— Какой-то он сегодня нервный. — Так он же ими работает! Нервами!
Крош и Ёжик о Бараше. «Право на одиночество»
Саурон довольно улыбнулся и поднёс к губам кружку с ароматным напитком. Люди юга называли этот напиток «кофе», и за одно только это изобретение Саурон готов был простить людям их несовершенность и глупость, ведь только оно помогало ему держаться. Было уже далеко за полночь, когда Саурон, наконец, закончил письмо. Одно сломанное перо, море использованных чернил и три свитка, все исписаны мелким каллиграфическим почерком. Каждая буква, каждая чёрточка была прописана идеально — всё, как он любил. Тем не менее, Саурон прекрасно понимал — отчёт Мелькор читать не будет. Его не интересовали такие вещи как состояние крепости или обстановка на захваченных территориях. Тёмный владыка знал, что если случится что-то действительно серьёзное, то об этом будет упомянуто не только в формальных документах. Так что это письмо, как и множество других, отправленных ранее — лишь бессмысленная трата времени. Любой другой бы на месте Саурона уже давно свалил работу на кого-нибудь из орочьих военачальников, тем более что многие из них были грамотны. Вот только даже помыслить об этом было кощунственно, из-за того, за что тёмный майа так недолюбливал орков в глубине души. Как и всё искажённое Мелькором, они были чудовищно несовершенны. Орка можно было научить читать и писать, но бесполезно было ожидать, что они когда-нибудь начнут делать это красиво, стараться совершенствоваться, им было чуждо понятие прекрасного. Никто из них никогда не пытался самостоятельно научиться чему-то новому, если это, конечно, не касалось разрушения и жестокости. Они были ленивы и никогда не делали больше необходимого. Мог ли Саурон доверить таким написание отчёта для Тёмного Валы? Он зажмурился, в ужасе представив, как Мелькор медленно разворачивает свиток и смотрит на корявые перечёркнутые буквы, написанные каким-нибудь орком-грамотеем. Глядит на кляксы, на ошибки в самых простых словах, хмурится, медленно поднимает бровь… Нет, рисковать и надеяться на то, что свитки даже не будут распечатаны, однозначно не стоило. Внезапно пришла в голову забавная идея, что проблему можно было решать, заставив писать нудные отчёты какого-нибудь эльфа-пленника. А что? Даже если эльф попытается как-нибудь схитрить, сокрыть в словах какой-нибудь тайный смысл, он всё ещё сделает это красиво, ровным почерком и без помарок, насчёт этого точно можно было быть спокойным. А читать его писанину регулярно, чтобы заметить подвох, вряд ли кто-то будет. Если же учесть множество правил и формальностей, которые Саурон сам когда-то придумал для написания отчётов, то работа пленника превращалась в самую настоящую пытку. Одинаковые отступы с десятую часть ширины свитка — ни больше, ни меньше, ровные, параллельные друг другу строки, одинаковые буквы. И всё это на чистом Чёрном наречии, так что придётся эльфу страдать в тщетных попытках выучить новый диалект. Мечта! Саурон сделал ещё один приятно обжигающий глоток кофе. К сожалению, хоть тело майар и было намного сильнее любого тела эрухини, им всё ещё требовалось пить, есть и спать. Да, Саурон мог не смыкать глаз пару недель, но в какой-то момент и он начинал погружаться в сновидения. Было бы безумно завидовать Мелькору с его бессонницей, но Саурон часто ловил себя на мысли, что необходимость сна является самой неприятной вещью в физическом воплощении. Стоит задремать — и контроль над реальностью будет утрачен. Целых несколько часов в мире вокруг может твориться что угодно, а у Саурона не будет шанса даже узнать об этом до момента пробуждения. Кофе был спасением, неотъемлемой частью его жизни, к которой он испытывал смешанные чувства обожания и отвращения. Саурон искренне недоумевал, как люди вообще додумались варить, а затем пить эту ужасную горечь. Кому в голову пришла неожиданно правильная мысль, что от этого может