Осим хаим, Егорова! Наслаждаюсь жизнью...

Как приятно, заскочив в последний трамвай, просто прислониться плечом к поручню и, отдышавшись, окинуть взглядом полупустой вагон! Припозднившиеся пассажиры едут практически в полной тишине: кто-то дремлет, кто-то читает газету под тусклым светом жёлтых лампочек. Ирина любила передвигаться на быстрых и шумных трамвайчиках. Любила, как весной из раскрытого окна дует тёплый ветер, как состав покачивается из стороны в сторону, как свободен его путь, пока пучеглазые автомобили простаивают в пробках. А сегодняшний вечер особенно нравился девушке: засидевшись с Геной в библиотеке, она теперь торопилась домой с набитой конспектами сумкой – она только что закончила готовить их для сессии – и со счастливым ожиданием выходных. Была пятница. Кривицкий, как обычно, провожал Егорову домой. Учёба не висела над ними дамокловым мечом. Молодой человек держал Иру за руку, то и дело нежно поглаживая ее запястье большим пальцем. Казалось, не было ничего прекраснее этих мгновений. Они стояли прямо у окна. Садиться не хотелось – за целый день в компании учебников студенты устали от этого. Трамвай стал замедляться перед очередной остановкой, и Гена потянулся, чтобы чмокнуть Ирину в щеку. Та сразу же смущенно зарделась, но отстраняться и не подумала. На них никто не смотрел, и Кривицкий, осмелев, задержался губами на тёплой щеке чуть дольше, чем это позволили бы нормы приличия. Двери с лёгким стуком открылись, когда трамвай полностью остановился, но никто не спешил подниматься с места. Тогда состав тронулся вновь. До выхода оставалось две остановки… Сзади кто-то закашлялся и завозился, готовясь к выходу. Ира чуть посторонилась: хотела освободить дорогу. Гена приобнял девушку за плечи, с улыбкой глядя ей в глаза. Сколько бы времени он ни проводил с ней, Кривицкому всегда было мало. Совершенно не хотелось ее отпускать, и парень знал, что сегодня ему это не грозит. Мать Егоровой наверняка разрешит ему остаться с ночевкой, постелив, как это часто бывало, на кухне. Транспорт ведь уже не ходит, не пешком же его отправлять в такую даль… Они встретились взглядами. Кривицкий, всматриваясь в радостные, даже чуть озорные зеленые глаза напротив, испытывал нежность, причины которой, наверное, даже не смог бы объяснить. Но это и не требовалось. Зато была потребность в ещё одном прикосновении губ, в ощущении Ириного прерывистого дыхания сквозь поцелуй, ее робких касаний и смущенного смеха. Он никогда не целовал девушку при людях. Но ведь на них никто, совершенно никто не смотрел, верно? Егорова все не отводила взгляда, поэтому Геннадий решился. Склонившись к ней, молодой человек ненавязчиво прижался губами к уголку рта Иры: он дал ей возможность отстраниться в случае дискомфорта, ни на чем не настаивал, но девушка, пусть и покраснев, ответила на осторожную ласку. Трамвай заскрипел на рельсах, снижая скорость, и Гена, обнимая Иру за плечи одной рукой, второй ухватился за поручень. Глаза обоих были закрыты, на лицах заиграли улыбки – и череда мелких поцелуев Гены в беззвучно смеющийся рот, в щеки, скулы, подбородок посыпалась бесцельно и бессвязно. Радостный момент резко прервался. Стоило открыться дверям – и кто-то резко рванул сумку Иры, стремительно удирая прочь. Девушка испуганно вскрикнула, и Гена, едва поняв, что произошло, бросился следом – но поздно. Двери закрылись прямо перед его носом, и Кривицкий разозленно смотрел на то, как парень в темно-синей кепке бежит прочь от остановки, держа под мышкой свой улов. – Сволочь, – простонала Ира, закрывая лицо руками. – Сбежал, гад. Мы сейчас же идём и пишем заявление, – вернулся к ней Гена, виновато разводя руками. – Что-то ценное в сумке было? – Все конспекты по анату, – горестно вздохнула Ирина. Она не брала с собой много денег, в кармашках сумки лежало совсем немного личных вещей – тех, которые несложно было бы приобрести заново. Но вот записи, над которыми Егорова корпела часами, было очень жаль. Девушка понимала: теперь придётся начинать работу с нуля. Позже, когда пара все же добралась до дома, Ира с грустью окинула взглядом свою комнату и, сразу отказавшись от мысли сесть за рабочий стол и начать заниматься, рухнула на кровать. – Нет уж, сегодня я буду только отдыхать, начну переписывать конспекты завтра. Ты прости, Ген, гулять мы, наверное, завтра не сможем пойти. – Ложись спать, – мягко улыбнулся Кривицкий. – Утро вечера мудренее, да и вообще… Гена вышел, и Ира, переодеваясь в лёгкую пижаму, слышала, как он шепчется с ее матерью на кухне, пока та готовит