Мечты из потали

Изредка случаются такие моменты, когда давление неопределённости ситуации на разум настолько велико, что последний, во избежание пагубного влияния, готов как угодно изменить реальность, лишь бы смахнуть дискомфорт с нервов. Вот и сейчас Кира с запозданием ловит себя на абсурдной мысли о желаемом присутствии кого-либо из группы расследования в этой части номера — так удалось хотя бы услышать драматичные охи, злобные причитания или до невозможности претенциозные бравады, от которых в горле беззвучно вибрирует снисходительный смех. Всё же лучше, чем продолжать сидеть в неясном молчании рядом с L, чей усердный мыслительный процесс удачно подчёркивает шум системных блоков. Кира слегка прищуривается, придирчиво оценивая фигуру напротив. Внезапная недвижимость в скрюченной позе изначально отзывается инородной тревогой меж рёбер, а вкупе с широко раскрытыми матовыми глазами, которыми уже на протяжении минуты будто из принципа не моргают, эффект усиливается в несколько раз. Благо, пронзительный взгляд давно направлен в пол, и это является единственной поблажкой для интуитивно насторожившегося сознания того, кто является постоянным объектом пристального интереса столь странного человека. — Рюдзаки? — пробует вернуть чужую осмысленность Кира. Он ждёт секунды, но не получает какой-либо реакции на оклик. — Рюдзаки, ты слышишь меня? Впервые за всё время наблюдения тот, наконец, моргает, и словно именно это возвращает его в реальность: тело начинает самостоятельно ёрзать из-за затëкших от напряжения мышц, а пальцы ног почти зябко потирают друг друга. — Какие конкретно сведения навели Лайт-куна на мысль, — в привычной манере вопрошает L при сразу установленном зрительном контакте, — что во главе той демонстрации стояло религиозное сообщество? — Это лишь предположения, — Кира расслабленно пожимает плечами. — Обычно те, кто ведёт за собой людей, является их лидером, формальным или нет. Я просто сопоставил написанный в необычном формате анонимный призыв и примечательно одетых участников шествия, — он кивает на открытое в отдельном окне видео с записью недавних событий, где на паузе замерли кто с флагом в руке, кто почти во главе толпы мужчин, облачённые в чёрные накидки из лёгкой ткани. — Не думал, что моя теория настолько тебя удивит. — Скорее заставит задуматься, — тихо поправляют с пальцем у рта. — Если твои рассуждения окажутся правдой, и следующая акция будет иметь те же составляющие в виде убийства и специальной формы отдельных лиц, данное предположение возымеет вес. В таком случае это окажется куда более сложным делом, чем арестовать подозрительных личностей в толпе. L поворачивает голову в сторону своего монитора, вокруг которого ждут своего часа оставшиеся сладости. Он будто придирчиво хмурится, после чего отталкивается ногой от пола, возвращаясь на рабочее место. — Имеешь в виду, нам придётся разрушать ту организацию? — уточняет Кира недоверчиво. — Если в её рядах действительно находится Второй Кира, он вряд ли не окажется на высшей позиции в иерархии данного сообщества. Как только мы избавимся от основателя, организации придёт конец, поэтому да, выходит, что так, — L объясняет безэмоционально, в это же время беря с тарелки двумя пальцами данго. Рюук, чьё присутствие, на удивление, не сопровождалось ни малейшими звуками до этого момента, довольно посмеивается и наклоняется ближе к сидящему спиной Лайту, будто бы желая сообщить тайну на ухо. — Похоже, на фан-встречу тебе не светит попасть, хе-хе. Тот лишь более продолжительно выдыхает через нос, утешая себя тем, что сжатые челюсти на неслышимый другими комментарий можно будет списать на тревогу перед развернувшимся масштабом операции. Однако, оказывается, делать этого даже не потребуется — недоумение от того, что L протягивает ему сладость и ожидающе смотрит, вмиг смывает малейшие признаки раздражения. — Возьми. Кира нерешительно