Часть 1
15 апреля 2023 г. в 23:04
Старая квартирка, обделанная мишурой, гирляндами, странноватыми плакатами и былыми фотографиями.
В ней сегодня особенно многолюдно, шумно, до такой степени, что соседи норовят вызвать полицию. В своих запредельных фантазиях сидит в самом углу Кира — расслабленная и спокойная. Тянет пиво из бокала, слушая краем уха разговоры старых друзей.
Рядом девица, что более походит на утонченную версию Кэйт Мосс в её шестнадцать — кости торчат, словно вот-вот девушка упадёт в обморок. Но Киру устраивает — такая заурядная и, по обыкновению своему, барышная прекрасно дополняет лёгкую и непринуждённую атмосферу её двадцать первого дня рождения.
Крики из соседней комнаты, безудержное веселье и многозначительные взгляды.
Кира Медведева любит играть в переглядки, в особенности с Риммой, которая так же, как и остальные, разговаривает и вспоминает старые истории.
Один взгляд на брюнетку и та понимающе кивает, подходя и усаживаясь рядом.
— Выбрались из говна, — тычет на бутылку девушка, — За нас пиздатых!
Кира принимает вызов, чокаясь. Они видятся от силы раз в полгода, но она с уверенностью бы заявила, что Римма — самый близкий и родной человек. Так уж повелось.
Такие уж порядки в бетонном гетто — Римма обеспечивает непутёвых и слабых, растит своих малолеток и держит весь их район на плаву.
Длинные густые волосы волнами распадаются по лицу: в свои двадцать восемь она, яркая брюнетка, однозначно бы сошла за восемнадцатилетку.
То ли глотание семени так омолаживает, то ли Римма раздобыла чудо-крем от старения.
— Выбрались! Двадцать один, а не на помойке, — подтверждает Медведева, ярко улыбаясь.
— Ты сегодня ничем не баловалась?
— А у тебя есть что предложить? — в шутку выдавливает Кира, а Римма тут же бьёт её по руке, заставляя айкнуть, — Конечно, нет. Ты же знаешь.
— Ты пытаешься наладить свою жизнь, помню, — брюнетка ярко улыбается, оглядывая подругу томно. Вздыхает, кратко улыбаясь и задумываясь, — в твои планы входит вечер с этой осиной?
Тонкая кисть тычет на девицу, что внимательно слушает другую компанию парней. А Кира усмехается, вытаскивая из пачки сигарету, и оглядывает Римму наискось.
— Опять-таки, смотря, что ты можешь предложить.
— Могу предложить, как в старые добрые, — мягкая улыбка и почти материнское потрёпывание белых волос, — твой матрас, банка пива и «Щенки».
— У меня давно есть кровать.
— Тогда, чего мы ждём?
Ухмылки и косые взгляды на остальной сброд. Кира лишь подмигивает одному из парней, пока тот тянет лыбу и в воздухе чокается за её праздник.
Кира закуривает, вальяжно падая в объятья Риммы, выдыхает дым под Кровосток с улыбкой и улавливает аромат сладчайших духов.
Ничего не меняется.
Она уже собирается тушить окурок, подбираясь к чужим ногам крепкими ладонями, но вдруг слышит скрип.
Скрип ёбанной входной двери, хоть на этой вписке никого не ждут. Скрип, как когда-то в две тысячи семнадцатом, потому что с тех пор никто так и не починил её.
А потом слышит — горький, глубокий и тяжелый парфюм, тут же подскакивая на ноги. От воспоминаний и нахлынувших чувств.
Пока неуверенные шаги преодолевают расстояние, Кира Медведева замирает, боясь посмотреть, боясь поднять взгляд и увидеть то, что не отпустило.
И музыка будто приглушается, заставляя сердце сжиматься сильнее. Предчувствие Киру никогда не подводит, и этот раз не является исключением.
Дверь кухни со скрипом отворяется. Осторожно и невесомо, Ангелина с мягкой улыбкой заходит, совсем дрожа.
Словно и не исчезала.
Словно Киру сейчас не перекосит окончательно и словно она не выйдет из себя.
Пакет в руках, подарочный и плотный, волосы длинные и яркие, ногти под стать и короткий, до неприличия жалкий наряд.
