Кружево, ленты, булавки, тесьма...

Если признаваться как на исповеди, то дом, построенный почти сто лет тому назад из того, что удалось приобрести прежним владельцам, был так себе и точно требовал изрядных средств для того, чтобы довести его хотя бы до более-менее приличного состояния: ну, крышу подлатать, в двух местах поставить новые балки взамен старых, помнящих ещё времена славного короля Франциска Первого, потом подправить лестницу, что вела с неотапливаемой мансарды на второй этаж, едва прогреваемый широкой трубой камина, а со второго этажа на первый. Впрочем, на лестнице ремонта минимум, потому что пролёты держатся крепко, значит, нужно только заменить два десятка ступеней, малость подновить поручни, да семь балясин на первом пролёте покрыть столярным лаком, чтобы не скрипели и придавали интерьеру нужную степень респектабельности. Правда, клиенты теперь входят в лавку через другую дверь: так захотел преемник, брат покойной супруги мэтра Бонасье, которому год назад было передано дело. Вот пусть он всем и занимается, не забывая отдавать положенные проценты тому, кто по-прежнему является официальным владельцем если не галантерейной лавки, то дома на улице Могильщиков, и остаётся полноправным пайщиком цехового объединения. Галантерейная лавка Жака-Мишеля Бонасье процветала много лет благодаря удачному расположению: рядом церковь Сен-Сюльпис, Люксембургский дворец, где разместился двор королевы-матери Марии Медичи, большой модницы, вокруг дома приличных зажиточных буржуа, где охотно снимали помещения как приезжие провинциалы разного уровня достатка, так и доверенные лица знатных господ, избегавшие по тем или иным причинам огласки, их постоянные содержанки и мимолётные любовницы, состоятельные студенты, достигшие определённого статуса клерки, господа дворяне из числа солдат королевской гвардии. Весь этот разношерстный люд старался соответствовать правилам парижской моды и охотно тратил деньги на всевозможную галантерею: какой же кавалер будет иметь успех у придворных дам без шёлковых перчаток с вышивкой, какая же дама выйдет в свет, не обзаведясь заранее манжетами из приличного кружева с серебряной или золотой канителью? Опять же, господа швейцарцы, элитный полк - у них золотое шитьё на концах лент, так кто же откажется от шитой золотом же перевязи? Фрейлины и статс-дамы вдовствующей королевы, жившей в своём дворце почти по соседству, сами почти не появлялись на улице Могильщиков, но охотно отправляли в лавку своих доверенных служанок и горничных. Можно бы было ещё поторговать без посредников, да только возраст всё чаще давал о себе знать. Эх, где ты, молодость? Где густые тёмные волосы, что без без всяких ухищрений вились крупными кудрями? Где чёрные брови, которые вызывали зависть у знатных господ? Где здоровый румянец на щеках? Хорошо, хоть зубы целы, хоть и пожелтели, а три (слава Пресвятой Деве, что не на виду) отсутствуют? Всё труднее нагибаться, стоять же за прилавком вовсе не хочется. Несмотря на всё вышеописанное, Жак-Мишель Бонасье стариком себя не считал. Во-первых, преемник преемником, а в лавку бывший галантерейщик наведывался каждый день, во-вторых, у него имелась юная супруга, между прочим, прехорошенькая, озорная, лукавая, к тому же крестница господина де Ла Порта, приближённого Её Величества королевы Анны Австрийской, устроенная кастеляншей ко двору молодой государыни. Кто же не знал в Париже, что у Её Величества на редкость нежная чувствительная кожа! Малютка Констанс заботилась и о гардеробе, и о постельном белье супруги нынешнего короля, которой вовсе не следовало знать, где и по какой цене приобретается часть кружев и тонкой шелковой ткани, из которой шились простыни для наследной испанской инфанты из австрийского королевского дома. Мария Медичи - та куда проще была, куда там итальянке, пусть и благородной, против испанки самых благородных кровей! Жак-Мишель Бонасье к своему полувековому юбилею окончательно утратил юношескую стройность, которой у него, впрочем, и не бывало никогда. Он так и не дорос до среднего для мужчины роста, отличался плотностью телосложения, руки имел крепкие, но с