Мечты из потали

— Прямо сейчас рядом с центром города проходит очередная акция в поддержку самопровозглашённого карателя преступников, более известного как Кира. На мониторе с записью ещё свежего выпуска новостей под изображением кричаще ползёт строка с белым текстом «Прямой эфир: Эксклюзив». Особенность репортажа подтверждает неспешно, даже несколько величественно шествующая по перекрытой улице толпа в десятках метрах позади корреспондента Тайо ТВ, Хитоми Маэды. Смена кадра — первый ряд, состоящий в основном из молодых юношей, уверенно несёт длинный транспарант, где аккуратно, но с требовательным подтекстом выведено: «Защиту безопасности законопослушных граждан!» — Участники активно поддерживают своего кумира выкриками «Кира — спаситель» и «Слава Кире», — девушке приходится максимально близко поднести микрофон к губам, чтобы звучать чётко на фоне недалёкого, но неумолимо приближающегося гула. — В руках многих — плакаты с лозунгами или флаги, призывающие полицию и правительство Японии к признанию заслуг Киры перед обществом, а как следствие — к прекращению расследования в отношении нового защитника человечества. Как вы можете видеть, — корреспондент с мимолётной улыбкой провожает взглядом пробегающую мимо троицу девушек, чьи фигуры быстро растворяются в толпе, — в акции принимают участие и обычные люди, которые выражают надежду на переосмысление поступков Киры и достойной оценки их влияния на общественную безопасность. На протяжении всего пути демонстранты не провоцировали полицию, и до сих пор нами не было получено ни одного сообщения о порче общественного имущества или намеренного загрязнения улиц. Изображение со всей гаммой витающего в тот момент на улице трепета показывает почти деревянную поступь полицейских, бредущих по бокам шествия. Они настороженно следят за обстановкой как внутри толпы, так и за её пределами: внимательно контролируют действия проходящих мимо зевак и предупредительно оттесняют тех, чьё поведение может угрожать кому-либо из демонстрантов. Корреспонденту и оператору приходится начать идти по направлению движения главных виновников эксклюзивного материала, чтобы сохранять безопасное расстояние. — По сравнению с предыдущей акцией, — продолжает громко декларировать та на ходу, — случаев задержания также не выявлено. К сожалению, организаторы… По погрязшему в гудящем шуме Хакусану из недр толпы раздаётся высокий женский крик, провоцирующий сначала короткое затухание громкости присутствующих, а затем нарастающий гомон остальных демонстрантов, чьи ряды закопошились волнами. Под испуганный взгляд корреспондента фокус камеры захватывает пока слабо засуетившийся первый ряд толпы, непоколебимо продолжающий шествие, но с несколько тревожным оглядыванием через плечи на неизвестное происшествие позади. Несколько полицейских с готовностью снимают с пояса резиновые дубинки и под жёсткие приказы расступиться начинают в спешке протискиваться к очагу беспокойства, стараясь кое-как уворачиваться от отчаянно отпихивающих их в попытке сбежать людей. — Что происходит? — микрофон почти справляется с шумоподавлением, когда десятки участников почти что в животном ужасе отделяются от общей массы и без оглядки бегут прочь. Корреспондент и оператор под вскрик первой едва успевают прижаться к стене здания на краю улицы, пропуская мимо себя как непосредственных свидетелей чего-то пугающего, так и тех, кто от одних лишь вибраций чужой паники нерешительно, но поддаются тревожному настроению и инстинктивно предпочитают немедля покинуть зону опасности. Некоторые из первого ряда начинают отпускать свой участок транспаранта и также нервно оставляют своё место во главе единомышленников. — Мы не знаем, что случилось, — будучи профессионалом своего дела, Хитоми Маэда, с опаской щурясь и иногда порываясь дёрганным телодвижением отвернуться от мелькающих в десятках сантиметрах от неё фигур, чуть отходит от стены, чтобы снова встать безукоризненно ровно, так, как и подобает работнику центрального телеканала. С огоньком предвкушения близящейся сенсации в глазах, она продолжает репортаж немного звенящим из-за адреналина голосом: — Прямо сейчас участники акции начали разбегаться в стороны! Возможно, случилась давка, и некоторым стало не хватать кислорода. Ради вас, дорогие зрители, я со своим коллегой постараюсь подобраться ближе к гуще событий. Оператор Тайо ТВ безропотно следует за девушкой вдоль здания, крепко держа камеру и избегая слишком сильной тряски изображения. Посреди всеобщего