willow.

      В Маргейте стояла теплая погода, несмотря на нахлынувшую осень. Солнце освещало узкие улицы с небольшими домиками и лавками золотыми лучами. Я наслаждалась остатками лета, пока не пришли серые тучи с бесконечными дождями. С Северного моря доносился покалывавший кожу солоноватый бриз, которым невозможно было насытиться. Белые обрывы у берега с зелеными верхушками из высокой травы, склоняющейся под дуновениями ветра.       Я любила Маргейт всем сердцем. Я выросла здесь, в детском доме на самом краю города рядом с цветастым лугом, где проводила по несколько часов в день, прячась от мальчишек, дергавших мои беспорядочно вьющиеся волосы, заплетенные в косички. Я и ещё двадцать воспитанников жили в небольшом трехэтажном здании из темно-вишневого кирпича с парочкой воспитательниц. Учительница математики, мисс Карлсон, была моей любимицей, всегда добро относилась ко мне, подкармливала конфетами и помогала с уроками. Стефани Карлсон была очень красивой: молочная кожа, глаза небесного цвета, розовые щеки, длинные ресницы и светлые волосы. Её красоту невозможно было испортить даже чернилами, которыми иногда были запачканы женские щеки. В детстве, когда я смотрела на неё, я видела ангела. Так я представляла себе модных столичных красавиц. Благодаря моей заботливой учительнице, я получила неплохое для сироты образование. Когда мне было пятнадцать, к моему великому сожалению, она вышла замуж и уехала в Лондон с мужем. Я была рада за неё, но проплакала всю ночь, утирая щеки одеялом из материала, заставляющего кожу чесаться. Мы остались наедине со вдовой Палани, черствой и жестокой женщиной, часто прибегавшей к порке. Мне казалось, что она ненавидела детей, но, повзрослев, я поняла, что Палани была глубоко несчастна и одинока. Единственным, что её радовало, но при этом губило изнутри, был стакан дешевого виски после отбоя.       Миссис Палани стала моим самым большим и постыдным страхом. Я не боялась наказания розгами, научилась вести себя тихо и прилежно, потому мне почти не прилетало. Я боялась, что закончу так же, как и она, — в одиночестве и горе.       После восемнадцатилетия меня благополучно выставили из приюта с небольшой сумочкой вещей и парочкой шиллингов. Никто не говорил, что мне надо было делать после этого, и никто не собирался помогать. Три ночи я спала на мху у дерева в небольшом лесу у города. Мне было так страшно, что я даже не могла плакать. Вглядывалась в темноту, боясь увидеть дикое животное или пьяного мужчину, о которых предупреждала Палани, но проваливалась в сон из-за потери сил. Благо, на дворе стояло довольно теплое лето. И я не захворала. Взяв себя в руки, я ранним утром направилась в город. Я скиталась до самой ночи, пока не нашла работу в одной из пекарен. Миссис Нокс, полная женщина с красными щеками и огненно-рыжими волосами, прятавшимися под косынкой, всегда чистым фартуком, пожалела бледную, исхудавшую девчушку с грязными ручонками и платьем, вымыла и приютила. Они с мужем взяли меня на работу, Луиза научила печь. Благо, я была способной ученицей. Я жила в небольшой комнатке над пекарней, которую они готовили для своего ребенка, который у них так и не появился. — Такова воля Господа, — говорила Луиза и грустно улыбалась.       Тогда я во второй раз познала родительскую любовь. Родных родителей я не помнила. Палани сказала, что меня подкинули ещё малышкой. Мягкие руки мисс Карлсон, которые заменили мне материнские, все больше и больше развеивались и вовсе потерялись в юношеских воспоминаниях. Теперь у меня были названные родители, Питер и Луиза, самые добрые люди, которых я когда-либо встречала.       Я старалась отвечать добротой на доброту. Вставала с рассветом, спускалась вниз и пекла хлеб, в семь утра открывала пекарню и с улыбкой обслуживала клиентов до самого вечера. Луиза спускалась чуть позже меня и стояла в углу с широкой улыбкой, кажется, не могла наглядеться. Работы было много. Я уставала, проводила целые дни на ногах, помогала Питеру таскать дрова для печи, готовила для пекарни и дома. Я выучила множество рецептов Луизы путем проб и ошибок. Женщина добро смеялась, когда я делала что-то не так или пачкалась в ингредиентах из-за своей неуклюжести, но затем обязательно помогала. Жизнь такая, хоть и не легкая, мне нравилась. Я была не одна и нужна.       Наконец, Маргейт стал чувствоваться, как настоящий дом, где тебя ждут с тарелкой горячего супа и ломтиком хлеба, где улыбаются, когда ты входишь в комнату.       Мне трудно было судить о моей любви к этому маленькому городу. Я была субъективна. Больше я нигде не была. Почти. Однажды я посетила Лондон, копила на поездку целый год, хотя провела там лишь день. Столица мне не понравилась. Шум, машины, казавшиеся чудом, множество людей и ужасный зеленовато-серый дым, идущий от фабрик. Вечером я радовалась возвращению к спокойному берегу.       После двадцатого дня рождения я переехала в комнатку к другой старой дамочке и устроилась кухаркой в кафе у берега. Питер и Луиза переехали в Бат, там жила сестра мужчины. Она тяжело заболела, ей нужен был постоянный уход. Помню, как поднялась на второй этаж после закрытия пекарни и увидела грустные старческие лица. Мне сразу стало не по себе. По коже поползли мурашки, тело напряглось. Луиза почти плакала, поэтому говорил в основном Питер. Они предложили мне поехать с ними, но Маргейт на тот момент уже впал мне в душу. Мне не хотелось уезжать и не хотелось камнем висеть на их шее. Я расцеловала красные щеки Луизы и поблагодарила за то, что приютили меня и относились с такой теплотой, а затем отказала. Мне нужно было научиться жить самой.       