Кружево, ленты, булавки, тесьма...

- И тогда он меня поцеловал! – томно вздохнув, прошептала Анна-Мария. Для пущей убедительности она прижала ладонь к корсажу и вздохнула ещё раз, после чего прикрыла глаза и мечтательно улыбнулась. – Мне так жаль, что ты с нами не поехала, мы отлично повеселились. - Я… плохо себя чувствовала! – в голосе Жанны Бонфис ощущалась какая-то странная неуверенность, которую мадам Дюлорье тотчас заметила, и сразу прекратила играть в томную красотку. Кажется, подруга что-то скрывала! Что могло произойти за то короткое время, которое они не виделись? Облизнув губки, Пулетт решила атаковать вопросом не сразу, а лишь усыпив бдительность подруги болтовнёй о пустяках: она возобновила разговор про весёлый пикник, отпустила парочку острых комментариев в адрес легкомысленной м-ль Лавин, которая слишком уж вольно обращалась с поклонником, обсмеяла нерешительного господина Жубера, не пожалела собственного супруга, чью репутация оказалась несколько подмоченной благодаря неумеренному служению Бахусу. Если бы муж видел, стала бы она позволять какому-то незнакомцу целовать себя! Правда, при воспоминании об этом приключении у неё всё ещё начинало учащённо стучать сердце, а щёки заливал румянец смущения. Конечно, она замужем, но ведь ничего не случилось! Ничего такого, в чём стыдно признаться на исповеди, да и не принято упоминать о подобных пустяках! Вот если бы господин Портос обратил на неё внимание, и она поцеловалась хотя бы раз с ним – это бы точно считалось за грех. Или всё же не считалось? Всего лишь поцелуй… Или целый поцелуй? - Послушай, а та девушка, которую ты приютила у себя и потом представила нашей дорогой Констанс – она как-то дала о себе знать? - Ах, белошвейка? Нет! – ответ прозвучал слишком быстро, чтобы оказаться правдивым, и Пулетт заметила теперь уже явное смущение подруги. - Жаль, я хотела сделать заказ, мне понравилось, как она работает. Мне нужно заказать две дюжины носовых платков. - Такой пустяк? Сделай сама, ты же хорошо вышиваешь! Зачем тратиться на подобные мелочи? Пулетт взяла мадам Бонфис за руку и заговорщически прошептала: - Моя вышивка, возможно, хороша для трактирщицы, но для блестящего дворянина явно будет убогой! Глаза Жанны вдруг вспыхнули, а потом она невольно отстранилась, прижав ладонь ко рту. - Как, и ты! – непроизвольно вырвалось у неё. «Попалась, птичка!» - не без удовольствия подумала Пулетт, которая в тот же миг решила, что действительно может заказать несколько носовых платков для господина Портоса: благодаря щедрости давнишнего нахала из Нормандии у неё появился небольшой капитал, о котором супруг даже не подозревал. К тому же г-н Дюлорье был очень занят: предстоял ремонт в одном из трактиров, и Пулетт даже не надеялась, что муж вернётся ночевать, а если и вернётся, то приедет уже глубокой ночью. - Что – «и я»? – со смехом повторила она, глядя на растерянную подругу. - Нет, я так… Просто я, кажется, совершила глупость. Пулетт отвернулась к окну и крепко сжала губы, как всегда делала в минуты растерянности. Она обладала быстрым, гибким, практичным умом, столь необходимым для того, чтобы уметь вовремя дать дельный совет мужу, но теперь перед ней стояла непростая задача: женская интуиция просто кричала, что дело неладно и подруга оказалась в запутанной ситуации, любопытство требовало немедленного удовлетворения, и будь перед ней не дорогая Жанна, г-жа Дюлорье пошла бы напролом, никого и ничего не стесняясь. Но причинить боль Жанне, которая и без того напугана до полусмерти? Не случится такого никогда! - Ты по принуждению изменила мужу? – вдруг осенило Пулетт. - Нет! – чуть не простонала Жанна, глаза которой моментально наполнились слезами. – Нет! – с каким-то надрывом повторила она. - Тогда тебя кто-то шантажирует? Предлагает сделать что-то недостойное? Жанна покачала головой. - Достань-ка бутылку из буфета, дорогая моя. Любую, там только хорошее вино. Ты пообещаешь меня не выдать? - Когда я тебя подводила? - Тогда присядь и налей себе и мне. Я, право, боюсь наделать луж, у меня уже сутки руки трясутся, до того мне страшно. Присядь, всё тебе расскажу, но не перебивай и не думай, что я что-то придумываю или, хуже того, тронулась рассудком. И не сочти за труд, дорогая - прикрой дверь. Сейчас дома только Поль и Жаклин, они на кухне, но так будет спокойней. Ты не представляешь… - Успокойся, - Пулетт сама была не на шутку взволнована, она окончательно убедилась, что ей предстоит выслушать нечто серьёзное. – Успокойся, и давай по порядку. - Сначала муж не отпустил меня с вами: