Призрак

Нетейам просыпается от неприятного укола холодка в плечо. Морщится, ворчит что-то неразборчивое, ежась, вяло отмахивается, но ощущение не пропадает, совершенно безбожно мешая продолжить спокойный сон. — Похорони меня, — замогильный хрип заставляет его подскочить, поперхнувшись воздухом. Сердце колотится бешеным ритмом, остатки сна ускользают песком через пальцы, оставляя после себя лишь послевкусие мутного рассудка. Нетейам успокаивает дыхание с трудом, будто дикого коня останавливает на скаку. В темноте призрачный силуэт виднеется лишь размытыми очертаниями, но два глаза поблескивают достаточно ярко, чтобы он понял, кому принадлежал голос. — Похорони меня, — Айрис тянет почти шепотом, и Нетейам слышит оттенок слез в голосе. Пять стадий принятия. Отрицание, гнев, торг, депрессия и, собственно, само принятие. Сейчас Айрис, очевидно, на стадии депрессии. Довольно быстро идет, надо признать. Того и гляди, перестанет быть злорадной занозой под ногтем. Нетейам облизывает пересохшие губы, за хвост притягивая свое сознание обратно в тело. — Что? — переспрашивает непонятно, зачем. — Похорони меня, — Айрис повторяет с такой же замогильной интонацией, смотря пустыми своими призрачными глазами, — закопай мое тело. И верно, тело-то осталось там, в лесу, забытое всеми. Нетейам не уверен вовсе, что его все еще не обглодали змееволки или не растоптали титанотерии в попытке защитить территорию, но видеть этот взгляд для него пытке подобно. Да и вообще, она ведь не отстанет, пока он не сделает то, что ей хочется, так что и тянуть не стоит. Быстрее начнет — быстрее закончит, так ведь? Хотя, пожалуй, Айрис вовсе не обязательно было сотню раз повторять эту жуткую дрянь. «Похорони меня, похорони меня», — честное слово, как в фильме ужасов. Еще и ночь за пологом хижины такая по-страшному тихая… Он еще не успел привыкнуть к постоянному нахождению чьей-то сущности рядом с собой. Это как постоянно быть под прицелом камер, будто бы за ним вечно следят, а иногда отвешивают сальные комментарии, сдабривая их ехидной улыбочкой. Нетейам никогда не был особенно раздражительным, но, признаться, это все доводит его до стабильно дергающегося века. Он сидит, ссутулившись, в гамаке, выжидая, пока встревоженный разум окончательно рассеет сонный туман. Смотрит куда-то в пустоту перед собой, чувствуя прожигающий дыру взгляд, и в очередной раз жалеет, что вообще понес ноги в лес этим светлым теплым утром. В самом деле, спал бы сейчас, горя не зная, без свалившегося на плечи балласта в виде так называемой «заблудшей души». За порогом хижины густится ночная тьма. Нетейам даже думать не хочет о том, который сейчас час, потому как едва ли эта информация принесет с собою какое-то успокоение, а не протяжный удрученный стон. Вставать в такую рань — все равно, что подписывать договор о целых сутках в компании слипающихся глаз и ленивой вялости, так что он совершенно не в восторге. Впрочем, в следующий раз будет думать, прежде чем спускать стрелы направо и налево. Может, именно этого и хотела Эйва, прикрепляя к нему призрака. Как будто у него дерьмовый самоконтроль. Айрис тихонько всхлипывает, будто бы даже пыхтит, стараясь сдержать слезы. Не хочет расплакаться перед ним, очевидно, хотя по взгляду, то и дело устремляющемуся вверх, Нетейам понимает, что долго она бороться с собой не сможет, как бы страстно ни желала сохранить гордое свое личико. — Ладно, — он протирает глаза ото сна, спуская босые ноги на холодную землю. Неприятная дрожь карабкается от ступней к плечам, и Нетейам вздрагивает, морща нос. Было бы очень славно, если бы Айрис вспомнила про свое несчастное тело на пару часиков пораньше. Скажем, когда они были в лесу. Или, например, когда Нетейам сидел на том стуле в лаборатории. Или когда плелся в свою хижину. В общем, в любое время до того момента, как он забрался в гамак. — А лопата у тебя есть? — Айрис пытается незаметно утереть слезу со щеки, притворяясь, что поправляет волосы. Надо же, гордая какая. А лопаты у него нет. У На’ви не предусмотрено вовсе наличие подобного инструмента. Копают Оматикайя не так уж часто — разве что во время погребальных церемоний, но тогда это