Ноксы продали дом с пекарней, новый хозяин планировал открыть там бар. Через неделю я проводила их до станции и попрощалась, обнимая и целуя каждого по нескольку раз. При них я не позволила себе плакать. Слёзы около получаса стояли в глазах, не решаясь скатиться. Всю дорогу домой я шмыгала носом и прятала лицо, опустив голову, вспоминая, как в редкие свободные часы мы втроем пили чай на кухне, и я слушала истории из юношества великолепной пары Питера и Луизы.       Жизнь шла своим чередом. Грусть потихоньку испарилась, осталась светлая, греющая душу печаль. Новой арендодательнице до меня не было никакого дела. Она была счастлива, пока я ей платила и убирала за собой. Женщина часто уезжала в столицу погостить к родственникам, а когда возвращалась сидела в своей комнате и курила. Мы могли и не обмолвиться с ней словом за неделю. Я не была против. Она казалась мне странноватой, и я не имела ни малейшего понятия, о чем с ней можно поговорить.       Так прошло ещё несколько лет. Работа, комнатка с теплой кроватью, прогулки по берегу в редкие свободные часы. Одиночество всё же настигло меня, а я и не заметила. Это чувство не было зудящим, как мне казалось раньше, оно просто было, пряталось в глубине души и иногда давало о себе знать. Большую часть времени я была счастлива, я была независима, работала, имела крышу над головой, а не спала на улицах и не просила милостыню. Но иногда, крайне редко, пару капель все же падали на пол с моих щек, а улыбка исчезала.       Кафе, ставшее моим приютом, тоже закрылось. Владелец проиграл его своему так называемому другу в карты. Я осталась без работы. Я была достаточно разумна и откладывала часть зарплаты в маленький мешочек, который прятала в вещах. Но все же прекрасно осознавала, что надолго накоплений мне не хватит.       Так я впервые оказалась в доме мистера Соломонса.       Я искала работу на протяжении трех месяцев, пока не увидела объявление в газете о поиске сиделки. Я предварительно договорилась о встрече по телеграмме. Денег почти не осталось, потому я решительно была настроена заполучить работу. Я надела лучшее свое платье, которое когда-то кружевом помогла мне украсить Луиза, накинула старое пальто и направилась по адресу.       Восхищенный вздох покинул мой рот, когда я увидела большое великолепное белое здание, окна его выходили на дорогу и на берег, края которого касался рассвет каждое утро. Тогда мне показалось, что это была резиденция короля, не меньше. Мне стало не по себе. Стеснение и сомнение сковали меня с ног до головы, но страх перед смертью из-за голода был сильнее, и я постучала в дверь, нервно кусая нижнюю губу.       Меня встретила милая женщина в простом голубоватом платье и фартуке. Не этого я ожидала. Она мяла в руках льняное полотенце, вытирая пальцы. — Здравствуйте, — я услышала себя со стороны. Я почти шептала. — Здравствуйте. — Женщина добро улыбнулась и внимательно оглядела мое лицо. — Вы — Эвелин Смит, не так ли? — Да-да, это я. Я писала насчет работы сиделкой. — Какая вы красивая и совсем молодая. — Удивлённо пролепетала она. Я покраснела. — Меня здесь зовут миссис Джонсон. — Она отошла от двери и показала рукой в глубь дома. — Проходи.       Я скользнула в дом, будто наглый воришка. Внутри было мрачновато, но роскошно. Комоды из темного дерева, обои с богатыми узорами, золотые канделябры, хрустальная люстра, картины. Глаза бегали от вещицы к вещице. Мне хотелось встать на цыпочки и ходить аккуратно, чтобы ничего не задеть. — У тебя уже был опыт работы сиделкой? — Нет, — я смутилась. Так меня не станут нанимать, — но я жила с пожилой супружеской парой, помогала им по дому, работала в пекарне, затем в кафе.       Женщина направилась куда-то по длинному коридору, я поторопилась за ней. — Мы не кухарку ищем, дорогуша, — беззлобный смешок слетел с её губ. — Нужна сиделка. — Я прекрасно лажу с людьми, — это была не совсем правда, — у меня есть образование, могу поддержать беседу. — Это, конечно, хорошо, но хозяин не больно разговорчив, — она обернулась и оглядела меня с ног до головы ещё раз, — может, у тебя получится его разговорить. — Я буду очень стараться, — я улыбнулась.       Мы зашли, кажется, на кухню. В середине был большой стол. У стены была печь и множество шкафов. Миссис Джонсон снова добро рассмеялась. — Стараться придется, милочка. Мистеру Соломонсу нелегко угодить.— Она устало помотала головой. — Будешь относить хозяину чай, завтраки, обеды, ужины, говорить с ним, ходить на прогулки. В общем, будешь его другом. Ему он нужен.       Я улыбнулась. Звучало несложно. — Хорошо. — Продержишься неделю и не сбежишь, работа твоя.       А это звучало не многообещающе. Но радость переполнила меня. Я едва сдерживала порыв обнять незнакомую женщину. — Когда я могу начать? — Прямо сейчас. Снимай пальто. Обед скоро будет готов, отнесешь ему. — Я кивнула и расстегнула пуговицы на пальто. — Вещи принесешь завтра, будешь жить на первом этаже в левом крыле. — Про переезд не было сказано в объявлении. — Сиделка нужна в доме постоянно. — Миссис Джонсон нахмурилась. — Ты ведь можешь жить здесь, или у тебя есть семья?       Я замерла, растерявшись. Женщина задела меня, хотя и не намеревалась. Молчание длилось несколько долгих секунд. Я сглотнула ком в горле. — Да, — я энергично закивала, — я могу. У меня никого нет. — Хорошо. — Миссис Джонсон кивнула и улыбнулась. — Сходи завтра с утра пораньше за вещами, до завтрака.       