***
Плитка в ванной холодит спину. Вилланель смотрит на потолок, на источник света. Эффект головокружительный, ощущение, будто гравитация в любой момент ослабит свою хватку, и она поплывет вверх, вверх, вверх. Ева сидит на коленях между ее ногами, удерживая ее на месте. Она скользит пальцами по ее животу, привлекая к себе внимание. Вилланель прерывает свое состязание в гляделки со светом и смотрит на Еву, которая, признав, что складной нож был использован в основном для драматического эффекта, вытащила гораздо более практичный инструмент, похожий на скальпель, вместе с иглой и ниткой для зашивания раны, а также марлевыми прокладками и бутылкой чего-то темного для стерилизации. — Вау, — комментирует Вилланель, чувствуя, как мышцы сокращаются под кончиками пальцев Евы. — Я и не знала, что мы уже на той стадии отношений, когда мы выполняем мелкие медицинские операции друг на друге. — О да, — нежно говорит Ева. — Четыре месяца — антисептическая годовщина. Ты не знала? Вилланель обнаруживает, что ее пальцы переплетаются с пальцами Евы, а в следующее мгновение ее поднимают в сидячее положение. Мир вращается перед глазами, пока она не находит равновесие в легком прикосновении губ Евы. — Почему ты мне не рассказала? — спрашивает Ева, ища, тыча и нажимая глазами на те места Вилланель, до которых не могут дотянуться ее пальцы. — Потому что это унизительно, — говорит Вилланель, высвобождая свои пальцы из чужих, чтобы провести рукой по своему лицу. — Быть помеченной, как животное. Быть собственностью. Им принадлежит все — твой дом, твоя жизнь, даже твое тело принадлежит им. Мое тело принадлежит им. Что-то пробегает по лицу Евы. Вилланель ожидает от нее чего-то похожего на жалость, широко раскрытых мокрых глаз и дрожащих губ, но вспышка этого чувства настолько яркая и горячая, что Вилланель представляет, как она зажигает комнату. Едва сдерживаемая ярость. Уверенное давление на грудь побуждает ее опуститься обратно на спину и прижаться к полу, уложив голову на свернутое полотенце. Она закрывает глаза, но свет прожигает ее веки; сердитая красная звезда набухает и поглощает темноту. Ева елозит между ее ног, открывая и передвигая вещи. Вилланель ощущает холодное, влажное жжение марли, пропитанной антисептиком, на левой стороне своего живота, чуть ниже последнего ребра, а затем... ничего. — Э-э, Ева? — спрашивает она со все еще закрытыми глазами. — Ты еще здесь? — Мы не обязаны этого делать, — быстро говорит Ева. Вилланель резко распахивает глаза и приподнимается на локтях. Ева держит скальпель как динамитную шашку, готовую взорваться от малейшего прикосновения. — Что? — Мы не... если ты не хочешь, — пытается Ева, но путается в словах. Это было бы мило, если бы она не собиралась провести мелкую медицинскую операцию на Вилланель. Явно недовольная собой, Ева делает глубокий, успокаивающий вдох. — Мы не обязаны этого делать, — продолжает она. — Я знаю, что устроила большое шоу в гостиной, но по большей части я просто упаивалась властью. Это... это твое тело. Если ты откажешься, то мы остановимся, встанем и пойдем в кровать. — А потом что? — Мы что-нибудь придумаем, — говорит Ева. — Мы всегда находим выход. Вилланель издает смешок, потому что... «что-нибудь придумаем»? Придумаем, как сбежать, когда преследующий знает, где вы находитесь? Это не бегство. Это ожидание смерти. Ева была права, все это время. Они проиграют. Потому что им должно везти каждый раз, а «Двенадцати» должно повезти всего раз. Они бы прожили несколько моментов в стиле Бонни и Клайда, но Вилланель кажется, что Ева запланировала для них что-то еще. Что-то большее. Потянувшись, Вилланель хватает за запястье руку Евы, в которой та держит скальпель, и подносит его к себе, вновь опускаясь на пол. — Сделай это, — говорит она, снова закрывая глаза. — Пожалуйста. Она чувствует прохладное прикосновение лезвия к своему животу, чувствует, как Ева натягивает ей кожу, и рефлекторно напрягается. Инстинкт предупреждает ее, напоминает ей о том, что происходит, когда она подпускает кого-то так близко. Все воспоминания вспыхивают в