хмурится на долю секунды и не отводит колкого взгляда от угощения. С какой целью сделан данный жест? — Это что, такая похвала за мою работу? L коротко хмыкает: — Нет, просто я такое не ем — оно не сладкое. Некоторое время второй не может понять, как реагировать. Лишь приоткрывает рот и моргает несколько раз, не в силах оценить абсурдность ситуации. Так нелепо и непосредственно, словно не этот человек недавно сказал, что уверен в истинной личине того, кому сейчас предлагает собственную еду. Кира, удивляясь самому себе, начинает тихо посмеиваться, слегка отворачиваясь от виновника внезапной утраты образа собранного хладнокровного юноши, и, не веря, качает головой. — Что ж, — с остатками улыбки он снова встречается взглядом с недвижимым чужим, — весьма честно. С протянутой рукой он подаётся вперёд в кресле, чтобы принять «подарок». Несмотря на то, что L по привычке держит палочку за самый кончик, остающегося на ней пространства оказывается всё равно мало для передачи другому человеку. Вернее, для бесконтактной передачи. Когда Лайт случайно соприкасается с тонкими пальцами, те моментально разжимаются, словно по нажатию кнопки. Данго не упало на пол — хватка оказалась крепкой, однако юношу больше озаботило то, как Рюдзаки, с усилием вдавливая ногти в кожу ладони, мучительно медленно отводит назад протянутую ранее руку, чтобы вернуть на колено. Так сжимают тугую пружину, после чего она необратимо срабатывает, если не поставить сверху блокировку. В данном случае происходит второе, хотя Лайт не совсем уверен, хорошо это или же всё равно отразится на чём-либо в будущем. — Рюдзаки? — с недоумённым прищуром он откладывает угощение на небольшую тарелочку рядом с компьютером, прежде чем пытается визуально просканировать второго, чьи глаза теперь укрыты тенью чёлки. Если это и очередная проверка, то на что? — Всё в порядке? — Ты просмотрел все файлы? — звучит довольно резко. Смена атмосферы слишком острая, а главное — внезапная. Лайт почти оскорблённо сводит брови, не зная, как верно расценивать подобное, но отвечает напряжённо: — Да, все, что… — Рюдзаки! Услышать приближение Соитиро было неожиданностью — до этой минуты номер казался наполненным лишь двумя беседующими между собой людьми. Лайт, чьи мысли теперь неспокойны, с небольшим любопытством следит за тем, как отец, сжимая в руке телефон, с извечно серьёзным выражением лица и складкой между бровями останавливается рядом с окликнутым. Тот даже головы не поворачивает, лишь сутулое тело едва заметно подаётся в противоположную от подошедшего сторону, пока икра не упирается в подлокотник. Комментариев не следует: Соитиро предпочитает либо игнорировать невербальную попытку отстраниться, либо не замечает её со своего ракурса. Пока Лайт с щиплющим в груди смятением окончательно теряется в догадках касаемо причины очередной странности в поведении человека напротив, мужчина оповещает: — Начальство требует отчёт о продвижении расследования, — по тону голоса слышно плохо скрытое разочарование, а ещё отчётливее — усталость, ведь придётся снова врать и утаивать реальное положение дел. — Разумеется, это касается и запрошенных нами данных об арестованных демонстрантах. Какое-то время Рюдзаки по-прежнему молчит, словно с трудом, по крупицам восстанавливает смысл услышанного. Наконец он произносит тише обычного, с до сих пор склонённой головой: — Я Вас понял. Передайте то же, что и всегда, не делая особых акцентов на причине заинтересованности группы расследования в прошедшей акции. Если раньше Лайт ещё был способен сохранять в какой-никакой тайне собственные эмоции, которые за последние минут пять меняются с завидной стремительностью, то сейчас ему не под силу сдерживать их без отображения на лице и телодвижениях: глаза изумлённо расширились, а закинутая одна на другую нога напрягла мышцы, чуть сильнее давя на колено. «Он не собирается сообщать отцу и остальным