Я отнесла пальто в свою будущую комнату, которую нашла с помощью указаний миссис Джонсон. Открыв дверь, я очутилась в самой роскошной комнате, которую когда-либо видела. Она была маленькой, но все же была больше всех предыдущих, в которых я жила, даже больше той в приюте, где я спала с четырьмя девочками. Темно-синие обои, кровать с мягким одеялом и подушкой, ковер, столик со стулом, шкаф и окно с видом на берег. Я тихонько запрыгала от счастья. Никогда не думала, что буду жить в таком богатом доме, даже в качестве прислуги.       Спустя пару минут я вернулась на кухню и села за стол, став наблюдать за копошением миссис Джонсон. Та бегала от стола к кастрюле, что-то бросая внутрь. — Стучи перед тем, как зайти. Обязательно. — Предупредила женщина, поставив на стол поднос с огромной тарелкой супа, куском хлеба и стаканом воды. — Проследи, чтобы съел. Он на втором этаже, комната с двойными дверьми, прямо у лестницы.       Я взяла поднос, улыбнулась женщине и направилась вверх по лестнице с перилами, которые были отдельными произведениями искусства. Мои глаза заинтересовано блуждали по пространству. Я ощущала себя принцессой, это было легко, учитывая окружающее меня богатство. Я поставила поднос на комод у дверей и постучала. — Войдите, — до ушей донесся громкий довольно бодрый мужской голос.       Схватив поднос, я толкнула дверь плечом и вошла в огромную комнату с двумя диванами, креслами, картинами на стенах и выходом на балкон. Кажется, это была гостиная.       Я ожидала увидеть в кресле седого старичка, который едва мог передвигаться самостоятельно и постоянно травил байки о прожитых годах. Но спиной ко мне сидел мужчина лет тридцати-сорока, я не могла сказать точно, и смотрел на раскинувшееся перед окнами море. Он даже не моргнул, не шелохнулся, не развернулся в мою сторону. — Поставь на стол, Роза, я поем потом. — Снова голос с непривычным, городским акцентом, похожий на раскат грома. — Я не Роза. — Ответила я тихо. Мужчина напрягся всем телом, но не дернулся. — Здравствуйте, мистер Соломонс. — Я прожигала взглядом его затылок, не решаясь подойти ближе. — Мое имя — Эвелин. Я — новая сиделка.       Я надеялась, что дрожь в голосе была не сильно заметна.       Мистер Соломонс тяжело выдохнул и медленно развернулся. В свете лучей мне показалось его лицо, наполовину изуродованное шрамом, один глаз поблескивал серо-голубоватым, видимо, он не видел. Я не испугалась, хоть, мне подумалось, что он этого и добивался. Да, зрелище было не очень приятным и ласкающим взгляд, но меня этим было не удивить. Кафе и пекарню не раз посещали ветераны войны с ампутированными конечностями и грубыми шрамами.       Я сделала несколько шагов и поставила поднос на столик у его кресла. Он, искренне удивленный, вскинул брови. Я лишь улыбнулась и села в кресло напротив него, складывая руки на коленях, хотя не была уверена, что мне было дозволено. Подрагивающие пальчики были единственным, что выдавало с потрохами мою нервозность, неприятно щипающую тело. — Можешь идти, Эмили. — Нарочито вежливо пробормотал он.       Густая борода не скрывала его издевательской ухмылки. Готова была поклясться, что он перепутал мое имя намеренно. Так еще и позволял себе фамильярность. — Эвелин, — с такой же доброй улыбкой поправила его я, — мне сказали проследить, чтобы вы все съели, потому я подожду здесь. — Я не буду есть, пока ты не уйдешь. — Мужчина развел руками, мотая головой, мол, ничего не могу поделать, и сложил пальцы в замок на животе.       Ну уж нет. Мне нужна была эта работа, и я не хотела бы вылететь в первый же день по решению миссис Джонсон или мистера Соломонса. — Я не уйду, пока вы не съедите, сэр, — мило пролепетала я. — Что же это такое, даже в своем доме я не могу делать, что хочу. — Вы можете, мистер Соломонс, просто я буду за этим изредка наблюдать. — Мужчина недовольно фыркнул и повернулся к балкону. Упрямец. — Я подожду. Спешить мне некуда.       Я поправила подол платья и, облокотившись на подлокотник кресла, посмотрела на раскрытые двери со стеклянными вставками. Часы тикали, нарушая тишину. В комнату ворвался несильный порыв ветра. Мои непослушные передние пряди вырвались из прически. Глаза заслезились. Я сделала глубокий вдох. За окном располагались луг с высокой травой и невысокий плавный обрыв в двадцати метрах, ведущий к пустынному берегу. Звук волн едва доносился до моих ушей, хотя казалось, что море не так уж и далеко. Зато крик чаек было слышно прекрасно. Место было невероятно красивым, умиротворяющим. Рай на земле.       Я почувствовала на себе взгляд, но не спешила развернуться и столкнуться с глазами, под которыми расположились морщинки, и густыми сдвинутыми бровями. Мистер Соломонс бесстыдно рассматривал меня, как заграничную диковинку. Не сдержавшись, я ухмыльнулась и опустила голову. — Какая сиделка станет смеяться над своим подопечным?       Мужчина опять фыркнул, но глаз не отвел, продолжил настырно исследовать меня. — С чего вы взяли, что я смеюсь над вами?       Я посмотрела на хмурое мужское лицо. — Тогда над чем? — Я не смеялась, мистер Соломонс. Я улыбалась. У вас очень красивый дом, и вид из окон… — я снова посмотрела на море, широко улыбаясь, — он волшебный. — Благодарю. — Мужчина едва заметно улыбнулся. У меня получилось его задобрить, хотя говорила я совершенно искренне. — Мистер Соломонс, — я посмотрела на него, — у меня нет намерения раздражать вас или докучать вам. — Мужчина вскинул брови. Ему так не казалось. — Я здесь, чтобы делать свою работу. Прошу вас, поешьте, тогда я оставлю вас в покое до ужина. Что скажете?       