быть какая-то польза? Почему изобретатель напитка просто не выплеснул кофе на землю, поклявшись отныне и впредь пить только воду? Опустевшая кружка опустилась на стол — идеально чистый, как и всё в кабинете, которым он по праву гордился. Ни одной лишней детали, каждая вещь стоит на своём месте. Мелькор любил роскошь, поэтому в залах Ангбанда на вкус Саурона было много излишеств. Здесь же он мог наслаждаться пустотой комнаты: ни пыльных ковров на полу, ни отвлекающих взгляд картин. Шкафы заставлены рукописями, те старательно рассортированы по дате, теме и размеру. В каких-то из них просто были записаны какие-то его мысли. Идеальная память майар позволяла хранить сколько угодно воспоминаний, но в голове это выглядело не так упорядочено, не так гармонично. Шкафы, как и прочая мебель, были честно присвоены после захвата Тол Сириона, и Саурон был невероятно доволен, что все эти сокровища пережили Дагор Браголлах. В своё время стоило немалых усилий отстоять порядок в крепости. Сразу после того, как Тол Сирион стал зваться Тол-ин-Гаурхотом, орки бросились было грабить и ломать всё, что попадалось им под руку. Саурон тогда пришёл в ярость: они срывали роскошные гобелены, жгли изящную эльфийскую мебель, разрушали всё, чему не могли найти применения. Чувство прекрасного в глубине души негодующе вопило, и тёмному майа стоило больших усилий никого не поубивать в гневе. Он не мог позволить себе той легкомысленной ненависти, которую источал Мелькор, способный убить гонцов за неприятную весть или замучить орка за какую-нибудь нелепую оплошность. Орки хоть и казались неисчерпаемым ресурсом, но на самом деле имели свойство заканчиваться. Так что Саурон просто свёл количество так раздражавших его орков-подчинённых к необходимому минимуму, запретил оставшимся перемещаться практически по всей крепости и окружил себя волками, которым доверял значительно больше, чем искажённым потомкам эльфов. Саурон тяжело вздохнул. Подобную слабость, настолько явное выражение эмоций, он мог позволить себе только в одиночестве. Никому не полагалось знать, что он вообще способен так грустно и протяжно вздыхать. Орки, как и следовало ожидать от созданий Мелькора, мастерски умели искажать всё, в том числе и слухи, поэтому ни в коем случае не следовало давать им повода для сплетен. В отчёте было упомянуто множество подробностей касательно того, что происходило в последний месяц, но о самом главном происшествии докладывать он пока не решался. Слишком нелепым и абсурдным казалось то, что всё это происходило с ним, тем, кто всю жизнь не терпел странностей и требовал от себя окружающих точности в мыслях и действиях.***
Началось всё с того, что несколько дней назад к Саурону спешно подошёл запыхавшийся орк. Он выглядел необычайно взволнованным и взбудораженным, настолько, что не с первой попытки сумел объяснить тёмному майа, что именно случилось. У орков часто бывали проблемы с выражением своих мыслей — ещё одна до жути раздражавшая мелкая деталь. — Понимаете, господин, мы с отрядом пошли к границе, как вы велели. Тишина да скука страшная, как на посту ночью. Уфтак заметил заячий след, ну, мы и решили поохотиться по пути, заморить червячка, да и свернули с тропки. Я-то не хотел отходить, мало ли что. А Горгол и говорит… — Короче, — оборвал его Саурон. Терпение стремительно истощалось. — Меня не волнуют ни Уфтак, ни Горгол. Что вы обнаружили? — В общем, смотрим мы — а там орки, но не нашенские, чужие. Я подумал, может недавно притопали, спросил что-то, они глаза вылупили. Ну, мы насторожились. Они что-то залопотали, мол, новенькие, тута я смотрю — а значков-то у них нет! На последних словах орк гордо выпрямился. Значки были придуманы Сауроном в отчаянной попытке как-то систематизировать подчинённых. Его выводило из себя то, что по внешнему виду орка он не мог понять ни род его деятельности, ни отряд, ни статус, все они были для него на одно