о возможном существовании секты? — мысль даже в голове звучит абсурдно. Она не имеет логики, которая, по иронии является фундаментом для любого действия и слова L. — Зачем скрывать нечто подобное, особенно в условиях, когда чем больше участников, тем легче и больше шансов на успех?» Соитиро, чьи губы неудовлетворённо сжимаются в тонкую линию, сдерживается от вздоха, но не от поверженного закрытия глаз. Он несколько раз коротко кивает, отвечая блеклым согласием. Сколько ещё они будут топтаться на месте?.. Ответом на незаданный вопрос служит скрип кресла — Рюдзаки едва ли вежливо для ситуации отворачивается от временного собеседника. Он даже не пытается притвориться, будто внимание привлекло нечто на мониторе, ведь взгляд до сих пор направлен на собственные ступни. — Ягами-сан, — звучит более безжизненно, чем любое его обращение к кому-либо до этого, — я благодарен Вам за сегодняшний вклад в расследование. Вы все хорошо потрудились, поэтому советую каждому отправиться домой и отдохнуть. Соитиро почти одновременно с Лайтом с сомнением смотрит на настенные часы. — Сейчас ведь только половина десятого. — И я считаю недопустимостью задерживать вас ещё на сколько-нибудь дольше. Это совершенно не просьба, а едва ли не очевидный приказ уходить, завёрнутый в уже трескающуюся оболочку вежливости. Лайт способен различить в дрогнувшей монотонности данное несовершенство. Кому, как ни ему, — человеку, искоренившему в себе малейшие недостатки, — замечать их в других? «Вероятно, — предполагает он, краем глаза наблюдая за наползающим на лицо отца несогласием, — я надумываю, но…» Рюдзаки медленно прижимает локти ближе к телу, а ногти вдавливает в ткань джинсов. «…Он действительно нервничает?» Для подобного нет ни малейшей причины: не произошло никакого провокационного события. К тому же Рюдзаки изначально вёл себя как тот, чьё ментальное спокойствие пошатнёт разве что действительно нечто ужасающее, вроде факта существования шинигами. Даже на банальную изношенность нервной системы вследствие усталости столь разительное отклонение в поведении списать не удаётся — навряд ли человек способен даже после недосыпа целый день вести себя в свойственной ему манере, а потом в миг стать совершенно иным. Неудивительно, что Лайта цепляет очередная загадка в личности и без того не поддающегося однозначному определению детектива. Соитиро, наконец, находится, чем ответить. Он в смятении смотрит на заставшего в почти оборонительной позиции Рюдзаки, нехотя выдавливая: — Хорошо. Лайт, — кивок в сторону выхода. — Идём. На последних возможных секундах тот усердно старается, будто бы через бледную кожу, найти подвох, какой-то скрытый мотив в столь правдоподобном спектакле. И разум неимоверно раздражает осознание претерпевания неудачи. — Эй, Лайт, — гаркает позади Рюук, — хорош сидеть на месте. Парень ведь сказал, что мы свободны, а я хочу сыграть в приставку, — он незаинтересованно поворачивает голову к мониторам с видеозаписью демонстрации. — Надоело здесь торчать. — Да, — ответ обращён лишь к отцу, за которым Лайт и следует, до последнего задерживая взгляд на нешелохнувшемся детективе. Остальные, что ожидаемо, тоже не оказались в восторге от раннего освобождения. Наиболее бурно отреагировал, разумеется, Аидзава, который, воспользовавшись тем, что остальные уже прошли в коридор, метнул в спину Рюдзаки едва ли признательный взгляд. — На кой чёрт мы приходим сюда, — предусмотрительно тихо раздражается он, когда все уже обулись, — если с тем же успехом можем запрашивать данные из дома и отсылать Рюдзаки через компьютер? Он ведь ничего не делает, шеф! — Аидзава! — Мацуда сразу вступается за детектива с той же громкостью голоса, почти по-детски недовольно хмурясь. — Как ты можешь такое говорить? Рюдзаки буквально работает больше всех нас! — Вот именно! — мужчина резко тыкает пальцем в грудь Тоты, заставляя последнего испуганно