Я с надеждой глядела на него. Молчание повисло в воздухе на пару минут. — Если мне захочется поесть, я сам спущусь на кухню. Можешь унести обед.       Я поджала губы. Первая попытка достучаться до мужчины провалилась.       Я взяла поднос и, кинув мимолетный осуждающий взгляд и задрав носик, вышла из комнаты. — Упрямец! — поднос со звоном опустился на кухонный стол. — Боже мой, ты меня напугала, Эвелин, — миссис Джонсон схватилась за сердце, а затем рассмеялась. — Что с ним не так? — Ты сама только что сказала. Мистер Соломонс — упрямый человек. Поэтому я искала сиделку. С домашними делами я не успеваю приглядывать за ним. — Могу я спросить? — Роза кивнула. — Сколько было сиделок до меня? — Пять за месяц. — Женщина недовольно помотала головой, будто дивилась проступкам юного мальчишки. — Больше недели никто не продержался. Довел до слез столько хороших людей. — Я вас уверяю не в моих принципах легко сдаваться.       Миссис Джонсон гордо просияла. — На это я и рассчитываю.       Роза освободила меня на пару часов. Мистер Соломонс так и не спустился пообедать. Я погуляла по первому этажу, исследовала территорию. В доме оказалась вторая гостиная только ещё больше, столовая со столом на человек сорок, уборные, хозяйская и служебная, и несколько комнат для прислуги. Я любовалась десятками картин, большими и маленькими. Натюрморты, пейзажи — все они были мрачными, выполненными в холодных тонах, а в дальнем углу я обнаружила портрет. На нем был изображен привлекательный, крепкий парень лет двадцати семи или двадцати восьми. Недлинная борода, обычная рубаха и жилет, золотые перстни на пальцах, властный взгляд, величественная осанка. Я тихонько коснулась полотна пальцем. Это был портрет молодого мистера Соломонса. Присутствие мужчины ощущалось в воздухе, хоть я стояла одна. Мне показалось удивительным то, что он прятал такую величественную картину, отвечающую его самолюбию, в укромном месте, куда не падал ни один лучик света.       Отлипнув от портрета спустя несколько минут, я вернулась к миссис Джонсон и помогла ей с ужином, хоть она и сопротивлялась моей помощи первое время.       Вечером я поднялась к мистеру Соломонсу снова. Я постучалась. Он ничего не ответил, но я все равно вошла.       Мужчина все также сидел на кресле и не шевелился. Вероятно, он спал. Я тихо поставила поднос на столик и на цыпочках обошла его. Я взглянула на спящего мистера Соломонса. Руки лежали на животе, сцепленные в замок. Видимо, это была его любимая поза.       Я нахмурилась. Прошло минуты две. Мужчина вообще не двигался, даже не сопел. По спине скатилась капля пота. Я придвинулась ближе и поднесла пальцы к носу. Он не дышал. — Боже, — прошептала я.       Я тихонько потрясла мистера Соломонса по руке. Реакции не было. Ещё раз, но энергичнее, и снова ничего. Мною завладела паника. Пальцы стали дрожать. Я взяла его за плечи и потрясла. Мужчина не открывал глаза. Потерять работодателя в первый день — вот плата за мою относительно беспечную жизнь. — Ну же, мистер Соломонс, не смейте умирать!       Я ударила его по щеке. Звон разнесся по комнате. Боль пронзила ладонь. Осознание быстро захватило меня, и я прижала руку к груди, опасаясь последствий своих рискованных действий. — Господи, женщина! Это было больно. — Соломонс, явно не ждавший пощечины, выпрямился и схватился за щеку.       Я замерла. Он глянул на меня обиженным взглядом, а спустя пару секунд громко рассмеялся. Мужчина нарочно разыграл меня. — Зачем вы так?! — голос дрогнул.       Он не прекращал смеяться. Я выпрямила спину. Неприятное ощущение грызло изнутри. Я снова была маленькой и беспомощной. Захотелось выскочить из дома и спрятаться в густой траве, смотреть на солнце или разглядывать звезды. — Вы — ужасный человек, мистер Соломонс! — я разозлилась. Ноздри раздувались, пока я вдыхала воздух. Губы ещё подрагивали от страха.       Лицо мужчины снова помрачнело. — Я просто спал. — Соломонс пожал плечами. — Ешьте! Я не буду вам докучать.       Я вылетела из комнаты, закрыв за собой двери. Я скатилась на пол и коснулась холодными ладонями красных щек. Слёзы встали в глазах.       Что ещё готов был сделать этот мерзкий богач, чтобы избавиться от меня?       Я старалась не издавать звуки, не хотела, чтобы он слышал мою горечь. Не спускалась вниз — не хотела расстраивать миссис Джонсон. Она казалась хорошей женщиной. Я вдыхала и выдыхала через рот, ждала, пока приду в норму, чтобы показаться перед кем-либо. Соленая вода так и осталась в глазах. Я не позволю этому мужчине доводить меня до слез. Не дождется.       Ужином меня накормила Роза и отправила отдыхать. Я никогда не спала так сладко в своей жизни, даже испорченное настроение мне не помешало. Матрас был мягким, удобным, простыни ласкали кожу, одеяло согревало. Я будто спала на облаке.       Утром меня разбудило солнце, проникающее сквозь белые занавески. Я собралась и без предупреждения отправилась в комнатушку в красном многоэтажном доме. Складывала вещи в чемодан и прощалась с хозяйкой я с улыбкой. Плюсов в работе на мистера Соломонса было больше, чем минусов. Честно говоря, минус был один — сам мужчина.       Когда я вернулась, Роза встретила меня с улыбкой и потащила на кухню, чтобы позавтракать. За столом оказался незнакомый мне паренек. Восемнадцатилетний Луи, сын миссис Джонсон, был коренастым и высоким. Он отвечал за «мужскую» работу по дому. Мы с ним почти не разговаривали, просто поздоровались. Впоследствии я редко на него натыкалась, пару тройку раз за недели две.       