Силы небесные! Если вам не безразлична судьба искусства, сделайте так, чтобы я оказался в полном, полном одиночестве!
Бараш. "Право на одиночество"
И не было более ничего. Ни снега, ни дождя. В небе — ужасающая беззвёздная пустота. Тишина — ни шелеста листьев, ни завывания ветра. Лишь его голос, подводящий итог: — Поздно… Шёпот прозвучал в пустоте громом. Ему хотелось, чтобы было эхо — хоть какая-то иллюзия жизни. Но слова прозвучали и вновь наступило оглушающее безмолвие. Всё, что оставалось в этом мире — бесполезное, испорченное, искорёженное. Такое же, как создатель, такое же, как властелин мира. Властелин ничего. Закономерное окончание его судьбы — полный провал. Надо было признаться: подобный исход следовало ожидать. Чем сильнее он старался победить — тем тяжелее было поражение. Всем смыслом жизни была его попытка стать богом — стоило ли удивляться разрушенному миру? Миру, который он собственноручно погубил. Миру, в котором ему было суждено оставаться вечно. Могло ли ещё остаться что-то живое, что-то целое? Он победил богов, олицетворяющих созидание, тех, благодаря кому существовало всё, что когда-то воспринималось, как данное. Нет, оставалось лишь ничего. Ничего, над которым властвовал непобедимый Рейстлин Маджере, единственный владыка всего сущего. Мысли повторялись, зацикливались и ничем не помогали справиться с нарастающим отчаянием. Одни и те же слова в голове, одни и те же лица — вот и всё, что у него было. Все они жили лишь в его сознании, но оставалось ли в разрушенном мире что-то более реальное, чем эти образы? Такхизис бы подошла к нему, положила когтистую чешуйчатую руку на плечо, медленно покачала головой. — Смирись, Рейстлин, — прошипела бы она и злорадно улыбнулась, обнажив по-змеиному заострённые клыки. — Все мы проиграли, но ты — больше, чем кто-либо. Образ Крисании в его голове вглядывался вдаль невидящими глазами. Впрочем, даже сохрани она зрение, врядли она рассмотрела бы там что-то хорошее. Быть может, проще быть слепым, чем видеть лишь руины и пепел? — Моя гордыня погубила меня. Твоя — погубила весь мир, — слегка искажённые слова Короля-Жреца из её уст звучали бы особенно болезненно. Рейстлин одёрнул себя, не став додумывать, что бы сказали сейчас Карамон или Китиара. Это было глупо и совершенно бесполезно. Сходить с ума, бесконечно представляя тех, кого безвозвратно потерял, он не собирался. Рейстлин не привык сдаваться. Даже сейчас, когда он признал, что не сможет возродить старый мир и построить новый, он продолжал размышлять. Он всегда стремился к знаниям, а теперь они были практически безграничны. Вдруг он всё ещё может найти выход? Когда-то в детстве Рейстлин мечтал стать магом, чтобы быть могущественным и больше ничего и никого не бояться. Но даже когда он поселился в Палантасской Башне Высшего Волшебства, он по-прежнему был недостаточно силён. Тогда он пожелал стать богом… И вновь не достиг своей цели. Не потому ли, что даже боги слабы? Они так легко уступили ему мир, который служил им веками. Ведь не они его создали. Такхизис, Паладайн, Гилеан — они появились вместе с Кринном. Их создал Бог-Отец, Мать Всего — Верховный Бог, пришедший из ниоткуда. Сотворив мир, он покинул его, но, говорят, что и ныне наблюдает он за тем, что творят его дети. Давным-давно Рейстлин сомневался, предполагая, что Бог-Отец — лишь красивая легенда, историей, объясняющая, почему ныне боги лишь наблюдают, не создают новые миры и расы, почему им так безразличны простые смертные. Сейчас он отчётливо видел, что Паладайн и Такхизис — не главные силы этого мира. Став равным им, он всё ещё не стал всемогущим. Но тогда… — Эй, Верховный, — насмешливо крикнул Рейстлин. — Выходит, тебе совсем безразличен Кринн? Иначе почему ты допустил его гибель? Не хочешь это обсудить? Рейстлин не ждал ответа и, конечно, не думал, что от его слов что-то изменится. Ему просто нравилось заполнять пустоту чем-то. Пусть это и были лишь слова. А затем появилось то, чего Рейстлин никак не ожидал — надежда. Слабый, еле теплящийся огонёк в его сердце, так и норовивший потухнуть, не