поднять руки в обезоруженном жесте и поджать губы. — В чём тогда смысл просить помощи у японской полиции, если мы выполняем роль секретарей? Почему он считает, будто мы полезны лишь в этом? «Потому что L трезво оценивает ваши способности, — Кира едва сглатывает надменный смешок, пока молча наблюдает за размолвкой с отстранённой брезгливостью. — Что толку поручать кому-то нечто серьёзное, если по итогу некоторые немаловажные детали оказываются вне поля его зрения?» — Прекратите! — Соитиро сурово осаждает коллег. — Какая разница, кто какую работу выполняет, когда главная цель — поймать преступника? Сейчас амбиции по сравнению с жизнями людей не стоят ничего, поэтому мы должны действовать сообща. Лайт не уверен в этом. Он машинально поворачивает голову в сторону гостиной, однако за углом коридора Рюдзаки, разумеется, не видно. Судя по происходящему, того вообще мало заботит командная работа, а уж напряжение в коллективе — подавно. Весьма циничный и, к чему скрывать, честный подход, однако не совсем дальновидный: если хочешь, чтобы люди, с которыми работаешь, приносили пользу, а не тянули за ногу, необходимо дарить им чувство собственной значимости, особенно если возможности распрощаться с ними не представится в ближайшем будущем. — Извините, шеф, — почти сразу стушевался Аидзава, понурив виновато голову. Соитиро лишь шумно выдыхает, — «что поделать, такой уж характер у человека», — после чего прикрикивает вглубь номера: — До завтра, Рюдзаки. Голос Лайта не звучит среди остальных. Он лишь неслышно фыркает, до сих пор прокручивая в памяти не поддающееся объяснениям поведение Рюдзаки раз за разом. На разум нападает паранойя: вдруг это было проверкой на реакцию? Правильной ли та была? И главное: с какой целью нужно утаивать новую информацию от остальных членов группы?

━━━━━━━━━━━

Плотная тишина сосредоточенности идёт рябью с щелчком дверной ручки. Сумрак номера клубистой поволокой всё плотнее обвивает гостя, чьи шаги по мягкому ковролину тихие, но для Рюдзаки даже нет нужды оборачиваться для распознавания приближающегося человека. — Господин Ягами и остальные уже ушли? Ватари, в чьей руке находится весьма важный файл, включает торшер в углу коридора и выжидающе останавливается в полуметре от дивана. Вопрос с очевидным ответом задан с определённой целью, и человек, освещаемый лишь голубоватым искусственным светом монитора, едва заметно поджимает губы, прекращая печатать. Он сразу понял, о чём пойдёт речь. — Да, я отпустил всех пораньше. Пожилой мужчина издаёт задумчивый звук, после чего, будто бы без намёка, уточняет: — Значит, на принятие данного решения тебя не сподвигло ничего извне? Вопрос пусть и не звучит в обвинительном тоне, но ложится неприятным грузом на дно желудка. Взгляд матовых глаз медленно опускается на клавиатуру, пусть этого и не видно собеседнику, а пальцы чуть поджимаются. Рюдзаки ненавидит принимать свои ошибки, но ещё больше не любит, когда не в состоянии сделать даже нечто малейшее во избежание их повтора в будущем. Ватари, как никто другой, осведомлён об этом, однако не считает нужным делать поблажки — такие взаимоотношения у них образовались с самого первого дня знакомства и, чего скрывать, были весьма удобны для обоих. За исключением подобных случаев. С усилием в тихом голосе Рюдзаки объясняет: — Я действительно пытаюсь абстрагироваться от этого. — L, одних лишь попыток недостаточно, и ты это знаешь, — непреклонен мужчина, чей стальной взгляд упирается в напрягшуюся из-за подсознательной попытки защититься спину. Он ровным голосом продолжает: — Подобное происходит уже второй раз. Что, если тебя из равновесия выведут посреди рабочего дня, а не под конец? Или если подобное будет случаться по несколько раз за неделю? Тогда группа получит месячный отпуск? В ответ лишь молчание — Рюдзаки, втягивая голову в плечи и чуть прищуриваясь, внутренне признаёт чужую правоту, хоть