За последующую неделю у меня сложился новый график. Я вставала часов в шесть или семь утра, умывалась, одевалась, шла на кухню и помогала Розе с завтраком. Я относила еду Соломонсу, каждый раз обходясь минимумом слов. Здоровалась, ставила поднос и тут же уходила. Я не собиралась принуждать его к беседам или совместным прогулкам, ждала, пока он ко мне привыкнет. Да, к тому же, обида все ещё цвела в моей душе и ужасно хотела влепить пощечину Соломонсу ещё раз.       После короткого визита хозяину мы вместе с миссис Джонсон ели омлет или блины и пили чай, вкус которого постоянно менялся. У Соломонса было много разных запасов. Она рассказывала мне слухи про соседей. Когда я просила её рассказать о мужчине, Роза тут же замолкала и водила носом. Не моя это история, чтобы рассказывать, дорогуша. Единственным, что я выудила из милой женщины было то, что Соломонс служил во время войны и носил звание капитана.       Я возвращалась за подносом через минут пятнадцать. Чаще всего я находила нетронутые блюда, но иногда, когда мужчина, видимо, пребывал в хорошем настроении, он оставлял пустую посуду. Соломонс никогда меня не благодарил, чаще всего, даже не удосуживался и глянуть в мою сторону.       После этого у меня было свободное время, хотя я по сути должна была «развлекать» Соломонса. Роза понимала, что нам обоим нужно время, и не говорила об этом. Она показала мне библиотеку, сказала, что хозяин не против. Поэтому я читала много, сидя на полу у стеллажа, на который падали золотые лучи, подогнув коленки. В обед история с завтраком повторялась. Помощь Розе, визит к Соломонсу и прием пищи. Потом я выдвигалась на прогулку к берегу, исследовала окрестности, наслаждалась солнцем, воздухом и морем. Я также любовалась домом. Временами на балконе мне мерещился мужчина с биноклем, тогда я мотала головой и прогоняла наваждение. А потом ужин, очередная встреча с упрямцем, чтение и сон.       Одним дождливым вечером я снова зашла в верхнюю гостиную, предварительно постучав. Двери на балкон были закрыты и прикрыты плотными грязно-желтыми шторами с бордовыми розами. В двух углах горели торшеры с изысканными абажурами. Поднос со стейком, картошкой и свежими овощами опустился на стол. Я снова оглядела знакомый затылок, он слегка повернулся, и я поспешила удалиться. — Ты можешь остаться, — сказал Соломонс, не смотря на меня.       Я остановилась, развернулась и удивленно вскинула бровь. Мне не очень-то хотелось оставаться с ним наедине, но порицать попытку дружелюбия Соломонса я не хотела, потому опустилась в кресло рядом. — Приятного аппетита, — проглотив обиду, как невкусную кашу, что давали в приюте, пробормотала я. Его розыгрыш ещё не покидал мои мысли. — Спасибо, — мужчина кивнул и приступил к ужину.       Я отвернулась, не смея смущать Соломонса. Хотя такое чувство, вероятно, было ему не знакомо. — Ты местная? — вдруг спросил он. — Да. — Никогда не хотела уехать? — Думала над этим, но здесь мне нравится больше. Я люблю Маргейт. Это мой дом. — Была где-то ещё? — Один раз в Лондоне.       Соломонс ухмыльнулся. Я уставилась на него в недоумении. — Что? — Как ты можешь судить о том, где тебе нравится больше, если ты, считай, нигде не была, а? — Мне нравится море, луга, живописные виды, размеренная жизнь вдали от муравейника под названием Лондон. — Я посмотрела на закрытые двери балкона. Смешок слетел с моих губ. — Я просто знаю, вот и всё.       Соломонс хмыкнул. — Я жил раньше в Лондоне. — Я поморщилась. — Что? — Там невозможно жить. — Почему? — Смог, шум от людей, автомобилей, фабрик. Грязь и ужасная вонь. — Перед глазами вставали многочисленные неблагополучные улицы за пределами центра. — Ты права. Гадкое место, — мужчина наигранно возмутился.       Я оглядела его лицо исподтишка, боясь быть пойманной. Сейчас мужчина выглядел мягким, добрым. Кто мог подумать, что за симпатичной оберткой, хоть и изуродованной шрамом, скрывался человек с отвратительнейшим характером. — Если вам нравился Лондон, почему же вы его покинули? — мои пальцы играли с выцветшей тканью платья, обводили едва различимые маленькие ромашки с бледно-желтой сердцевиной. — Я… эхм, — он вздохнул, — я хотел спокойствия, вышел на пенсию. — И вам не скучно сидеть одному целыми днями и ничего не делать? — Я прекрасно провожу время: смотрю на корабли, сижу, читаю газеты, ем. — Ни разу не видела вас с газетой за последнюю неделю. И едите вы не всегда. — Я сощурилась, поймав его на лжи. — Я прячу газету, когда ты приходишь. — Попытался оправдаться мужчина. Точно маленький ребенок.       Мне почему-то стало смешно. Я рассмеялась, прикрыв рукой рот. Соломонс с ухмылкой смотрел на меня. Я хотела успокоиться, но смех рвался наружу пуще прежнего. Щеки запылали. Я отвернулась, пытаясь скрыть лицо. — Я рад, что тебе весело. — Простите, — очередной смешок слетел с моих губ. — Я не над вами смеюсь, честно. — Не извиняйся, — пробормотал он. — У тебя красивый смех.       Я замолкла. — Спасибо, — я была приятно удивлена комплиментом. Склонив голову набок, я посмотрела на мужчину с улыбкой. — Вы же можете быть милым, когда захотите, мистер Соломонс. — Я вообще очаровательный.       Мужчина развел руками. Я рассмеялась ещё больше. Успокоившись, я не стала больше говорить, оставив его с удовольствием поедать ужин. Соломонс изредка на меня поглядывал, а я специально ловила взгляды, пытаясь смутить мужчину. Как назло, на его лице не проскальзывало ни намека на робость.       Рука Соломонса дрогнула, и кусок стейка упал на рубашку, оставляя жирное пятно. Мужчина чертыхнулся. Я шустро достала платок из кармана платья, подошла к нему и, намочив ткань, поднесла к рубахе, спеша замочить. — Не надо, — пробормотал он, убирая мою руку прочь. — Надо, или останется пятно. — Я снова потянулась к рубахе. — Прекрати. — Мистер Соломонс, дайте мне помочь. — Прекрати, черт возьми!       