уже полчаса проторчала. Больному нельзя волноваться.
– Я завтра приду к тебе, – пообещала Женька, быстро чмокнув Андрея в щеку и наконец покинула палату. И оба остались с тяжелым сердцем.
Это чья-то ужасная, коварная шутка. Сначала Сашка. Потом Витя. Теперь Дунаев. Каждый получил свои шрамы в разное время и по разным причинам, но Женька помнила и ужасалась от каждого. В такие моменты ей казалось, что они будто все прокляты. Тяжело дыша и вслепую хватаясь за поручни лестницы, Филатова спустилась по ступеням на первый этаж и свернула к таксофону. Дрожащий палец набрал цифры выученного уже наизусть номера.
– Давай, бери трубку... – шептала, как мантру, прикрыв от волнения глаза.
Наконец, на том конце провода что-то щелкнуло и послышался запыхавшийся голос Пчёлкина:
– Слушаю.
– Вить...
– Жека? – он тут же напрягся, уловив ничем не прикрытую дрожь в ее голосе. – Ты где? Что случилось?..
– Я в больнице.
– Что с тобой?
– Со мной ничего, со мной все в порядке, – затараторила она, нервно накручивая на палец металлический провод телефона. – Тут другое... Вы в Ленинграде еще? Никуда не уехали?
Пчёла даже удивился немного, оглядел через плечо парней в зале.
– Я и Кос в клубе.
– Отлично, – с облегчением. – Я сейчас к вам подъеду.
– Может, к тебе лучше заехать?
– Нет, тут разговор... Не для лишних ушей. Ждите.
***
Новости от Женьки повергли парней в шок. Филатова хоть и ощутила мало-мальское облегчение от того, что поделилась страшной информацией с друзьями, все равно расхаживала по огромному залу, исподлобья глядя прямо перед собой, ежась от этого своего странного и крайне неприятного ощущения. Она даже не догадывалась, что нечто подобное происходило в эту минуту и с пацанами.
Космос то стремительно расхаживал от стены к стене, то замирал в задумчивости у окна, сосредоточенно покусывая губы. Пчёлкин наоборот – сидел неподвижно на матах, закатав рукава рубашки, и было видно, как от напряжения вздулись вены на его руках, в одной из которых была зажата сигарета. Пепел падал прямо на начищенный с утра до блеска пол, но Витя не замечал, только смотрел перед собой пустым, остекленевшим взглядом. Похоже, в голове его во всей красе вырисовывались страшные картинки произошедшего с Дунаевым. И его передернуло. Он никогда не питал теплых чувств к Андрею, их постоянные стычки были уже в порядке нормы, по классике жанра за четыре года, но пожелать такого удара другу Филатовой он никогда бы не смог. Ему было просто по-человечески жалко Дунаева.
При разговоре присутствовали и Активист с Самарой. Они уже имели честь пересекаться с Константином Марковичем – его почти полгода на больничной койке было их рук делом. Но тогда мужик получил за то, что измывался над родной дочерью. Сейчас же дело обстояло еще хуже – эта мразь, по ошибке природы имевшая неосторожность именоваться человеком, чуть не убил хорошего пацана. Значит, действовать нужно было радикально. Это понимали все, а главное – Женька. Не просто понимала. Не просто хотела. Она это открыто заявила!
Но дейстовать нужно было крайне продуманно. Настолько, чтобы ни у кого и мысли не было подумать, что это – месть.
Космос нарушил тишину первым, стремительно шагнув к друзьям.
– Да замочить втихую эту тварь нахрен и всего делов!..
– А нельзя, – покачал головой Активист. – Ты ж слышал, там у этой семейки за спиной тоже людишки непростые, тогда вашего Андрюху до конца пошинкуют...
От этой фразы Женьку словно окатило ледяной водой. Она буквально взревела и вшатала хрупким кулачком по ближайшей груше. Костяшки отдались тупой болью, и Филатова обхватила крепкую черную кожу обеими руками и врезалась головой в прочную, упругую грушу. Рыкнула, снова хлопнув по ней ладонями. Неужели все так слишком сложно?
Пчёлкин смерил ее напряженную спину сочувствующим взглядом и молча кивнул Самаре. Тот намек понял, стащил с матов боксерские перчатки и шагнул к Женьке, аккуратно разворачивая ее к себе.
– Надевай, давай потренируемся. Тебе легче станет.
Его спокойный тон подействовал, как легкое обезболивающее. Филатова, шмыгнув носом, кивнула, выставила вперед руки, наблюдая, как Лев натягивает на каждую по перчатке и плотно фиксирует их на запястьях.