оказывается, он сам отправился за товаром, а Боден должен был устроить учёт в погребах. Сама знаешь, Клутье хороший мальчишка, быстро учится и как посыльный скоро не уступит Бодену, но за прилавок ему ещё рано, только под присмотром… Ах, не давай мне отвлекаться, иначе я ничего тебе так и не расскажу! Итак, Клутье… Слёзы вновь заструились по её щекам, поэтому Пулетт поспешила вытащить из кармана платок – обычный платок из полотна, который лично обрубала по краю и украсила миленькой вышивкой с монограммой. - При чём тут Клутье? Ты сама стояла за прилавком и обслуживала клиентов. - Да извини, я постоянно отвлекаюсь... Извини. да... Всё было хорошо, мальчики мне помогали и не приходилось самой спускаться в погреб. Около шести вечера, когда покупателей обычно немного, я отпустила их перекусить. Боден так и не выходил. Я пошла закрыть ставни, чтобы спокойно пересчитать выручку, и тут… Нет, дорогая, это были не грабители. Хотя как подумаю – лучше бы это были грабители… Для решимости поведать самое главное г-жа Бонфис глотнула из стакана, потом повторила это действие и лишь затем тихо, быстро начала рассказывать. Чем дальше она говорила, тем шире раскрывались глаза у г-жи Дюлорье. - В лавку вбежали мужчина и женщина, по одежде простолюдины, но - о, дорогая моя! - мне вдруг стало понятно: это люди непростые, настолько непростые, что платье горожан никогда не окажется им впору! Пока я пыталась понять, что им потребовалось у нас в лавке, кавалер обратился ко мне с просьбой о помощи. Выговор у него вроде понятный, но с акцентом, который мне незнаком, ещё он прикрывал лицо носовым платком, словно у него болели зубы. Я знаю, как невыносима острая зубная боль, потому сразу пожалела его... да, пожалела, наш кюре бы заверил, что это достойно христианки, и... Мужчина сунул мне в руку кошелёк, потом сказал, что даст ещё столько же, если я сейчас спасу их от преследователей: некий дворянин настойчиво ищет внимания дамы, которую я вижу перед собой... Милая моя, я поверила, поверила! Признаться, я её даже не разглядывала, в лавке по вечерам не слишком светло, а лампу муж летом разрешает зажечь только после семи вечера, но в позе этой дамы было столько страха, что сердце моё окончательно растаяло... Жанна выдохнула и хлебнула из стакана, который поднесла Пулетт. Справедливости ради скажем, что лицо жены трактирщика пылало ярким румянцем в то время, как лицо её подруги всё бледнело и бледнело, а рука тряслась так, что содержимое, которого имелось менее трети, готово было выплеснуться наружу и запятнать фартук и платье. - Не знаю, что на меня нашло, но я мигом открыла дверь маленькой кладовки, поблагодарила Бога за то, что там есть скамья, сунула им кувшин вина, сыр и хлеб, которые приготовила для себя, дала свечу и попросила сидеть тихо. Право, милая, я действовала не сама, мне точно приказывал кто. Я даже успела закрыть их как полагается, а ключ спрятать в карман. - Ты поступила милосердно, - с улыбкой ответила Пулетт, - И что же дальше? Не нужно так пугаться, ты ведь не совершила ничего дурного! Жанна повиновалась как сомнамбула, сделала глоток-другой из стакана, после чего голос её несколько окреп: - Дальше в лавку зашли трое: один высокий, представительный дворянин лет сорока, со шрамом на виске, муж мне его однажды показывал – это граф Рошфор, один из самых верных слуг сама знаешь кого, двое других просто были при шпагах и сопровождали его. Ох, Анна-Мария, как же я струсила! Когда такие господа сами заходят в лавку, пусть и приличную, без намерения что-то купить, сразу смекнёшь, что дело идёт о политике, а мы, простые горожане, не должны в такое вмешиваться. В голове у меня шумело, ноги подгибались, но, кажется, эти трое того и не заметили. Пробыли минут пять, спросили вина. Я порадовалась, что за требуемым и ходить не надо, подала две бутылки, стаканы – ты же знаешь, что мы всегда держим несколько наготове на случай, если покупатели пожелают попробовать вино прежде чем покупать. Спросили меня, много ли покупателей, я ответила правду: слава Пресвятой Деве и святому нашему покровителю Винсенту, хватает, но за последние четверть часа вы первые, дело к вечеру, у нас люди приличные ходят, не пропойцы, в половине девятого лавка закроется. Разве мы какие указы нарушаем? Что я сразу разрешила вино пить прямо в лавке, так потому как вижу, с кем имею дело. Они смеются: «И с кем?». Отвечаю снова правду: мол, муж показал однажды, Ваше Сиятельство, и ваш управляющий у нас постоянно вино берёт. Думала, рассердятся, а они снова смеются, и граф Рошфор говорит: «Раз ты такая памятливая, моя милая, и муж твой мне услуги оказывает, так скажи – не видела ли ты сейчас вот таких мужчину и женщину?». И достал две миниатюры. Было темно, пришлось зажигать свет, смотреть как следует. Мужчина - блондин, красавчик неслыханный, щёголь к тому же. У того, кто о помощи просил, вроде тоже светлые волосы из-под шляпы выбивались, но я порадовалась, что толком его не разглядела, и могу сказать: если бы такого встретила, так точно бы запомнила! Они все засмеялись, потому я тихонько выдохнула и осмелилась задать вопрос, где этаких щёголей встретить можно. Его сиятельство смеяться тут же прекратил и ответил, что в Англию ехать придётся, это их герцог, ближайший друг короля Карла и его первый министр. Мне снова страшно стало, я же не дура, уши у меня есть, англичан слышать приходилось, только давно, вот и не сообразила сразу про странный выговор того, кто у меня в каморке сидел с дамой! Пулетт ахнула, потому что начала догадываться, и эти догадки одновременно пугали и восхищали. - А что дальше? - Я не знаю сама, откуда у меня смелость взялась, но сказала: вот пусть и сидит у себя в Англии, теперь запомнила, каков он из себя, так что если встречу – на порог не пущу, потому что наш добрый король его не любит Но откуда же англичанину у нас взяться, когда он в Англии своей страной помогает управлять? Муж говорил, что когда этот самый Бекингем приезжал посланником забирать принцессу Генриетту, что теперь английская королева, в Париже было полно англичан, а сейчас про такое не слышно. Господа опять принялись хохотать, да так громко, а этот граф положил мне несколько монет на прилавок: «Вы честная француженка, моя милая. Оставайтесь такой и впредь!». Забрал миниатюры, на даму я даже посмотреть не успела, уж было понятно, что это она в каморке. - И всё? Все трое ушли? - Ушли и даже не оглянулись. Я с полчаса выждала, дождалась, когда монахини с Вожирар будут звонить к вечерней обедне, мальчишек отправила на улицу посмотреть, не сторожит ли кто у лавки и рядом, а потом всех отпустила, Боден пошёл к себе отдыхать и ждать ужина, а я была ни жива, ни мертва от страха… Выпустила их – уж сумерки сгущались, подумала, что им на руку. Он и вправду говорит с чудным таким акцентом, а она… Ой, Анна-Мария… - Да что она-то? Хоть поблагодарила? - Она то? Да. Кошелёк отдала, бархатный, расшит жемчугом и нитками золотыми. Свечи я так и не погасила, потому прекрасно их видела: герцог как он есть, да и она... Уж как не узнать: та самая белошвейка турская, которую я на ночь пустила и потом Констанс представила. Пулетт закатила глаза и не удержалась от изумлённого восклицания. - А он ей: "Вы так щедры! Пойдёмте же, они могут вернуться. Нам лучше укрыться в том доме, который вы сняли, в гостиницу я уже не вернусь, всё ценное при мне, а плащ не жаль. Вот так поездка! Поцелуй с одной парижанкой помог мне попасть в город, теперь вторая оказывает неоценимую услугу, буду надеяться, что и третья тоже не подведёт!". Дама засмеялась и ответила, что ручается за меня, ибо немного знает. Он поцеловал ей руку и сказал: "Милая Мари, ещё больше ценю вас за умение заводить полезные знакомства". Тут я всё окончательно осознала, потому что вспомнила: однажды довелось видеть, как наша королева со своими дамами гуляла в Люксембургском саду, и вот эта самая милая Мари шла рядом с ней! Герцогиня де Шеврез это, вот кто! Пулетт поняла, что подруге не помешает испытать ответный шок, и смело выпалила: - Знаешь, мы обе хороши! Значит, это английский министр меня целовал и представился господином де Вилье! Надо же, к любовнице он хочет попасть! Знаем мы, кто та любовница! Ну, подружка, нам обеим не стоит попадаться на глаза графу де Рошфору! Как засадит в тюрьму! Жанна Бонфис схватила подругу за руку: - Правда? - Святая правда! Обе, не сговариваясь, засмеялись, пусть смех и отдавал истерикой. - Знаешь, что скажу? Мы деньги получили, а остальное уж не наше дело! - Белошвейка! - К любовнице он желает! Просмеявшись, успокоились, допили вино в полном согласии и условились: никому ни словечка, разве что Констанс, та у королевы в услужении, может дать дельный совет, остальным же и знать незачем. Уже дома, вполне успокоившись и даже найдя оба приключения забавными, Пулетт вдруг припомнила испуганные глаза подруги и её возглас "Как, и ты!" после того, как вскользь, почти в шутку были упомянуты вышитые платочки, достойные дворянина. В этом крылась какая-то тайна, которую м-м Бонфис не захотела открывать, и Анна-Мария решила во что бы то ни стало разузнать, в чём дело.