лицо, причём сами орки друг друга прекрасно различали одному Эру известно каким способом. Так что недавно каждый получил значок, по цвету и рисунку которого Саурон мог узнать всю необходимую информацию. Орки значками гордились и воспринимали их как почётные ордена, поэтому представить себе орка, который добровольно не стал бы носить на себе яркий кружок, было невозможно. — Привели мы их сюда, господин, вы уж посмотрите что с ними, накажите как следует. Это ж надо — без значка шататься! — голос орка перешёл в еле слышное бормотание, которым он пытался высказать всё, что думает о таких несознательных товарищах. Не то чтобы Саурона вдохновляла мысль о разборках с орками, потерявшими свои значки где-нибудь в пьяной драке. И всё же… Что-то необъяснимо встревожило его, и он со вздохом отправился разбираться с нарушителями. «Если что — скормлю их Кархароту», — подумал он, заранее готовясь столкнуться с разочарованием. Одного взгляда на возмутителей спокойствия хватило, чтобы понять — никакие это были не орки. Каждое движение было скованным, неестественным, во всём их виде сквозила фальшь. Мастерство иллюзии могло обмануть простодушных Уфтаков и Горголов, но только не тёмного майа. Саурон посмотрел в глаза одному из… орков? Эльфов? Он не имел понятия, как их называть, ведь даже не знал, кто они такие. Мгновение — и тот осознал, что раскрыт, но взгляд не отвёл. А затем Саурон запел. Магия скрывает от него настоящий облик нежданных гостей? Что ж, на это он тоже ответит колдовством. Не жалким подобием песенок квенди, а могущественной магией майар, силой, достойной того, кто слышал Великую Музыку. Песнь была резкой, как кинжал, колкой как град, пронизывающей до костей, как самый жуткий буран. И всё же в ней ревело пламя — оглушало, обжигало, обращало в пепел. Жар барлогов был ничем в сравнении с ней. Песнь должна была смести преступников, заставить преклонить колени перед его могуществом, сломаться под неумолимой силой. Он даже не особенно старался, подбирая жестокие слова, бьющие наугад. Хоть что-то должно было попасть в цель, впиться в сердце острым шипом, пресечь любые попытки к сопротивлению. К немалому удивлению Саурона, нарушители каким-то образом выдержали первый натиск. Иллюзия едва удержалась на них, но всё же не слетела, не сумел он, как предполагал, разорвать её в клочья. Невольно тёмный майа ощутил сдержанную радость от того, что дело оказалось вовсе не таким простым, как ожидалось. Здесь, в Тол-ин-Гаурхоте, он с ума сходил со скуки, а неизвестные сулили хоть что-то интересное. Но случилось то, чего он совсем не ожидал — один из них запел в ответ. Звонкий чистый голос эхом отражался от стен зала, будто бы приумножаясь и звуча со всех сторон. В нём не было ни злости, ни испуга — лишь прямой ответ на слова Саурона, на его попытки сломить и лишить сил. Саурон пел сухо, без эмоций — незнакомец же вкладывал всю свою душу. Его внезапное пение заставило тёмного майа сбиться, замолчать, а затем, спустя считанные мгновения, ему уже пришлось защищаться, даже не задумываясь о нападении. Как-то, давным-давно, в свой первый визит в Средиземье, Саурон, тогда ещё звавшийся Майроном, решил прогуляться по морскому побережью в бурю. В Валиноре никогда не было штормов, поэтому он плохо представлял себе, что его ждёт. Он лишь насмешливо фыркал, когда высокие волны словно старались сбить его с ног, пенились, бурлили вокруг него. Созерцание разгулявшейся стихией так развлекало его, что он не заметил приблизившейся к нему огромной волны. Она сбила его с ног, швырнула на дно, ударила об камни и потащила за собой в море. В то мгновение он даже испугался. Он забыл о своей способности превращаться в любое живое существо, забыл, что он — могущественный майа, всё померкло, когда его крутило и швыряло из стороны в сторону. «Это будет самое глупое развоплощение, которое только можно себе представить», — промелькнула тогда в его голове