волнения, где толпа посекундно «выплёвывает» всё больше испуганных, вдалеке эхом отдаётся сирена служебной машины, однако не ясно, скорой или же полицейской. Несмотря на ясную погоду солнечного дня, происходящее на мониторе вынуждает желудок невольно сжаться в нервном предвкушении. Неловко уклонившись от мужчины, бросившего на землю плакат чуть ранее, а теперь следующего за подавляющим большинством подальше от угрозы, корреспондент на миг замирает в паре десятков метров от небольшого полукруга людей. Она моментально поворачивается к оператору и с энтузиазмом, невероятно быстрым жестом свободной от микрофона руки показывает приблизиться как можно скорее. — Ты снимаешь? — взволнованно уточняет корреспондент. — О боже… Очертание сжавшегося в позе эмбриона силуэта становится различимее, когда один из полицейских, замечая телекамеру, рывком встаёт с корточек. Он почти бегом приближается и категорично качает головой, заявляя: — Нет-нет, никаких съёмок. Пожалуйста, не мешайте работе полиции. — Я являюсь корреспондентом Тайо ТВ, — будто не услышала его, взбудораженная собственным присутствием на месте такого происшествия Хитоми. — Не могли бы Вы описать всё, что видели? Что случилось с тем человеком? Это Кира убил его? — она бесцеремонно подсовывает микрофон оппоненту, на что тот, возмущённый непомерной наглостью, растерянно хмурит брови и приоткрывает рот в поисках слов. — Я не… После свистящего шёпота «Сфокусируй на нём», объектив захватывает уже не лица девушки и служителя правопорядка, а недвижимое тело плотного по комплекции мужчины, лежащего на асфальте таким образом, что видна лишь чуть полысевшая макушка и сгорбленная спина. Пока одни полицейские поспешно разгоняют самых любопытных зевак, другие либо озадаченно смотрят на недвижимого с упёртыми в бока ладонями, либо что-то поспешно сообщают по нагрудной рации. Кира ставит запись на паузу. Пока почти расфокусированный тяжёлый взгляд иглами упирается в изображение монитора. Все рефлексы нацелены на сдерживание взбешённого полувздоха-полурыка, желание издать который огнём пульсирует в каждом капилляре вот уже минуты две. Если в самом начале видео самодовольство достигало того уровня, что можно было бы с удовольствием откинуться на спинку кресла с расслабленно заложенными за голову руками, то сейчас всё это превратилось почти в агонию. «Этот идиот действительно участвует в акциях», — он с задушенным в горле хрипом закрывает лицо ладонями со следами глубоко впивавшихся в них ногтей и сжимает челюсти ещё сильнее. — Что думаешь, Лайт-кун? Усилием воли глотая ярость и набирая в лёгкие не отравленный ею воздух, Кира приказывает себе снять напряжение в плечах и лежащих одна на другой ногах. В конце концов, человек рядом — последний, кто должен наблюдать малейшее проявление слабости с его стороны. — Это катастрофа, — честно, но приглушённо признаётся он, однако говорит совершенно не о самом факте очередного убийства, а после соскальзывания ладоней с подбородка слегка запрокидывает голову, интересуясь: — Кем был тот человек? L почти пожимает плечами и монотонно бросает: — Попробуй угадать. Изначально Кира даже не знает, благодарить ли судьбу, что Второй Кира всё ещё не переходит на невинных людей, или по-прежнему позволять раздражению за нарушение обговорённых условий доминировать над остальными эмоциями. Палец непроизвольно начинает постукивать по столу. Нет, выбор очевиден. Причём настолько, что бесстыдно неприкрытое внимание к своей персоне и такому показательному жесту игнорируется полностью. — Лайт-кун сильно встревожен, — оглашает очевидное L и с едким любопытством начинает кусать палец, чуть наклоняя голову. — Неужели увиденное так сильно повлияло на его психологическое состояние? Тот на мгновение закрывает глаза, давая себе передышку. На счастье, в номере лишь они и Мацуда, преданно сидящий на диване в другом конце номера и ожидающий если не следующей демонстрации, то возможных новых материалов по сегодняшней. Кира, наконец, переносит прямой взгляд на сидящего слева оппонента. — Мне непривычно видеть подобное, Рюдзаки, — звучит почти раздосадованно. — Произошедшее ужасно. Этого никогда не должно было случиться. То, как уголок бесцветных губ плавно, но совсем немного и ненадолго ползёт в сторону, будто кто-то потянул за нитку, а затем отпустил, вызывает у другого смешанные чувства. L словно ухмыльнулся с примесью некоего умиления, граничащего с надменностью. «Он не может знать истинной причины моей реакции, — отдаётся