Châtiment

Сквозь тонкий полупрозрачный тюль в комнате Императора Александра пробивался тонкий золотой луч, непринужденно играя на чуть подрагивающих в беспокойном сне пушистых длинных ресницах государя. Белые шелковые простыни покрывали хрупкое, измученное, но по-прежнему ангельское тело, которое возлежало на мягком воздушном матрасе. Как верный пес, такой же измученный и изувеченный, но не сломленный духом Аракчеев, не мог ни на секунду оставить своего императора, лишь одна мысль о том, что он может допустить такое надругательство над своим кумиром снова, заставляла его сердце разрываться на миллионы осколков, но одновременно но не мог себе позволить приблизиться ближе, он ревностно сторожил его покой на расстоянии, боясь одним своим присутствием опорочить эту ангельскую душу. Чуть лихорадочный трепетный румянец, словно у юной девушки, покрыл его нежные щеки и очерченные скулы, тяжелые веки с трудом разомкнулись, как в тумане он видел такое родное, привычное, как всегда трепетно на него смотрящее лицо Аракчеева. — Алёша — сказал Александр, протягивая ослабевшую изящную руку в сторону брюнета — Нет, мой император, вы испачкаетесь, не тратьте свои драгоценные силы на меня — сказал Аракчеев чуть отстраняясь — Алёша, но мы же уже это обсуждали — сказал Александр, слегка улыбнувшись — Если кто и виноват в случившемся, то это я, это из-за меня и моего командования Наполеон пробрался в сердце столицы — сказал блондин, чуть нахмурив брови — Мой государь, вы ни в чем не виноваты, прошу, внемлите моим словам, Наполеон повержен, и мы совсем скоро восторжествуем. По ледяной, вязкой хлюпающей грязи волоком тащили поверженного императора Франции, его белые лосины по колено были измазаны в грязи, бравые русские солдаты несли его под бело рученьки, вглубь сада. Сразу за ним тащили дрожащего, рыдающего Коленкура, который обрывающимся и ломающимся голосом молил о пощаде — Нет, нет, прошу, только не снова! Лучше убейте меня, я не переживу этот позор еще раз! На зеленой лужайке восседал за столом фельдмаршал Кутузов, сидя на стуле, он неторопливо обедал, разделывая приправленную шафраном курицу. — Добро пожаловать на представление, сир — сказал военный, разводя руками — присаживайтесь, занимайте свои места. Солдаты усадили Наполеона рядом с Кутузовым, на заготовленный стул и привязали, с этого места открывался вид на поляну, на которой расположились русские войска. Коленкура резко потянули в сторону, но он забился как пташка, пойманная чужими крепкими грубыми руками, которые, казалось, совсем скоро сдавят его хрупкое тело. — Сир, прошу вас, не отдавайте меня им! Я не хочу… не хочу снова… — сказал Арман, и слезы потекли ручьями по его полыхающим щекам. Наполеон молча отвернулся, чтобы не видеть страданий своего министра. Кутузов властным жестом остановил солдат. — Стойте, с него хватит. Министр, резко упавший на землю, всхлипнул и пополз к Наполеону словно слепой новорожденный котенок, он свернулся у его ног и лишь тихо заплакал. — А теперь начнем представление, введите пленных — сказал фельдмаршал, звонко хлопнув в ладоши. На поляну взошли трое маршалов, трое львов Наполеона, трое орлов Франции: Иоахим Мюрат, Луи Николя Даву и Мишель Ней, все трое расхристанные, в порванных мундирах, взъерошенные, но по-прежнему столь же величественные, статные и не сломленные. — Вы можете пытать нас чем угодно, мучать, истязать, морить голодом, жечь коленным железом, мы все вынесем, но не предадим Франции и умрем с честью! — кричал Ней, безуспешно пытаясь вырваться из чужих, крепко его державших за предплечья, рук. — Боже мой, помилуйте сударь, мы не дикари! Мы не будем убивать вас, или истязать. Мы руководствуемся простым русским законом: честь за честь. В этот момент лица маршалов побледнели, они поняли, что надвигается, что-то действительно ужасное, что-то, что человек не в силах вынести и остаться в здравом уме. — Не смотрите, сир, прошу вас! — лишь успел крикнуть Иоахим.