Хочешь, я тебе спою?
Хочешь, сказку расскажу?
Я давно тебя люблю.
Хочешь, я тебя убью?
Май '90
Куря в форточку окна в своей комнате, Андрей со скрежетом на сердце осознавал, что сегодня их пути или разойдутся, или сцепятся. А лучше, если они сделают вид, что ничего не произошло. Его глаза провожали высокую фигуру Миши, что быстро удалялась от его дома. Убегала из Андреева мира в свой Ржевский район. А случилась-то просто подростковая глупость. Андрей сам не до конца понял, что произошло.***
Миша бил по струнам гитары, ритмично молотил ногой пол, воздух головой сотрясал. Князев опёрся на край своего стола и опрокинул в себя стопку спирта. Стоял он на ногах шатко — качался в такт то ли музыке, то ли круговороту алкоголя в организме. Горшенев проиграл куплет уже придуманной с Шуркой мелодии для будущей песни. Но дальше у них не шло — Мишу ни один предложенный вариант не устраивал. Когда Мишкина мелодия закончилась, стало слышно, как из магнитофона на столе приглушенно трещал голос Кинчева:«Я — оторванный ломоть,
Меня исправит лишь могила,
Так дай, пока не сдох,
Наораться во всю силу:
— Рок-н-ролл! Рок-н-ролл!»
— Блин, может, клавишных добавить? Или ещё чего. Нам новое что-то нужно, необычное, чтоб дать жару этим старикам, — Горшенев откинулся на спинку скрипучего дивана. Даже алкоголь не мог вытеснить музыку из его головы, и он всё пытался найти идеальный вариант продолжения. В поиске вдохновения Миша медленным взглядом в который раз с интересом изучил стены. Ни у кого из их группы «Контора» не было такой колоритной и узнаваемой комнаты, как у Андрюхи. Это и не комната вовсе, а портал в иной мир. Туда, где нет всего того, что их в этом мире не устраивает, и есть всё то, чего им здесь не хватает. Добро и зло, герои и злодеи, приключения, романтика, веселье, бессмертие. Десятки жутковато-колоритных рисунков, благодаря которым Миша к Андрею и приклеился в лицее, висели на стенах и шкафах. Мир был ещё не до конца сформированный и продуманный, да и знал о нём больше остальных именно Миша, Шурка Балунов с Сашей Поручиком ещё не успели проникнуться, и им Андрей свои родные тексты пока не все доверял — приносил только лучшие из работ. Миша вытащил из куртки Князева, что на диване валялась, пачку сигарет «Беломорканал», выудил одну и сказал, наткнувшись взглядом на создателя их сказочного мира: — Выдай мне что-нибудь необычное, Андрюх. Когда только через несколько секунд, — так как в голове и горле ещё шумел выпитый спирт, — Князев просьбу осознал, то оттолкнулся от стола для дополнительного ускорения и шлёпнулся на диван рядом с Мишей, толкнув его колено своим. Потянулся к гитаре, но вместо того, чтобы почувствовать под пальцами лакированное дерево, уперся подбородком в чужое плечо — Горшенев увернулся от его движения, прикрыв собой гитару: — Да нет же, тут я сам. Ты мне по жизни необычное выдай, понимаешь, да? Чтоб идея пошла. Андрей начал бы возмущаться из-за недоступности его собственного инструмента, но тело разморила возможность наконец устроить буйную голову на чьем-то плече. Жаль, Миша костлявым был, острые косточки больно упирались в щеку. Но Князев достиг той своей фазы, когда алкоголь из увеселителя превращался в снотворное, и ему было без разницы. Мысли ворочались в голове так медленно и бессвязно, словно пьяные черепахи. Глаза слипались — за день он прилично подустал. После репетиции и игры в «Волшебную страну» парни разбежались, чтобы успеть на метро, а Миша на ближайшие три дня у Князева прописался — отец с командировки вернулся, желания видеться с ним не было. А Андрюхины родители как раз сегодня ушли к родственникам на днюху. — Андрюха, ну ё-моё! — Миша дёрнул плечом в нетерпении, так что ключица врезалась Князю в подбородок. Требовал помочь ему в сочинительстве. Отбарабанил пальцами по корпусу гитары, подгоняя мысли. — Да ты задрал, Гаврил. Андрей всё ещё не до конца понимал, почему Шура дал Горшеневу кликуху Гаврила, а из непрекращающегося потока шуток Балунова удалось только выяснить, что это в честь какого-то персонажа, что по характеру на Мишу похож. У Андрея имя Гаврила ассоциировалось только с вредным бычком-непоседой из «Трое из Простоквашино». В целом, ему даже нравилось так думать, поэтому и выяснять первопричину он не стремился. Андрей, сонный и раздраженный, посмотрел на Мишу исподлобья. Видел он сейчас, как через какой-то фокус фотоаппарата-мыльницы. Отчетливо различал только одну деталь мира, она становилась выпуклой и особенной, а остальное расплывалось, превращалось в фон. Скучающий и возмущенный взгляд сам собой наткнулся на незажженную Мишину сигарету. Зафиксировал, как на документальную плёнку, то, как он её мягко перекатил с одного уголка губ в другой. Андрей чуть нахмурился в непонимании и сместил взгляд. Зацепился им за ухо Миши. «Необычного ему выдать…» — с раздражением повторил про себя Князев. И двинулся головой вперед, хватая зубами мочку уха. — Ты чё творишь-то, ё-моё?! — Миха рассмеялся и дёрнулся вбок. Повезло, что Андрей вцепился в него не так крепко, и зубы просто соскользнули с мочки. — Необычное, — бросил Князев, раззадорившийся от его смешной реакции. Что-что, а владеть своими конечностями Миша умел из рук вон плохо. Движения выходили обрывистые и карикатурные. Что сейчас, что всегда. Андрею нравилось. Вывернуться было не так просто — диван небольшой, а на коленях у Горшенева ещё лежала гитара. К инструментам у него отношение было особое, поэтому когда она чуть не соскользнула на пол — обхватил корпус рукой и прижал к груди. Князев вновь потянулся к Гавриле, даже на коленку ему опёрся для равновесия, но из-за резких движений зубы вновь соскользнули с уха, зато губы уткнулись в шею. Стоп-кран не работал, Андрей не спешил отстраняться. У него и понимания происходящего не было. Точнее, понимание было, но как-то отдельно от тела. Мозги вроде варили, но центр отдачи приказов телу не работал, то двигалось само по себе. Губы чуть сместились, Андрей смутно ощутил бешено бьющуюся вену. На каком-то уроке ещё в школе им говорили, что здесь надо щупать пульс. Хоть Мишу прилично заклинило, но смазанные прикосновения вызвали мурашки. И Андрей тоже это ощутил. — Князь, блять! — Миха вскочил с дивана. Гитара соскользнула на пол. Громыхнули струны. Звук дал по вискам. — А? — отрезвил не то гитарный удар, не то резкое осознание происходящего. Жар подкатил к ушам так, что от жжения стыда захотелось их почесать. — Что за пидорская хуйня? — Миша замахнулся рукой, но вместо удара быстро мазнул ладонью по шее там, где касались Андреевы губы, и отряхнулся. От испуга он даже весь выпрямился, так что обычно сгорбленные плечи теперь занимали всё пространство комнаты и часто-часто вздымались. — Да прикалываюсь я, сам нагнетаешь непонятно из-за чего. — Я кто по-твоему, чтобы со мной так прикалываться? — А ты что, гомиком меня считаешь, раз прикол всерьёз воспринял? Сам просил херню сделать, — выпалил Андрей. Он сам не понял, какого лешего они сейчас орали друг на друга. — Прикалывается он, — едко процедил Миха. Тряхнул головой, проморгался. Попятился подальше от Андрея. — Я домой. Миша распахнул дверь, чуть не запнулся о проскочившую в комнату кошку Князевых, впопыхах пробормотал несвязно: «бля, извини, морда», и вылетел в коридор. Через несколько секунд хлопнула и входная дверь, словно Миха в свои старые кеды на лету запрыгнул, не зашнуровав даже. Андрей провел ладонью по лицу. Встал, захватив с дивана пачку сигарет, и шагнул к окну на улицу. Сам удивился, что тело не шатало — опьянение отошло на второй план, в ушах только гудели слова «что за пидорская хуйня». Сжал зубами белую сигарету, чиркнул спичкой о коробок, закурил. Его глаза провожали высокую фигуру Миши, что быстро удалялась от его дома. Убегала из Князева мира в свой Ржевский район. А случилась-то просто тупая глупость. Андрей чертыхнулся, закурил, а ноги сами стали наматывать круги