размеренным набатом в мыслях. — Невозможно». — В таком случае, — как ни в чëм не бывало, детектив отворачивается к монитору и тянется к зефиру, — мне жаль, что тебе приходится проходить через столь стрессовые ситуации ради успеха расследования. Подозрения в отсутствии хотя бы доли правдивости в произнесённых, словно по методичке, словах не требовали подтверждения — по крайней мере, сейчас, когда есть более значимый вопрос. — Почему ты не позвонил, когда был прямой эфир? — почти обвинительно уточняет Кира с недоверчивым прищуром. — Потому что, — отвечает с набитым ртом Рюдзаки, — данный репортаж вёлся в полдень, тогда как лекции в университете заканчиваются без пятнадцати два. Твой отец не был бы рад, узнав, что его сын пренебрегает учёбой ради помощи следствию. При виде начавших быструю печать пальцев, наверняка липких от сахара, Кира чуть брезгливо кривит губу. — Хочешь сказать, — звучит не без тени насмешки, — что озабочен моим образованием и отношениями с отцом? Рюдзаки, ты ведь сам позволил мне стать официальным членом расследования. Я также должен быть в курсе событий в момент их обнаружения, разве нет? Косой взгляд матовых глаз из-под свисающих на переносице волос едва ли предупреждает горделивый подъём подбородка. Оба знают, что данный статус был присвоен совершенно не из благородных побуждений, однако если L сам апеллировал спокойствием остальной следственной группы, то не воспользоваться данным рычагом давления будет попросту глупо. — Верно, — подтверждает размеренно Рюдзаки, теперь смотря на клавиатуру так, словно впервые её видит. — Прости. Я лишь пытался быть участливым к Лайт-куну. Поначалу Лайт только скептически моргает и приподнимает бровь. — Ты? Участливым? — он слабо качает головой от испытываемого диссонанса. — Зачем тебе это? — Я назвал тебя своим другом, — угрюмо объясняет тот, снова вернувшись к заполнению отчёта о ходе расследования. — Мне казалось, в дружеских отношениях принято уважать друг друга и проявлять заботу. Слова вышли будто с неровными краями — можно услышать их конвульсивное дёрганье в попытке принять более лицеприятную форму. «Возможно, мне кажется, но… — Лайт с подозрением изучает чужую фигуру и планомерно разлагает суть сказанного до истинного смысла, — … То, что он сказал именно «назвал», а не «считаю» вряд ли фигура речи. Ему словно… чуждо приписывать себе какие-либо эмоциональные реакции или связи с другими людьми. Не думаю, что подобная формулировка имеет для него другое значение — упустить смысл подобного слишком невообразимо». Когда мысли утихли, мышцы рук начала колоть неопределённость. Он с тихой задумчивостью медленно переводит внимание на стол и спрашивает, — как посчитал сам, — риторически: — Разве мы друзья? Стук по клавишам вновь прекратился. Тишина, прерываемая механическим скрежетом системных блоков, обостряет внимание до звона в ушах. На периферии Лайт различает смазанное движение сгорбленной фигуры — плечи под белой кофтой едва приподнялись, из-за чего бледная кожа шеи теперь визуально сливается с тканью. Его интригует такая реакция: далёкая от разочарования или обиды, из-за самого факта усомнения, но почти родственная замешательству. — Почему Лайт-кун не уверен? Несмотря на низкую громкость голоса, в нём лёгкой поволокой сквозит искренний интерес, пусть и сложно различимый ввиду ровной, почти мертвенной интонации. Прежде чем дать ответ на собственный укол скепсиса в отношении истинности наблюдений, совершённых спонтанно, Лайт, вальяжно дотянувшись до кружки ещё горячего кофе, беззвучно усмехается и выпаливает с отголоском шутливости: — Друзья не говорят друг о друге в третьем лице. Терпкая горечь сушит горло, но несравнимо слабее противоестественного желания повернуть голову в сторону того, чьи глаза изумлённо расширяются и воздух тяжелеет на грамм. Рюдзаки не может не знать, насколько малозначительно данное объяснение. Суть же в том, что он просто не видит смысла намекать на первопричину, поэтому лишь упирает палец в губы. — Вот как. В таком случае, — взгляд плавно поднимается на профиль собеседника, въедаясь в кожу, — я больше не буду говорить подобным образом. Прости за неудобства. Непрерывность чересчур пристального внимания провоцирует жар в районе лопаток — Лайт, вопреки желанию скрыть хотя бы часть лица, отставляет кружку. Под мышцы словно втискивают рыболовные крючки, которые не только вызывают нестерпимый зуд, но к тому же морозят кости. Обычные последствия изучения человеком, по чьей мимике сложно