мысль, а затем всё же сумел успокоиться и всплыть. То, как пел чародей, напомнило Саурону о том случае. Его песнь была похожа на волну — неумолимую, сильную, попадая под которую, даже самые могущественные становятся беспомощными. Саурон хорошо помнил тот страх, когда волна прижала его к самому дну и не собирался позорно паниковать вновь. Проиграть тому, чьего имени даже не знаешь было бы ещё нелепее, чем утонуть в шторм. Эта идея помогла ему собраться, сосредоточиться и на мгновение вынырнуть из чар, опутавших его с ног до головы. Необходимо было срочно придумать что-то, что заставило бы проклятого незнакомца хотя бы на мгновение смутиться, растеряться, сбиться. Но что? Тот был хитёр, и в своём пении лишь отвечал на нападки Саурона, не раскрывая себя и своих желаний. Нельзя было даже сказать, нолдо или тэлер это был, да и был ли это эльф? Ни о чём нельзя было говорить с уверенностью. Оставалось лишь позволить чародею петь дальше. А тот и не думал упоминать что-то конкретное. Слова Саурона всегда были точны и конкретны, даже когда он не пел, даже после пяти чашек кофе, речь же того, кто скрывался за орочьей личиной, была поэтичной и смутной. У любого были пороки, недостатки, тайны, о которых хотелось умолчать. В такое можно было вцепиться волчьей хваткой, заставить раскрыться. Ведь поющий поначалу черпал свои силы из глубины души, где были не только дающие силу воспоминания и принципы, но и страхи. Теперь же чародею же силу давало то, что было вокруг него — вода и небо, леса и моря, живительная весна. Даже птичья трель и солнечный луч имели значение, но не давали совершенно никакой подсказки, не выдавали певца, а между тем давление слов становилось всё сильнее. Ещё немного — и Саурон не смог бы сдержать напор. Саурон уже не смотрел ни на чародея, ни на его спутника, перед глазами был пол, и ему казалось, что камень под его взглядом бледнеет и расплывается. «Если бы я знал, как всё будет, я бы, наверное, хотя бы выпил кофе перед поединком. Или поспал бы», — чем более угрожающей становилась ситуация, тем более безумные мысли приходили в его голову. «Пол грязный, пыльный. Узнаю, кто его так помыл накануне — и у волков будет ужин». «Ненавижу поэтов. Никакой конкретики», — прозвучало в затухающем сознании. Вот тут чародей и допустил роковую ошибку. Едва он упомянул Аман, как Саурон вскинул голову, осенённый внезапной идеей. Только нолдо мог с такой тоской упомянуть о родине, только нолдо, причастный к резне в Альквалондэ. Песнь ещё звучала, а Саурон уже вплетал в неё тревожные, незаметные нотки, постепенно подчиняя себе мелодию. Чары нолдо окончательно потеряли над ним всякую власть, а тот, казалось, не замечал этого, увлечённый своим пением. Альквалондэ. Хэлкараксэ. Резкие слова звучали как удары хлеста, такие же беспощадные и свирепые. То, о чём так боялись вспоминать нолдор, то, что так нравилось смаковать Саурону. События, последовавшие за кражей Моргота сильмариллов, прекрасно показывали истинный нрав нолдор. Они могли быть сколь угодно талантливыми мастерами, утончёнными поэтами и великими воинами, но жестокости, пробуждавшейся в них порой, могли позавидовать даже орки. Руки их запятнаны кровью невинных родичей. Как могут они утверждать, что сражаются за правое дело? Многие нолдор отрицали это на словах, кто-то не признавался в этом самому себе, но они знали, что виновны. И чародей пал, прежде скрывавшие нарушителей иллюзии исчезли. Теперь перед Сауроном стояли двое — эльф и человек.***