по комнате в темп мыслям, что в голове метались: «Серьезно это всё? Нет, Гаврила просто приколов не понимает. Это ж по шутке было. Сам попросил, сам и разорался. Придурок. Я ж случайно. Че мне, девок мало что ли, что б я с пацанами сосался? Просто случайно вышло, а он так вот — словно уже на коленках у меня сидел и целовался. Блять.» Последнее Андрей не понял, произнес вслух или это всё ещё были его мысли. Он вновь оказался у окна и приостановился. За стеклом Горшенев быстрым-быстрым шагом, засунув руки в карманы джинсов и превратившись в ходячую сутулую шпалу, уже заворачивал за угол к метро. Князев сверлил взглядом то место, где секунду назад был его силуэт, и распалялся сильнее: «Чего удумал — словно я мог к нему всерьёз! Всегда же с юмором мы друг друга понимали, что сейчас-то? Просто ж, не знаю, по шутке, как к другу. Какого хера вообще?» — Андрей раздраженно дернул плечами, сделал ещё затяжку. В мыслях всплыл кадр, как Миша сигарету в губах перекатывает, как белая бумага по сухим трещинкам проходится и по красной ранке — получил в жбан недавно в какой-то драке. Андрей раньше так близко его губы не видел. Князев от мыслей поморщился, щелчком недокуренную сигарету отправил в открытую форточку и вдавил кнопку выключения магнитофона — кассета издевательски шуршала в проигрывателе, обозначая конец плёнки. Андрей вернулся на диван, поднял с пола гитару, которую пять минут назад держал в руках Миша, и с остервенением вдал по струнам. Вспомнилось, как Миша же и учил Андрея играть: ещё до того, как они Князева в «школу ритма», где сами и учились, с собой взяли. В тот день они завалились к Мише домой уже после знакомства с Шурой и Поручиком, и его пытались учить всем скопом. После, однако, Горшенев свою братию выгнал за хулиганство: Шура взялся подначивать Поручика соответствующим анекдотом про Ржевского, на что тот взбесился и попытался надеть на дурную голову ведро, по которому обычно отстукивал ритм. Эти двое удалились к Шуре, что жил в соседнем доме, а Гаврила продолжил заниматься музыкальным образованием Андрюхи. Учитель из него был так себе, по правде говоря. Все обозначения, по его мнению, уже и так всем известны, поэтому нет абсолютно никакого смысла объяснять, что есть ноты, аккорды, лады, номера струн и пальцев, и всё такое. Нужно было просто брать аккорд, играть его, а затем соединять с другим любым аккордом — вот тебе и мелодия. Андрей, конечно, и раньше с гитарой был знаком, но про правильную игру и ноты не знал почти ничего — так, бряцал от балды, чтоб время чем-то занять. — Да не могу я не задевать её, блин, что ты от меня хочешь! — с раздражением бросил Андрей, когда на, как он позже выяснил, ля-миноре — или на аккорде Am, — его указательный палец на второй струне задевал первую, из-за чего та не звучала. — Привыкнешь, не парься. Ты просто большой палец пониже возьми, да не так же, ну! И этот, как его, указательный подсогни, чтоб не лежал он у тебя, — Гаврила сидел напротив на табуретке и пытался унять себя, чтобы и вовсе гитару у Андрея не отобрать за его непонимание. Он своими пальцами принялся поправлять пальцы Князя на грифе. — Ну если я так держу, то вторая не зажимается. — Так ты посильнее надави. Ничего, скоро мозоли появятся, и будешь почти как я бацать. Следующее давай: этот свой, ну, третий на пятую на третьем поставь. Тяни-тяни, — наставлял Миша, пока Андрей пытался сначала расшифровать его преподавательский язык, а после дотянуться безымянным пальцем до пятой струны на третьем ладу, чтоб вышел аккорд С. «Учитель» вновь наклонился к нему и поставил палец дальше по грифу, ближе к порожку, чтоб звучало четче. — Играй давай, тормоз, — хохотнул Гаврила. А Андрей почему-то залип на пару секунд. Потому что когда Миша к нему потянулся, чтоб вновь поправить пальцы, то ладонью ему на колено оперся и всё не убирал, не замечая. Сидя теперь в одиночестве, Князев с лёгкостью поменял аккорд с Am на С. Лёгкий переход, и чего он тогда тормозил? А в голове почему-то всё крутился тот случай, и выгнать эти мысли не получалось. Он тогда особого значения этому не придал, всё же в 16 лет любое чужое прикосновение как-то по-особенному ощущается, но сейчас почему-то вспомнилось. «По приколу это всё было. И чего я так парюсь?!» — спросил себя, сжав зубы. Было и было. Шутка. Забудут. У них, у «Конторы», вон, скоро первый альбом появится, о нём думать надо. И Князев стал наигрывать песню из их репертуара, которая первая в голову пришла.***
Поцелуи Андрея горели на коже. А он продолжал покрывать ими тонкую шею, словно дьявол. Искушал так, что захочешь — не откажешься. Тело поддавалось навстречу. Миша уткнулся носом в короткие волосы, зарылся в них рукой. — Андрюх… — Я по приколу, Гаврил, — а руки проскользили с талии Миши на бедренные кости. — Угу, — промычал только в ответ. Он не понимал, где они, не понимал расположения тел. Кажется, это была Андрюхина комната. А может, и его собственная. И вроде бы они лежали на диване, потому что тело Андрея теплом прижимало сверху. Горячее дыхание опалило ухо, зубы ухватились за мочку уха, так что Миша даже зажмурился. А Андрей повторил: — По приколу это всё, понимаешь, да? Рука Андрея легла на живот, отчего Миша гулко втянул воздух грудью. Стала медленно спускаться ниже. Миша сжал пальцами волосы на голове Князева. — Миша? — Голос матери. — Блять! Гаврила с силой толкнул Андрея. Но тот словно превратился в манекен, не шевелился, так и лежал на нём мёртвым грузом. Только мягкие влажные губы ходили по шее. — Андрюха! Уйди, ё-моё! — Миш! — дверь в комнату распахнулась и в проёме появилась мама, позади её плеча возвышался отец. — Это что такое? — раздался его грохочущий, чеканящий слова, как пули, голос. — Я… — Миша смотрел на них беспомощно, снизу вверх. Лежал голым под Андреем, а этот придурок продолжал касаться губами шеи. — Мам, я… — Мишенька, — в глазах матери уже стояли слёзы. Она закрыла рот рукой, пытаясь удержаться, но не могла. Плечи вздрагивали от всхлипов. Никогда он не видел в её глазах столько разочарования, как сейчас. Даже когда они с отцом вдрызг разругались, и Миша из дома хотел уйти в 13 лет, а мама со слезами пыталась их помирить — не так страшно и стыдно было тогда. Хотелось, чтобы они ушли, хотелось сбросить с себя Андрея, хотелось одеться, хотелось обнять маму и просить у неё прощения, чтобы не плакала. Только не её слезы. Он вообще женских слёз не переваривал. — Довёл мать?! Доволен? Позор семьи! — отец схватил маму за плечо и развернул к себе, прижимая её голову к своей груди и успокаивая. Укрывал от того кошмара, что она увидела. «Мама! Ма!» — попытался закричать, но горло забилось. Не мог двинуться, не мог ничего сказать. Мог только чувствовать позорное желание, пока Андрей целовал его в шею. Миша распахнул веки. Тело трясло, сердце ходило ходуном, дышать было нечем. — Сука. Миша приподнял голову и огляделся. За незашторенным окном уже пробивались первые отблески рассвета, Лёшка сопел, отвернувшись лицом к противоположной стене. Под головой подушки не оказалось — во сне он сбил всю её наверх. Одеяло валялось на полу. Миша дотянулся до него, накинул обратно на дрожащее тело, поджимая колени поближе к груди. От кошмаров бросало в холодный пот. Пока мысленно всеми правдами и неправдами костерил Андрея, Горшенев попытался поплотнее укутаться в одеяло. Устроившись, с отвращением понял, что сна ни в одном глазу. А вот мыслей — не разгребёшь. — И чё ему взбрело в голову? — пробурчал себе под нос, пытаясь успокоиться. Бесило всё: поступок Андрея, реакция собственного тела, тупое оправдание «по приколу». «А если правда по приколу?» — подумалось Мише, и он тут же намеренно продолжил: — «А как ещё? Конечно, это была шутка. Андрей нормальный, он не пидорас. Сам же надумал херни после тех мыслей». Вспоминать о «тех мыслях» было не лучшей идеей, потому что от них становилось только хуже. Вспоминал о том, как