Мужчина вскочил. Я сделала пару шагов назад, чуть не упав. Улыбка стерлась с моего лица. Губы приоткрылись в немом разочарованном вздохе. Он смотрел на меня так, будто ненавидел всем сердцем. Брови снова нахмурились, губы сложились в полоску. Мужчина тяжело дышал, словно разъяренный бык. — Я просто пыталась помочь, — прошептала я, обнимая себя руками. — Мне не нужна твоя гребанная жалость! — Я не… — Убирайся! — закричал он, перебив меня. Я вздрогнула и сделала ещё один шаг подальше. — Убирайся вон из моего дома!       Меня будто полоснули лезвием. Ком встал поперек горла. Пелена перекрыла глаза. Стало трудно дышать. Я не могла молвить и слова, открывала и закрывала рот то ли от возмущения, то ли от испуга.       И мне было жутко обидно. Я пыталась относиться к этому жестокому человеку с добротой и пониманием, а за это он лишь наказывал меня розыгрышами, злыми словами и упреками, так теперь ещё и кричал. — Вы думаете, что я работаю здесь, потому что мне нравится, потому что мне захотелось заработать легких денег?! Нет! Я — сирота, мистер Соломонс. У меня не осталось накоплений. Мне некуда идти, не на что жить, нечего есть. Если бы не эта работа, я бы уже ночевала на улице и питалась бы объедками! Мне необходима эта работа! Можете упираться сколько хотите, но я не уйду! Понятно?! — я пронзила Соломонса злым взглядом.       Дыхание сбилось.       Он попятился назад. Глаза едва заметно округлились. Спина сгорбилась. Вина проскользнула по его телу и лицу. Мужчина выглядел, как провинившийся ребенок, ляпнувший грязное слово. — Я не знал, Эвелин. — Соломонс больше не кричал. — Я не говорила, не хотела, но меня вынудили, — мой голос сошел на тихий шепот. Горло слегка першило от крика.       Молчание. Соломонс обрабатывал поступившую информацию. — Я прошу прощения, хорошо? — наконец сказал мужчина.       Он виновато посмотрел на меня, ситуация была ему также неприятна. Я же не могла развернуться. Слёзы ещё стояли в глазах. Тело дрожало от злости и страха. Раньше на меня кричала лишь миссис Палани, но, когда это сделал Соломонс, было в тысячу раз страшнее. Да и удар его был бы больнее и опаснее. — Прощаю.       Я судорожно стерла предательскую каплю с щеки. Он все-таки заставил меня плакать. — Я пойду.       Я схватила поднос и направилась прочь от Соломонса, но он остановил меня, взяв за предплечье. Неприятная дрожь прошлась по коже. Я не смотрела на него, не хотела его видеть, даже несмотря на казавшиеся искренними извинения. — Нам стоит прогуляться к берегу. Что скажешь? — пробормотал мужчина. — Может быть завтра.       Мне стало жалко себя.       То, что я сказала Соломонсу, никогда не слетало с моего языка. Сирота, нищенка, бездомная бродяжка. Я проплакала всю ночь и заснула лишь под утро. Лицо заметно опухло, пришлось умываться холодной водой несколько минут. На кухню я зашла молча с опущенной головой, не хотела показываться Розе такой. Соломонса она по неизвестной мне причине уважала и даже любила. — Доброе утро, — произнесла женщина. Я тут же принялась за работу. Взяла венчик и стала месить тесто для блинчиков. — Доброе.       Женщина обернулась и окинула меня подозрительным взглядом. — Милочка, что случилось? — Роза попыталась заглянуть мне в глаза, но я резко отвернулась. — Не выспалась. Не переживайте, сегодня лягу пораньше. — Я слышала ссору вчера, — она ласково коснулась моего плеча. — Что бы он тебе не сказал, не воспринимай это всерьез. Он делает это специально, чтобы ты ушла. Ненавидит принимать помощь. — Это глупо и жестоко. — Я выдохнула и закрыла глаза, сжав миску. Костяшки побелели. — Я знаю, дорогуша, он человек сложный, настырный и порою невыносимый. — Я взглянула на женщину, одаривающиую меня сочувствующим взглядом. Касания Розы действовали успокаивающе. — Но этот мужчина прошел через многое, держи это в голове, хорошо?       Я поджала губы и кивнула. Я ведь и правда не знала, через что он прошел, как получил шрам, что видел на войне, да и вообще не имела права его судить. На то была воля Господа. Может хотя бы он знал, что делал.       Поднимаясь по ступенькам, я не спешила. Я немного отошла от вчерашнего и думала, что он тоже. Но я боялась, что, опомнившись, мистер Соломонс уволит меня за неприемлемое поведение.       Стук в дверь. Войдите. На этот раз я не испепеляла его затылок, смотрела на поднос с блинами, политыми сиропом, от которых исходил приятный аромат. Я поставила поднос и прижала руки обратно к себе, вытирая вспотевшие ладони о фартук. — Спасибо, Эвелин, — сказал Соломонс и поставил поднос себе на колени. Он наградил меня мимолетным взглядом. На моих губах дрогнуло что-то кривое похожее на улыбку. — Я вернусь через пятнадцать минут. — Пролепетала я, подумав, что он сказал все, что хотел. Тело расслабилось, будто окунулось в теплую ванну. — Приятного аппетита.       Мужчина замер. Не верил моей вежливости и искренности.       В его мире, видимо, люди прощать были не способны. — Что скажешь насчет прогулки к берегу после завтрака? — не оборачиваясь, спросил Соломонс. — Будет, как скажете, сэр.       Я вышла из гостиной, прикрыла двери. Кончики пальцев покалывали, словно онемели. Вздох покинул рот. Я спустилась по ступенькам, слегка шатаясь. Пребывала в некой странноватой эйфории. Я должна была прыгать от радости. Ура! Меня не уволили. Я не останусь на улице. Но на языке было горьковатое чувство. Теперь Соломонс будет относиться ко мне с жалостью, которую сам не может терпеть. Такого отношения я не хотела. Выбора, правда, у меня не было.       