Кружево, ленты, булавки, тесьма...

Если утром следующего дня господин Бонасье по вполне понятным причинам ощущал некое недомогание и долго оставался в постели, то для господина Дюлорье дружеский ужин не принёс никаких неприятностей: желудок достопочтенного трактирщика мог вынести и не такое испытание. Правда, пришлось ночевать в комнате, которая помпезно, на манер знати, именовалась "гостиной" - на её появлении настояла супруга, Анна-Мария, она же выбила из мужа достаточно денег, чтобы обустроить на свой вкус помещение, где в редкие свободные минуты рукодельничала, принимала подруг или посетителей, явившихся по делу, проверяла при необходимости счётные книги. Имя Анна-Мария господин Дюлорье считал слишком длинным, потому куда чаще называл жену "мой ангел" или "курочка". Прозвище так подходило к внешности и манерам госпожи Дюлорье, что почти превратилось во второе имя или воспринималось постояльцами и завсегдатаями как фамилия, причём отличная от фамилии мужа. Несмотря ни на что солидный, немного тучный, но при этом проворный и ловкий господин Дюлорье, которому, если верить церковной метрике, недавно минуло 45 лет, и его хорошенькая, бойкая двадцатитрёхлетняя жёнушка Пулетт отлично ладили друг с другом, и Дюлорье не раз задумывался, глядя на улыбающуюся супругу: почему он, дурак, не женился раньше? Почему нужно было непременно дожидаться преклонного возраста, чтобы обрести счастье и покой в собственном доме? Анна-Мария сама происходила из семьи торговцев, потому быстро вникла в тонкости дела мужа, ловко вела расчёты и нанимала работников только после личной беседы с очередным кандидатом. Она могла заменить кого угодно из трактирных работников и периодически это делала: готовила на кухне, выходила в зал с подносом или кружками, наливала вино или пиво, стояла за конторкой и контролировала расчёты. Итак, пусть господин Дюлорье вынужденно провёл ночь на узком диванчике вне стен супружеской спальни, но сон его был настолько крепок и безмятежен, что он благополучно проспал тот час, когда нужно было отправляться в трактир "Проворная белка", расположенный буквально в трёх десятках шагов от Нового моста. Если применить к трактирам поэтически-напыщенное сравнение с алмазами в короне, то "Проворная белка" являлась самым крупным из них в личном королевстве господина Дюлорье: она приносила доход, который с лихвой покрывал возможные убытки остальных заведений. Посетители могли разместиться в любом из трёх залов - большом, среднем и маленьком, а так же за особо оговорённую плату пройти в один из пяти "кабинетов", способных принять компанию от двух до восьми человек. Постоянных клиентов Дюлорье ловко подсаживал на крючок кредита: до определённой суммы он охотно отпускал еду и вино в долг, но как только лимит превышался, должник начинал ощущать себя как грешник на раскалённой сковородке, потому что с ним продолжали вежливо общаться, но не давали ничего. Расчёт на дворянскую спесь или цеховую взаимовыручку срабатывал всегда, и если не платил сам должник, то ему на помощь неизменно приходили приятели. Слишком часто показывать свою очаровательную супругу посетителям Дюлорье не хотел, потому что слишком хорошо знал как о слабостях мужской плоти, так и о непостоянстве женского сердца. Однако же свежее миловидное личико, звонкий голосок и обходительность госпожи Дюлорье играли на пользу торговле, и по пробуждении трактирщик почти с умилением воспринял услышанное от слуги сообщение про то, что "мадам с самого утра ушла в трактир вместе с Фавелем и обещала ждать вашу милость там". Дюлорье, приведя себя в надлежащий добропорядочному буржуа вид, решил, что позавтракает в трактире, а жене в знак признательности и в качестве извинения преподнесёт кружевной воротничок и манжеты к новому платью. Несмотря на то, что налоги снова повысили и пояс пришлось немного подзатянуть, он мог позволить себе подобный пустяк. Увы! Лавка Бонасье (точнее сказать, бывшая лавка Бонасье) оказалась закрыта, до заведения его коллеги и конкурента мэтра Колена было далековато, потому Дюлорье благоразумно решил, что приобретёт приятную безделушку чуть позже - всё равно жена дуется, да и вручать подобные вещи при множестве свидетелей было бы несколько опрометчиво. По пути три раза пришлось останавливаться. Первый раз получился самым неприятным: Дюлорье едва успел вжаться в нишу в стене какого-то дома, чтобы не попасть под колёса быстро несущейся кареты, которую сопровождали несколько всадников. За ними с неистовым лаем следовали с десяток местных собак, которые никак не могли пропустить подобную забаву. Дюлорье чуть не по пояс оказался забрызган грязью, как и все, кто точно так же шарахнулся по сторонам, потому зашёл в лавку знакомого зеленщика, снял плащ, и мальчишки-подмастерья успели очистить его от пятен, пока господа жаловались друг другу на недостаточное количество и крайнюю дороговизну качественного товара и пропускали по стаканчику вина. Второй раз Дюлорье остановился на Новом мосту: дорогу ему перегородила кучка молодых парней-подмастерьев, затеявших соревнование по швырянию в воду мелких камушков. При каждом новом броске очередного претендента на победу эта небольшая, но крайне живописная группа разражалась или воплями восторга, или отборной бранью в адрес проигравшего. Дюлорье кое-как пробрался через них, ощупал себя и выдохнул: кошелька при нём не было, а одежда оказалась целой, так что попытки ограбления он счастливо избежал. Третий раз он остановился буквально у дверей собственного трактира, пропуская выходивших судейских - они разговаривали вроде как на французском, но такими словами, которые вызывали в Дюлорье ощущение неприятной умственной неполноценности: слишком мудрёно, хотя достойный трактирщик дураком себя не считал и даже получил кое-какое образование. К тому же он не считал зазорным прислушиваться к разговорам, которые вели посетители, и тоже мог при случае блеснуть необычным словом, а потом ещё и толково разъяснить его значение. Было около девяти утра, потому посетителей оказалось немного, человек двадцать, в основном простолюдье, парочка монахинь, несколько дворян за разными столами, дородный швейцарец в своём до нелепости пышном мундире и трое знакомых Дюлорье военных без мундиров, около стола которых и хлопотала его несравненная Пулетт. - Да что вы, господин Портос, - своим звонким голосом восклицала она, - бедняжки вроде меня просто ослепнут от вида такого блестящего кавалера! Имя Портоса сразу лишило Дюлорье всякого благодушия, и он кубарем скатился по ступенькам. Так и есть: королевские мушкетёры, те самые горлопаны и бездельники, которых он презирал, посмели завладеть вниманием драгоценной супруги! Бедняжка Пулетт! До чего же глупы бывают самые лучшие из женщин! Стоило завидеть дворянина завидного роста, опереться ручкой на крепкое плечо, случайно дотронуться напудренных кудрей, погладить кончиками пальцев серебряный позумент - и всё, готово! Там недолго и на колени кавалеру присесть, позволить поцелуй в щёчку... Красотка Пулетт даже не смутилась, завидев мужа. Она покорно подставила щёку для супружеского целомудренного (люди вокруг!) поцелуя, а сама продолжала зачарованно смотреть на роскошную перевязь господина Портоса: право же, не перевязь, а настоящее произведение искусства, достойное украсить гардероб самого короля! Впрочем, король подобную роскошь отверг бы с негодованием, да ещё, пожалуй, выдумал штраф для щёголей, спускающих деньги на подобные вещи, зато его брат, наследник престола, точно оценил бы по достоинству! - Я ещё не расплатился за неё... - гудел своим мощным баритоном королевский мушкетёр. - Хотя вот... Эй, ты не ко мне ли? К важному господину робко приблизился мальчишка лет десяти. - Я от господина Муше... вы господин Портос? - Я самый. Вот окончательный расчёт. Шесть я внёс как задаток, держи ещё