определить, просто ли тебя слушают или же готовятся к чему-то непредсказуемому, однако до сих пор некомфортно. Хуже лишь, что нос сам по себе желает сморщиться в омерзении по той же причине: Кире не подобает испытывать даже секундные позывы съёжиться перед кем-либо, а тем более перед таким же хищником, как он. Скорее от исчерпания темы, нежели благодаря проницательности, L с задумчивым мычанием отворачивается к компьютеру, чтобы немного после взять лежавший слева файл и, снова опустив его теперь уже с другой стороны, протянуть по гладкой поверхности стола сидящему в отдалении оппоненту. — Иоши Года, — возвращается он к насущной теме дня, когда второй только открывает досье. — Пятьдесят семь лет, официально не трудоустроен на протяжении трёх месяцев. Ранее работал дезинсектором, однако часто отсутствовал в рабочее время без уважительной причины, за что получал множественные выговоры. Есть семья в лице жены, Нацуми, и малолетней дочери, Тсуёки. Анамнез подтвердил причину смерти «сердечный приступ». Кира с цепкой сосредоточенностью всматривается в изображение мертвеца, затем начинает по строчкам следить за безошибочно пересказываемой информацией. Если бы не ритмичный стук ложки о края чашки сбоку, выходило бы определённо ещё лучше. — Согласно полицейским отчётам, — L шумно отпивает чай, — привлекался к административной ответственности за игнорирование светофора три года назад, а спустя четыре месяца суд предъявил обвинение в незаконном обороте наркотиков в особо крупных масштабах. — Но… — Кира, не отпуская третий лист, несколько раз настороженно сверяется с записями то на нём, то на предыдущем, — …здесь не указано, что он отбывал срок в тюрьме. — Ошибки нет, — спокойно предупреждает чужие мысли L, в чьих пальцах уже ждёт своей участи пастила, которую придирчиво рассматривают перед употреблением. — Спустя три дня обвинитель отозвал заявление, признавшись в лжесвидетельстве и, объясняя собственное решение муками совести, предоставил неоспоримые доказательства, но уже против себя самого. Судопроизводство по делу Иоши прекратилось, после чего полиция принесла искренние извинения с указом не применять никаких мер ограничения свободы. Не в силах сдержаться, Кира фыркает снисходительно, читая строчку «задолженности: отсутствуют». — То есть, — с налётом скептицизма протягивает он, прежде чем поднять прищуренные глаза, — ни у кого не возникло подозрений касаемо настолько удачного стечения обстоятельств? Как насчёт вопросов, каким образом такого человека не уволили после первого случая прогула, а также о том, как ему удавалось оплачивать счета после лишения работы, если жена — домохозяйка? — Если ими и задавались, то ответы никого не интересовали, — резюмируется с тенью недовольства. — Я абсолютно уверен, что обвинения не были ложными, и Иоши Года был причастен к наркоторговле, причём имел в этих кругах значительное влияние, позволившее с помощью третьих лиц подбросить улики и вынудить другого человека взять вину на себя. Вполне вероятно, под его контролем была преступная группировка, промышляющая наркотическими средствами не один год. Листы возвращаются в изначальное положение, и Кира неотрывно смотрит на лицо маленькой девочки семи лет. Карие глаза, каштановые волосы и добрая, по-детски наивная улыбка отдаются в памяти образом сестры. Лёгкие на вдохе упираются в рёбра, а верхняя губа лишь едва кривится, будто в преддверии оскала. «Ублюдок, — проносится в мыслях злобно. — Не сдох бы сейчас, я бы убил тебя после». Он закрывает файл и в порыве отвращения почти отбрасывает на стол, с тихим вздохом откидываясь на спинку кресла, ради хотя бы иллюзорного расслабления в глазах испытующе смотрящего. На мониторе всё ещё поставленный на паузу репортаж, где на асфальте, скукожившись от боли, лежит тело того, кто своим существованием лишь губил чужие судьбы ради низменного желания наживы. Омерзительно. — Лайт-кун? — зовёт с невинным выражением лица L, уже развернувшись навстречу и покусывая ноготь. — Ты выглядишь слегка взбудораженно. Это тоже защитная реакция твоей психики на чужую смерть? Тот почти сразу переходит в оборону, устанавливая зрительный контакт. — Ты не можешь обвинять меня в отсутствии ярко выраженного сострадания, Рюдзаки. — Однако ты в принципе не испытываешь данную эмоцию прямо сейчас, — парирует L. — Что изменилось с момента просмотра записи? Тогда твоя реакция была совершенно противоположной. «Провокация», — безошибочно различает Кира, отчего в желудке начинает искрить