справиться с бурей отчаяния и уныния. Верховный Бог откуда-то пришёл и как-то покинул мир. Неповрежденного, принадлежащего этому миру не осталось — Рейстлин уничтожил почти всё, а то, что оставалось, не подлежало восстановлению. Вот только… Можно ли назвать разрыв в ткани мироздания целостным? То, что изначально было нарушено, нельзя извратить вновь. Пустота не существует — значит, её нельзя погубить. Верховный Бог был могущественней, чем все остальные боги Кринна вместе взятые. Ему ничего не стоило закрыть врата в другие миры раз и навсегда, исчезнуть бесследно. Забыть о Кринне, как учёный маг забывает о результатах не слишком интересного эксперимента. Но… в такую возможность верить не хотелось. Верховный Бог был достаточно умён, чтобы придумать мир. Он должен был предусмотреть всё. Даже существование слишком амбициозного чёрного мага. Рейстлин начал искать. След Верховного Бога, еле заметный шов в реальности, спрятанный от глаз. Нет, его не было ни в Нераке, ни в Истаре — это было бы слишком очевидно. Да и стал бы Верховный Бог столь явно выражать своё предпочтение кому-то из своих детей? Рейстлин изучил и Бездну, и небесные покои богов Добра — но и там ничего не нашёл. Он не прекращал поиски, ведь это означало, что он признаёт своё поражение. Он потерял счёт дням, ведь в отдыхе он теперь не нуждался, а день нельзя было отличить от ночи. Нет, сдаваться было нельзя. И, наконец, Рейстлин нашёл. — Серьёзно? — простонал он. — Верховный Бог, похоже, тот ещё шутник. Деревянная табличка удивительным образом сохранилась — поломанная, почерневшая, исцарапанная. Рейстлин осторожно коснулся рукой надписи на табличке, такой знакомой и родной — и она осыпалась пеплом. Впрочем, он узнал бы место и без всяких надписей — даже теперь, когда оно было искажено. Ветви раскидистых деревьев, на которых когда-то располагались дома, были обуглены. Не было больше ни цветущих кустов сирени, ни яблонь, с которых когда-то он, будучи мальчишкой, воровал яблоки. Вместо клёна сиротливо торчал пенёк. Впрочем, Рейстлин был уверен — хотя бы в гибели дерева он был невиновен. Разве что косвенно... — Утеха, — пробормотал Рейстлин. — Как же это всё объясняет. А он-то, дурак, всю жизнь думал, что боролся с судьбой. Он думал, что никто не предполагал, что маленький болезненный мальчик станет могущественным магом, а затем богом. Думал, что плывёт против течения, идёт наперекор судьбе. Но Верховный Бог был истинным властелином Прошлого и Грядущего — он знал всё, даже то, что однажды Рейстлин Маджере станет богом и разрушит мир и был готов продемонстрировать своё превосходство перед богом-неудачником. — Так значит, ты всё предусмотрел, — обратился Рейстлин к Верховному Богу. — Ну, и что дальше? Я могу бежать в другие миры, но это не спасёт Кринн. Неужели тебе совсем всё равно? Верховный Бог, если и слышал, то всё равно промолчал. А Рейстлин присмотрелся к разрыву. Совсем крохотному, скрытому, но кто, как не бог-разрушитель мог расширить его? И он начал работу. Горы осыпались в прах, а моря, полные горькой ядовитой воды, испарялись — он окончательно уничтожал Кринн, чтобы открыть путь к новым мирам. И лишь когда врата были построены, Рейстлин понял, что кое-что он всё же не учёл. Ничто из того материального, что принадлежало Кринну, не могло покинуть его. В том числе, как бы больно ни было это признавать — его тело. Отправиться в путешествие могла лишь его душа. В новом мире Рейстлин мог стать лишь бесплотным духом, лишённым прежнего могущества, вечным призраком. Ему предстояло летать и страдать от невозможности хоть как-то изменить окружающий мир. Может быть, у него всё же получится как-то получить новое тело, обрести другую жизнь? Надежда на это была слишком слаба, ведь Рейстлин даже не представлял, что его ожидает. Другие миры могли отличаться от Кринна настолько, что, возможно, он никогда не найдёт себе места там. А может, его дух не выдержит, растворится, исчезнет как туман по утрам. Все опасения меркли перед мыслью о вечности в пустоте. — Цена невысока, — произнёс вслух Рейстлин и шагнул вперёд.