пару недель назад они с пацанами сидели у Шуры, играли в «Заколдованную страну» и пили свиснутое у кого-то пиво. Поскольку Андрей был пьяным и в ударе, то взял на себя роль ведущего. Придумывать неожиданные сюжетные повороты у него выходило очень ловко. Играли прямо на полу, Миша разлегся на боку перед игровым полем, а Андрей сидел на коленях рядом. В Гавриле уже была бутылка пива, выпитая залпом на спор. И каждый раз, когда Андрей вскидывался, привставал с колен, таинственно нависая над картой с фишками и Мишей в том числе, когда говорил нарочно заниженным полушепотом или же внезапно выкрикивал какую-то ересь, Миша не мог смотреть на игру. Взгляд лип к взбудораженному, донельзя довольному собой лицу Андрея. Так, что не отведешь, не скроешься. И грудь смехом и теплом разбирало. Обычно, когда после очередного объявления Андрей по очереди обводил всех игроков своими голубыми глазами, Миша бросался внимательно изучать фишки. Но в один из раундов в голове вдруг мелькнуло неосознанное и невинное «а поцеловать бы», так что Миша опешил от этой мысли и не успел отвести глаз. Андрей, приняв его ошарашенный взгляд за удивление и восхищение от своего гениального сюжетного поворота в игре, усмехнулся и подмигнул. В тот момент невероятно захотелось дать ему хорошенькую затрещину за такое. Что, собственно, Миша и сделал. Ибо нефиг. И эти его девушки, вечно вокруг вьющиеся, раздражали. У Князя же внешность пиздец, его смазливое лицо хоть в журналы, хоть к девчонкам, хоть к Мише во сны — везде влезет. И Миша отлично помнил, как они выступали в этом Ленинградском подростковом клубе, а после концерта Андрюха у входа всё задерживался — на каждом шагу его новая девчонка цепляла. А этот хмырёныш стоял, лыбился им вовсю, шутил так, как они с Мишей обычно шутят, отчего ещё обидней становилось. Тогда Горшенев списывал это на то, что ему просто тоже девичьего внимание хотелось. В конце концов, пел-то в основном он, а девки липли к новоиспеченному гитаристу, которого он, на свою голову, и обучил. Для чего и, главное, нахера Андрей к нему целоваться полез? Ещё рукой по бедру провёл так, что через ткань штанов пронзило. И почему Мишу всего переколошматило от этих пьяных прикосновений? Так, что мелкими щекочущими разрядами прошлись где-то в голове, рассыпали мурашки по телу, что плечи вздрогнули. И теплом отдалось, сжалось в груди. Не думать бы — забить и забыть, но не получалось. Вертелось вокруг Андрюхи, заставляло вспоминать нечеткие поцелуи и приятное тянущее ощущение на мочке уха, возвращалось к этому загнанному взгляду, когда Миша с дивана соскочил и орать начал. Говорил про себя, глядя неотрывно в одну точку и уйдя в мысли: «Извиниться бы, а то че как говнарь. Ладно, когда по шутке, а тут-то я юмор не понял и просто наорал». Теперь не только реакция тела, но и своё поведение раздражало. Миша протяжно застонал от тупых мыслей — выбить бы их чем-нибудь, хоть молотком, из башки — и уткнулся лицом в подушку. Всё оставшееся время, пока его совсем не сморило, Миша заставлял себя радоваться тому, что Андрей всё это по приколу сделал. Юмор у него такой, что ж ещё. Забудут и дальше будут дружить. У них слишком много совместных планов, нечего их рушить из-за какой-то мелочи.Июль '90
Андрюха, как обычно, опаздывал, поэтому когда его фигура появилась в поле зрения, Миша закатил глаза и сделал победный перебор на гитаре — на неё он уже битый час набрасывал аккорды от скуки, в ожидании, когда соизволит явиться Княже. Взгляд Горшенева уже замозолился от вида на скучный двор, группу Ржевских пацанов на останках детской площадки и свиту бабушек на скамье у подъезда соседнего дома. Миша спрыгнул с подоконника, поставил гитару у стены и переоделся в джинсы и рубаху. Даже кроссовки успел зашнуровать, а Князь в дверь так и не постучал. Горшенев испустил раздраженно-усталый вздох и подошел к окну, чтобы узнать, где ж Андрюха ещё мог задержаться. Застать он успел тот момент, когда Князев ставил «Сонату» — магнитофон, куда они песни записывали, — на землю, а его со всех сторон окружали пятеро Ржевских придурков. Илюха, предводитель сей свиты, которая порой докапывалась до их группы, дотянулся до плеча Андрея, на что Князь среагировал моментально. Подбородок главаря вскинулся от удара кулаком. — Блять, — Миха оттолкнулся от подоконника и рванулся из комнаты. Он на секунду влетел в кухню, где младший брат сидел за столом и занимался бесполезной ерундой — маялся над домашним заданием. — Лёха, дуй к Шуре! К Андрюхе «ржевские» прицепились! Лёшка вскочил моментально, но Михи уже след простыл — только дверь в квартиру громыхнула, когда ручка стукнулась о стену подъезда — так размашисто он её отворил. Парень вылетел на улицу и вскинул голову. «Соната» валялась неподалёку от того места, где её оставил Андрюха, но ни его, ни компании не было. Горшенев подлетел к сидевшим на скамье бабушкам и рявкнул: — Куда пацаны делись? Ну?! Не разобрал их кудахтанья, только по жестам рук понял, что Андрюху потащили за соседний дом, к гаражам. Галопом настиг поворота. Взгляд только зафиксировал, как один из нападавших врезал Андрюхе по колену, и тот с коротким вскриком свалился. Злость ударила в тело и голову так, что затрясло. Не думая, Миха рванулся вперед и с наскока сбил ударившего Князя парня на землю. Поддав ему ногой, Горшенев схватил валявшийся рядом кирпич и заорал: — Отошли, суки! Миха занял оборонительную стойку, вскинув руку с кирпичом и готовясь в любой момент зарядить кому-то из шайки по башке. Бросил взгляд на Андрея. Тот шипел и пытался встать, но одной рукой не мог отпустить пострадавшее колено. Кирпич в руке резко потяжелел, когда Миша осознал, что им-то и ударили Князя по ноге. Он со скрипом в зубах сдержал звериный порыв броситься на нападавшего парня и переломать ему сначала ноги, а потом и череп — и то удалось остаться на месте только потому, что пока бы он вправлял мозги одному, другие из шайки могли на Андрюху кинуться. — Слышь, беззубый, давно не получал или чё? — Илюха стоял напротив Миши и усмехался, сверкая вставным золотым зубом. У него и ещё двух парней Горшенев с удовлетворением отметил вмятины на лицах — без боя Андрей не давался. Илюха процедил: — Что-то слишком безнаказанно вы в наш район это пидорьё таскаете. Здесь чужим делать нехер. Двое из пяти пацанов стали обступать их, пытаясь взять в клещи и зайти с тыла, на что Миха выматерился и прорычал: — На месте стоять, пока бошки вам не снёс! — Чё ждем, пацаны?! — рявкнул Илюха и бросился вперед. Дважды повторять не требовалось. Миха едва успел зарядить кирпичом в тело одного из парней, как двое других уже заламывали ему руки, а чей-то кулак впечатался в скулу. Один из его собственных локтей врезался во что-то твердое: то ли челюсть, то ли рёбра, — другой втемяшился в мягкую плоть живота. Миха вывернулся из захвата, не осознал, но взглядом скользнул по Андрею: держась на одной здоровой ноге, тот взял в стальной захват грузного лысого пацана, но тот наваливал ему локтем по ребрам. Тумаки Миши приходились то на Илюху, то на кого-то из его свободных парней, однако долго им с Андреем было не выстоять — их брали количеством. Когда захватом за шею его удерживал какой-то тип, а другой бил в живот, гудевшие от адреналина уши разорвал громкий свист. В следующую же секунду парень, навешивающий удары Горшеневу в живот, оказался на земле от кулаков Лёши. Не упустив момента, Миша вскинулся, вывернулся из рук захватчика и теперь мутузил его. Шура повалил Илюху на землю и дубасил, оседлав и не позволяя вырваться. Андрей откидывал от себя лысого ушлепка, навешивая ударов правой. У ржевской шайки запал уже сошел на нет, а вот чувства музыкантов были слишком задеты и сбавлять обороты они не собирались. Пацан в черном костюме, который после прилетевшего в грудь кирпича валялся ничком на земле, уже оправился, вскочил, скинул Шуру с Илюхи, дернул к себе лысого, чтоб