Пока остальная троица бездумно наблюдала за движениями и ударами Женьки, сама Женька думала. Беспрерывно. И в ее голове что-то щелкнуло, когда до слуха донесся тихий бас Холмогорова:
– ...Как в том фильме. В подворотне... Воздух в шприц и на нахуй, до свидания...
Филатова остановилась, убирая локтем упавшие на лоб пряди. Абсолютно, казалось, глупо брошенная фраза Коса заставила воспоминаниям в ее голове заворошиться, шестеренкам – заработать...
Октябрь 1990-го
Студенты третьего курса медфака поголовно нуждались в заработке, поэтому половина группы, включая Женьку, подрабатывала фельдшерами на «скорой». Кризис процветал, треть врачей увольнялась с завидной периодичностью, была самая настоящая текучка кадров. Поэтому больницы огромного города остро нуждались в специалистах, хотя бы тех, кто мог работать в неотложке.
Филатова в тот день закончила раньше обычного, и путь ее пролегал до кабинета Малиновского. Шагала по коридору, не уставая поражаться продуктивности мужчины. После плановой операции он готов был еще заниматься с ней дополнительно. Хотя дело уже было, конечно, и не только в этом – побыть наедине с любимой девушкой после тяжелого дня хотя бы пару часов было главной задачей.
Вадим уже был у себя, встретил Женьку с привычной теплой улыбкой, позволяя себе на несколько мгновений прижать девчонку к груди и зарыться носом в ее волосы. Сразу становилось легче. Но стук в дверь и открытие ее без ожидания разрешения заставили пару спешно отлипнуть друг от друга. Лиза виновато взглянула на Малиновского и развела руками, будто заранее извиняясь:
– Юрич, там генеральша на проводе. Я ей уже раз сто объяснила, но она требует только тебя. Что делать?
Вадим быстро переглянулся с Женькой и согласно кивнул регистратору:
– Я поеду.
– Но ты не обязан.
– Лизоид, проще мне навестить нашу вдовушку, чем нам всем потом сталкиваться с последствиями после ее петиций.
– Ты практикующий хирург, а не врач «скорой помощи». В прочем, я ей это уже неоднократно сказала.
– Успокойся и распорядись о машине. Сейчас спускаюсь.
Лиза, обреченно покачав головой, скрылась, а Вадим стремительно натянул на плечи пальто и кивнул ничего не понимающей Филатовой.
– Идем. Сегодня у нас с тобой практика.
Женька закуталась в свою куртку и поспешила за мужчиной, на ходу не упуская возможности расспросить про странный вызов:
– Что за генеральша? И почему ты согласился на это?
– Виктория Филипповна – женушка одного генерала, я ее наблюдал с начала восьмидесятых, раз пять попадал к ней, когда сам фельдшером работал. Хорошая тетка, если подход найти. Муж умер пять лет назад, я как раз ординатуру заканчивал. Уже по специальности пахать начал, а она все требовала на вызовах именно мою бригаду. Пару раз жалобы подавала, связи-то после генерала остались. Ну вот, затишье было, а тут снова... Ладно, тряхну стариной, давно в неотложке не трясся.
– Я тебе поражаюсь. Ты же не обязан!..
– Надо будет передать Лизе, что она заразна, – весело фыркнул Малиновский и махнул рукой. – Прибавь скорости лучше.
До Выборгского района Михалыч домчал быстро. Вадим выпрыгнул из газели первым, досадливо обводя элитную пятиэтажку взглядом. Вспомнил, что лифта здесь не имелось, и в случае чего – спускать генеральшу придется на своем горбу.
– Кардиограф не забудь, – напомнил вылезающей следом Женьке. – У нас сердечница.
Дверь открыла соседка – она частенько за лишнюю копеечку убиралась в квартире Виктории Филипповны и готовила ей обеды.
– Наконец-то! – с облегчением выдохнула она, пропуская врачей в просторный коридор. – Она мне уже весь мозг выклевала...
– Значит, не все так плохо, – подмигнул ей Малиновский и нацепил очаровательную улыбку, заходя в огромный зал. Старушка, весьма крепенькой наружности, к слову, лежала на широком диване, оббитом в тон обоев на стенах, увешанных картинами в резных, массивных оправах, центровой из которых был портрет почившего супруга. – Мой генерал, на что у нас жалобы?
Виктория Филипповна расцвела в ответной улыбке, но продолжала держаться за сердце. Со вздохами и ахами протянула мужчине руку:
– Вадюша! Солнце мое, спасение!
Брови соседки стремительно поползли вверх. Она даже переглянулась с Филатовой, замершей у порога. Судя по выражению ее лица, дождаться таких лестных слов от генеральши было делом весьма неблагодарным и крайне редким.
– Жень, кардиограф, – скомандовал Малиновский.