свежую постель на небольшом диванчике. Чуть позже молодой человек зашёл снова, чтобы пожелать Ирине спокойной ночи. Она уже забралась под одеяло, комнату освещал только тусклый свет ночника. При виде Геннадия она приподнялась с подушек. Присев на край кровати, Кривицкий положил руку поверх одеяла – как он предполагал, его прикосновение пришлось как раз на колено Иры. Растянув губы в своей фирменной улыбке, он спросил: – Ну как ты? Нормально? Девушка неопределённо покачала головой. – Обидно просто, а так… Хорошо, что ничего по-настоящему ужасного не произошло. – Ты права, – согласился Гена. – Я думала, уже не зайдешь. Слышала, ты с мамой говорил, – почему-то Ирина до сих пор стеснялась проявлять силу своих чувств к Гене перед матерью, поэтому старалась не показывать и не рассказывать ей подробности. Однако Кривицкий не впервые ночевал на их кухне, и это – Ира знала – для ее мамы уже считалось одним из показателей серьёзности отношений. – Не мог не зайти, я ведь не пожелал тебе доброй ночи. – Поцелуешь меня на ночь? Для сладкого сна, – мягко улыбнулась Ира. Ей невозможно было отказать. Прикасаться к девушке хотелось постоянно. Хотелось быть с ней, неустанно ловить ее взгляды, получать каждую ее улыбку как бесценный подарок. Поэтому Гена без раздумий придвинулся ближе к Ирине, потянулся к приоткрытым губам и, вдоволь зацеловав их, чуть сместился, приласкав щеку и спустившись к шее. Его руки заскользили под одеяло: минуя грудь, он огладил плоский живот и обнял девушку за талию, сцепив руки в замок на ее спине. Ира таяла под его губами. Приоткрыв глаза и приостановившись, Гена внезапно обратил внимание на виднеющийся из-под рукава пижамы багровый синяк. Закусив губу, он осторожно прикоснулся к плечу Ирины, отодвигая тонкую ткань. На нежной коже проступал продолговатый след от ремешка. – Болит? – расстроенно спросил Кривицкий. – Нет, просто потягивает, – поспешила успокоить его девушка, но было непонятно, насколько она честна. – Урод… Увижу – прибью! – поджал губы Гена. Когда у Иры что-то болело, он ощущал это почти на физическом уровне. – Тебе нельзя, ты врач, – покачала головой Ирина. – Правильно, Егорова… Я врач. С этими словами Геннадий вышел из комнаты – но ненадолго: через минуту он снова сидел перед девушкой, держа в руках небольшой тюбик с успокаивающей мазью. Выдавив холодную каплю мази себе на палец, Кривицкий дождался, пока она немного нагреется, и нанес ее Ире на плечо. – Всех излечит, исцелит добрый доктор Айболит, – пошутила девушка. – Пока только тебя, – улыбнулся Кривицкий. Напоследок чмокнув Иру в лоб, он вышел из комнаты. Егорова не хотела показывать степень их близости матери – и Гена это уважал, поэтому в ночи никогда не задерживался в девичьей спальне, зная, что женщина за стеной прекрасно услышит все, что окажется громче шепота. Когда он укладывался на кухне, материнскому сердцу было спокойно. Кривицкого это даже слегка веселило: казалось бы, что мог гарантировать сон врозь? – Ничего, – пробормотал Гена и зажег ночник рядом с кухонные диванчиком. Спать он был не намерен, нашлись дела поважнее. Ира проснулась около шести утра: в лицо уже светили яркие лучи солнца, птицы за окном распевались так, словно хотели докричаться до другого конца города. Нестерпимо хотелось пить. В квартире было тихо. На цыпочках прокравшись по коридору, чтобы никого не разбудить, Егорова заглянула на кухню и невольно ахнула. На диване – не раздевшись, в скрюченной позе – крепко спал Гена. На полу рядом с диваном, на столе и на подушке небольшими беспорядочными стопками лежали конспекты. Под щекой Кривицкого оказался не до конца исписанный лист – видимо, последний, над которым работал молодой человек, перед тем как заснуть. Сердце Иры отчего-то защемило. К груди прилило светлое, всепоглощающее чувство любви и благодарности. Гена хотел, чтобы Ирина легла спать, отдохнула, расслабилась, сам же взялся за работу, чтобы облегчить ей выходные и поддержать ее. Захотелось провести рукой по взъерошенным волосам, поцеловать нахмуренный лоб, забраться к Кривицкому на диван и уснуть у него под боком, прижавшись как можно теснее, но ничего из этого Ира делать не стала, чтобы не побеспокоить уставшего парня. Девушка просто налила себе стакан воды, жадными крупными глотками выпила ее, собрала с дивана разбросанные листы и, оставив их на столе, вернулась в спальню. Одна из черт, которые Ирина до безумия любила в Кривицком, – это его умение и – главное – желание заботиться. Тогда, вновь проваливаясь в сон, она с улыбкой думала о том, как ей повезло