Папин любовник

Сигме уже двенадцать лет и это вполне нормально, что он уже начинает считать себя достаточно взрослым для многих вещей. Ему приходилось взрослеть достаточно рано, он и так многое начал понимать раньше остальных, а сейчас это чувство, что он уже вполне самостоятельный не играли на руку никому. Федор понимал, что это произойдет, не всегда этому ребенку будет семь лет и не всегда он будет бояться каждого неверного вздоха от взрослого человека. Сигма уже начинает показывать свои прорезающиеся клычки. Как любого нормального родителя, это может насторожить, как и Достоевского, но он действительно прочитал достаточно книг по воспитанию. Сейчас у мальчика тот период, когда бо́льшая часть норм сформировалась. Его больше не нужно было воспитывать, а именно направлять в нужное русло, но разве хочется отцу терять свой авторитет в чужих глазах? Особенно в глазах человечка, которому он подарил надежду на лучшее будущее. И ведь он совсем не заметил, как резко произошел этот скачок, неужели сепарация ребенка от родителей начинается так рано? Конечно, Гоголь постоянно говорил, что малому сейчас не нужен скучный взрослый наставник, который постоянно что-то запрещает, а именно друг, который поможет и поддержит в трудной ситуации. Это ему ещё не пятнадцать, тут ещё радоваться жизни можно, потом ещё хуже будет. Вот тогда и впрямь период острый и не самый приятный для всех. — Ты сам вспомни, что мы творили в пятнадцать-шестнадцать! — Со смехом говорил Николай, пока Федор тер переносицу и пил уже третий бокал вина. — Я удивлен, как твои родители меня ещё не закололи к херам, когда я тебя подбивал на какую нибудь сомнительную авантюру… ты подожди, твой ещё вернётся как нибудь вдребезги бухой, ты не можешь контролировать его полностью, он до всего этого дорвется раз десять. Я ж тоже думал, что когда возвращался домой укуренный и пьяный — этого совершенно никто не замечает, а потом пизды получал. И ведь действительно, Коля как обычно был прав, только вот как отпустить? Как игнорировать то, что Сигма уже ищет в интернете то, что может быть неправильно понято, в особенности в сексуальном плане. Этот разговор неизбежен, но он же все ещё ребенок, как Федор не повторял, что его ребяческая фаза закончена. У него уже другие авторитеты (смотря на него историю поиска, то это определенно Бритни Спирс или Роберт Дауни). Сигма уже стал гораздо эмоциональнее из-за подросткового кризиса. А ведь и вправду, это только начало, а Федор уже не выдерживает, желая просто пропустить этот период, оставить все как было и все ещё видеть надежду в этих больших наивных глазах, а не слышать нечто вроде усталого «Нет, пап, ты не понимаешь меня». А как ему сказать, что вообще то понимает! Он тоже не родился сразу таким, какой он есть сейчас. В любом случае, смысла думать об этом не было, потому что сейчас он с Гоголем и они отдыхают в самом, что ни на есть прямом смысле. Коля, в полной темноте, нависает над ним. Его руки гуляли по всему телу, а губы горячо целовали шею. Возможно, он хотел бы делать это более жадно, впиваться в шею зубами, оставлять следы, но это у них что-то вроде табу. Нельзя и все тут. Достоевский одобрительно гладил его по голове, перебирал светлые локоны в пальцах. Прошло уже столько времени и им обоим это ни разу не надоедает. Даже спустя годы они находят друг друга самыми прекрасными. На самом деле, Федя уверен, что Никола не раз занимался сексом и с другими, у них нет чего-то устоявшегося, как минимум из-за того, что формально он действительно любовник. — Кто сегодня? — Шепотом спросил Гоголь, облизывая губы, снова еле касаясь целуя его в ключицу и залезая руками под футболку, разогревая тело. — Сегодня ты, сил моих нет… — на выдохе ответил мужчина, чуть ли не выгибаясь от его прикосновений. От движений Николая действительно просто невозможно устать, он всегда знает, куда надавить, что б мозг просто опустел и ты не думал ни о чем кроме того, что б требовать больше и больше. Он любил внимание и сам давал его столько, сколько необходимо. — Не разгоняйся главное сильно. И действительно, ласки перед самим сексом они оба просто обожали. Им нравилось полностью расслабиться, позволить себе полностью разогреться. Все было до ужасного чувственно, хотя они уже перепробовали кучу всего, часто менялись. Их отношения в постели менялись столько раз, но они оба знали и понимали, когда нужно «выбить» все из партнёра, а когда нужно любить так, как никто никогда не любил. Все прервал резкий хлопок двери. В проёме стоял сам Сигма, выглядя настолько раздосадованным и злым одновременно, будто только что увидел, как его любимое печенье кто-то нагло ест посреди ночи. У обоих глаза расширились и они как ошпаренные отскочили друг от друга. Гоголь