За несколько минут я уплела завтрак и выпила чай. — Куда ты торопишься? — спросила Роза. — Упрямец решил выйти погулять. — Мои глаза закатились. — Боюсь опоздать, вдруг передумает. — Ты шутишь? — Роза бросила посуду в тазик и повернулась. Её лицо искрилось, подобно светлячку в темноте. — Нисколечко, миссис Джонсон, — я мотнула головой. — Мы идем к берегу. — Как чудесно, — она похлопала в ладоши.       Я не сдержала улыбку. Радость миссис Джонсон была заразительна.       Затем я принесла пустые тарелки Соломонса, заодно сказав ему надеть пальто, сходила за своим и вернулась в его пещеру. — Вы готовы, мистер Соломонс? — Да.       На голове Соломонса красовалась шляпа с широкими полями. Аксессуар, который я не ожидала увидеть в гардеробе мужчины. Мы вышли из дома, я заметила, как Роза подглядывала за нами из тени коридора, будто все ещё не верила. Мы направились вдоль торца дома к небольшой лестнице, ведущей на пляж. Он всегда старался находиться по мое левое плечо, видимо, стыдился шрама.       Я смотрела себе под ноги и изредка поправляла пряди, выбивающиеся из рыбьего хвоста. Серо-голубые глаза были прикованы к горизонту. Молчание, повисшее в пространстве между нами, не было неловким, но и не было приятным.       Ступенька, ещё одна. Сапожки повязли в песке. Я приподняла подол старого платья. У меня не было тех красивых модных платьев, едва скрывавших колени. Я носила те, что могла позволить, длинные, закрытые, которым было несколько лет ещё до выставления на прилавок. — Ты молчалива сегодня. — Заметил Соломонс спустя какое-то время. — Мне нечего сказать, сэр. — Очень жаль, — мужчина хмыкнул, — я бы с удовольствием послушал тебя.       Странное поведение и несвойственная ему, как мне казалось, мягкость сбили меня с ног в прямом смысле. Я споткнулась и начала терять равновесие. Я зажмурилась, ожидая встретиться лицом к лицу с песком, но почувствовала что-то твердое на животе. Меня поймала рука Соломонса, в которую я вцепилась, как в спасательный круг. Мои глаза медленно раскрылись, встретившись с зорким голубым взглядом. — Спасибо, — прошептала я и выпрямилась.       Соломонс взял мои пальцы и положил на свой локоть. Мужская рука была теплой, хотя я всегда представляла, что Соломонс будет холодным, как лед, как всё вокруг него. Мрачный дом, угрюмые морщинки, безэмоциональный тон голоса, тусклые одежды, даже золотая цепочка, удерживающая очки на его шее. Ресницы затрепетали от порыва ветра, я опустила заслезившиеся глаза и сжала рукав синего пальто крепче. Он убрал пальцы с моей руки. Снова стало прохладно. — Откуда неуклюжесть у прекрасного лебедя? — серьезностью был наполнен его голос. Он не шутил. Неужели мужчина сравнил меня с грациозным лебедем, а не неуклюжим утенком, только научившимся держаться на плаву? — Я не выспалась.       Соломонс недовольно мотнул головой и посмотрел на небо и, не найдя ответов в серых облаках, обратился ко мне. — Это-м… — он прочистил горло, — это из-за того, что я сказал вчерашним вечером, верно? — Нет, — шёпот, — из-за того, что сказала я. — Ты не хотела говорить? — Не хотела, — я покосилась на него, убирая с лица волосы, — я, как и вы, не люблю жалости к себе. — Роза знает? — Только то, что у меня нет семьи.       Я пожала плечами. Дрожь прошлась по моей спине. — Жила в приюте на севере города? — Да, там.       Мужчина кивнул сам себе, будто делал пометку в голове, а затем он остановился и заглянул в мои глаза, я не могла отвести взгляда. Тело замерло, грудь перестала вздыматься. Соломонс одним появлением мог заставить время остановиться. Даже гостиная, в которой он обитал, будто находилась вне времени. — Мне жаль, — его лицо сморщилось на долю секунды, будто ему было физически больно или просто неприятно вспоминать прошлый вечер, — жаль, что я вчера накричал на тебя, Эвелин. — Я вас уже простила, сэр. Не стоит вспоминать. Что прошло, то прошло. — Вторая моя рука легла на его костяшки. Всё ещё теплые. — Но я прошу вас больше так не делать. Я уйду. И это ни в коем случае не угроза, просто факт. На улице приятнее жить, чем терпеть грубость и унижение. — Я постараюсь, — Соломонс кивнул.       Я оценила его честный ответ.       Я бы не поверила, если бы он сказал, что больше никогда не посмеет повысить на меня голос. Человек не может измениться за месяц, даже за год, я вообще не была уверена, что люди способны на изменения во взрослом возрасте.       Я кивнула. И мы продолжили наш путь. Я смотрела на бушующие волны, но краем глаза следила за лицом мужчины. В кои-то веке черты смягчились. На него даже приятно было смотреть. — Я надеюсь, мы с вами сможем найти общий язык, сэр. — Отозвалась я. — Возможно, — он торопливо посмотрел на меня, будто ждал подходящего случая, — если ты не будешь относиться ко мне с жалостью. — Не буду, если и вы не будете. — Никаких салфеток и вытираний рта, никакой помощи в подъеме или ходьбе. — Никаких разговоров о бедной сироте. Никаких розыгрышей. — Ты сможешь оставаться со мной во время завтраков или ужинов и говорить со мной? — А вы сможете ходить со мной на прогулки к морю, пока ещё тепло? — Ты так и будешь отвечать на мои ультиматумы ультиматумами, на вопросы вопросами, женщина? — Соломонс возмутился. — Возможно. — Я ухмыльнулась довольная тем, что заставила Соломонса проявить хоть какие-то эмоции. Нечего ему быть угрюмым бревном. — Какие у вас ещё пожелания? — Кроме бесед, дай подумать, — Соломонс хмыкнул, — прогулки, я плохо вижу в последнее время, поэтому читать будешь ты и газеты, и книги. Вслух. — Договорились. — Affare.       