нетерпимость, а брови чуть хмурятся. Тем не менее, ноги почти по инерции разворачивают кресло. Прежде чем ответить, он бросает короткий взгляд в начало номера, чтобы исключить единственно возможного свидетеля данного диалога, и более тихо произносит: — Раньше была вероятность, что умер невинный человек. — В чем разница между смертью невинного и смертью преступника? — L задаёт вопрос так решительно, словно знал чужой ответ заблаговременно. — В том, что первый вариант более прискорбен с точки зрения морали, — без заминки говорит тот. Бесцветные губы приоткрываются в изумлении. — Морали? Разве по нормам морали убийство одного человека может быть отлично от убийства другого? — уточнение пропитано ироничной насмешкой. Кира неспешно скрещивает руки на груди и начинает покачивать ногой в воздухе. — По-твоему, будет правильно сопереживать смерти того, кто подставил неугодного, обрекая минимум на десять лет строгого режима? — У него была семья, Лайт-кун, — напоминает жёстко L, чей голос теперь становится ниже. — Вот именно, Рюдзаки, — моментально подтверждают с вызовом, а затем кивком указывают на файл с досье и анамнезом. — Жена и маленькая дочь, живущие вместе с тем, кто напрямую связан с наркоторговлей. Можно ли назвать такого человека примером для подражания или достойным отцом? В один день могло произойти так, что неудача в бизнесе выместилась бы на ком-то из родственников. — Убийство есть убийство, — чеканит упрямо L, чьи пальцы теперь чуть сильнее сжимают колени. — Не имеет значения, кем был тот человек или чем занимался при жизни. — Даже с точки зрения закона это не так, — едко усмехается Кира, качая головой. — Например, если жертвой станет взрослый человек, наказание будет варьироваться от смертной казни до лишения свободы на срок не менее трëх лет, и чаще всего применяется второе. Однако в случае, когда убивают ребёнка, виновный почти гарантированно отправится на виселицу. — Данное различие в строгости исполняемого приговора создано не из-за разницы в ценности жизни между одними и другими, Лайт-кун, — не отступает второй. — Оно определено ввиду существования социально незащищённых групп людей, к которой и относятся дети, не способные должным образом применять самооборону. — Однако ты солжёшь, если скажешь, что реакция общественности будет одинакова в обоих случаях. Чужое молчание и неотрывный взгляд с пеленой укора служит лучшим ответом, на который Кира мог рассчитывать. Немигающие глаза лишь на секунду и на несколько миллиметров сужаются, будто в недовольном прищуре, а рукава кофты с шорохом единожды трутся о грудь из-за короткого ёрзанья на месте, очевидно, ввиду зуда недовольства. Оппонент поглощает это с трепетом наслаждения, жаром, селящимся в венах. — Я солгу в той же степени, — медленнее прежнего проговаривает Рюдзаки, — если признаю это нормальным. Поначалу истинный смысл признания неочевиден, но, когда сомнения отпадают, Кира в неподдельном изумлении приподнимает брови, не в силах выдохнуть. «Он буквально утверждает, что ему нет дела, кто является пострадавшей стороной, — рассуждения текут в чуть рваном темпе из-за неверия. — Даже если жертвой станет ребёнок, особого отношения к преступлению не будет, так как в его системе морали жизнь того не имеет большей значимости, чем жизнь взрослого человека». Осознание, что ногти впиваются в ладонь, возникает только после начала лёгкого онемения кожи вокруг глубоких лунок, на которые Кира с хмурым недоумением теперь смотрит. «Никогда не слышал подобное мнение. Выходит, великий детектив не такой уж идеалист не только касаемо соблюдения личных прав человека, но и по отношению ко всем людям в принципе. Это…» Взгляд отблёскивающих красным глаз уже не встречают, ведь L развернулся к монитору, и так даже лучше: весь облик сидящего с поджатыми к груди коленями детектива незримым образом идёт рябью, меняясь — почти без последствий, но прежним больше не является. «…Даже более интересно, чем прежде». Проницательность подсказывает, что диалог окончен, однако послевкусие, оседающее прозрачным слоем на корне языка, ничуть не разочаровывает. Вероятно, именно благодаря такому специфическому удовлетворению вернуться к работе не представляется сложной задачей: после ослабления эмоциональной напряжённости, того же требует и умственная. Перемотав запись в самое начало, Кира подпирает подбородок ладонью, по привычке располагая безымянный палец над губой, и приступает к новому просмотру. Всё же осталась ещё одна немаловажная деталь, которую он