нервно усмехнулся, отводя взгляд, оба благодарили Бога, что они не перешли к процессу совокупления. — Я так и знал! — Кричит ребенок, топая ногой, пока эти двое старались хоть как-то сообразить, что вообще происходит и как им из этой ситуации выкручиваться. Доигрались в карты. У Сигмы чуть ли не слезы на глазах от разочарование. Подсмотрел, так подсмотрел. О Господи, вот и сбылся самый ужасный кошмар черт возьми. И что тут сказать ему? Что вообще делают в этой ситуации? Гоголь же проверял, что он спит… и что здесь делать теперь? Это разговор был неизбежен, на самом деле, но разве они готовы? Только если Сигма, который уже наверняка начитался всего в интернете. Самостоятельный такой. Нет, он определенно специально подсматривал, потому что понимал, что правду ему никто не скажет, а отговорка, что они «просто спят» больше не работала. Когда он успел стать настолько взрослым и осознанным? Когда Достоевский упустил этот момент? Он глубоко вздохнул, смотря на Николу, который явно находился в какой-то прострации в этот момент. Сигма, не сдержавшись, оставил дверь полностью открытой, а сам спустился в свою комнату, громко хлопая дверью. Так, ну что ж, сам Бог велел, что б этот разговор наконец наступил. Они судорожно начали натягивать нормальную одежду, перекидываясь шепотками из разряда «Что делать?». Никто не знал, что делать. Вообще, у Гоголя было огромное желание свинтить отсюда под шумок, но Федя сейчас сам себя сгрызет. Разве может он его в таком состоянии оставить, наедине с сыном, который чуть ли не главных лжецов в них видит теперь. Неловко ему наверное было, но он по факту ничего такого и не застал… так, только начало. Это повезло, что терпение у него закончилось в этот момент, а не позже минут так на двадцать. В итоге оба стояли около двери в детскую. Думали, что им сказать в свое, так сказать, оправдание. С одной стороны стыдно, но с другой, они же взрослые люди, почему они не имеют права на подобное? Почему не могут позволить себе отдохнуть? Или их жизнь должна была оборваться как только Сигма перешагнул порог этого дома? Федор понятия не имел, что будет лучше сказать. Извините, не в каждой книге пишут, что делать, если уже почти подросток поймал родителя за прелюдиями со своим любовником. Федор тихо стучит в дверь и проходит внутрь. Сигма лежит спиной к стене, даже не реагируя на та, что кто-то прошел. Федя перекрестился, на всякий случай, и сел на чужую кровать. Подбирая слова, он поджал губы, сминая фиолетовое постельное белье в пальцах. — Сигма, послушай… — Уйди. — Оборвал его ребенок, поджимаясь ещё сильнее. Спустя секунду, он снова продолжил. — Так ты и Коля… Вы… вы правда? Почему я не знал об этом? — Малыш, как ты представляешь, что я скажу тебе об этом? — Он тихо усмехнулся, качая головой. Сигма, кажется, начинал относиться к разговору попроще и перевернулся лицом к отцу, но все ещё смотря куда-то вниз. — Я прекрасно знаю, что ты уже взрослый, интересуешься всякой… эротикой. И я понимаю, что урок полового воспитания должен был провести ещё раньше, но… — Это делают люди, которые любят друг друга, — внезапно выдал Сигма, густо краснея, — я думал, вы не сказали мне, что любите друг друга и поэтому разозлился… я… Глаза бедолаги забегали по всей комнате, а Федор не знал: радоваться ему или плакать. С громким воскликом «Чего?!» выглянул и Гоголь, который втихую сидел под дверью и слушал этот разговор. То есть, он уже сам знал обо всем, что будет, просто полагал, что от него чуть ли не свадьбу прячут? Господи… Коля закрыл лицо руками и судорожно рассмеялся, спускаясь вниз по стенке. — Пап…пап, ты чего? — Сигма резко встал и покачал отца за плечи, искренне не понимая, почему за его словами последовала такая реакция, а Федор лишь пялился куда-то в пол и пытался понять, за какие грехи ему такая нервотрёпка. — Пап, все хорошо? — Да, Сигма, все в порядке… — он глубоко вздохнул, спустя минуту, слегка приобнимая его. — Ты просто напугал нас. Отвечая на твой вопрос… нет, мы не любим друг друга, только как друзья. — То есть друзья тоже?.. — Нет! — Вопрос резонный, но для точного определения им пришлось бы хорошенько так углубиться в данный вопрос, а им ещё рано о подобном думать. — Мы скорее, особенный случай. Мы ничего не скрывали от тебя. Сигма заметно выдохнул. Значит он просто поспешил с выводами и поднял на уши весь дом? Ситуация, конечно. Он приобнял отца в ответ. Извиниться не извинился, но действиями показал, что жаль ему. А то много чести перед папкой словами извиняться. А папке больше и не нужно. Ему и так нормально, сам словами извиняться не умеет, только действиями. — У меня с тобой скоро такой же цвет волос как у Коли будет… — Да не седой я! — Возмущенно выдает Гоголь в ответ, громко фыркая.