довольно красивыми для представителя торгового сословия пальцами и ногтями. Он крайне редко злоупотреблял вином, в доме никогда не ели жирного мяса и пряных соусов, потому даже в своём возрасте достойный галантерейщик сохранял свежий цвет лица. Овдовев в возрасте сорока лет, он стойко выдерживал вдовство, но затем был сражён блеском голубых глаз дочери своего коллеги, торговца тканями Бюро. Констанс очаровала его, и Бонасье сговорился с её отцом, мэтром Бюро, имевшим торговлю в трёх лавках на улицах Вожирар, Арфы и Анулемской. Он, может, и не решился бы на такой ответственный шаг, но родня настояла: выгода сама шла в руки, а что любовь приключилась, так это даже хорошо! Ради заключения брака невеста, происходившая из семьи гугенотов, должна была принять истинную веру - стало быть, иметь хотя бы одного крестного родителя. Крестной матери найти не удалось, а крестным вызвался стать важный молодой господин де Ла Порт, приближённый Её Величества Анны. Красавица Констанс вошла в дом мужа полноправной хозяйкой, хотя в действительности все заботы легли на плечи служанки, ибо новоиспечённая мадам Бонасье прилежно исполняла положенные ей обязанности при государыне. Ссылаться на мадам Бонасье как на жену владельца галантерейной лавки было чрезвычайно удобно и даже очень полезно для дела, потому что её положение привлекало новых клиентов. Будем честными: не только положение кастелянши королевы, но и внешность. Мадам Бонасье была прехорошенькой голубоглазой брюнеткой со светлой, отливавшей перламутром кожей, которая сделала бы честь и знатной даме, очаровательным носиком с чуть вздёрнутым кончиком. Какую-то даму столь явное указание на её простое происхождение полностью лишило бы даже признака очарования, но Констанс "какой-то там" не являлась, и вроде бы очевидный недостаток благодаря живости мимики, обаянию улыбки и блеску глаз превращался в очевидное достоинство, служившее доказательством жизнерадостности и склонности к невинному кокетству. Бонасье был счастлив в браке, потому баловал молоденькую женушку как мог, даже в ущерб себе: у Констанс имелись дорогие черепаховые гребни с перламутровой инкрустацией, она ходила в первосортных кружевах словно знатная дама, носила тонкие шёлковые чулки и туфельки, ловко облегавшие изящные маленькие ножки. Обрисовав беглыми штрихами хозяев, перейдём к жилищу. Две комнаты на первом этаже принадлежали нынешнему управляющему лавкой, три занимала чета Бонасье. Ещё в доме жили старый пёс Гаспар, названный так в честь покойного адмирала Колиньи, и кошка Колетт, потому что она жуть как была похожа на рыжую торговку рыбой из лавки, которая находилась через три дома. На мансарду следовало бы кого-то заселить, только студентам, как и всем учёным людям младше сорока лет и не духовного звания Бонасье не доверял, а для проживания прочих следовало бы обновить комнату и заменить те самые прохудившиеся балки. Оставалась комната, достаточно просторная, во втором этаже, но сдать её за приличную цену не предоставлялось возможным: ставни не закрывались плотно, с улицы сильно несло навозом, шум поднимался с половины пятого утра, мебель имелась только самая простая и самая необходимая - стол, три стула, кровать с полотняным пологом, две жаровни, которые несколько скрашивали отсутствие камина. Колетт повадилась бегать валяться на постели в верхней комнате, потому серое одеяло неожиданно приобрело отчётливый рыжий оттенок из-за обилия кошачьей шерсти. Комнату не удалось сдать ни осенью, ни зимой, ни в начале весны, потому Бонасье снизил цену до минимума и стал ждать клиентов. Неужели никому не нужно донельзя дешевое жильё в Париже? Студентам и прочим явно неимущим лицам галантерейщик неизменно отказывал. Наступил канун Пасхи - апрель 1626 года. Объявление о сдаваемой комнате на вывеске у входа продолжало висеть и привлекать внимание немногочисленных приезжих - местные уже знали, что не стоит беспокоиться. Бонасье же читал сочинения господина Ронсара и терпеливо ждал того оговорённого заранее дня, когда госпожа Бонасье посетит супружеский кров. Он мечтал о покое и детишках, темноволосых, розовощёких и благонравных.