Небо, под которое возвращаются

Селектор межзвёздной связи передавал с помехами, через раз, однако это досадное обстоятельство едва ли мешало им понимать друг друга. За годы разлук и внезапных встреч выработался рефлекс: чувствовать другого на расстоянии, как себя. Кто-то мог бы счесть подобное за телекинез, они же называли это дружбой. — Меня хорошо слышно? — Комов сильнее прижал репродуктор к уху, морщась от посторонних шумов на линии. — Лучше всё равно не станет, — со вздохом ответствовал Атос. — Связь сегодня шалит. — Так на чём мы остановились?.. Атос продолжил с того места, на котором они, собственно, остановились. Что-то про тахоргов. Комов слушал напряжённо, сдвинув брови. Практиканты украдкой наблюдали за ним из своего угла — как охотники за вышеобозначенными тахоргами. Вслушивались изо всех сил, втайне полагая, что разговор идёт очень важный. Вселенского масштаба. Им хотелось первыми урвать кусочек информации о незнакомых планетах, нащупать пульс переменчивого мира. Комов им это милостиво позволял. А разговор действительно был важным. Правда, в нём не звучало сводок последних новостей и не принималось судьбоносных решений, требовавших мужества и отваги для их исполнения. Ничего из этого. Только тепло, смех и непринуждённый трёп двух бывших однокашников, не видевшихся целую вечность. — … в общем, дурак ты, Генка, — заключил Атос как-то вдруг, тоном, не терпящим возражений, а Комов, за всеми этими помехами пропустивший половину рассказа, захохотал. В голос, не стесняясь. Практиканты, позабыв о насущных делах в виде недомытой посуды, заозирались на него с опаской. Видимо, решили, что очередная новость вселенского масштаба таки добила начальника экспедиции. Смеялся он редко. Комов нахмурился, взглядом предлагая им вернуться к работе, а не греть уши почём зря. Пристыженные практиканты подчинились. Стоило им отвернуться, тот снова заулыбался. — Сам дурак, — понизив голос, огрызнулся он, пряча нежность за обидой. — Я, может быть, и дурак, но ты всё равно дурнее, — не остался в долгу Атос. Подмигнул ему через экран, а потом сказал голосом бывшего десантника, — ладно, Капитан, конец связи. А то мне утром в рейс. Выспаться бы. Пандора оплошностей не прощает, сам знаешь. — Знаю, — ответил Комов серьёзно. Вздохнул. Прощаться не хотелось совершенно, но, действительно, пора. — Ладно. Конец связи. Полли привет. — Передам, — пообещал Атос рассеяно и тут же встрепенулся, — а, в прочем, сам передай. Позвони вот завтра и передай. — Хорошо, — Комов с трудом удержался от усмешки. В такие моменты лучший друг особенно напоминал Учителя Тенина с его «ненавязчивыми» рекомендациями и советами, — позвоню и передам. — Смотри, а то ведь я проверю!.. — Не сомневаюсь. Доброй ночи, Атос. — Доброй, — ответил он, отключаясь. А Комов ещё какое-то время смотрел на тёмный экран, не в силах перестать улыбаться. У них ночь была уже глубокая, густая. Без двух кровавых лун на небосводе. Очень земная ночь. И ему тоже не помешало бы выспаться. Он дал отмашку практикантам, чтобы те домывали посуду скорее, а сам отправился в палатку. Растянулся там во весь свой долговязый рост, подложил рабочую куртку под голову и стал вспоминать. Как хорошо с Атосом посмеяться от души. Пообзываться, позубоскалить ласково, устроить перекрёстный огонь чёрными, блестящими арбузными семечками на какой-нибудь далёкой планете, тысячи парсек от дома, на радость заскучавшим зевакам с Базы. Или обсудить Д-звездолёты вперемешку с блуждающими огнями