голове, как громоподобное эхо; фантомные боли из прошлой жизни, глубоко похороненные, но все еще живые. — Я никогда не делала ничего подобного, — говорит Ева. Она хотела сказать это шепотом, но плитка и мрамор ванной комнаты отражают звуки, усиливая их, как в оперном театре. — Это именно то, что я хочу сейчас услышать, — говорит Вилланель, поднимая руку, чтобы прикрыть глаза. — Знаешь, бояться — это нормально. — Я не боюсь, — фыркает Вилланель. — Да ну? Тогда почему постоянно вздрагиваешь? С закрытыми глазами Вилланель чувствует, как голос Евы проникает прямо в ее сердце, подобно скальпелю. — Я боюсь щекотки, — отвечает Вилланель, ломая буквы своим акцентом. — Ты меня щекочешь. — Не боишься ты щекотки, — смеется себе под нос Ева. — Ты... слишком хорошо контролируешь себя, чтобы бояться щекотки. Большую часть времени. — Большую? — спрашивает Вилланель. Лезвие прижимается к ней, на этот раз сильнее, и она вдыхает. Оно острое, так что первый надрез не будет слишком болезненным. Но вот потом... — Когда это я не контролирую себя? — Думаю, со мной. Ева сильно концентрируется, Вилланель слышит это по ее голосу. Она представляет, как та зажимает язык между зубами, как это бывает, когда она наиболее сосредоточена, а ее мозг работает наиболее громко. — Когда ты со мной, ты отпускаешь часть контроля. Не полностью. Но отпускаешь. Лезвие вжимается ей в живот, прижимая к полу. Она борется с электрическим током, пробегающим по нервам, побуждающим ее выгнуть бедра, повалить на пол и задушить Еву. Пальцы подергиваются, как лапы кошки, мечтающей наброситься на мышь. — Скажи мне. Каково это? Вилланель не уверена, спрашивает ли она о жгучей боли, исходящей из ее живота, или об апатичной пустоте, в которую она погружается, чтобы не чувствовать этой боли. Чтобы не чувствовать гложущей дыры, неумолимого отсутствия чего-то, что ей причитается, чего-то, о чем ей нашептывали во снах — коллективное воспоминание, от которого она была отделена, отрезана. Она видит это. Это дикое, обширное и бесконечное место, созданное для нее, но оно за забором, а она заперта в клетке, предназначенной для того, чтобы только казаться клеткой. Поэтому она ходит по краю и видит сны, ходит и видит, пока не выматывается настолько, что сны перестают приходить. Пока ее глаза не закрываются, и она слышит только шепчущие отголоски того, что находится за сомкнутыми веками. Но с Евой? С Евой кажется, будто ее глаза снова открыты. Как будто она снова видит его, обещание этого места. Как будто она прижимается лицом к забору с такой силой, что колючая проволока впивается ей в кожу; еще не совсем там, но уже ближе, чем она когда-либо была. Так близко, что она почти чувствует его вкус. Когда она снова открывает глаза, она уже прижимается к груди Евы, обдавая ее кожу горячим дыханием. У нее мокрые и липкие щеки — она что, плакала? Как ребенок? Ева прислоняется к твердой стенке ванны в явно неудобной позе, но не жалуется, а только нежно вытирает горячие струйки слез с ее щек и что-то бормочет ей в волосы, пока ее дыхание не приходит в норму.Глава 2: У кого-то есть секрет
1 мая 2023 г. в 22:30
Вилланель наблюдает за Евой, когда та сворачивает за угол и выходит на их тихую улицу, — балкон четвертого этажа дает ей возможность следить, оставаясь незамеченной. Она сильнее расслабляется в занавесе тени, отбрасываемой на стену уличным фонарем. Что-то внутри встает на место при появлении Евы. Вилланель глубоко вдыхает, вытирая капельку пота, скатывающуюся по виску. Засунуть их приятеля в чемодан было непросто, но человеческое тело на удивление гибкое, если не побояться сломать парочку костей. Однако это означает, что теперь она должна Еве очередной чемодан, ведь ее теперь плывет по течению реки Тибр вместе с неумелым убийцей, который, если повезет, спугнет всех, кто попытается пройти по их следу. Но утром им придется уехать. Печально. Рим хорошо смотрится на Еве, как на вечном археологе, копающемся в костях и пепле, раскалывающем огромные мраморные колонны, поддерживающие империи и старые обычаи, своими обманчиво сильными руками.