Женька засуетилась, налепила присоски на грудную клетку Виктории Филипповны и смиренно ждала результат, пока сама пожилая дама не переставала восторженно говорить о том, что есть еще в этом мире врачи, которые несмотря ни на что бросаются спасать умирающих по первому звонку.
– Готово? – Женька кивнула. – Давай.
Она оторвала полосу с кардиограммой и протянула в руки Вадима. Тот несколько секунд внимательно вглядывался в зазубренные линии, чуть хмурясь.
– Виктория Филипповна, вариантов два: либо у вас так сердечко застучало при моем появлении, либо у вас предынфарктное состояние. Так что собирайтесь, поедете в больницу с нами.
Генеральша тут же всколыхнулась, отрицательно головой закачала:
– Да нет, как же, Вадимка, я не могу! У меня же Мурка моя... – и указала ладонью на сидевшую под журнальным столиком дымчатую кошку.
– Соседка присмотрит.
– Щас прям! – вспыхнула она не хуже бенгальского огонька. – Без моего присутствия тут еще не хозяйничала! Знаю я их, вернусь в обчищенную квартиру!..
Соседка, кажется, готова была разорваться от накатившей злости, поэтому громко фыркнула, бросая ругательства, развернулась и покинула генеральскую квартиру.
– Ну зачем ж вы так, мой генерал, – было видно, что с капризной старушкой Вадим держится из последних сил. – Она могла бы забрать ее к себе.
– Вадюша, моя Мурочка привыкла жить только здесь, со мной!..
– Тогда нальем пушистику водички, насыплем вкусного корма, – успокаивающе, как колыбельную пропел Вадим и метнул взгляд на Женьку: – За носилками топай. Виктория Филипповна, поднимаемся, я помогу.
Женька вернулась быстро, только застала не ту картину, которую ожидала: генеральша, видимо, и хотела встать, но тут же скрючилась и замерла в не самой приличной и удобной позе – филейной частью кверху. Малиновский прощупывал на ее пояснице какие-то точки.
– Не могу, разогнуться не могу, Вадюш!.. – чуть не плача, всхлипывала старушка.
Вадим бесшумно ругнулся себе под нос, понимая, что в таком положении генеральшу с пятого этажа не спустить. Снова ощупал поясницу и ягодичные мышцы, достигнув нужного эффекта – Виктория Филипповна вскрикнула, давая обнаружить очаг боли.
– Седалищный нерв давно беспокоит?
– Да уж с месяц, родной. Скрутит – не разогнуться никак.
Было видно, как спешно обдумывает что-то Малиновский и принимает решение в голове, затем снова оглядывается на Филатову:
– «Мивакурий».
– Сколько?
– Два кубика. Мой генерал, я воспользуюсь телефоном?
Виктория Филипповна только кивнула, скосив глаза на Женьку. Та распахнула чемоданчик, отыскала на дне ампулы с релаксантами, улавливая краем уха голос Вадима: «Берем женщину, семьдесят лет. Предынфаркт». Когда вернулся, Женька уже склонилась над измученной генеральшей. Мужчина перехватил ее руку ровно в тот момент, когда иголка уже была готова нырнуть под кожу.
– Ты перебрала с дозой, – тихо, но резко выдал он.
Действительно, в шприце было заполнено чуть больше двух кубиков. Женька растерянно кивнула на упаковку с ампулами:
– Допустимая норма – два с половиной.
Малиновский стремительно отодвинул девчонку от генеральши, спустил лишние миллиграммы и сделал укол сам. Аккуратно перевернул Викторию Филипповну на бок, укладывая удобнее. Затем взглянул на наручные часы, засекая время:
– Ждем десять минут, боль отпустит. Могу у вас на кухне похозяйничать?
– Конечно, Вадюш, – отдышавшись, закивала старушка. – Конечно.
Малиновский подбадривающе улыбнулся, а через секунду его лицо превратилось в каменную маску. Он подхватил Женьку под руку и выволок ее на кухню, прикрывая дверь.
– Что я сделала не так? – Филатова действительно не понимала, чем вызвала такое выражение лица у Вадима.
– Краткий экскурс по НПВП. Второй курс, четвертый семестр. Миорелаксанты короткого и длительного действия. «Мивакурий», «Тубокурарин» – все это яды растительного происхождения, Женя. Мы ей вкололи релаксант короткого действия, в аптеке такого не купишь, мы его применили для расслабления мышц. Ускорили кровоснабжение, и именно такой дозой – ни меньше, ни к черту больше – учитывая ее предынфаркт. Если с дозой перебрать – пациент просто перестает дышать, понимаешь? В условиях реанимации это не страшно, но без искусственной вентиляции легких пациенту – кирдык. Он просто не дышит.