та и встаёт комом обиды где-то в груди. Снова недостаточно рассудителен, снова делает что-то не так, снова поступает совсем не должным для успеха расследования образом. Сильнее разочарования лишь кислое раздражение, ведь ему попросту непонятно, куда конкретно нужно залезть в собственное сознание, чтобы вычленить нетерпимость к прикосновениям, а также к постоянному нахождению в обществе более одного человека и вырвать с корнем, чтобы та больше не имела власть над разумом. Многие годы не представлялось ни малейшей необходимости ни в первом, ни во втором — с кем удастся установить физический контакт, постоянно пребывая под личиной инкогнито по ту сторону монитора? — и Рюдзаки отсутствие данной составляющей в жизни нисколько не беспокоило. Казалось, из памяти, будто под чистую, стёрли те образы далёкого детства и ощущения, словно кожа с треском расходится, как от глубокого пореза, стоит лишь кому-то неожиданно дотронуться до ладони. Очевидно, время с насмешкой над подобным абсурдом плавно покачало головой: лучше не стало, а тело ничего не забыло. Однако сейчас необходимо сжать зубы и затолкнуть собственные проблемы подальше ради возможности поймать преступника. Он ведь сам решил поставить на кон всё, согласился раскрыть свою личность для выстраивания доверительных отношений с полицией, а вместе с тем попросил о непосредственном содействии, значит, придётся, как и прежде, глотать плоды собственных поступков. — Я постараюсь не допускать подобного впредь, — Рюдзаки твёрдо обещает, хотя не совсем осознаёт: Ватари ли или себе. Ввиду дискомфорта из-за выбранной темы обсуждения, он берёт бисквитное печенье с тарелки поодаль ноутбука и слишком очевидно меняет её: — Ты получил комментарии касаемо данных о проверке Лайт-куна на полиграфе? Пристальное внимание пожилого мужчины ещё недолго задерживается на фигуре воспитанника. Скупой ответ, похоже, не удовлетворил его, но добавлять что-то ещё просто бессмысленно, поэтому он с тихим вздохом поправляет очки и поднимает файл так, чтобы стоящий рядом источник света делал текст видимым. — Как ты и просил, я отправил результаты опроса Ягами Лайта заслуживающему моего доверия психиатру, — отчитывается Ватари, пока переворачивает листы, бегло оценивая чужие приписки и комментарии. — Он опроверг наличие диссоциального расстройства личности, но уточнил, что весьма вероятно обратное, ведь для полного совпадения не хватает всего одного критерия. Также снова упомянул о недостаточности одного лишь опроса для точного установления столь сложного диагноза. Рюдзаки задумчиво мычит, прижимая палец к липким после шоколадной начинки губам. — Какие пункты совпали? — По правде говоря, — делает небольшое отступление мужчина, — стопроцентной уверенности нет ни в одном критерии, ведь иногда опрашиваемый мог солгать, но не посчитать сказанное ложью, отчего полиграф не отобразил бы это. Из наиболее вероятных критериев выделены неспособность к сопереживанию по отношению к окружающим и малая выраженность реакции страха. Неуверенность в наличии первого объяснена кажущейся весьма искренней привязанностью к сестре, а второго — наличием нарциссизма, из-за которого также не удаётся приписать «раздражительность» конкретно к данному диагнозу. Ватари возвращает листы в изначальное положение и терпеливо ждёт комментария от впавшего в размышления детектива. Ему до сих пор неизвестно, зачем в принципе была необходима проверка подозреваемого на полиграфе, ведь уличение в преступлениях не было изначальной целью. К тому же подобные доказательства не будут иметь какого-либо веса в суде. Когда информация укоренилась в сознании, Рюдзаки со свойственным ему в щекотливых ситуациях любопытством подводит итог: — Значит, Лайт-кун с вероятностью в восемьдесят два процента может быть психопатом. Однако, — в голосе звучит полуулыбка, — остаётся ещё восемнадцать процентов вероятности отсутствия у него данного