луизианских болот. Разработать план покорения Венеры — в двенадцать лет. С ним всё было хорошо. Всегда. Он ещё улыбался, когда засыпал. Последнее, о чём вспомнил — что не пожелал Атосу удачи. Как-то вылетело из головы. Ну ничего, завтра, всё завтра. Успеется. Сколько ещё будет этих разговоров по межзвёздной связи, в конце-то концов?.. Целая тьма. Комов в этом ни секунды не сомневался. *** Когда они устроились в машине, Робинзон наклонился к нему и спросил, — Держишься?.. — Держусь, — помедлив, ответил Поль. Ему показалось, что он израсходовал последние силы, отвечая на этот вопрос. Робинзон сочувственно хлопнул его по плечу, так, что сустав заныл, а директор Базы пошатнулся. Повздыхал чуть на свой стариковский манер, а потом пробурчал: «ничего, брат-охотник, прорвёмся». Поль лишь кивнул коротко. Разговаривать не хотелось. Ничего не хотелось, по правде говоря. Дальше они ехали молча. Вездеход настырно пёр сквозь зелёную муть, натужно ворочая гусеницами. Потом резко затормозил, и Робинзон же скомандовал, — По одному на дезинфекцию шагом марш!.. Поль снова кивнул, на этот раз с благодарностью. Зам подмигнул ему — мол, ерунда. Далее поисковой отряд ввалился в «предбанник» гуськом, наступая друг другу на пятки и ойкая извинения. — Директора вперёд! — зычным голосом грянул Робинзон. Егеря, уже выстроившиеся было в стройную шеренгу, притихли и заозирались. Поль от них отмахнулся только. В горле стоял ком, от которого не удавалось избавиться вот уже целые сутки. Казалось, если он сейчас раскроет рот и выдаст лишнее слово, произойдёт нечто жуткое. Он чувствовал это каждой уставшей клеточкой плоти, вымотанной до предела. Что-то хрупкое без устали ломалось внутри него на протяжении последних нескольких часов. Разбивалось вдребезги снова и снова, на тысячи острых осколков. Резало и кромсало, ворочалось, насмехаясь над его болью, выворачивая нутро… и Поль боялся, что, если заговорить, оно доломается окончательно. Будет уже не спасти. Робинзон пожал плечами на его отказ и продолжил, как ни в чём не бывало, — Хорошо, тогда заместителя директора!.. — бодрым шагом он обогнул шеренгу, первым врываясь в бокс. Поль ощутил вспышку нежности в отношении этого дикого, по-простому наглого человека. Сегодня он выручал его как мог. Он опустился на скамейку, давая гудящим ногам отдых. Ненадолго прикрыл глаза. А когда открыл их, обнаружил, что остался в «предбаннике» один. «Хорош директор, спит на ходу», — подумал Поль со вздохом. В боксе он снял карабин, положил его в специальный контейнер, следом скинул с себя «септический» комбинезон и с отвращением пнул в дальний угол. Захотелось потоптаться по нему сверху тяжёлыми ботинками в гумусе и засохшей глине, но Поль отогнал эту мысль — как детскую, иррациональную и лишённую всякого смысла. Вместо этого он кинул их в тот же угол. Под ионным душем он простоял значительно дольше, чем того требовала стандартная инструкция. Всё пытался забыть, кто он и зачем. Не смог. Пришлось идти в следующий бокс — за полотенцем и сменной одеждой. Там-то его и подкараулил дежурный. — Ну что, нашли пропащего?.. — спросил тот с любопытством. Несколько долгих секунд Поль смотрел на него в упор, не моргая, а потом мотнул головой. Дежурный сочувственно закивал. — Ничего, господин директор, отыщется ещё. Полю захотелось подойти к нему вплотную, схватить за лямки комбинезона и тряхнуть хорошенько. Захотелось крикнуть: «клянись, сволочь, клянись на крови!..» К счастью, он сдержался. Предусмотрительно отошёл