тщательно высматривает едва ли не по пикселям. «Хорошо ещё, — расслабленно думается, — что Рюук считает, будто я ещё в университете, а потому сидит дома и не отвлекает». Концентрацию на изображении не нарушает ни возобновившийся стук клавиш слева, как всегда прерывистый и неровный по своей скорости, ни изредка звучащее протяжное мычание во время очередного отстранения от реального мира. «Сейчас начнётся паника, — проговаривает про себя уже виденное развитие событий Кира за секунды до их отображения на мониторе. — Первый ряд оглядывается, за ними… — он чуть прищуривается, силясь рассмотреть идущих позади, — …никого примечательного. Тех, кто несёт плакаты и флаги, не видно — они в гуще толпы». Отделение десятка шествующих от процессии, бегство прочь, пробирание полицейских вглубь потока, и вот камера начинает потрясываться из-за целеустремлённого приближения оператора к месту происшествия. Пауза. «Что это?» — Кира опускает руку на стол и чуть подаётся вперёд, чтобы убедиться в верности подозрений. — Рюдзаки, — зовёт он, не отрывая фокуса внимания от стоящей на тротуаре фигуре в чёрной накидке, — взгляни на это. Повернуть голову всё же приходится, ведь то, что движение на периферии прекращается едва не на середине дистанции между рабочими местами, вновь вызывает тихое замешательство. «В этот раз он остановился несколько дальше, чем пару дней назад», — произведена быстрая заметка. Вопрос о попытке подтянуть колени ближе к груди с почти что опасливым напряжением, а ладони сдвинуть чуть ниже, будто пряча, тлеет в секунду — тяжёлый взгляд исподлобья не даёт весомого повода нарушить тишину. — Хорошо, — не совсем уверенно мирится с ситуацией Кира, после чего разворачивает монитор и указывает на неизвестного человека. — Видишь? Та же одежда, что и у некоторых участников предыдущей акции. Вполне вероятно, если существуют иные записи данного шествия, в толпе удастся заметить и других людей в таком одеянии. — Ты быстро его заметил, — подмечает L. — Даже мне потребовалось чуть больше времени при первом просмотре эфира. Хорошая работа, Лайт-кун. Какой дальнейший план действий? — Учитывая, что моя теория насчёт некой организации почти подтвердилась, — Кира возвращает монитор в изначальное положение и принимается за печать, — я собираюсь проверить тот же сайт, где разместили тот отрывок и точную дату первой акции. Кстати, ответь, — он бросает взгляд вбок и не без небольшого смятения понимает, что L не возвращается к своему рабочему месту, — если ты уже заметил того человека, почему сам не сделал то, чем сейчас занимаюсь я? — Я изначально сказал, — звучит немного невнятно из-за прикушенного в любопытстве пальца, — меня не интересуют волнения общества в том или ином виде. Моя юрисдикция ограничивается выслеживанием и поимкой Киры и Второго Киры. Прокручивание пёстрой страницы фанатского сайта на миг прекращается, а пальцы чуть крепче сжимают корпус мыши. — Значит, — собирает воедино чужой план Кира, — всё, что касается акций и… — неопределённое пожимание плечами, — …культа, будут изучать остальные члены группы расследования, а ты — собирать воедино клочки информации? L в недоумении наклоняет голову к плечу. — В твоей трактовке звучит так, будто я не осуществляю никакого вклада в расследование, Лайт-кун. — Говоря о сложившейся ситуации, — спокойно произносят без отвлечения от чтения постов, — создаётся именно такое впечатление. И не у одного меня, Рюдзаки. В отголосках памяти отчётливо звучат отнюдь не беспочвенные возмущения Аидзавы. По сравнению с самым началом, результативность каждого последующего дня расследования уменьшалась в арифметической прогрессии, ведь если раньше лишь только Кире стоило сделать свой ход, как L сразу же производил ответный, то сейчас возникла другая переменная — Второй Кира. Ирония в том, что ни одна из сторон не знает, чего ожидать от нового участника, и страх неизвестного заставляет обоих тщательно присматриваться, анализируя несуразные поступки. — Разумеется, такое мнение противоречит действительности, — опровергают монотонно, но с налётом холода в голосе. — Я лишь делегирую обязанности с целью увеличения продуктивности всеобщей деятельности. Например, ввиду твоего аналитического склада ума, — L произносит заметно тише и будто заинтригованно, — небольшое расследование не должно стать тяжёлой задачей. Уверен, ты справишься. «Значит, всё обернулось действительно так, как я и предполагал, — на затылке появилась небольшая испарина, а стенки желудка начало