расстройства. Он не может видеть потемневшее от лёгкой тревоги лицо пожилого мужчины, который теперь чуть хмурит седые брови за очками, по-прежнему не двигаясь с места, но откладывая файл на рядом стоящий комод. Несмотря на это, догадаться об очевидном не составляет труда — истинные мотивы плана начинают просачиваться в чужое сознание. — Зачем на самом деле был необходим эксперимент? В намерениях L всегда есть двойное дно, иногда явное, но чаще всего умело припорошённое вежливостью и излишней честностью. Для того, кто принимал непосредственное участие в воспитании, это уже аксиома, чьи признаки подмечаются машинально и безошибочно. Разница между предыдущими разами и нынешним в том, что дело Киры выходит за рамки более ранних, и для поимки преступника придётся воспользоваться любыми доступными средствами, а если таковых нет — преобразовать их из ничего самостоятельно в кратчайшие сроки. — Главное отличие здорового человека от психопата в том, — в рассуждениях бубнит Рюдзаки, смотря пустыми глазами на электронную копию отчёта об очередном убитом преступнике, — что последние не способны к состраданию и установлению крепких связей с окружающими, вопреки отсутствию проблем в общении. Я собираюсь воспользоваться этим. — Хочешь сблизиться с Ягами Лайтом в целях расследования? — уточняет Ватари с лёгким сомнением, вызванным далеко не самой идеей о психологической обработке. — Кира — высокоорганизованный преступник. Если Лайт-кун действительно не имеет психических отклонений, возможно, мне удастся повлиять на него, и он допустит ошибку. То, насколько флегматично прозвучало объяснение, поначалу может натолкнуть на подозрения об абсолютной незаинтересованности, однако дела обстоят иначе. L, как и всегда, уверен в собственных силах, а его эго просто не допускает даже отзвука сомнений или мысли о провале. Уготовленная операция принимает образ очередной головоломки, ключ к решению которой, разумеется, в конце концов будет найден, а каким образом — не играет роли: лишь бы получить удовольствие от нового вызова. Так было прежде, будет и сейчас — к чему менять установки? Зато Ватари интересует именно практическая часть. — L, — начинает он рассудительно, блуждая проницательным взглядом по светлому ковролину, — твоя идея идёт вразрез со всем, что ты когда-либо предпринимал не только в рамках расследования, но и жизни в целом. Ягами Лайт — умный юноша, но, что более значимо, намного более опытный во взаимодействии с людьми, — тогда как его молчаливо слушают и лишь слегка поворачивают голову, мужчина продолжает: — Ты ведь понимаешь, что для развития любого рода отношений необходима и эмоциональная близость, и готовность к физическому контакту, даже мимолётному? Учитывая даже сегодняшнее… происшествие, твоя терпимость к последнему очевидна. — Я осознаю это, — тихо подтверждает Рюдзаки. — И я справлюсь. К тому же я могу попробовать исключить какого-либо рода прикосновения, прямо сообщив об этом Лайт-куну. На неозвученный вопрос касаемо первой составляющей ответа не следует, ведь его попросту нет ни у кого в номере. Данное упущение ощущается значительно тревожнее, нежели наличие, пусть и сухого, утверждения насчёт другого критерия. Выбранная территория абсолютно нова для детектива. Ему придётся действовать вслепую, уповая лишь на умение неординарно мыслить и быстро оценивать ситуацию, вычленяя выгоду для самого себя. Наконец Ватари спрашивает почти со сталью в ровном голосе: — Что, если он догадается о твоих намерениях и перехватит инициативу? — Правильно будет сказать не «если», а «когда», — поправляет с набитым ртом Рюдзаки, жуя бисквитное печенье, а после сглатывания добавляет: — То, что я захочу с ним сблизиться, может сыграть нам обоим на руку. Лайт-кун увидит в этом возможность отвести от себя подозрения и попытаться воздействовать на мои действия по ходу расследования, а потому, разумеется, не упустит