оставлял уже Андрюху в покое. Втроем они вытащили из захвата других ребят и стали отступать к гаражам, напоследок кроя матом всё, на чем свет стоит. — Пошли нахуй! И чтоб больше такого не было! — проорал вслед им Шура, утирая кровь с разбитой губы. Леша подбежал к Андрею, который оперся двумя руками на стену дома и пытался отдышаться: — Андрюх, ты нормально? Миша в пару шагов оказался рядом с ними. — Конечно, он нормально, видал, как лысого отмутузил, — весело вставил Шура, поднимая с земли свой слетевший с ноги тапочек. Когда он открыл дверь Лёше, который чуть звонок не сломал, о том, чтобы одеваться, и мыслей не было, и Балунов выскочил вместе с младшим Горшеневым, в чём был — домашних штанах, майке и тапках. — Порядок, — протянул Андрей, сплевывая собравшуюся во рту слюну и кровь. Провел языком по зубам — целы. Нога только горела адски — когда Андрей начал сопротивляться, один придурочный схватил валявшийся на земле кирпич и со всей дури вмазал им по левому колену. «Хоть бы не выбил и не сломал, » — мелькнуло в мыслях. Андрей отшатнулся от стены и сделал шаг, но болезненно согнулся. Леша, предвидя это, уже оказался слева от него и поддержал. Андрей благодарно кивнул и посмотрел на Мишу. Тот молчал, только внимательный взгляд изучал Князева с головы до пят. Мышцы на раздраженном лице на секунду дрогнули, но Горшенев взял себя в руки. Подошел к Андрею справа и закинул его руку себе на плечи, чтобы держался. — Оказался между двумя Горшеневыми: могу желание загадывать, — пошутил Андрей. — Тебе бесполезно член подлиннее просить — уже не поможет, — подшутил Шура, и они дружно заржали, один Миша только лишь коротко усмехнулся, погруженный больше в свои мысли, чем в происходящее. Не сговариваясь, все они двинули к дому Горшеневых, и по пути Шура подхватил брошенный на земле магнитофон Князя. Проводив их в квартиру, Балунов оставил «Сонату» и ушел к себе — когда выбегал, не закрыл входную дверь, нельзя оставлять надолго. Андрея усадили на кровать к Мише, Леша принёс из морозилки несколько пакетов с замороженной смородиной с дачи, чтоб приложить к синякам, а сам вернулся на кухню. — Что с коленом? — впервые подал голос Миша. Андрей ухватился за штанину джинсов и закатал почти до самых бедер. Мише казалось, что он слышит, как скрипят от боли зубы Князева. Колено уже успело распухнуть и начало наливаться лиловым. Миша протянул Андрею один из пакетов со смородиной и ткнул на фингал под глазом, а сам опустился перед ним, давая понять, что этой раной займется сам. Он осторожно обхватил колено большим и указательным пальцем, прощупал. Сам обычно раздражаясь от такого предложения, он взглянул на Андрея и спросил: — Слышь, может, в больничку? — Прикалываешься, что ли? Само заживёт, — отмахнулся тот, морщась от того, как из-за холода сводит кожу на скуле. Миша заметил, что ухо с серьгой у Андрея налилось красным. Такое Горшенев обычно в зеркале видел, когда отец тягал его за уши на день рождения — исполнилось тебе 10 лет, должен стойко выдержать 10 вздёргиваний. И неважно, что после уши горят ещё с час. У Андрея одно ухо покраснело, но его день рождения-то был полгода назад. Не давая себе мыслить дальше, Горшенев взял пакет со смородиной и резко приложил к Андрееву колену. Тот дёрнулся, но Миша схватил его за ногу выше раны, прижимая и приговаривая: — Тих-тих-тих. — Дай сам, — пробормотал Князь, ерзая и пытаясь отодвинуться вглубь дивана, подальше от Михи. — У фингала держи, ё-моё, — отрезал Горшенев и, отпустив его бедро, взял ещё один пакет и тоже приложил к колену с другой стороны. — У тебя у самого фонарь, — Андрей, не подумав, протянул руку к его лицу, но не успели пальцы коснуться кожи, чтоб указать на синяк, Миша отклонил голову назад и чуть вбок, и Князев тут же опустил ладонь на диван. — Кулак — не кирпич, блин, — изрёк Миша. Руки болезненно немели от ледяных пакетов, но он продолжал держать их на гематоме. Через полминуты Князев не выдержал и пошутил: — Знаешь, вы в целом могли и не впрягаться, я справлялся с ситуацией. Но Миша не среагировал. Залип взглядом на колене Андрея, а густые черные брови болезненно хмурились, губы сжимались. В голове всё прокручивались картинки: Андрей идёт по улице, а какие-то ублюдки решают тормознуть его за то, что он не с этого района. Кто знает, был бы Андрюха жив, если бы они не вмешались. А всё потому, что эти придурки чувствуют себя безнаказанно, ведь у Илюхи батя в высоких политических кругах вертится. Илюха и его свора законов не знают и знать не хотят — у них вседозволенность. Как обычно отец про всяких гопников говорил: «анархия, мать его». Миша прикусил щеку, пытаясь отвлечься от закипающего внутри чувства. Что им Андрей дался? Да и не только он — они же до всех докапывались. Миша вспомнил, как пару месяцев назад сцепился с ними, когда они у какой-то девушки хотели сумку отнять. И сейчас опять. И вроде и власть была, и законы были, и у него вон вообще отец в КГБ, — а толку от всего этого не было. Уроды как тиранили простых людей, так и тиранят. А он, Гаврила, с этим справиться не может. Миша сжал челюсти и вынырнул из мыслей, как из холодной проруби. Осознал, что взгляд утыкается в покалеченное колено Андрюхи. Захотелось подуть, как обычно мама ему на раны дула, чтоб меньше болело, и, уже сложив губы трубочкой, Миша себя одернул. На нём и так два ледяных пакета, на кой черт ещё дуть? — Да хватит уже, наверно, — подал голос Андрюха. — Ты лучше магнитофон притащи, я там «болванок» новых назаписывал, надо, чтоб ты оценил. Миша, словно только вспомнив, что Андрей тут, вскинул голову и посмотрел на него снизу вверх. — Да, сейчас, — Миха убрал пакеты со смородиной, сжал и разжал онемевшие кулаки, но на мгновение завис. Какое-то непонятное щемящее чувство жалости и любви, обостренное обидой за несправедливость, толкнуло его вперед: он резко наклонился, коснулся губами лилового пятна на холодном колене, отшатнулся. Не смотря на Андрея, пробормотал: — Мне так мама делала, чтоб не болело. — И быстро вышел из комнаты за магнитофоном в коридоре. Князев проводил его ошарашенным взглядом и шумно выдохнул. Благо от мыслей тут же отвлекла боль — он схватился двумя руками за колено, которое по ощущениям просто разрывалось изнутри, треща сухожилиями, и согнулся пополам, унимая подкатывающий слезный ком. Ещё не хватало реветь перед пацанами, как девчонка. Тяжело выдохнув, Андрей побыстрее развернул штанину джинсов обратно, чтобы прикрыть горящую от боли и внезапного Мишиного прикосновения кожу. Положил сверху пакет со смородиной уже через дешевую джинсовую ткань. Провел пятерней по волосам. В памяти вспыхнул тот случай на гулянке, что случился полтора месяца назад. Андрей по шутке поцеловал Мишу в шею («да и не поцелуй это был даже, блин!»), после чего они, не сговариваясь, решили не вспоминать об этом. Через пару дней Андрей пришел на запланированную репетицию группы, и всё прошло гладко. Почти ничто в их действиях не напоминало об этом пьяном недоразумении. Только ещё недели две они оба старались держаться друг от друга на небольшом расстоянии: не садиться рядом, не стоять слишком близко, не касаться. Но позже ситуация совсем подзабылась, и они вновь смеялись вместе, как и раньше. Но нежное, почти материнское касание губ Миши к его коже вновь возбудило эти воспоминания. И ещё эта ладонь — большая, горячая, с длинными пальцами, с царапиной от кирпича и остатками грязи и крови, — на его бедре. Андрей вздрогнул, двинул плечами, сжал изо всех сил ноющее от боли ухо с серьгой, чтоб избавиться от мыслей. «Может, и прав был Илюха, когда дернул со всей дури» — мелькнуло в голове, но Андрей тут же вытеснил эту мысль злостью — в тот момент он вообще подумал, что останется без мочки уха. За это и прописал Илюхе в пятак. Чувствуешь, что драки не избежать — бей первым. Миша вернулся в комнату с магнитофоном в руках. Сразу же водрузил его на