царапать нечто среднее между восхищением и тревогой. — L поручил мне изучение культа, а сам дистанцировался, так как хочет проследить, как я буду действовать. То, что Второй Кира как-то связан с акциями, теперь уже точно. Это означает, что мне придётся искусственно тормозить расследование, чтобы вычислить личность этого идиота до L, иначе мне конец». Потратив секунды на осмысление, Кира с небольшой тяжестью на языке произносит: — Спасибо, Рюдзаки. «Я не знаю, — размышляет он про себя, незаметно косясь на отъезжающего к своему месту L, — сообщил ли он насчёт возможного существования культа, но уточнять определённо не стану. Даже если подобное будет в тайне от остальных, так даже выгоднее. В конце концов, мне сыграет на руку утрата лояльности коллектива к нему за сокрытие деталей расследования». В гуще сообщений, интервал публикаций которых варьируется между десятками секунд и минутой, даже на пятой странице не удаётся приблизиться хотя бы к тем, что написаны в час дня. Лишь энтузиазм и уверенность в верности собственных предположений сдерживают от тоскливого закатывания глаз — монотонная работа чаще всего просто невыносимо скучна. L, судя по всему, испытывает ту же прострацию, поэтому отвлекается от сортировки копий досье новых жертв, умерших от сердечного приступа час назад. Крышка сахарницы опускается на стол, чтобы дать длинным пальцам возможность подцепить рафинад. Медленно, с садистским удовольствием он топит кусочек сахара в остывшем чае, а пока заворожённо наблюдает за рассыпанием намокших коричневых крупиц, интересуется: — Что ты собираешься делать после того, как найдёшь необходимую информацию, Лайт-кун? — Зависит от того, какие именно сведения я добуду, — отвечает размыто Кира. — Идеальным вариантом будет вычислить организатора, но не думаю, что всё будет так просто. На сайте все посты отправлены анонимно. Нет даже возможности завести страницу. Ещё один кубик теперь уже падает в чашку, выталкивая несколько брызг на стол. — Анонимность пользователя, — произносит с до сих пор поднятой после броска рукой L, — не является серьёзной преградой для установления его личности. Чаще всего чьё-то инкогнито можно раскрыть за две минуты пятнадцать секунд, если знать, что делать. По правде говоря, — он выразительно поворачивает голову в чужую сторону, — это не сложнее взлома полицейской базы данных. Из груди невольно резким потоком вылетает бесшумный выдох. — Я никогда не занимался подобным, поэтому не могу знать. «На самом деле, — Кира вынужденно ослабляет вмиг возросшее напряжение в плечах, — в моих словах даже нет лжи, ведь доступ к отчётам я получаю через профиль отца». — Вот как? — притворно удивляется тот. — Мне казалось, тебе будет как минимум любопытно узнать о расследуемых полицией делах, учитывая твоё желание пойти по стопам отца. — Это нелегально, Рюдзаки, — с терпением будто бы действительно объясняет Лайт, встречая пристальный взгляд. Разворот кресла происходит машинально. — Ты словно подначиваешь меня на преступление. — Ты не отрицал испытываемого любопытства, — извлекает самое важное для себя Рюдзаки. Он прикладывает палец к едва дрогнувшим губам, — Я уверен на девяносто два процента, что был как минимум один момент, когда оно превзошло разум по силе. — То, что мы вообще говорим о таком, ненормально, — твёрдо отстаивает позицию Лайт и несколько раз постукивает по клавиатуре пальцем без её нажатия. — Складывается впечатление, будто речь о головоломке. — Слишком просто для головоломки, — раздаётся бесстрастно, после чего матовые глаза, как если бы от разочарования ответом, снова обращаются к чашке со слегка загустевшей жидкостью. — В первый раз я разобрался с правильной последовательностью действий за две минуты. Уверен, ты сможешь так же. Пока недоумение переплетается с небольшой растерянностью перед подобным заявлением, Лайт лишь приоткрывает рот не то для ответа, не то чтобы вдохнуть побольше воздуха. — По всей видимости, — он подводит своеобразный итог, — у нас разные способы занимать себя в свободное время. — Вполне возможно, — Рюдзаки задумчиво поднимает голову. — Например, я не люблю активный отдых, тогда как тебе подобное, судя по собранной мной информации, весьма по душе. Истинное положение дел напоминает о себе звуком, схожим с треском стекла. Кожа под рубашкой невольно покрывается мурашками, а губы чуть поджимаются. — Не стоит, — с небольшой заминкой начинает Лайт, — говорить человеку, что сведения о нём получены из всевозможных отчётов с описанием