Саурон поднялся со стула и взволнованно прошёлся по комнате и подошёл к широкому окну. Тьма новолуния совсем не мешала ему разглядывать укрепления снаружи. Он вообще не любил свет, даже в кабинете ему было достаточно тусклых отблесков свечи. От солнца как-то совсем не по-айнурски иногда начинали болеть глаза. Неужели его хроа настолько ослабело? Тишина. Он любил ночь за её поразительное безмолвие. Орки ненавидели солнце, часто спали днём, а что-то делать начинали ближе к вечеру, но в поздний час даже они становились менее шумными. Весь мир засыпал, и, наконец, переставал мешать работать. А дел было порядочно. Отчёт Мелькору был лишь мелкой досадной деталью в списке того, что Саурону требовалось срочно сделать. На границах было неспокойно, требовалось отправить туда отряды орков. Выделить им припасы, оружие — в общем, ресурсы, которых у него было маловато, а значит, срочно надо было откуда-то их добыть. Разобраться с данными, принесёнными шпионами-людьми. Выдать им новые поручения. И, наконец, раз и навсегда разобраться с пленниками. Саурон задумчиво пододвинул к себе ещё одну чашку с кофе.***
Тёмному майа даже льстило, что эльдар называют его Гортауром, в этом имени хорошо слышался ужас, который они испытывали к нему. На отвратительное имя «Саурон» он тоже не особенно обижался, не придавая значения таким мелочам. Оно прижилось и в Ангбаде, пытаться запретить его было гиблым, совершенно того не стоящим делом. «В конце концов», — заключил он, — «Какая разница, кто и как меня зовёт? Эльфы в любом случае будут меня ненавидеть, орки — бояться и уважать. И имя на это никак не повлияет. Это хотя бы смешно». Многим военачальникам Мелькора была присуща вспыльчивость, но к любым попыткам оскорбить его Саурон относился с удивительной иронией. В любом случае, Майроном его уже давно никто не звал — да и не нравилось прошлое имя ему теперь. Слишком высокопарно звучало, надменно. На сплетни обычно Саурон тоже реагировал спокойно, иногда лишь улыбаясь таланту рассказчиков вносить фальшь в повествование: их возможности к искажению мог позавидовать даже сам Мелькор. Порой слухи даже радовали — стоило прорваться сквозь толщу лжи и обмана, чтобы увидеть каплю правды, ну, или хотя бы узнать, кто распространяет такую чушь и наказать виновника. Было лишь одно утверждение, мгновенно выводившее Саурона из себя: возмутительная лживая легенда о том, что именно он когда-то изобрёл Чёрное наречие. Нет, капля правды и в этом была, он действительно научил орков общаться между собой не только жестами. Когда Мелькор поручил ему это задание, Саурон был вне себя от радости, ведь тогда он ещё не потерял надежду принести оркам что-то прекрасное. Валарин, древний язык айнур, был совершенен и прост. Любой бы смог без особых усилий выучить его. Одно не учёл Саурон: орки принялись изменять чуждый им валарин под себя. Понемножку, искажая его просторечиями и другими нелепостями, причём подсознательно они старались делать это как можно чаще, даже те, кто обладали достаточной смекалкой, чтобы их можно было научить грамоте. Однажды кто-то из них написал письмо ломаном валарине: «Вообщем там где текёт река ихняя гроница. В будующем мы оденем доспехи да и завоюем всё. А то чево они там ездиют». В тот день Саурон проиграл свою первую битву — сражение с безграмотностью. Орки редко общались с представителями других рас, а потому, когда Саурон отстал от них с попытками наставить на путь истинный, они продолжили развивать язык так, как хотели. Слова менялись, упрощались, грубели — и вскоре не узнать было прекрасный первый язык. Мелькор был доволен: так или иначе, но орки теперь могли хоть как-то говорить, но судьба наказала Саурона за провал гнусными сплетнями о том, что именно он придумал Чёрное наречие. Об этом думал Саурон, когда наблюдал, как пришедший в себя эльф морщится, слушая непривычно-резкую, уродливую речь орков, охранявших темницу. «Может быть, мне стоило просто петь песнь силы на Чёрном наречии, чтобы он упал, не в силах слышать о «евонных преступлениях»? Хотя, пожалуй, не знаю, кто бы из нас не выдержал бы первым», — тёмный майа усмехнулся своим мыслям. Выяснить, кем именно была чудная парочка, пытавшая притвориться орками, оказалось непростой задачей. Саурон наблюдал за ними, даже пока их тащили в подземелья, надеясь снова уловить какую-то