Получалось, если бы Вадим не заметил Женькиной ошибки – она бы погубила генеральшу, вколов ей всего лишь лишний миллиграмм. Малиновский шагнул к раковине, плеснул в стакан холодной воды из-под крана и залпом осушил его. Постоял пару секунд, затем кивнул девчонке.
– Идем. На носилки ее не уложим. Бери их, я генеральшу.
Михалыч уже спешил к подъезду, вовремя спохватившись, что Вадим в сопровождении хрупкой девчонки не стащит больную с пятого этажа без его помощи. Но тут дверь перед его носом открылась сама с удара ноги. Малиновский тащил на руках повеселевшую Викторию Филипповну, Женька за ним – носилки и чемодан. Михалыч быстро перехватил ношу из ее рук, семеня к карете «скорой» открывать двери.
– Ой, тридцать лет на руках никто не носил! – хохотала генеральша.
– Все, мой генерал, открепляйся, – выдохнул Вадим, перекладывая старушку на кушетку в газели. – Сейчас в больницу приедем, там такие санитары молоденькие – закачаешься!
Женька продолжала снедаться чувством вины и топталась за его спиной. Вадим, проводив взглядом прыгнувшего на пассажирское сидение Михалыча, миновал расстояние между Филатовой и склонился к ее лицу, заглядывая в глаза.
– Ну, чего ты?
– Если бы не ты, я бы ее убила...
– Ну я же рядом был, – он подбадривающе подмигнул девушке и мягко потрепал ее по плечу. – Впредь соблюдай с точностью то, что тебе говорят. И проверяй саму себя. Пару секунд твоей проверки могут спасти кому-то несколько лет жизни. А всего два миллиграмма передоза убить и здорового.
Женька закусила губу, в точности вспомнив события почти годовалой давности. Девчонка гипнотизировала взглядом черный мат под ногами так, будто там был расписан дальнейший план действий. Совещалась сама с собой – точно ли она решила, что будет вариться в этом? Точно. И пока парни за ее спиной обсуждали всевозможные варианты рычажков давления, у Женьки созрел план. Нечеткий, пусть до немыслимости утопичный, но... Это стало бы просто отличным решением!
Стоп, Филатова. Сначала соображать, потом – делать. Нужно ли тебе ввязываться в это лично? Конечно.
Это ее Андрей Дунаев. Ее Солнце. Ее друг. Судя по активным спорам парней, к общему знаменателю они за это время так и не пришли, а Женька так легко вдруг решила все, хоть на самом деле не была абсолютно уверена в том, что хочет взять на себя все это. Тем более, Космос и Витя могут не согласиться на такой ее безумный поступок. Проклятье. Но другого варианта просто не было!
– Прости... – прикрыв глаза, Филатова обращалась к Малиновскому. Его образ снова возник перед ней под закрытыми веками. – Прости, что мне приходится так использовать твои уроки... Будь ты моим мужем, ты бы просто меня убил... Но так нужно. Так нужно, Вадь...
Девушка наконец повернулась к бригадирам и через пару шагов поравнялась с ними, нависая над Витей. От нее шпарило какой-то странной, доселе неизвестной энергией. Он поднял на подругу глаза и сам опешил от того, что услышал от нее через секунду:
– Я все придумала. Никто ничего не заподозрит. Нам нужен релаксант, желательно короткого действия.
– Что нам это даст? – подозрение в глазах Пчёлкина было вполне очевидно.
– Передоз – и без ИВЛ наступит асфиксия.
Космос и Витя напряженно переглянулись. Нет, в эффективности плана Женьки они не сомневались. А вот в самой Женьке – да. Вернее, в ее адекватности в данный момент. Она, видимо, просто не понимала, какие страшные вещи предлагает. Страшные, конечно, для нее самой. Потому что скажи ей еще год назад, с какой легкостью она будет предлагать варианты возмездия, она бы рассмеялась в лицо.
А сейчас было не до смеха. Вите в первую очередь. В какой момент с ней это произошло? Неужели в третий раз, увидев, какие чудовищные удары обрушиваются на ее близких, она смогла задушить в себе доброго и наивного ребенка, и сейчас ее хладнокровию могла позавидовать даже Салтычиха?
– Последствия? – кротко поинтересовался Активист, нарушая повисшую напрягающую тишину.
Женька заставила себя невозмутимо ответить:
– Препарат выводится через два часа. При вскрытии его обнаружить невозможно.
Еще несколько секунд четыре пары мужских глаз смотрели на девчонку, и только Космос, подавив комок в горле и откашлявшись, выдал:
– Малая, ты начинаешь пугать меня.
– Я начинаю пугать себя, – с обреченностью в голосе призналась Женька и, рухнув на маты возле обомлевшего Вити, уронила голову на колени и разрыдалась.