важных составляющих его жизни. Это как минимум жутко. Не совсем осознавая неверность своих слов, Рюдзаки прищуривает один глаз и, слегка приоткрыв рот, возвращается в прежнее положение. Расфокусированное по причине озадаченности чужим объяснением внимание забирает всё та же чашка из белого сервиза прямо по центру стола. Лишь когда спонтанная попытка сморгнуть осевшую в воздухе и на ресницы несуразность удалась, Лайт словно скидывает с себя путы. Однако легче отчего-то не становится. Совсем наоборот. Впервые за долгое время он вновь чувствует, как слюна становится вязкой от нервозности, и виной тому далеко не поиск подтекста в чужих намерениях — пространство слишком сузилось и потускнело для подобного. «Снова не заметил, как отвлёкся, — отдаётся чуть растерянно в сознании. — Второй раз за несколько часов». Работа первоначальна — не важно, сколько времени будет истощаться организм, отвлекаться контрпродуктивно. Не то чтобы данную установку заложили в фундамент сознания родители, но Лайт помнит, насколько удобно оказалось делать уроки на несколько дней вперёд. Так возникал довольно большой промежуток между школой и секцией по теннису, после чего появлялась возможность прочитать на тридцать страниц книги больше. К тому же мама всегда была благодарна за помощь в приготовлении ужина, за которым уже отец сухо интересовался успехами в обучении, снова гордясь сыном за неизменно лучшие результаты. Спонтанно разработанная схема жизни плотно приелась, новым слоем кожи врастая в само существо. Она исправно ограничивала мельтешащие мысли, но сейчас так некстати выдернула из разума острые прутья, ненадолго разрывая круг. Густым же смятение делает то, что изменения не вызвали дискомфорта как такового. Если прежде Лайт с усилием игнорировал попытки сестры или кого-либо другого отвлечь от дела разговором, попытка обрекалась на провал изначально. Сегодня же та не единожды увенчалась успехом. Похожие один на другой мотивационные посты Кире с завидным стремлением полетели вверх быстрее прежнего. Можно считать удачным везением привычку сидеть ровно и на небольшом от стола расстоянии — из-за такого положения с чужого ракурса не будет заметно ритмичное покачивание ноги. Тем временем Рюдзаки оказывается сосредоточен на полупустой этажерке. Такой вид удручает. Когда та лишается очередного эклера, раздаётся щелчок микрофона. — Ватари, — просит он приглушённо, с досадой во взгляде подмечая отсутствие пирожных, — принеси, пожалуйста, клубничный чизкейк, чай и сделай кофе Лайт-куну. При последних словах тот с секундным замешательством смотрит на Рюдзаки, но затем благодарно кивает, снова возвращаясь к поиску. — Хорошо, — раздаётся из динамиков. — Нужно ли что-то господину Мацуде? Рюдзаки задумчиво мычит и, скребя ногтем лоб, оборачивается через плечо в глубь номера, где можно различить фигуру полицейского, отлучившегося от телевизора всего несколько раз с самого начала рабочего дня. Взгляд по-детски чистых глаз неустанно устремлён в телевизор, шум которого минимален. Преданность поручению граничит с абсурдом, однако в том, насколько несколько наивное начало этого человека пропитано энтузиазмом, не заметить нельзя. Конечно, L спустя секунды получил уведомление от Ватари о начале новой акции, но ещё через миг взъерошенный Мацуда подбежал почти вплотную к рабочему столу, чтобы возбуждённо сообщить то же, с дрожью в голосе и руках. Несмотря на испытанный в тот момент небольшой приступ паники из-за внезапно резкого приближения другого человека, L не мог обесценить подобную оперативность. После слов благодарности Тота довольно просиял, рванув обратно к телевизору, изображение с которого так же вывели на компьютер. — Думаю, Мацуда не откажется от полноценного обеда, — принимает решение Рюдзаки. Он отворачивается и жадно откусывает треть эклера, чтобы, жуя, пробубнить: — Когда принесёшь его, запиши, что он хотел бы есть в течение дня. Всё же, в отличие от остальных, Мацуда должен находиться здесь каждый день почти без выхода наружу. Острый взгляд косящегося на происходящее Киры не был чётко определён, однако L подсознательно услышал едкую насмешку, хоть чужие губы и прикрыты изящными пальцами. Уточнять он считает бессмысленным, а потому лишь задумчиво царапает губу ногтем, отстраняясь от ситуации. Кривое смятение так или иначе не удалось бы рассеять. То, что действительно произошедшую реакцию спровоцировала собственная саркастичная мысль «Какой заботливый», вызвало бы лишь новый шквал вопросов и недоумения.