Она наблюдает достаточно долго, чтобы убедиться, что Еве никто не сел на хвост, достаточно долго, чтобы заметить, что то, что беспокоило Еву, когда она уходила, никуда не делось. Раз уж на то пошло, то это беспокойство только увеличилось в объеме; жужжащая энергия ее работающего мозга слышна даже на расстоянии нескольких этажей. В Вилланель начинает что-то гудеть под стать этой вибрации. Она улыбается и мгновение наслаждается этим ощущением, держа его так нежно, как только может, в руках, которые привыкли только сжимать и раздавливать.
Ева исчезает из поля зрения, и Вилланель проскальзывает обратно в квартиру через балконные двери. Благодаря науке, она с точностью высчитала время, которое требуется Еве, чтобы отпереть дверь здания и подняться по лестнице к их квартире, даже учитывая пятисекундный перерыв, который она делает между вторым и третьим этажами, чтобы перевести дыхание. Вилланель хватает этого времени ровно настолько, чтобы закрыть за собой балконные двери, пересечь гостиную, еще раз ее оглядев, чтобы убедиться, что в ней не осталось никаких следов их приятеля, пройти по коридору на кухню, чтобы засунуть бутылку с отбеливателем обратно под раковину и вернуть на место уже отмытый кухонный нож, пересечь кухню, столовую и фойе, попутно проверив, не осталось ли следов крови на деревянном полу, и открыть входную дверь как раз в тот момент, когда Ева собирается вставить свой ключ в замок.
— А вот и ты, — вместо приветствия говорит Вилланель. — Я волновалась.
Ева поднимает бровь в ответ, выпрямляясь из своего сгорбленного положения, но не делая ни малейшего движения, чтобы войти внутрь. Вилланель загораживает дверной проем, опираясь руками о деревянную раму.
— А что? Тебя ведь хотят убить.
— В отличие от человека, который только хотел убить меня? — наконец отвечает Ева.
— Да, — фыркает Вилланель. — Они и близко не будут так добры, как я.
Эти слова дарят ей улыбку, маленькую и озадаченную. Осмелев, Вилланель наклоняется, а Ева делает шаг вперед и протягивает руку, чтобы нежно коснуться ее щеки. У Евы темные, но теплые глаза. Вилланель чувствует, как соединяются их клеточки там, где соприкасается кожа. Приподнявшись на цыпочки, Ева запечатлевает поцелуй в уголке губ Вилланель. Она немного отстраняется, но задерживается на близком расстоянии, и большим пальцем вытирает остатки соуса для спагетти со рта Вилланель, потому что она все-таки подала ужин, большое ей за это спасибо.
— Это хорошо, — театрально шепчет Ева. — Не думаю, что тебе бы понравилось, если бы я спала с каждым убийцей, подосланным ко мне.
— Так бы ты безусловно заработала себе репутацию, — дерзко отвечает Вилланель. Она поворачивает голову, чтобы попытаться украсть поцелуй, на этот раз настоящий, но Ева использует освободившееся пространство, чтобы проскользнуть мимо нее, разворачивается и делает несколько шагов спиной вперед в квартиру.
Вилланель чувствует, что жужжащая энергия, окружающая Еву, успела превратиться в острие, в клин, направленный прямо на нее. Ева будто готова приоткрыть первую попавшуюся трещину и покопаться в ранее неизведанной территории, вытащить неизвестное голыми руками, чтобы осмотреть. Не понимая, бояться ей или радоваться, Вилланель останавливается на коренном чувстве, на их базовой эмоции — возбуждение.
— Я бы хотела сыграть в игру, — говорит Ева. Темные кудри ниспадают на ее почти обнаженные плечи. Вилланель рассматривает каждую прядь, кончики которых щекочут нежную кожу. Она чувствует их на кончиках своих пальцев.
— Мне нравятся игры, — на автомате говорит Вилланель. Что-то изменилось. Ева завладела энергией, подчинила ее своей воле. Вилланель выглядывается в ее лицо, но ничего не находит.
— Хорошо. Думаю, эта тебе тоже понравится. Закрой дверь и подойди сюда.
Закрыв за собой дверь, Вилланель делает два шага вперед, бесшумно ступая босыми ногами по полу. Преимущество в росте перестает казаться преимуществом, появляется ощущение, что все ее уязвимые места теперь как на ладони.
— Вот правила, — говорит Ева, протягивая пальцы к куртке Вилланель, и расстегивает молнию на несколько дюймов. Кажется, будто она расстегивает молнию на самой коже Вилланель. — Я задам тебе несколько вопросов. Ты ответишь на них. Скажешь правду, и я сниму один элемент своей одежды.