на шаг, постоял так немножко, а потом молча стал одеваться. Как добрался до кабинета, Поль забыл. Помнил только, что очень долго разглядывал в коридоре плакат: «Твои действия, если ты заблудился в Лесу без егеря». Действия были неутешительными. Как и прогноз. «Важная информация: в Лесу без егеря можно продержаться не дольше двадцати четырёх часов». Двадцать четыре часа Атоса были уже на исходе. «Но это ведь не абы кто», — рассуждал Поль отстранённо. «Речь идёт о нашем Мишке. С ним любые двадцать четыре часа помножай на два, а то и на три». И тут же напоминал себе, что Атос был не охотником, а всего лишь биологом с карабином наперевес. Да, очень хорошим биологом, но… но. В кабинете оказалось тихо. Поль ожидал увидеть там Робинзона, но Робинзона не было. Тогда он подошёл к чайнику, потрогал его ладонью. Едва тёплый. Значит, Робинзон всё же был, вот, даже чай приготовился пить — но, видимо, устал ждать. И ушёл. Оно и к лучшему. Говорить по-прежнему не хотелось. Поль опустился в директорское кресло, соединил кончики пальцев и замер. В его распоряжении оставалось несколько часов, прежде чем новая группа егерей отправится в рейд по Лесу. Можно было употребить их на сон. Даже нужно. Но Поль не чувствовал в себе желания спать. Его усталость была далека от физики. А немота всё не проходила. Ком в горле пульсировал, разрастаясь. «Зачем я его отпустил?.. В Лес, одного. Боже мой, как же глупо вышло». Поль вспомнил все те разы, когда поступал точно так же, но Атос возвращался. Вспомнил, сколько раз Атос уходил сам, даже не предупредив дежурного. «Нет, я не мог этого предвидеть». «Нужно сообщить Капитану», — промелькнула мысль. Он потянулся, но не к связи, а к дальнему ящику стола. За фотографией. Однако не успел толком её рассмотреть — селектор межзвёздной связи заголосил вовсю. Поль вздрогнул всем телом, взглянул на экран. С экрана ему улыбался Генка-Капитан. Он торопливо сунул фотографию в карман, прежде чем принять вызов. Получилось с третьего раза. Дрожащие пальцы гуляли по кнопкам. — Здравствуй, Поль! — сказал Капитан радостно, и по голосу стало ясно — он ничегошеньки ещё не знает. — Здравствуй, Генка, — пересилил себя Поль. — Как твои дела? Что нового на Пандоре? — Да, знаешь, ничего особенного… — начал было он, но осёкся. Замолчал. Капитан по ту сторону экрана сощурился. — Вид у тебя какой-то безрадостный. Случилось что? — Ага, — отозвался Поль почти что жалобно. И снова замолчал. Замолчал, а потом выдал, — Атос сегодня разбился на вертолёте. Он увидел, как лицо Капитана на мгновение застыло. Сердце у Поля болезненно сжалось и ухнуло в бездну, предчувствуя нехорошее. Но потом Капитан неожиданно и как-то совершенно по-дурацки усмехнулся. И Поль понял — он не верит. Не верит, потому что разговаривал с Атосом только вчера. Потому что Атос — Атос!.. — не мог взять и разбиться. Только не он. Бывший десантник, который не был бывшим, который не растерялся посреди магнитного безумства Владиславы. Разве Пандоре с её обычной гравитацией такое под силу?.. — Врёшь, — выдохнул Капитан сквозь зубы. Поль качнул головой. — Врёшь, — повторил Капитан, и голос его дрогнул в мольбе. — Не вру, — прошептал Поль. — Кем бы я был, если бы врал тебе о таком?.. И вот тогда звонок оборвался. То ли связь подвела, то ли нервы Капитана. С минуту Поль тупо смотрел в почерневший экран, не в силах оторвать взгляда. Оставаясь с этой пустотой наедине, сживаясь с ней. Потом всё же опустил глаза — и, впервые за минувшие сутки заплакал.