Даже Гера из угла, сидя на кухонном гарнитуре, выдаёт ошарашенное:
— Охуеть.
Римма смотрит, пытаясь прийти в себя, как и все остальные, что попросту пооткрывали рты в безмолвных и яростных криках.
— Привет, — шёпотом, с таинственной надеждой и жалким сожалением.
У Киры отвисает челюсть. Она пялится и пялится, понимая, что наглядеться не может. Что слёзы подступают вместе с комом в горле, от которого хочется задыхаться.
Неимоверно больно, будто вонзают нож в самое сердце, мучая и не давая умереть.
— Ты чё тут забыла, мать твою? — так хрипло и сломанно, что у Гелечки тот час подкашиваются ноги.
Надежды умирают последними, но в их случае никто никогда не надеялся.
Ангелина снова делает шаг, так и держа неловко пакет в руках.
— Поздравить тебя пришла, — со страхом, что искрится в чёрных глазах. Улавливая остатки Кириных духов и незаметно наслаждаясь, пока посреди кухни на неё так и пялятся любопытные пары глаз.
— Съёбывай.
Римма слова сказать не может. Её разговорчивая натура так и наблюдает с поднятыми бровями, сжимая в руке бутылку пива и чертыхаясь себе под нос.
А Кире кажется, что прокуренная кухня приобретает неживые оттенки её прошлого, что сгущаются в красках глаз напротив. Чужих и холодных, но жалких до безумия.
— Мы можем поговорить? — спокойно, потому что Новосёлова ожидала этого. Ожидала всего, кроме такого пристального и убитого взгляда, будто в Кире всё ещё живёт что-то не дохлое.
— Поговорить? — истерика, агония, шипение и рёв, — О том, как ты съебалась от нас сосать за бабки, или о том, как разрушила нашу жизнь? О чём поговорить, Гелечка?
И девушка вздыхает, опуская глаза в пол. Как в старые-добрые.
На неё пялятся все, пока Кира сжимает с силой столешницу, сквозь зубы цедя:
— Нахуя ты пришла?
— Извиниться, — честно и прозаично.
Как ошмётки старых эротических романов на дальней полке матери.
— Извиняйся. Проси, блять, прощения, тварь ебучая, — Кира плачет. Пялясь на стол, прикрывая веки и воя. Слёзы поодиноко падают, скатываясь по лицу, пока она слышит чужой всхлип.
— Мы можем поговорить? Кир, — разочарованная усмешка. В самой себе. Она на выдохе улыбается, поправляя волосы.
А та изводится до последних сил. Ударяет кулаком по столу, поднимая взгляд. Сквозь сжимающиеся скулы цедит:
— Выйдите.
Все безоговорочно слушаются. Они, пожалуй, прекрасно знают, что это для Киры значит. Только лишь Римма берёт её осторожно за руку, спрашивая на ухо:
— Мне переживать?
— Да.
И взгляд в никуда. В пустоту и потрёпанные обои. Пока Гелечка не смеет шевелится, наблюдая, как её минует толпа. Пока дрожит, разглядывая Киру Медведеву, что изменилась почти до неузнаваемости.
— Три года? Три блядских года? — кричит Кира, горько усмехаясь.
— Прости.
Гелечка вздыхает, так и стоя, будто вовсе обнажённая. Будто Кира способна убить её одним взглядом.
— А ну-ка, повтори, за что ты извиняешься? А, сладкая? — слёзы, застывшие в глазах. А в радужках тёмный глаз мрак, способный удушить и не оставить следов.
— За всё. Я, блять, за всё перед тобой извиняюсь, — Ангелина не выдерживает, начиная крупно плакать. Роняет безбожный пакет, не в силах даже сжать кулаки.
— И зачем ты пришла сюда? Сейчас? Зачем ты пришла сюда, блять, сейчас? — крик перебивается звоном летящей вниз пепельницы.
Медведева крупно дрожит, разгибаясь полностью и шипя, словно гиена.
Геля всхлипывает, заглядывая в глаза. Она видит остаток печали и грубость — не ту, что раньше. Видит сожаление и море пролитых слёз.
— Просто хотела отдать это, наконец, — указывая на пакет, она усмехается. Жмётся к стене, слыша тихие капошения за хлипкой дверью, — сказать, что не хотела. Я не хотела, чтобы всё так вышло!