делается руками. Вроде бы символ близости с природой и умершим, как последняя дань уважения, любви и прочего, прочего, прочего. В конце концов, так времени и сил уходит намного больше. Но вот тратить ресурсы на Айрис Нетейаму не слишком хочется. Не посреди ночи, по крайней мере. Вот днем он, положим, еще согласился бы провести погребальную церемонию по всем обычаям, но сейчас, стоя на пороге хижины с нещадно слипающимися глазами, он не думает о традициях совершенно. Да и вообще, людей по обычаям На’ви точно не хоронят — много чести. Где достать лопату? Нетейам со вздохом чешет затылок, душа зевок. Земледелием клан не занимается, траншеи и окопы не роет — значит, в деревне этого немудреного инструмента быть не может. Людям он тоже особенно не нужен — те, что обитают в здешних лесах на законных основаниях, работают головой, а не руками. На кой черт им что-то копать? Тупик. Нетейам ночью особенно не соображает, так что на гениальные всплески дедукции рассчитывать не приходится. Вспомнить бы, где ее тело лежит — уже чудо будет. — Чего стоишь? — Айрис нетерпеливо переминается с ноги на ногу. — Променад решил устроить, — огрызается, чувствуя, как вялый поток мыслей неумолимо сбивается. Право, это соседство его совершенно не радует. Будь Айрис хоть чуть-чуть смиреннее и чуть-чуть менее строптивой, он, может, и подумал бы дважды, прежде чем отвечать так резко, но ее острый язычок просверливает дырку в его черепной коробке. Можно было бы и уважение проявить — в конце концов, он только что пожертвовал сном, чтобы закопать ее тело. Эйва, как же странно все это звучит. Поразмыслив, Нетейам решает, что с поисками лопаты провозится до самого рассвета, а успеха может так и не добиться. Знает, что лопата где-нибудь да водится, но бродить по деревне не хочется — легче потратить время на само погребение. Сонный лес встречает их недоуменным бризом, будто бы не ожидал гостей в столь поздний — или уже стоит сказать «ранний» — час. Нетейам зевает на каждый третий шаг, но поступь его непоколебимо тверда, как у настоящего воина. Кажется, даже если он не будет спать неделями, то все равно сможет двигаться юрко и бесшумно — настолько хорошо запечатлелись в мышечной памяти многочисленные уроки и тренировки. Лес красив днем, но ночью он становится прекрасен до невозможности. Земля вспыхивает пятнами света под его ступнями, стволы деревьев переливаются точками-звездочками, как те, что на его теле. Справа — широкие скользкие шляпки высоких грибов, слева — розовые спирали геликорадианов, а впереди зияют своею голубоватой зеленью густые заросли. Айрис невольно отвлекается от своего горя, с притупленным восхищением вертя головой на все триста шестьдесят. Вперед, вперед, но протоптанной тропинке, потом снова вперед, уже по нетронутому лесу, дальше — крен влево, по едва заметному шлейфу чужого запаха. Нетейам машинально повторяет свой утренний маршрут, на ходу разминая тело. Потягивается, чуть кряхтя, встряхивается, скидывая с себя остатки сна — не без сожаления — и зевает в последний раз. Айрис молчит. Оно и к лучшему, собственно говоря. Свежий смолистый воздух несколько успокаивает, прохладный ветер прочищает голову. Нетейам лавирует меж узловатых корней, на ходу вспоминая дорогу, и думает попутно, как докатился он до жизни такой. Не самое, пожалуй, худшее, что могло произойти, но и в десятку лучших событий, что случались с ним, это не занесешь. Выйдя на знакомую уже поляну, Нетейам сразу замечает очертания трупа в светящейся мягко траве. Трудно перепутать. Айрис утробно всхлипывает, бросаясь к своему безжизненному телу, и Нетейам впервые особенно остро чувствует укол вины. Он стоит на месте какое-то время, не решаясь подойти ближе. Нетейам никогда не думал о том, как легко спустить стрелу. Как легко быть на этой стороне — той, в чьих руках сжат лук с натянутой тетивой. Может, иногда хищнику полезно оказаться на месте добычи. Это помогает пересмотреть свое извечное отношение ко всему, что происходит вокруг. На попытки Айрис коснуться своего тела даже смотреть больно. Она протягивает руки к своим бледным впалым щекам, пытается потрогать волосы, одежду, но призрачная плоть проходит сквозь