шесть. Дюлорье скрипнул зубами: проклятые франты! Стало быть, двенадцать пистолей за перевязь не жаль, а погасить долг трактирщику нечем? - Малютка, принеси три бутылки хорошего бургундского, - распорядился мушкетёр, приглаживая рукой свои крупные густые кудри цвета чуть более тёмного, чем зерна спелой пшеницы. - Платить кто будет?! - не выдержал Дюлорье. Хорошо было бы нависнуть грозно над головой должника, но даже гневно вытянувшись, трактирщик смотрел прямо в глаза сидящему обладателю золотой перевязи! Каков нахал, даже взгляда не отводит, даже чуть посмеивается нахально себе в усы! - Господа уже расплатились за всё, что на столе! - прощебетала Пулетт, в свою очередь поцеловав мужа-ревнивца. - Господин Арамис к тому же заплатил часть долга за господина Портоса, а сегодня за всех платит господин Феррюсак. Слово "заплатили" привело Дюлорье в чувства, он даже не удержался от того, чтобы чуть более пристально посмотреть на прекрасную перевязь. Господин Портос всегда выглядел как франт, вот только такой откровенно дорогой вещи у него в гардеробе ещё не водилось, ведь франт франту рознь, Дюлорье это прекрасно понимал и знал, что можно взять в залог, а что нет. Перевязь стоила повышения кредитного лимита минимум на полгода вперёд, потому трактирщик расплылся в улыбке. - Правильно! Выпить доброго вина, чтобы вещь служила долго. Ох, господин Портос, наверняка вы счастливы в любви! - Не жалуюсь, - усмехаясь и покручивая ус, ответил мушкетёр. При этом он послал убийственный взгляд в сторону мадам Дюлорье и это, к несчастью, заметил господин Дюлорье. - Анна-Мария, сходи в погреб! Ну, быстро! Мушкетёр снова приосанился, поправив на плече складки плаща алого бархата, который он почему-то не снял. Дюлорье хмуро наблюдал за ним - у трактирщика были причины недолюбливать рослых уроженцев Пикардии, Нормандии и Бретани, будь те простолюдьем, судейскими или даже дворянами. "Хоть бы скорее ушли" - подумал он, невольно прикидывая цену заказа и перспективы того, что слуги короля застрянут в "Проворной белке" надолго. Выходило, что Феррюсак и Портос, по обыкновению, не отказали себе в доброй порции мяса даже накануне Великого Поста, и потому пополнили казну заведения тройным против обычного доходом, а третий, которого звали Арамисом, своей воздержанностью не принёс ни единого лишнего су: фу, мушкетёр как прочие, а ест как монашка - горстка запечённых бобов с крошечным кусочком угря да несколько ломтиков пареной репы, посыпанных зеленью. - Господа, может быть, угодно пойти в отдельный зал? Я не возьму с вас платы по случаю Страстной недели. Все мы должны быть ныне милосердны и справедливы, делать добро и не осквернять свой язык злословием. В воплощение безупречной любезности Дюлорье превратили несколько нескромных взглядов, которые господин Портос метнул в декольте драгоценной Пулетт: обладатель щегольской перевязи куда более опасен, чем просто видный дворянин. Господин Арамис благочестиво опустил свои длинные девичьи ресницы, но перед этим кинул на трактирщика очень выразительный взгляд. Кабы не знать, как этот скромник ловок в бою на шпагах и может двинуть под дых рукоятью пистолета, так просто ангел небесный, который запросто читает в душах простых смертных. Никак, правду про него говорят, что собирался стать священником! - Нет, нам уже пора, - промолвил господин Арамис и хлопнул приятеля по могучему плечу. - Феррюсак, Портос, три бутылки опустошим позже, сейчас это лишнее. Он первым встал, подавая приятелям пример, те нехотя последовали за ним, на столе остались блестеть несколько монет. Дюлорье проводил их, напоследок чуть не перекрестил, затем вернулся и свистнул мальчишку-служку прибрать со стола. Тут и Пулетт подоспела, Дюлорье перехватил у неё бутылки, украдкой ущипнул супругу за бочок и шепнул в порозовевшее ушко: - Перевязь чужая, дворянин тебе не пара, а у меня найдётся кое-что для тебя. Потерпи до вечера, плутовка!