с Геной. Годы спустя, когда череда обид, сомнений и разочарований сменилась вновь открывшимися Ирине Алексеевне трепетом, влюбленностью и надеждой, женщина осознала: способность своевременно помочь и поддержать Кривицкий не утратил. Более того, он активно проявлял свою заботу по отношению к Павловой, даже когда они были просто друзьями и коллегами без шансов на что-то большее. А Ира прикладывала все усилия к тому, чтобы не замечать, насколько в поступках Геннадия Ильича проявлена верность и любовь. Казалось – друг на то и друг, чтобы не бросать в беде. Но… Но просто друзья не делали бы столько, сколько всегда делал Кривицкий. Он словно чувствовал ее целиком и полностью: как тогда, в молодости, когда его огорчал каждый синяк, полученный от неловкости, каждая слеза, упавшая с длинных ресниц от обиды и отчаяния, так и в последующие годы. Это не изменилось со временем, не оказалось пережитым вместе с расставанием. Геннадий Ильич старался не показывать этого слишком уж явно, но, если бы Ира постаралась, она бы уже давно подметила, что все в нем оставалось как раньше: все ее радости делали Гену счастливее, чем его собственные успехи. Все ее печали угнетали его так, как не могли ничьи больше. Он всегда был рядом. Он не претендовал на особое, лучшее, чем позволяла ему Ирина Алексеевна, место в ее жизни. Но, не отдавая себе в этом отчёта, не веря в возможность этого, Кривицкий его занимал. Павлова задумалась об этом в очередной раз: за последние пару месяцев подобные ностальгические мысли появлялись у нее нередко. Причины размышлений о Гене и его лучших качествах всегда были разными, но в этот день особенно значимым для Иры стало то, с какой лёгкостью он спешил исполнить каждое ее желание или прихоть. Ему не было сложно, лень, некогда. Кривицкий хотел подарить любимой женщине радость, позаботиться о ее комфорте – и он спешил сделать это. Бывший муж Ирины Алексеевны этим похвастаться не мог. В этот день Ира впервые за неделю поднялась с постели без ощущения, что по ее жилам течёт раскаленный свинец. Подхватив грипп, она провалялась с температурой несколько непозволительно долгих дней. Кривицкий взял отгулы и, как сиделка, носился вокруг женщины, обтирая ее влажным полотенцем, подавая кружку с тёплым питьем и, как казалось Ирине, целые горсти таблеток. Когда постоянно поднимающаяся температура наконец сдалась под напором целительского таланта Геннадия Ильича, Павлова улыбнулась потрескавшимися губами и приподнялась на подушках. – Добрый доктор Айболит, – прошептала она. – Что бы я без тебя делала? Кривицкий погладил ее руку. Выглядела Ира неважно: кроме того, что болезнь измотала ее, женщина почти ничего не ела все эти дни. – Не знаю, – не нашёлся, что ответить. – Хочешь чего-нибудь? – Китайскую грушу, – задумавшись, ответила Ирина. Кривицкий кивнул. Он думал было заказать доставку, но в приложении нужного ему сорта груш не оказалось. Тогда, ещё раз измерив температуру любимой и убедившись, что она не поднимается, Геннадий оставил под рукой своей пациентки телефон и отправился в магазин самостоятельно. Не было его довольно долго: видимо, как подумалось Ире, в магазине у дома груш тоже не было. Кривицкий же упертый: наверняка пошёл искать дальше. В этом Павлова и видела заботу, о примерах которой с таким удовольствием вспоминала, пока ждала Гену. В этом весь он: не смирится, пока не добьется своего. Будет продолжать стараться и сделает все, чтобы Ирине было хорошо. И ей было хорошо. Женщина подумала, что стоило бы как-нибудь ненароком сказать Гене, что ей с ним замечательно в любом случае – просто потому что рядом с ним она чувствует себя ценной и любимой. Наверняка мужчина замечал это, но ему не помешало бы лишний раз услышать о том, как для Ирины важен он сам и все, что он делает. – Егорова, я вернулся! Хлопнула дверь, и Ирина Алексеевна услышала шорох пакетов. Значит, Гена точно достиг цели. – Слушай, ну нам пора сажать грушевое дерево! Чтобы урожай всегда был под рукой. Посмеиваясь, Ира ждала, пока Кривицкий разденется, помоет и нарежет фрукты и принесёт их ей. Женщина знала, что Геннадий Ильич поступит в точности так. И она не ошиблась. Было слышно, как Гена грузно протопал на кухню, как зашумела вода, как застучал по доске нож. Ира прикрыла глаза: она все ещё чувствовала жжение и сухость слизистой после высокой температуры. Но это были мелочи. Каждую из них перекрывало большое, крепкое женское счастье. Не могло быть иначе. Все в этот день, как и в любой другой, делалось исключительно для нее… Она была любима. И она любила.