подсказку, но безрезультатно. Конечно, можно было начать пытать их, чтобы пытаться разузнать что-то. Саурон никогда не гнушался жёстких методов, главным всегда был результат. Вот только вряд ли от этого было бы много толку, отчего-то у него было предчувствие, что пленники скорее умрут, чем скажут ему хоть что-то. А ещё в этой загадке ощущался какой-то вызов ему и его способностям. Сможет ли он сам понять, кто они? Если воспринимать происходящее как игру, то пытки были бы жульничеством. В эльфе, очевидно, текла кровь ваньяр, иначе объяснить необычный золотой цвет волос было нельзя. Он был чародеем, каких Саурон ещё не встречал, что тоже значительно сужало круг поиска. И всё же… нет, чтобы что-то предполагать, требовалось ещё что-то. О человеке можно было сказать и того меньше. Рослый, широплечий, угрюмый — обычный воин, таких было полно как в стане врага, так и в подчинении у Мелькора. Но должно же было что-то отличать его? Что-то, заставившее эльфа взять его с собой? Фактов всё ещё недоставало. Саурон медленно закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на проблеме, отрешившись от всего, что окружало его. Он надеялся услышать тишину, нарушаемую лишь еле слышным дыханием, но вместо этого услышал брань проходивших мимо орков. Точно, орки! Орки встретили эльфа и человека на границе, и хоть отсутствие значков и помогло им заподозрить что-то неладное, они всё ещё могли быть недостаточно внимательными, упустить что-то, что точно не упустит он. Саурон нашёл того патрульного, который доложил ему о случившемся, а затем уточнил у того, где именно они повстречали нарушителей. Затем он потратил час на то, чтобы отдать подчинённым всевозможные распоряжения на случай, если в его отсутствие произойдёт что-то из ряда вон выходящее. Он не собирался отлучаться надолго, но не мог допустить, чтобы из-за его халатности что-то пошло не так. Наконец, когда со всеми приготовлениями было покончено, Саурон вышел из крепости, с наслаждением обернулся волком и помчался в лес. Огромный желтоглазый волк был его любимым воплощением, и будь это возможно, он бы вообще не превращался ни в кого другого. Вот только в волчьем обличии он не мог держать в неуклюжих лапах перо или меч, речь была неразборчива, её заглушала рычание, да и магию в этом обличии творить значительно сложнее. И всё же сейчас, когда он просто бежал, приминая влажную землю сильными лапами, вдыхая запах дождя, Саурон чувствовал настоящее наслаждение. Резкий запах орков быстро привёл волка к месту, где пленники впервые были замечены, об этом рассказали ему следы да примятая трава. Здесь нарушители поняли, что их ожидает серьёзное испытание, что встречу с ним они могут не пережить. Если у них и были какие-то тайны — значит, они были сокрыты здесь. И точно: что-то сверкнуло на так вовремя вышедшем из-за туч солнце. Тщательно втоптанное сапогом в землю кольцо всё же не удалось спрятать целиком. Очистить его оказалось непросто, пришлось снова вернуться в обычное обличье эрухини, но результат того стоил. Под толстым слоем грязи на кольце скрывались две змеи, чьи головы встречались под короной Третьего дома нолдор. Саурон поднял голову к небу и рассмеялся. Это был не грозный хохот тёмного почти-властелина или веселье того, кто, наконец, получил долгожданный ответ на важный вопрос, нет, это было просто истеричное хихиканье безумца. Пока он бежал по лесу, он успел перебрать в голове столько вариантов того, кем могли оказаться пленники, какова была их цель… И все эти версии были более реалистичными, чем правда. Он отказывался верить в это сумасшествие, но кольцо лежало у него на ладони, издевательски подтверждая, что всё действительно оказалось так. Саурону впервые хотелось завыть не в волчьем обличии. Сколько времени, усилий, нервов было потрачено на попытки поймать Барахирова сына, хотя бы узнать, где он находится, сколько орков полегло от его руки, сколько кофе