Вилланель не соврала. Ей нравятся игры. Особенно те, которые заканчиваются обнаженной Евой. Но правда? Вот она ей нравится не так сильно. Другие люди так часто воспринимают правду как нечто прочное, незыблемое. Но для нее правда всегда была изменчивой. Как жидкость, утекающая сквозь пальцы, истинная до тех пор, пока она сохраняет свою форму. Какая разница, правда ли это, если кто-то в нее верит? Эта игра может оказаться непростой.
— Но если солжешь, — продолжает Ева. — Я сниму с тебя один элемент одежды. Поняла?
— Как мы поймем, кто победит? — спрашивает Вилланель, подозревая, что, просто задав этот вопрос, она уже проиграла.
— Ты поймешь. Готова?
Это ловушка. Причем плохая. А так уж получилось, что таким ловушкам ей труднее всего сопротивляться. Она чует наживку за милю, видит сверкающие клыки и заостренную шпильку. Другие могут сорваться, но Вилланель... Вилланель достаточно быстра. Она — исключение.
— Готова.
— Как нас выследила Надя? До того, как ты ее убила.
Вилланель прикусывает губу, а затем пожимает плечами, стараясь придумать что-нибудь правдоподобное.
— Наверное, она отследила твой телефон. Когда ты бронировала дом на Эйрбиэнби.
— Один, — цокает Ева, рывком расстегивая молнию, а затем одним плавным движением обходит Вилланель, чтобы стянуть куртку с ее плеч и уронить ее на пол. Ева кладет ладонь на ее спину и подталкивает внутрь квартиры. Картины на стене наблюдают за ними безразличным, но оценивающим взглядом. Вилланель ненавидит искусство.
Когда они доходят до дивана, две руки на бедрах разворачивают Вилланель так, что она оказывается лицом к Еве. Их тела соприкасаются. Вилланель выдыхает, на мгновение расслабляясь от ощущения знакомых изгибов.
— Как Рэймонд нашел явочную квартиру? — взгляд Евы задерживается на ключице, на шее Вилланель. Ловушка и сверкающие зубы исчезают из виду, и теперь она видит только приманку.
— Он следил за нами от мотеля, где ты выстрелила в Константина, — легко отвечает Вилланель. — А потом дождался, пока я уйду.
Слегка покачав головой, Ева быстро расстегивает пуговицы на брюках Вилланель, опускается на колени и с пугающей скоростью стягивает ткань. Прежде чем Вилланель успевает хотя бы поднять руку, Ева использует ее плечо в качестве точки опоры, чтобы опрокинуть ее на диван, а затем седлает ее колени, расставив ноги по обе стороны от ее бедер.
— Два, — говорит она, слегка запыхавшись от усилий. Руки Вилланель глупо повисают в воздухе, неуверенные в том, к чему им можно прикасаться. Она все еще возбуждена, по большей части из-за тонких нитей опасности, исходящих от кончиков пальцев Евы. И когда руки женщины обвиваются вокруг ее шеи, ложась на плечи так, что они прижимаются друг к другу грудями, Вилланель не может сдержать широкую зубастую ухмылку.
— Когда я смогу задать вопрос? — спрашивает она, уже зная ответ.
— Никогда, — отвечает Ева. — Когда ты собиралась рассказать мне, что «Двенадцать» используют отслеживающие импланты, и именно поэтому постоянно нас находят?
Вилланель нелегко удивить. Главным образом потому, что она почти ничего не ожидает от будущего, предпочитая проживать в настоящем и приспосабливаться к нему, а не пытаться предсказать, что может произойти. Она старается быть такой же изменчивой, как и правда в ее понимании.
Но сейчас, сидя на этом диване, с Евой на коленях, крепко обхватывающей руками ее шею? Вилланель удивлена.
— Э-э, — слабо выдавливает она. — Сейчас?
Ловушка захлопывается. Мир погружается во тьму, когда Ева грубо стягивает майку через ее голову. Сморгнув со лба наэлектризованные растрепавшиеся волосы, Вилланель натыкается взглядом на острие своего ножа с перламутровой рукояткой.
— Я же говорила, что ты поймешь, — говорит Ева. Откинувшись на бедра Вилланель, она опускает нож, нежно прижимая его к ее ребрам.
— А это для чего? — морщится Вилланель.
— Мы его вырежем.