Мои брови полезли на лоб. — А это что было? — спросила я, стесняясь того, что упустила что-то простое. — Итальянский. Я сказал, что мы договорились. — Вы знаете итальянский?! — восторженно воскликнула я. — Его, а ещё русский и идиш, — мужчина горделиво улыбнулся и покосился в мою сторону, дабы проверить, произвели ли на меня его знания должное впечатление. — Выглядишь удивленной.       Произвели. — Потому что это так. Честно признаюсь, я не ожидала. — Я полон сюрпризов. — Я в этом ни капли не сомневалась. Мужчина продолжил. — Я так и не услышал твои условия нашего сотрудничества. — Не думаю, что я в праве диктовать условия. — Все же я хочу тебя выслушать. — Я хочу с вами подружиться, сэр. — Искренне пробормотала я секундой позже. — И, возможно, чтобы вы научили меня итальянскому. — В шутку ляпнула я. А мужчина воспринял все всерьез. — Итальянский, — кивок, — мда, смогу, да. — Серьезно? — Почему бы и нет? — Спасибо, правда. — Благодарить будешь, когда выучишь хотя бы слово, ага? — Я уже знаю. Affare, — я неуверенно повторила за ним. — Умная какая, — он покачал головой, ухмыляясь, — быстро учишься.       Щеки залились румянцем, словно августовские яблоки в саду. Я отвернулась и взглянула на дом, который находился уже достаточно далеко и потихоньку превращался в точку на горизонте. — Могу я спросить кое-что? — Спрашивай. — Как ваше имя? Миссис Джонсон мне так и не сказала. — Альфред, можешь называть меня так, хотя Роза обычно зовет меня Алфи. — А затем лукавая улыбка коснулась его губ. Он что-то задумал. — Вопрос за вопрос?       Соломонс… Альфред решил расспросить меня, против я не была. Общения мне всегда не хватало. Я была молчаливым ребенком, но всегда хотела иметь много друзей. Когда я привыкала к людям, я могла говорить часами. Потому мисс Карлсон в шутку прозвала меня болтушкой. — Слушаю. — Сколько тебе лет, Эвелин? — Двадцать пять, сэр. — Ты же совсем юная. Птенчик. — Не такая я уже и молодая, сэр. — Мои губы сжались. В моем возрасте другие девушки уже были замужем, у других даже имелись дети. Я же была одна и не по своей воле. — Что за чушь, Эвелин? — он рассмеялся. — Пока ты не моего возраста, ты молодая. — А сколько вам лет? — мне вдруг стало ужасно любопытно. — Тридцать девять. — Вы не выглядите на тридцать девять. — Сколько же ты мне дашь? Пятьдесят? — Соломонс снова рассмеялся. — Тридцать пять, сэр. — Ты разыгрываешь меня, голубка.       Всё мое тело развернулось, стоило мужчине то ли в шутку, то ли нет назвать меня ласковым прозвищем. Нутро потеплело, что-то екнуло, мурашки пробежали по плечам, ветер я почти не замечала. Мои губы пронзила широкая улыбка.       Мужской смех звучал глухо, даже немного угрожающе, но всё же был заразительным, и я вскоре присоединилась к нему.       Но вскоре он меня огорошил. — И ты одна-оденешенька? — Я думала, мы обсудили условия, — улыбка испарилась. — Я не о семье, — поспешил объясниться Альфред, — я о молодом человеке. — Оу, — я опешила, глаза округлились, — нет, я свободна, как ветер в поле.       Как раз в этот момент сильный порыв ветра попытался сдуть шляпу Соломонса, но мужчина успел её придержать. — Ты удивляешь меня, Эвелин. — Видимо, я тоже полна сюрпризов, сэр.       Мой взгляд замкнулся на мужском суровом, но в то же время обаятельном лице. Каждый раз я рассматривала в нем что-то новое. Я разглядывала красоту, своеобразный шарм в трещинках на его губах, в густоте его бороды, широте плеч, во взгляде с искрами безумия. Альфред настолько долго смотрел на море, что оно поселилось в глазах вместе с кораблями, утренним туманом и пышной пеной.       Мужчина отвернулся. — Это будет весело, мда, — он кивнул самому себе и лукаво улыбнулся.       Оставшуюся прогулку мы редко обменивались словами, иногда спрашивали что-то друг друга. Я боялась спрашивать что-то личное, но сама, ничего не тая, отвечала на вопросы. У меня секретов особых не было, разве, что, где лежал мой мешочек с шиллингами.       Я рассталась с ним у лестницы на второй этаж. Альфред ничего не сказал, кивнул и многозначительно улыбнулся. Я поспешила на кухню, дабы помочь с обедом Розе, по пути завязывая фартук на талии. Миссис Джонсон довольная приподнятым настроением хозяина расспрашивала меня о прогулке. Я изложила всё в общих деталях. Она потрепала с любовью мои щеки, обливая меня комплиментами и добрыми словами. Я краснела и отнекивалась.       Обед я провела с Соломонсом в полной тишине. Запас энергии мужчины иссек, я не стала напирать. Позже Альфред и вовсе заснул. Я улыбнулась и тихонько покинула комнату. За неимением дел я отправилась к Розе. Она сидела у печи и вязала, как делала в свободные минуты. Я подсела к ней, стала наматывать размотавшуюся пряжу. Занятие быстро мне надоело, и я упросила Розу научить меня вязать. Она с упоением взялась за задачу.       Вечером мы с Альфредом сидели в той же мрачной гостиной. Он поедал гороховый суп, пока я пила чай, который мужчина настоял, чтобы я принесла с собой, и читала утреннюю газету вслух. Соломонс внимательно меня слушал, вздыхал иногда, бормотал что-то под нос, негодуя из-за действий политиков. Мы изредка переглядывались, но заговорить о чем-то своем не решались. А стоило мне зевнуть, как Соломонс прогнал меня спать, обещая, что мы поговорим об итальянском позже.       Я пожелала ему доброй ночи и отправилась в свою комнату. Переоделась, завалилась на подушку с широкой улыбкой и мечтательно закрыла глаза.       Всё могло получиться.       Я могла бы быть счастлива.