мертвую, сотканная из воздуха. Нетейам наблюдает, хмурясь и закусывая щеку изнутри. Понимает, что это — его вина. Так странно сталкиваться с диссонансом между тем, что было вдолблено в голову с самого детства и тем, что происходит на душе, что Нетейам на секунду теряется. Первый робкий шаг. Второй. Трава шуршит под ногами неприлично громко. Нетейам прижимает уши к голове. Взрослый На’ви должен уметь брать на себя ответственность за собственные поступки. То, что произошло — его вина. Его и тех нравоучений, которыми пичкала мать. Смотря на несчастный призрак Небесного Человека, плачущего над собственным телом, первородный скепсис в Нетейаме вопить начинает с новою силой, потому что это вовсе не похоже на картину триумфа защитника клана над мерзким завоевателем. Выглядит как избиение младенцев. Нетейам опускается на корточки рядом с Айрис и молчит. Думает, что вообще можно сказать. — Прости, — давит, понимая, что от извинений сейчас толку меньше, чем от факела под водой. Айрис переводит взгляд со своего трупа на Нетейама, поджимая губы. Видно, что хочет съязвить да уколоть побольнее, но зачем-то сдерживается. Только сердито шмыгает носом и отворачивается. Справедливо, пожалуй. Нетейам встает, осматривая поляну на предмет лучшего места для ямы. Копать в темноте — идея так себе, но, благо, на Пандоре никогда не бывает действительно темно. Удивительно, что тело никто так и не тронул, учитывая жадность и полное отсутствие брезгливости у местных падальщиков. Нетейам ожидал, что они наткнутся на обглоданные кости, растащенные по всему лесу или как минимум кровавую кашу, но нет. Может, на то тоже была воля Эйвы? Земля забивается под ногти, пот выступает липким слоем на коже. Нетейам то и дело утирает лоб тыльной стороной ладони и уже поклясться готов, что весь перепачкался в грязи, но это волнует его в самую последнюю очередь. Хочется поскорее закончить. Мать сказала, что это тело Айрис больше не понадобится. Нетейам сначала подумал, что это странно, потому что знает он лишь ритуал переноса сознания, где тело — едва ли не самый главный ингредиент, но сейчас, придя на эту полянку и почуяв зарождающийся сладковатый запах трупа, он понимает, что, пожалуй, в это тело Айрис вернуться не сможет физически. Ну, зато, получается, можно будет поздравить ее с своеобразным переездом. Рассвет медленно вползает на темное небо. Сначала лишь тонкой розовой полоской, но потом утреннее пожарище разливается шире и ярче, окрашивая черноту красными и оранжевыми языками. Время идет медленнее, когда занимаешься чем-то не слишком приятным, а потому Нетейаму кажется, что прошла уже целая вечность, хотя на деле утекло не больше, чем всего лишь час. — Сначала тринадцать лет школы, — бормочет удрученно Айрис, — потом еще четыре года института…а все для чего?.. Ты хоть представляешь, как я задницу рвала, чтобы сюда попасть?.. Пять лет проторчать в криосне, чтобы в первую же неделю просто…сдохнуть? Нетейам снова прижимает уши. Поджатый хвост висит плетью, кончиком задевая ноющие от боли лодыжки. Раньше ему не доводилось чувствовать себя полнейшим мудаком. Все, конечно, бывает в первый раз, но вот такой опыт он предпочел бы не испытывать на своей шкуре. Он отрывается от рытья, упирая ладони в землю, когда происходит самое настоящее чудо: — Ладно, — она вздыхает, — прости. Я понимаю, почему ты это сделал. Просто…не знаю…обидно? Нетейам, право, теряется. Он еще не успел привыкнуть к Айрис как к таковой, но вот ее язвительность засела в голове колкою занозой, так что внезапный порыв мягкосердечности бьет прямиком под дых. Может, стадия депрессии так на нее влияет? Вообще, раз уж на то пошло, Нетейаму кажется, что Айрис зря с таким рвением расклеивается. В конце концов, вернуться к жизни она все еще может, хотя не до конца понятно, как именно: мать сказала, что для каждой души этот путь разный. Но, даже если так, Нетейам свято уверен, что отыщет этот путь во что бы то ни стало: призрачное спутничество его не радует от слова совсем. Да, Айрис, оказывается, может быть вполне себе сносной, но это не меняет вовсе того факта, что ее присутствие напрочь убивает всякий намек на какую-никакую