— Дрянь ебучая! — это всё, на что Киры хватает. Не неистовый крик и не кулаки. Лишь громкое молчание вперемешку со слезами, когда она смотрит на всё такое же красивое лицо, скалясь, — Скажи только, — и Медведева шмыгает носом, утирая слабость рукавом, — как там, а? Как тебе там живётся?
— Так же, как и здесь, Кирочка, — Новосёлова со злости повышает голос, улыбаясь, как последняя дура или первая истеричка, — подкладывают под мужиков и продают.
— Ты об этом хочешь поговорить?
— Уже не о чем говорить. Просто хотела избавиться, блять, от этого.
— От чего?! — она подходит ближе, угрожающе приближаясь.
Разница в росте позволяет нависать, испепелять взглядом и пугать. Пока Гелечка крупно дрожит, глядя снизу-вверх и плачет. Киру с ума духи эти клятые сводят. Всё те же, что и три года назад.
— От этого чувства. Думаешь, мне легко живётся?
— Тебе? О! Тебе очень легко живётся! Зная, что ты предала нас! Что ты, блять, оставила Римму, которая сосала ради твоей жрачки и кроссовок! Что ты предала Гошу, который попал в тюрягу, меня! Ты всех нас предала, Гелечка, — она бегает грозно взглядом по чужому лицу. Выискивает каплю совести, повинования и страха.
Ищет и находит, но этого недостаточно. Недостаточно, потому что Кире приходится продолжить:
— И это всё равно цветочки по сравнению с тем, что ты сделала с ним!
Геля пятится назад, не имея, по большей мере, никаких путей отступления. Пока Кира не может остановиться, выпаливая:
— Плевать на меня, плевать на них! Мы всегда знали, что ты продажная дрянь. Что ты, блять, сделала с ним, а? Что ты сделала? Ты головой своей понимаешь?
— Я всё понимаю, Кира. Я понимаю, что я сделала, понятно? И не нужно притворяться, будто в этом нет твоей вины!
Кире сносит крышу слишком уж быстро. От слов о вине, в которой она варится много лет, от наглости и ненависти. От всего сразу. Она запаляется, норовясь ударить.
Пока не осекается, тут же убирая руку. Потому что не может и признает, что такая же последняя мразь.
Они были обречены на провал. Были обречены и провалились с треском, когда поверили, что в трущобах рождаются здоровые дети. Когда истратили силы на любовь, не оставляя ресурса для храбрости.
— Сука, только попробуй сказать, — не договаривает, захлёбываясь истерикой. И смотрит-высматривает эмоции, запоминая, — Мы вытащили тебя из дерьма. Я и Римма. Гоша, Руслан. Мы все. Если бы не мы, ты бы стала шлюхой гораздо раньше и продалась бы не за тридцатку, а куда меньше.
— Шлюхой? — и Геля усмехается, обречённо доводя обеих до припадка, — Кто меня сделал шлюхой, Кир?
— Ты! Ты сама себя, блять, сделала! Когда опустилась на колени передо мной. Тебя никто не заставлял.
— Ну, так бери меня здесь! Как последнюю шлюху, давай! Тебе легче станет? Пожалуйста! На здоровье! Сука, бери?
Она цепляется коготками за Кирины предплечья. Кричит ей в лицо, почти опадая в чужих руках и вздрагивает в новой истерике.
Кира хочет крикнуть в ответ. Хочет, но чувстует коготки на предплечьях. И грубо тащит за шею к столу, сжимая руку на горле. Гелечка только хнычет, приговаривая:
— Вспомни, кто сделал меня такой.
И Кире приходится вспомнить, кто заставил ангела стать дьяволом.
Приходится вспомнить, как началась главная в жизни побочка, когда она впервые вынюхала больше обычного.
Приходится надеяться, что все шлепки по заднице — её выдумки в трипе.
Ей придётся вспомнить, с чего всё началось и почему они были обречены на провал.
Пока она будет трахать Гелечку-дрянь, надеясь убить её и задушить в процессе.
Примечания:
попрошу отзывы мнения и вообще что угодно.
полуавтобиография, все предупреждения стоят. приятного чтения!