было выпито Сауроном, когда он сидел, обложившись картами, пытаясь понять, откуда проклятый адан нанесёт следующий удар. Когда Берен исчез, Саурон почти ощутил облегчение. Мелькор, конечно же, не обрадуется провалу, ну да и забудет быстро. Век человека недолог, в худшем случае оставалось подождать каких-то несколько десятков лет — и о проблеме можно было не вспоминать. Но нет, проблема лично пришла к Саурону. Светловолосый могучий чародей, дружащий с людьми, а особенно с родом Беора… Если Саурон правильно сложил в голове детали головоломки, проблема приволокла с собой несчастного короля Норготронда Финрода. Именно он когда-то подарил Барахиру кольцо и теперь расплачивался за совершённую глупость. На что эти двое надеялись? Куда направлялись? Хотели отвоевать Тол Сирион — нет, безумие, следовало отбросить эту идею. Впрочем, попытка пройти по вражеским землям уже была безумием, так стоило ли ограничиваться предположением, что Финрод и Берен были рациональны? Саурон понял, что допустил типичную для него ошибку — переоценил противников, а точнее, посчитал, что они рассуждали также как он. Нет, маскировка была, несомненно, хорошей идеей, но для того, чтобы быть похожим на орка, мало было просто жутковато выглядеть. Встреча с ним, а следовательно, и поражение были неизбежны. У Финрода и Берена не было и шанса, если не учитывать тот момент, когда Финрод едва не победил песнью… Вдруг тело пронзила дрожь, настолько жуткая мысль пришла к нему в голову. А если Финрод и Берен были лишь отвлекающим манёвром? Что, если прямо сейчас к нему движется армия нолдор? Или у них есть какой-то другой коварный план… Нет, расслабляться не стоило. Следовало тотчас вернуться назад и всё ещё тысячу раз проверить. Саурон превратился обратно в волка и неохотно направился назад в Тол-ин-Гаурхот. Возвращаться в душную, шумную крепость ему хотелось сейчас меньше всего, но выбора не было. Даже несмотря на все распоряжения, которые он отдал, он не был уверен, что в его отсутствие никто из орков и волков не совершит какую-нибудь фатальную ошибку. А если его опасения насчёт какого-то плана у Финрода были верны, то всё было ещё хуже. «Как странно», — думал он. — «Я могущественный айну, способный принять облик любого зверя. Одно моё имя внушает страх и эльфам, и людям. И всё же я не могу позволить себе простую прогулку. Пока не могу. Однажды всё изменится, и тогда…»***
Саурон переходил от одной проблеме к другой строго согласно списку, чётко выстроенному у него в сознании. Когда-то для него существовало деление дел на «приятные» и «неприятные», теперь же всё слиплось, скомкалось в серую унылую рутину. И всё же, существовало кое-что, существенно отличавшееся от остальных пунктов. Мелькор был далеко, шпионы — тоже, даже обозам с продовольствием предстояло преодолеть долгий путь. Только одна проблема была совсем рядом, несколькими этажами ниже. Пленники. Узнав, кто те такие, Саурон не стал мучить их, пытаясь добыть сведения. Это было не милосердием, а разумной расстановкой приоритетов. Чтобы добиться ответа, надо хотя бы знать, о чём спрашивать, а тёмный майа не знал, что именно известно Финроду и уж тем более Берену. Вероятность удачи была слишком мала, чтобы лично разбираться с пленниками, а оркам-палачам Саурон не доверял. Проклятье… в крепости даже не было сильных майар, кроме него. Можно было бы отправить Берена подарком к Мелькору — и Финрода в придачу, пусть тёмный Вала сам с ними разбирается. Историю можно было забыть как страшный сон, поскольку только герои снов ведут себя так нелогично и нелепо, как вели себя эти двое. Однако Саурон чувствовал, что поступив просто, он не извлечёт из ситуации всей выгоды. Следовало ли повелителю вообще знать о случившемся? Финрод, несомненно, был могучим чародеем. Он руководил постройкой Минас Тирита, и Саурон оценил надёжность этой крепости. Сын Финарфина был хорошим королём… И всё же не представлял