приватность. Когда Альфа Центавра А показывается из-за горизонта полностью, Нетейам отмечает, что яма получилась сносная. Он тяжко выдыхает, в очередной раз стирая со лба пот, и роняет голову на грудь. Смотреть на кучу земли не хочется, потому что тогда обязательно придется думать о том, что ему еще предстоит все это закапывать. Он с трудом поднимается на ноги, стоит несколько секунд, морщась от боли затекших конечностей, а Айрис все еще буравит взглядом собственное тело. Не хочет расставаться: успела, видно, привязаться. — Готова? — Нетейам упирает ладони в колени, склоняясь над трупом, и Айрис давит тихое согласное мычание. Он собирается подхватить тело, когда она вдруг встревает: — Подожди, — мнется, закусывая призрачные губы, точно чувствует неловкость, — у меня там…в шортах…ну…кроссворд. Что? Нетейам прищуривается скептически, поднимая взгляд. Кроссворд? Серьезно? Он всегда думал, что таким занимаются люди за пятьдесят-шестьдесят, которым в жизни заняться больше особенно нечем. Айрис навскидку года двадцать два, не больше, но, быть может, внутренне ей перевалило уже за восемьдесят. По крайней мере, судя по ее увлечениям и образу мышления. Ладно, впрочем. Нетейам находит старенькую помятую книжицу под шортами и откидывает ее в сторону, в траву, пачкая глянцевую цветастую обложку землей. Осталось только выдернуть проклятую стрелу из тела и зарыть его. Нетейам бросает последний страдальческий взгляд на расцветшее ясной утренней голубизной небо, прежде чем приступить к работе.

***

Нетейам решил, что возвращаться в деревню по уши в грязи — дело последнее, а потому между ним и сном снова выросла стена. Путь и поприятнее, чем бесконечное рытье, но все-таки стена, которая неизбежно втаптывает настроение в землю. Пришлось сначала прийти к ручью, отмыться в ледяной воде, стискивая зубы до боли, чтобы не издать ни звука, потом — выжать повязку, а дальше снова проделать убийственно долгий путь до деревни. Единственное, что спасало Нетейама от полного погружения во мрак — блеск очищенной совести. Деревня пока еще не проснулась до конца, и у Нетейама есть пара часов до того момента, как придется начинать жить новый день. Сегодня планов у него не так много — большую часть обязанностей с него сняли во имя благой цели в виде исполнения воли Великой Матери. Нельзя сказать, что Нетейам особенно этому рад, ведь отлынивать от дел он не любит ни под каким предлогом, но именно сейчас унизительная поблажка кажется весьма кстати. И вот он отодвигает полог своей хижины, уже видя, как уляжется в гамак, прикроет глаза и продремлет свои законные пару часов, как вдруг его планы разбиваются вдребезги. — Братишка, я все знаю, — гордо заявляет Ло’ак, — и у меня кое-что есть. Он указывает пальцем на пол, на круглую кривоватую досточку с вырезанными буквами с таким видом, будто бы изобрел самолично колесо. Нетейам склоняет голову набок с немым вопросом в уставших глазах, а Айрис вдруг взрывается смехом. Смеется, смеется, смеется, запрокидывая голову назад, сгибаясь пополам и хлеща себя нещадно ладонями по бедрам, хрипит, точно подавившаяся птица и едва не прыгает на месте, стараясь подавить наступающие волны хохота. Благо, ни видеть, ни слышать все это Ло’ак не может. — Что это? — Нетейам стискивает пальцами переносицу, обрушиваясь в гамак тысячелетней дряблой скалой. — Спиритическая доска, — улыбается Ло’ак, плюхаясь на землю и хрустя костяшками, — чтобы пообщаться с этой твоей шизой. Сам делал. Всю ночь на это угробил. Нетейаму даже думать больно о том, что кто-то добровольно пожертвовал таким драгоценным ресурсом, — сном, — когда он вынужден был копать, как проклятый, с самого рассвета. Кощунство, не иначе. Впрочем, имея, не ценим, потерявши — плачем. — Я и так могу тебе сказать, что она говорит, — Нетейам разводит руками, исподлобья смотря на Айрис, но Ло’ак энергично мотает головой. — Так дело не пойдет, — морщится, — откуда я узнаю, что ты ничего не коверкаешь? Действительно. Нетейам только пожимает плечами, мол, делай что хочешь, и поудобнее устраивается в гамаке, скрещивая руки на груди. Что бы сейчас ни происходило, активное участие он принимать не собирается. Ло’ак