шанс обыграть всё в свою пользу. Ему девятнадцать, он импульсивен, но, что более важно, полностью уверен в своём успехе, о чём бы ни шла речь. С вероятностью в шестьдесят три процента Лайт-кун не догадается, кто на самом деле будет контролировать происходящее. Неудивительно, насколько всё обдуманно и состыковано друг с другом, буквально паз к пазу. Однако это лишь полная картина, а что же при детальном осмотре? Хоть рассуждения о чужом инфантилизме не пропитаны надменностью, но звучат максимально отстранённо, вопреки наличию той же черты у самого говорящего, которому даже невдомёк, насколько быстро ситуация может сменить обстановку и предстать абсолютно в ином свете. — Ты не учёл риски, когда твоя идея может обернуться против тебя, L, — спокойно осаждает Ватари, несколько раз задумчиво поджимая губы под усами и принимаясь протирать очки мягкой тканью. Спустя столько времени взгляд изумлённых матовых глаз всё же оказывается обращён на него. Сидя вполоборота, Рюдзаки недоумевает: — Моя тактика никоим образом не может поставить меня в проигрышное положение. Я просчитал все возможные развития событий, и ни в одном из них нет исхода не в мою пользу. — Ты ошибаешься, — пожилой мужчина выдыхает, возвращая очки на прежнее место. — Твои навыки манипуляции очень хороши, однако тебе ещё не приходилось открываться кому-либо даже в целях расследования. Ягами Лайт же умеет превосходно не только контролировать собственные эмоции, но также вызывать необходимые у окружающих. — Ватари, я не способен привязаться к кому-либо в эмоциональном плане в силу особенностей психики, — парирует скептично Рюдзаки, — как не могу испытать что-то достаточное по силе, чтобы кто-либо сумел использовать это против меня. Невозможно воздействовать на то, чего не существует. В тёплом свете торшера тот отрицательно качает головой. — Не выдавай желаемое за действительное: ты способен и на первое, и на второе, L. Твоя особенность в том, что тебе трудно распознавать не только чужие, но и собственные эмоциональные реакции, в чём и заключается главный недостаток предложенного плана, — Ватари старается прояснить возможный исход с терпеливым спокойствием. — Существует такое развитие событий, когда Ягами будет считывать твои эмоции, а ты — нет. Как только подобное произойдёт, он захочет обыграть это в свою пользу. Горчащие на языке своей нежелательной правдивостью слова медленно оседают в сумраке номера. Рюдзаки не меняется в лице, будто даже не слышал сказанного, хотя в голове шуршат мысли. Он задумчиво царапает ногтем нижнюю губу, затем переводит пустой взгляд в дальний конец номера, где стоит рабочий стол с двумя креслами и компьютерами, и заключает: — Значит, я не допущу этого. На секунду Ватари чувствует, как воздух подгоняет слова несогласия прямо в горло, но после быстрого осознания лишь протяжно выпускает его и закрывает глаза. Упрямство L нет смысла даже пытаться расколоть — тот не будет хотя бы стараться притвориться, будто слушает доводы, сколько-нибудь противоречащие уже принятому им решению. Оно ослепляет. Однако до сегодняшнего дня не было никакой необходимости желать сорвать пелену самонадеянности, ведь раньше та не могла навредить. — Продолжай следить за новостями, — сухо отдаёт распоряжение Рюдзаки, снова отворачиваясь к позабытому ноутбуку, но прежде чем опустить пальцы на клавиатуру, удивлённо замирает от воспоминания о чём-то невероятно важном. — И принеси, пожалуйста, чай и чизкейк. Продолжать диалог смысла нет. Ватари снова задерживает взгляд на сгорбленном силуэте, освещаемом по краям очертания голубоватым светом монитора, и возвращает внешнему виду былую собранность. — Конечно. Я оставлю этот свет, чтобы по возвращении не включать остальной. Он не обеспокоен отсутствием ответной реакции на слова или удаляющиеся к выходу шаги — Рюдзаки вновь ушёл в себя, сортируя десятки мыслей одновременно, только и всего.