никакой существенной опасности. Он вовсе не был трусом, сражался в Дагор Браголлах, но в нём было слишком мало ярости и ненависти. Не из тех, кто нападает первым, кто способен на подлость и предательство — иными словами, не из тех, кто способен действительно навредить. Нолдор ценили Финрода и наверняка многое готовы были отдать за его освобождение, а Тол-ин-Гаурхоту требовались ресурсы. Саурон устал напоминать Мелькору в письмах о том, что оркам нужно оружие, вечно голодным волкам — пища, потому что того, что было в лесах, скоро могло перестать хватать. Лекарства, одежда — всё это надо было откуда-то брать. Мелькор, конечно же, обещал, что выделит средства, но шли месяцы, и Саурон понимал, что по каким-то причинам тёмный Вала медлит, не желая помогать. Что ж, если Мелькор не хочет помочь, Саурон сам решит эту проблему. Например, напишет письмо с требованием выкупа за Финрода. С неожиданной злостью Саурон пододвинул к себе пергамент. До этого момента он даже не представлял, как сердится на повелителя за бездействие. Что ж, сейчас он совершает одно маленькое предательство, но это отнюдь не цена за то, что он может получить. Всего лишь одна маленькая хитрость ради благосостояния крепости. Однажды, ещё в Валиноре, Саурон выковал в кузнях Аулэ две прекрасные броши. Они так понравились ему, что ему захотелось оставить обе себе. Тогда он рассудил так: «Если я подарю одну из брошей кому-то другому, я не буду по-настоящему удовлетворён, обладая лишь одной, а этот кто-то примет брошь как должное. Я ведь часто что-то мастерю. Если я оставлю оба украшения себе, я буду доволен, а тот, кто не получит подарок, не расстроится, потому что никогда не узнает о том, чем мог обладать». Примерно так Саурон думал и сейчас. Мелькор не расстроится из-за Финрода, если не узнает. А у него станет на одну головную боль поменьше. Но как поступить с Береном? Саурон не представлял, как сказать Мелькору о том, что тот, кого он так долго и безуспешно искал, сам пришёл в Тол-ин-Гаурхот. Это выглядело как победа и поражение одновременно, так что Эру знает, как тёмный Вала отреагирует на эту историю. К тому же, Берен мог ненароком проболтаться о Финроде и подставить Саурона. Нет, о Берене Мелькору также знать не следовало. Хватит с него кольца, извинений за то, что взять сына Барахира живьём не получилось… Или, может, и вовсе не стоит ничего сообщать? Может, Мелькор вообще уже забыл о нём. Саурон отложил перо и бросил взгляд на окно. Небо у горизонта понемногу алело, предвещая скорый рассвет. Мозг был устало-туп и даже выпитый кофе не помог ему взбодриться. Это означало только одно: после ночи работы он заслужил возможность поспать хотя бы час. Его всё ещё нервировала потеря контроля во время сна, и это мешало наслаждаться мыслью о том, что он вот-вот закроет глаза, расположившись в мягком удобном кресле, и никто-никто не будет ему мешать… Саурон спустился по витиеватой лестнице, прошёл сквозь гулкие пустые залы, миновал длинные коридоры. Он шёл к тому единственному во всей крепости, кто вызывал у него какой-то нерациональный страх. К тому, кого когда-то выкормил сам Мелькор. К тому, кто не считал день удачным, если в нём не было смерти и крови. К Кархароту. Тот не спал, лишь лежал, положив огромную голову на такие же огромные чёрные лапы. Даже в волчьем обличье Саурон был бы намного меньше Кархарота. Стоило войти, как волк заинтересовано поднялся, гадая, что же привело Саурона к нему. Кархарот обладал разумом, пусть и не любил говорить, но все его мысли сводились к тому, чтобы кого-нибудь загрызть, поэтому Саурон совершенно не переживал, что тот выдаст его тайну. Кархарота волновало ровно одно — пища. Сколько волка не корми, ему всё было мало. И сейчас Саурон готов был предоставить ему ещё одну возможность насытиться. — Хочешь сожрать одного вредного человека? — без предисловий спросил тёмный майа. Кархарот радостно облизнулся.