подбоченивается, хмуря тонкие свои брови, и обращается к Айрис, смотря совершенно в другую сторону. — Призрак… — Она не там, — лениво отзывается Нетейам и благосклонно указывает пальцем на разрывающуюся от смеха Айрис. Ло’ак награждает брата суровым взглядом. Неловко откашливается. Получается далеко не так эпично, как задумывалось изначально. Он выпрямляет спину, поворачивает голову в то место, куда указал Нетейам, слепо бегая глазами по обозначенному месту, точно пытаясь уловить силуэт, и продолжает пламенную свою речь: — Призрак, яви себя! — Как пафосно, — Нетейам фыркает, со справедливым сомнением созерцая почти гиперболизированную серьезность лица Ло’ака. Чувство такое, будто он собирается совершить величайший прорыв за всю историю человечества и народа На’ви вместе взятых, а не творит какую-то откровенную ерунду. — Заткнись, а? Будь так добр, — младший кривит губы, концентрируясь на своей досточке. Посередине этой кривой бредятины лежит небольшой камушек, который должен двигаться в сторону букв. Буквы должны складываться в слова, слова в предложения и так далее, создавая этакий диалог с потусторонним. Ло’ака, признаться, сама эта мысль приводит в такой детский восторг, что впору кататься по полу с радостными визгами. Подумать только — общение с призраком! Ему даже завидно, что Нетейаму выпала возможность прикоснуться к чему-то столь интересному. Нетейам за происходящим наблюдает из-под прикрытых век. Очень хочется спать, но и посмотреть на разворачивающийся цирк хочется не меньше, а то и больше. Айрис давит в себе последние отзвуки гомерического хохота, с любопытством рассматривая как навострившего глаза и уши Ло’ака, так и его уродливое спиритическое творение. Она медлит несколько секунд, пыша скептицизмом, а потом, верно, решает, что хуже уже некуда, потому как со вздохом приземляется прямо напротив Ло’ака. — Тейам! Смотри, камень движется! — почти визжит младший, с яростною жадностью впиваясь взглядом в медленно ползущий камушек. Нетейам вяло изображает удивление. Ему куда интереснее смотреть на саму Айрис, что с натужным кряхтением пытается двигать несчастный камень своими призрачными пальцами. Кажется, на это уходят все силы, что еще остались в ее эфемерном полупрозрачном теле. — Так…так… — Ло’ак хмурится, — первая буква… кажется, «х»… О, нет. Нетейам хмыкает. Айрис он знает всего ничего, но кое-какие догадки касаемо ее идеи в голове уже есть. Достаточно лишь взглянуть на ее ехидную ухмылку, чтобы все понять. В самом деле, взрослый человек, а мыслит лет на восемь, не больше. Ну точно Тук, что повторяет с гордостью каждый услышанный невзначай мат. — Вторая буква — «у». Как думаешь, что она пытается сказать? Ху…художник? Худо?.. Хурма? Да какой там. Художник, ага, как же. Нетейам закатывает глаза с доброй усмешкой, точно отец, наблюдающий с высоты почтенного возраста за проделками своих детей. Сначала в голове мелькает шальная мысль остановить этот балаган, но эта мысль быстро сменяется другой, вопящей, что Ло’аку необходимо на собственной шкуре испытать горечь разочарования в хваленых высотах человеческого интеллекта. Впрочем, зная его, он обрадуется. — Третья буква — «й». Это…это…ху… Эй! Айрис снова расходится хохотом, и хижина превращается для Нетейама в одну сплошную какофонию. Ло’ак не может решить, возмущен он или восхищен, а потому полу-гневные тирады о том, как первый контакт На’ви с потусторонним начался с нецензурщины, перемежается с писками о том, что его, Нетейама, шиза — повод для животной зависти. Да уж, пожалуй, Ло’аку Айрис подошла бы больше — в конце концов, конченных лучше держать в одном месте. И все бы ничего, да только Нетейам так чертовски устал от всех этих раскопок, что шум ужасно действует на нервы. Он морщит нос, сдерживая проснувшееся в усталом сознании раздражение. В самом деле, он просто хочет отдохнуть. Разве же это много? Разве же нельзя сжалиться над ним хотя бы на пару проклятых часов? Эйва, Нетейам знает, что виноват, но вовсе не обязательно тыкать его мордой в эту вину, точно животное какое! Он затыкает ладонями уши, издавая жалобный стон. Еще ни одна ошибка в его жизни не сказывалась такими болезненными последствиями.