кровать между собой и Андрюхой и ткнул на кнопку проигрывателя. Звуки гитары наполнили комнату, и уже вскоре жаркие обсуждения вытеснили недавний инцидент и неловкости. Или отсрочили их. Через час к ним завалились и ребята, чтобы записывать песни: первым пришёл Васька — одноклассник Миши, который сразу, как пару месяцев назад узнал про группу, идеей загорелся и захотел участвовать. Затем и Шура с Поручиком подтянулись. Ещё через час они, наконец, перебесились и были готовы начать. В одиннадцать часов Татьяна Ивановна, мама Горшеневых, вернувшись с работы, разогнала горе-музыкантов по домам. Поручик на выходе из комнаты заметил, как Князь хромает после драки. Сашка, когда они ему про заварушку с ржевскими рассказали, даже обиделся, что его не позвали помочь с этими гадами разобраться, на что получил справедливый ответ — нечего жить через три дома от Михи, бежать ведь долго. — Слышь, Князь, тебе, может, помочь доковылять-то? — спросил Поручик уже на выходе из комнаты, заметив, как тот хромает. — А я зачем оделся, по-твоему, ё-моё? — буркнул Миша, выходя из комнаты в водолазке и рубашке поверх. На правой скуле вовсю алел синяк, о котором он так и не счёл нужным позаботиться. — Я его дотащу. — Ага, чтоб тебя, чужака, в Купчино уже купчинские отметелили. Один-один, так сказать. Сам доберусь, не совсем калека, — Андрей закатил глаза. Горшенев только нарочито громко фыркнул и стал зашнуровывать кроссовки. Маму он уже предупредил, что вернется поздно.***
Этой ночью сон совсем не шёл. Когда уже в кухне зашумел чайник, — мама собиралась на работу, — Миша сел на кровати и с силой надавил на высохшие глаза ладонями. Казалось, из них сейчас посыпется песок. За ночь он урывками поспал от силы часа два. Как же всё раздражало. Бесил Илюха с его бандой. Бесила их безнаказанность. Бесило то, что все закрывают на это глаза. Бесил Андрюха с его тупыми, но почему-то смешными шутками. Бесил он сам себя за то, что зачем-то поцеловал его. В колено, по-дружески, из заботы — но случай всё равно вертелся в голове. И ощущение кожи Андрея выше этого злосчастного колена всё ещё горело на левой ладони. Миша выдохнул, положил руку себе на бедро. Стоило закрыть глаза, как вспоминался Андрюха, а ощущения от прикосновений к собственному телу переносились на Князева. В ушах стоял мираж его тяжелого и горячего дыхания, его тихого шепота «Мишка», а под ладонью бегали мурашки. В тот момент Гаврила был слишком занят его раной и таких мыслей не было, но теперь он представлял, как его рука медленно двигается выше… Миша ударил себя по бедру с таким шлепком, что Лёша на соседней кровати заворочался. — Ты чего? — пробубнил он спросонья, увидев брата в полутьме комнаты. — Ничего. Спи. Горшенев встал, смешливо поцеловал младшего брата в лоб, на что тот сонно заворчал, и начал собираться на улицу. Сегодня находиться в тишине было нельзя — мысли возвращались к Андрею. Кожа на бедре всё ещё болезненно горела от удара, но Мишу это даже успокаивало. Он несколько часов бродил по улицам Ржевского района, варясь в кипятке своих мыслей. Даже ощущая гудение в ногах от усталости, Миша домой возвращаться не хотел. Сегодня-завтра отец с очередной командировки приедет. Да и не только из-за этого. Голову не покидали банда Илюхи, Андрей и грязь собственных мыслей. Миша зашел домой лишь на пять минут, чтобы позвонить Князевым и узнать, не пришлось ли везти Андрея в больничку. Если вчера до метро на Ржевской они дошли нормально, то по выходу на Купчино колено совсем разболелось, и Князь хромал куда сильней, пришлось опираться на Горшенева. Да ещё и ночью по возвращению домой мама сказала, что Мише Вера звонила, но он не нашёл в себе силы ей перезванивать. Ответив на звонок, Князев отшутился, что нога у него в полном порядке, а сегодняшнюю репетицию он пропустит из-за свиданки с девчонкой на другом конце Питера. — Ну-ну. Бывай, пиздабол, — с усмешкой попрощался Миша и повесил трубку, не дослушав Андреево «от такого же и слышу». Горшенев стоял в коридоре у домашнего телефона, что висел сбоку на прихожей, и накручивал телефонный провод на палец. Из комнаты слышались бухающие звуки — Лёша отстукивал ритмы на перевёрнутых кастрюлях. Рассредоточенный взгляд Миши скользнул по бумажкам с именами, номерами, датами и всякими заметками, которые были натолканы в щель между корпусом телефона и стеной: «Юра вернется на 3 неделе июля», «купить огородный календарь», «похороны, 19 июля, дядя Миша», «костюм на выпускной Лёше» и прочие. Пока разговариваешь по телефону — столько раз пробегаешь глазами по этим буквам, что они превращаются в нечитаемые узоры и часть интерьера. Улыбка после разговора с Андрюхой сошла на нет, когда Миша заметил в зеркале на шкафу прихожей своё отражение. Мысли возвращались. Князев, поцелуй, бедро, дыхание, сны, песни. Снова и снова. Блуждающий взгляд остановился на синяке на скуле. Илюха, драки, несправедливость, боль. Уже лучше. Миша прикусил разбитую вчера губу, пытаясь уловить появившуюся мысль. Во рту появился привкус крови — горячий соленый свинец. — Мих, ты что, заболел? — Лёшка вывернул из комнаты в прихожую и скрестил руки на груди. — А? — старший брат посмотрел на него отстранённо, выдернутый из мыслей. — Репетицию пропустил. Саши приходили, хотели репать, а тебя нет. Ты заболел, не иначе. Или вчера сильно крепко досталось? — Лёшка усмехнулся. Миха хотел влепить себе хорошую затрещину — с этим Андрюхой и собственными мыслями совсем из башки вылетело, что они сегодня должны были встретиться днём, а не вечером. Да и отсутствие сна давало о себе знать. И Андрюха, судя по всему, тоже забыл, раз сейчас по телефону от вечерней репетиции откашивал. — Да так, ё-моё, — непонятно на что отмахнулся Миша. К чёрту. Решение было принято. Он быстро вытряхнул из кармана джинсов ключи от дома и бросил их на прихожую. — Дверь закроешь? — Ты куда? — Лёшка тут же от двери отлип, напряженно приосанился. — Скоро вернусь, не боись, — Миша напоследок улыбнулся, потрепал Лёшку по его дурной башке, на что получил удар в бок — младший не любил, когда ему так делают, что, конечно же, только раззадоривало. Миша вышёл из дома с чистой совестью, легкой злостью и каким-то успокоением. Он со всем разберётся. С собой разберётся.***
Андрей сидел над текстом новой песни, когда его позвала мама к телефону со словами: «тут тебе Лёша Горшенев звонит». — Хозяин слушает, — Князев прижал большую трубку ухом к плечу, продолжая на ходу вчитываться в строки в тетради. — Миха в больнице. Он с теми пацанами ржевскими подрался. Вчера еле живого увезли. — Чего? — парень перехватил трубку рукой, выронив карандаш. — Да того, — со злостью процедил Лёша, — Миха даже не сказал, что собирается им навалять. Если так хотелось — мы бы парнями собрались и с лёгкостью их уделали, так нет же — этот хер один попёрся на кой-то черт. — Его в ту же, куда обычно, положили? — быстро спросил Андрей. — Да, куда ж ещё. Мы с парнями завтра к нему собираемся к четырем часам. Подтянешься? — Завтра в четыре? А сегодня что? — Да ну… — Лёша помедлил, но произнёс: — Папа сегодня с командировки вернулся. Они с мамой к Мише поехали, даже меня не взяли. — Ясно, — Андрей быстро взглянул на часы. До больнички ему ехать около часу. — Завтра я с вами. Ладно, бывай, — он кинул трубку на телефон и быстро оделся. В конце концов, это он стал причиной драки и нынешнего состояния Миши, так что на нём и ответственность. Надо хоть как-то загладить. Палата Горшенева отыскалась быстро — милая молодая медсестра услужливо проводила Князева и напоследок предложила заглянуть к ней в сестринскую на обратном пути, правда, Андрей не запомнил, где это — как-то не до того было. Он уже собирался зайти в палату, как до слуха донеслись крики: — У тебя голова на плечах есть?! Или отбили все мозги уже? Голос Юрия Михайловича Андрей мог узнать легко — характерная всем представителям правоохранительных структур жесткость, но при этом какая-то присущая только ему сила характера, которая заставляет прислушиваться. — Когда беспредел творится — в милицию надо идти, а не самосуд устраивать, ясно тебе? Ясно, спрашиваю? — ответа Миши на эти слова отца Андрей не услышал, только через пару секунд новый приказ и какой-то шелест: — На меня смотри! Князев остановился у двери, не решаясь войти — он не особо придавал этому значения, но всегда чувствовал, что Юрь Михалыч его недолюбливает, хоть и не показывает этого при нём. Андрея выставят сразу же, да ещё и Мише неудобно будет: позорно для пацана, когда другие видят, как тебя родители на место ставят. А Юрий Михайлович, судя по всему, ответил на тихое возражение Миши: — Позубаться мне ещё тут! Нам сейчас бы бабушкам на даче помогать, так нет же — теперь придётся с тобой штаны в городе просиживать. Наказать бы тебя, безголового, да ты уже сам себя наказал! Тот факт, что распалённого Мишиного крика в ответ отцу Андрей не слышал, говорил только о худшем: либо парень был настолько плох, что даже возражать не мог, либо соглашался со словами отца. Последнее, конечно, ерунда — такого никогда не бывало. По тяжелым шагам и щебечущему голосу Татьяны Ивановны: «ну Юр, ему и так досталось, зачем ты так!» — Андрей понял, что они идут к выходу. Князев быстро отпрыгнул и укрылся за соседним поворотом. Громоздкая фигура отца появилась в коридоре первой. — Не сын — а одна сплошная проблема, — сетовал он. Рядом шла Горшенева, придерживая Юрия Михайловича под локоть, что-то приговаривая и поглаживая по плечу в попытках утихомирить, словно разбушевавшегося медведя, которого зимой выдернули из спячки. «Лучше б Мишу успокоила» — подумал Андрей, зная, что Мишка на дух не переносил эти семейные стычки — каждый раз ходил смурной после них, хоть и пытался хорохориться. Он хотел подождать ещё немного, чтобы Горшенев точно ничего не заподозрил, но через минуты три не выдержал и зашел в палату. Он ощутил, как собственное тело заболело от одного только взгляда на Мишу. Даже лиловый цвет его колена мерк по сравнению с палитрой на лице Горшенева. Он сидел на кровати у окна, оперевшись спиной на худую подушку, нахмуренный взгляд сверлил безвольно лежащие руки, а губы что-то беззвучно нашептывали себе под нос. До груди тело скрывала белая тонкая простынь, но даже на острых голых плечах виднелись несколько гематом. — Миш, здорова. Парень поднял голову, уставший взгляд натолкнулся на Андрея с удивлением, и Миша тут же попытался улыбнуться. Швы на рассеченной правой брови натянулись. — О, Андрюх, ты как здесь? — У тебя хотел спросить то же самое, — Князев сел на соседнюю с Мишиной кровать, и оглядел его пристально. — Гаврил, ну ты нахрена на ржевских один поперся и никому не сказал? — Да просто, — Горшенев пожал плечами. Хотелось влепить ему приличную затрещину, да жалко было — и без того, как побитый пёс. Только сейчас Андрей заметил, что в противоположном углу, у выхода, лежал ещё один пациент — парень лет двадцати пяти. Он уткнулся в книгу и усиленно игнорировал происходящее. От осознания, что отчитывание Миши отцом проходило ещё и прилюдно, стало паршиво. Решив, что Горшенев и без него устал от нотаций, Князев тяжело вздохнул. Устроив локти на коленях, сцепил пальцы в замок и посмотрел на Гаврилу: — Хоть ещё зубов не выбили? — Не, остатки на месте, — губы вытянулись в улыбке, обнажая привычную пустоту с маленькими обломками передних зубов. — Это хорошо. Многим навалял? — Ну, все они точно целыми домой не вернулись, — улыбка Миши стала победоносной. — Слышь, помнишь того, который тебе кирпичом треснул? У него ещё пару недель точно рёбра срастаться будут. — Да ладно, уделал его таки? — А предкам Илюхи придётся раскошелиться ему на новый золотой зуб. Они рассмеялись. Андрей вспомнил, что всегда отвлекало Мишу от тупых мыслей, и вытянул из внутреннего кармана джинсовки скрученную в трубу тетрадку, которую каким-то чудом умудрился не забыть в спешке. — А я тебе новую песню принёс. — Гонишь? Когда успел? — Горшенев тут же оживился. Андрей заговорщицки улыбнулся, открыл тетрадь на новой странице и протянул Мишке. Тот взял её правой рукой со сбитыми костяшками — левая была забинтована от локтя до ладони, и только пальцы торчали. — Ты мою мелодию недавно подстругал и переделал, помнишь? Вот я и вдохновился твоей версией, — Андрей пристально смотрел за тем, как глаза Миши бегают по строкам, а губы тут же пытаются облечь простые слова в тихое пение: — Замученный дорогой, я выбился из сил… Пальцы на покалеченной руке стали отбивать ритм. Андрей услышал, как сзади скрипнули пружины железной кровати, оглянулся на секунду — второй пациент устало поднялся и вышел из палаты, прихватив с собой книгу. — Ну? — спросил Андрей в нетерпении, когда увидел по движению зрачков Горшенева, что они достигли последней написанной строчки. — Андрюх, это крутяк! Ты чертов гений, понимаешь, да? Только дописать бы ещё куплетик. Ты чего не дописал? — К тебе сюда поехал. — Дурик, ради этого такой текст бросил, — покачал головой Миша, — ручка есть? Дописать надо, Андрюх. — Так вместе и допишем, — Князев похлопал себя по карманам — ручки не было. Он сделал призывающий к терпению жест рукой, встал и свистнул лежащий на тумбочке второго пациента карандаш. Андрей подсел на кровать к Мише, устроившись на краю жесткого матраса. — И это, куплет я бы увеличил — трижды покруче будет, — уже хозяйничал Горшенев. — Валяй. Миша выхватил у него из рук карандаш, положил тетрадь на одеяло и с трудом подписал «х3» возле строк «я ни в чем не откажу» и «коль желаешь, расскажу!». Взгляд Андрея на несколько секунд упал на левую перебинтованную руку Миши, которая лежала рядом с ним. Появилась дурацкая, глупая мысль. Коснуться бы, подержать и поддержать, чтобы не только на уровне вдохновения вместе быть, но и физически друг друга ощущать. — Он его скормить животине хочет, да? — Как догадался? — Андрей не переставал улыбаться — ему до чертиков нравилось, когда они славливались и продолжали мысли друг друга. Взгляд зачем-то всё натыкался на бледные пальцы, торчащие из-под тугого бинта. Под двумя ногтями ещё оставалась грязь и засохшая кровь. — А нахрена ещё он про волков говорит, ё-моё. Ты ж не просто так это написал! — А то. Он выведет его к волкам, чтоб их накормить. Так, знаешь: «Друзья хотят покушать, пойдём, приятель, в лес!». — А перед этим жути нагнать — что вот они уже в лесу воют, ждут себе ужин, блин. Потому что он постоянно им какую-нибудь человечинку скармливает. — Именно. И про это потом своим новым гостям истории рассказывает, но так эдак — метафорически, образно! — Они даже сразу не понимают, о чём это, и что сами скоро в истории превратятся! Вот если бы Андрей не задумывался об этих прикосновениях, не фильтровал сейчас каждое своё движение, то уже давно бы и за руку взял, и, может, даже обнял — просто импульсивно, без задней мысли, и Миша бы так же это воспринял, потому что всё по дружбе и без всяких мерзких намёков. Но теперь ненужные коннотации появлялись в голове, и действовать просто, как друзья, не получалось. Почти что. У них всё ещё были песни, где они чувствовали себя свободно и хорошо вместе. — Как бы это в стихи, чтобы… — Миша подергивал кончиком карандаша, но Андрей уже выхватил деревяшку у него из рук: — Дай сюда. Князев положил тетрадь на прикроватную тумбу, где стояла кружка с водой и лежали привезенные родителями пакетики с мандаринами и конфетами. Он сгорбился над листком, придерживая ладонью тетрадь, стал выписывать печатными буквами новые строки. Миша весь извернулся, сдержав стон боли, обострившейся из-за движения — уж не терпелось увидеть, как Андрюха с его поэтическим даром оформит их идеи и нескладные слова в мелодичные строки. Миша уткнулся виском в левое плечо Андрюхи, следя за тем, как тот выводит:«И волки среди ночи
Завыли под окном,
Старик заулыбался
И вдруг покинул дом.»
— И с ружьём пусть вернется, а то этот путник совсем лохом будет, если лесника без угрозы слушаться станет, — вставил Миша, на что получил одобрительный взгляд Андрея. Он дописал строку куплета, на следующей отметил [припев]. — И в конце его волки сожрут, — удовлетворенно кивнул Миша, но Андрей ощутил это движение так, словно он боднул его головой в плечо, потёрся, как игривый преданный пёс. — А может, он сбежит? Нужен ещё куплет. — Хочешь выжить — не надо слушать, какую лесник тебе лапшу на уши отвешивает, башкой думать надо. И если куплет — то про то, как волки растаскивают его косточки по лесу, — Миша лег обратно на подушки, отстранившись от Князева. — Ну так он в итоге-то понял, что замышляется, и успел сбежать. — Да как тут сбежишь в одиночку из-под прицела дробовика и от волков, ну ты думай, Андрюх! — Не, мне путник нравится. Он, может, и дурак, но смерти не заслужил. — Да ё-моё, — Миша вскинул перебинтованную руку в возмущении, — ну ты мне скажи, как он от волков убежит в лесу-то? — А ему помогут, — уперся в своё Андрюха: — у него друг есть, он его спасёт. — Ммм, — Миха на секунду задумался. Затем, уже сомневаясь в своём исходе событий, спросил: — И как? — Хитростью. Старик же его привяжет, чтоб никуда не делся, не сбежал, да. Чтоб волкам не гнаться за ним. — Во волки ленивые стали, — усмехнулся Миха. — А друг, когда лесник уйдет за ещё одной веревкой, путника-то тихонько и освободит. — Но лесник его запалит, пока тот это всё дело развязывает, — подхватил Горшенев, — и им придётся драться. — Ага. Только как ты с мечом против дробовика? — уже мысленно дорисовывал Андрей. — А у них козырь какой-нить будет, — Миша легко принял тот факт, что у парней только рыцарские мечи есть против дробовика — не вписывалось более серьезное оружие в их мир. Андрей в мыслях сказал себе отчаянно: «Да плевать. Сейчас.» — Да-да, погодь, слышь! — Андрей, будто в азарте, положил свою ладонь на предплечье друга, на бинт, словно так и надо. Миша же так внимательно смотрел куда-то в пространство и следил за историей, что не придал этому значения. — Вот в сказках у героев часто какой-нибудь помощник есть. Так у одного из них какой-нибудь зверь ручной будет. Он его на лесника спустит. — Зверь-зверь… Собака? — Да хоть собака, хоть колобок. Он превращаться будет во что захочешь. Ну или додумаем. — Короче, они побеждают и дают дёру! А после идут в трактир пиво пить и песни петь! — с усмешкой заключил Миша. И от этой широкой улыбки он на мгновенье поморщился — синяки и швы не давали так просто забыть о них. Почему-то в голове Андрея всплыли слова Юрь Михалыча про Мишку: «ты сам себя уже наказал!». И тот факт, что с Князем Миша радостно говорил, означает, что и своему отцу он мог бы ответить, но молчал — слушал, позволяя себя ругать. И слова Лёшки вспомнились, что Миша на кой-то черт в одиночку на пацанов полез. Явно не чтобы их отделать — ради этого слишком очевидно нужно было собирать своих парней. Ему нужен был бой, в котором он проиграет. И осознание это Андрею не понравилось. Вспомнив всё, что между ними происходило, и не до конца разобравшись в причине следующих слов, он выпалил: — Получается, путника, как принцессу, спасли. Тут можно и поцелуй спасителю. — Э-э-э, ты чего? — А что? Вот когда из башни принцессу от дракона спасают — принцу поцелуй полагается, а может и ещё чего, о чём обычно детям не рассказывают. — Они ж мужики, — произнес Миша и уточнил на всякий случай: — Мужики же? — Мужики — не мужики. Какая разница, мы ж в сказке, — Андрей уже сказал слово и возвращать его не собирался. Стоять — так до конца. — Слышь, Андрюх, ты это, завязывай с такой херней, — неодобрительно покачал головой Горшенев. — Миш, да у нас и похлеще сюжетные повороты бывали. Или ты что, услышав такую песню, с пацаном сосаться пойдешь? — вызывающе спросил Князев. — Ты, блять, думай, что говоришь. Тут вопросы по поводу пидорства к тому, кто такое придумал. — Ну я придумал, и что? Вмажешь мне? — Андрей указал себе на лицо: как раз туда, где ещё красовался фингал от Илюхи. — Вот что ты всякую фигню-то несёшь, — Миша опустил глаза. — То, что я написал песню про гонщика, который на мотоцикле человека сбил, ещё не значит, что я сам это делал. Да и в конце концов, ты ж понимаешь, что пидорасы — они есть, и что с того. Миха ещё раз прокрутил в голове тот факт, что герои их крутой песни — парни, и что они вдруг могут целоваться друг с другом. В конце концов, если это происходит не в жизни, а в воображаемом мире… Он с недоверием посмотрел на Андрюху: — Ладно. Пусть занимаются там своей содомией. Только в песню вписывать это не будем. Я такое не одобряю, понимаешь, да? — Да не будем-не будем, я ж просто фантазирую. Миша хотел было ляпнуть «и о чем же ещё таком ты там фантазируешь», но вовремя прикусил язык. Добавил вместо этого сурово, чтобы самому не начать ничего воображать: — Ну не знаю, а по-моему, путника бы сожрать надо. Не заслужил спасения. — А я тебе говорю, что жизнь все заслужили, а вот смерть — нет. Поэтому они сбегут вперёд к новым приключениям, как и положено друзьям. — Друзьям, ага, — пробормотал Горшенев. — Им в трактире после рассказа о случившемся бесплатно кружку пива нальют. — После такого — целых две. — Да хоть целую бочку! — Не, жирно им. Но хозяин их потом вообще может нанять, чтоб они эту байку гостям затирали и всех смешили, — Миша после болезненной темы вновь оживился. — Хах! А кто не поверит, тому… В дверь палаты раздался стук, и они одновременно обернулись. — Извините? Миша? Мишенька! — в проёме показалась миловидная девушка с пакетом в руках. — Вера, — Горшенев озадаченно и удивленно уставился на неё.***
Вера Мише сразу понравилась. Веселая и слегка смущенная, она подошла к ним на улице, пока они топтались во дворе и ждали Поручика. Познакомиться хотела, но по взгляду виноватому видно, что подружка на спор заставила. Именно эта затейница-то и хихикала на скамейке в противоположном углу двора. Шура не растерялся и пошел «ловить вторую рыбку на крючок» — к подруге этой сразу побежал, словно бешеный, что та испугалась и зарядила ему сумочкой по голове. Миша с Андреем с этого пустились в ржач, а девушка рядом стояла и не знала, куда себя деть от неловкости. Это произошло через неделю после их шуточного недопоцелуя в шею на гулянке, как раз в те дни, когда у Миши возникло и до критической точки обострилось желание найти себе девушку. — Как звать-то, ещё раз? — спросил Андрей, улыбаясь. — Вера. Очень приятно, — и протянула руку Горшеневу. Гаврила в легкой потерянности коротко глянул на Андрюху — мол, где это видано, чтобы девки руки пацанам протягивали, они ж неженки, только целуют друг друга в щеки и обнимаются, — и ответил на рукопожатие. Изучил взглядом: каштановые волосы, голубые глаза, тонкая фигура и средних размеров грудь. Хорошенькая. — А мы видели вас в клубе, в «Петроградце». Я вас с того момента помню. Нам очень понравилось, — она кивнула на подругу, которая уже болтала с Шурой. — Да что ты на «вы»-то, ё-моё. Не старики ж, блин. Я Миша, это Андрюха, — убирая руку в карман после рукопожатия, Горшенев наклонил голову вбок: — Понравилось, говоришь? — Да, очень. А у вас своих записей нет? Очень уж хотелось бы послушать. — А зачем тебе записи, когда мы лично для тебя сыграть можем? — Андрей уже вклинился в разговор, и опять со своим подмигиванием. Вера явно подрастерялась, и Миха раздосадованно бросил: — Вот чё ты, Княже, девушку смущаешь. Ну, кассета у нас всего одна, и то там пока не альбом, а сборник разного. Просто так не раздаём, но послушать можно. А ты хочешь? — Я бы с радостью! А как это можно? Миша на секунду задумался, но взгляд наткнулся на Андрея, и Горшенев уверенно предложил: — Пойдём тогда, послушаешь. Нормально тебе? — когда девушка кивнула, он бросил Князю: — Слышь, Андрюх, вы без меня сегодня тогда, лады? Андрей поднял бровь. Миха кидал их ради девушки? Миха кидал его ради девушки? Тогда только и произнес «лады». Горшенев всегда помнил музыку, что они играли, но из следующего дня в память впечатались только голубые глаза. Когда они встретились для репетиции и Поручик со смехом спросил, перепало ли Михе что-нибудь вчера вечером, Горшенев только бросил «да пошёл ты, озабоченный» и на Князя взглянул. Не хотел, просто почему-то так вышло. Андрей глаза сразу отвел, но Миша успел ухватить то, как он смотрел. Прямо, нахмурившись, с какой-то злобой и досадой. Так, что почему-то стыдно становилось. Миха списал на то, что Андрей сам хотел с Верой замутить.***
— Боже мой! Как же тебя угораздило? — Вера впорхнула в палату и оказалась рядом с Мишей. Андрей встал и качнул головой в знак приветствия, на что получил ответный кивок и мимолетный взмах девичьей руки. Вера тут же заняла место Князева, схватила правую руку парня и прижалась губами к тыльной стороне ладони — той самой, которой Андрей минут пять не мог решиться даже просто коснуться. — Да нормально всё, ну что ты, — Миша неуютно заёрзал и бросил взгляд на друга. Взял лицо Веры в свои ладони, заглянул в глаза, проговорил терпеливо: — Ну жив я, жив. Успокойся. У Веры уже были готовы навернуться слёзы: — Ты же знаешь, как сильно я тебя люблю, мне же без тебя не жить, Мишенька, ну почему ты себя не бережешь, — она коротко чмокнула его в губы, отчего и без того разукрашенные щеки Миши залились краской. — Если с тобой что-то случиться, я же не переживу. — Вер, ну правда, не надо этого. Горшенев уже в который раз отмечал за ней подобные фразы, и это досаждало. Такое бывает, когда кто-то сильно любит и всего себя в отношениях отдаёт, а второй хоть и хочет, но просто не чувствует того же, не может ответить с той же любовью и энтузиазмом. И по отношению к себе Мишу какое-то мерзкое отвращение разъедало: Вера его, судя по всему, до беспамятства любит, а у него к ней что-то сумбурное, ветренное, хоть и нежное. А угрозы про смерть его раздражали сами по себе, даже исключив факт того, что их привязанность друг к другу была разных весовых категорий. Андрей уже опустился на соседнюю кровать и весело сказал: — Да что ему будет, он же рыцарь в доспехах. Он этих хулиганов, как кегли, раскидал, — для подтверждения своих слов Князев даже изобразил пантомиму: правда, почему-то, не бросание шара для боулинга, а удар битой. — Во, Андрюха истину глаголит. Ты не переживай, ё-моё, — Миша убрал навязчивые руки со своего лица и украдкой глянул на Князева. Тот улыбался, но тетрадку свою уже положил обратно в карман куртки. Они просидели, болтая о том и сём, ещё с час, пока медсестра не выгнала их из палаты, потому что приёмные часы кончились. Андрей, правда, через двадцать минут вернулся, и на вопрос «как» пояснил, что спрятался в туалете переждать, а на обратном пути перед медсестрами притворился больным, который в палату идёт. — Меня ещё одна спрашивает: «Палата? Фамилия?», — на этих вопросах Князев нарочно изобразил тоненький и стервозный женский голосок с ноткой напускной строгости. — Так я ей уверенно: «Михаил Горшенёв, 13 палата», — на последней реплике он нарочно сгримасничал и зашепелявил, будто у него зубов недоставало, и глаз жмурил, словно из-за фингала. Миша расхохотался так, что синяки на рёбрах разболелись. Андрей был доволен этим заливисым гоготанием. Они проболтали ещё с полтора часа. Парень с соседней койки был, конечно, не в восторге, но и выдавать их не собирался — Горшенев уже успел угостить его мандаринами и поделиться одной из книг, которую ему родители привезли. Обсудить всё, конечно, не успели — никогда не успевали, — однако тему «Лесника» больше не затрагивали: при посторонних ушах даже Андрей не решился бы её поднять. Князев ушёл уже к вечеру через окно — второй этаж и не такое позволял. Миша даже к подоконнику подошёл, чтоб удостовериться, что этот прыгун себе ничего не сломает. Андрей после приземления и кувырка вскочил, Мише показал сначала большой палец, мол, всё супер, а потом и средний. Горшенев ему ответил с ухмылкой тем же жестом. Закрыл окно и со сдерживаемым шипением доковылял до кровати. Ложился он медленнее, чем вставал при Князеве, — всё тело ныло после огромного количества тумаков от шестерых парней. По правде, он был удивлен тому, что жив. Но сейчас мысли улетели далеко от этого мира — всё крутилась в голове Андрюшина песня. И то, что было после событий в ней. Миша взял тетрадь, что Князев оставил ему до завтра, открыл страницу с «Лесником». Хотелось петь, да чтобы сразу во всё горло, чтобы каждое слово чувствовать, чтобы тело, мысли, голос — всё там. Миша вновь и вновь вчитывался в слова, беззвучно вторя им губами. Придумывал десятки вариантов переделки аранжировки, обдумывая, как лучше сыграть, чтобы всё-всё передать, что они в этот рассказ вкладывали. Пусть Андрея и вдохновила уже докрученная Мишкой мелодия, хотелось её ещё доработать, чтоб текст и музыка дополняли друг друга и лучше гармонировали. Спустя время он положил тетрадь на грудь и прикрыл глаза. Звучащая в голове мелодия вдруг смягчилась — друг спас путника из плена лесника. После бурной погони они остановились, смеясь и пытаясь отдышаться. Один положил руку другому на плечо, улыбаясь. И глазами голубыми посмотрел, в душу заглядывая. Барабаны затихли, звучит только акустика. Можно добавить немного высоких нот электрогитары, и подчеркнуть глубину редким басом на одной-двух струнах… Миша задержал дыхание. Раньше он не мог допустить в себе мысли о чувствах между парнями. А теперь? Их выдуманный мир предоставлял ему не вполне законную лазейку фантазировать о таком. Миша, конечно, не собирался. Если только немного. Один раз. Просто подумать, как это выглядит, как чувствуется и сильно ли отличается от девушек. И желательно представлять не каких-то случайных путников, а… Нет, пожалуй, пока только случайных путников.Август ‘90
— Мишка, обедать! — позвала мама с кухни. — Сейчас! — раздраженно крикнул в ответ парень, не отрываясь от книги. — Знаем мы твоё «сейчас — через час». Иди уже! — донеслось от отца. Миша закатил глаза. Назло стал дочитывать абзац, но больше великолепный язык Гоголя не производил на него должного одурманивающего эффекта: призыв отца тяжелой тучей нависал над головой, кандалами сковывал фантазию, злил. Бросив с раздражением книгу, Горшенев прошёл на кухню с мыслью: «А Лёхе повезло — у друзей сегодня тусуется». Миша и сам бы у друзей с удовольствием тусовался, но он не так давно из больницы вышел после трёх недель там, и мать со слезами просила его отлежаться дома. На входе в кухню Миша застал приглушенный рассказ отца с работы: — Вчера дело об этих… извращенцах попалось. Поймали двух придурков. Насмотрятся на этих америкосов и думают, что могут против природы переть на кой-то чёрт. Представляешь, прямо в парке двое щеголеватых… — Юр, ну не при детях же, — мать поставила перед севшими за стол сыном тарелку борща. — Мам, ну мне что, три года? Знаю я, — раздраженно буркнул Миша, в связи с последними мыслями чувствующий какую-то необходимость вставить пусть бесполезное, но слово по этой теме. Словно хотелось почву предварительно прощупать, пускай даже и зная, что она твёрже и безжизненнее бетона. — Что ты там знаешь? Рот закрыл и ешь. И чтоб больше я от тебя о таком не слышал, понял меня? Небось, в эти ваши клубы и не такие отбросы стекаются, — отец уже обращался даже не к Мише лично, а к обществу в целом, и тем своим тоном, каким он любил всех нравоучать: — закрыть бы их все, к чертовой бабушке. Ещё не хватало, чтоб наш сын с такими знакомство имел. — Ну правда, Миш, ты думай, что говоришь, — с затаенным в голосе страхом прокудахтала мама. Среди родителей никто и помыслить не мог, что их ребенок мог оказаться из «этих». С «этими» можно было только водиться, общаться, знаться. «Эти» — всегда чужие, незнакомые, они где-то там. А Миша сидел здесь и молча ел борщ.