Без надежды

Сложно представить себе вид лучше, чем забитое в угол тело. Сочные тёмные синяки, окровавленные ссадины на серой коже, всё равно что роспись на белой бумаге. Контракт с дьяволом. Это всё принадлежит одному Федору. Тонкие руки, исчерченные алыми полосами, что пытаются закрыть голову и грудь, могут с этим поспорить, однако спустя пару часов избиения они падают плетями на каменный пол. Прозвучит немного странно и банально, но вещи, создающие атмосферу и тот самый эстетический оргазм, не появляются в доме просто так. У Фёдора нет такого, что в тёмной комнате с чёрным паркетом и бордовыми обоями на старинном столике лежала потрёпанная книга, рядом стоят подсвечник и бокал вина… Нет. У Достоевского были совершенно иные отношения с помещениями и рабочим местом. Больше места, меньше ненужных вещей. А эстетика, романтика и атмосфера у него была с людьми. Не со всеми, но с теми, кому не повезло привлечь к себе внимание Достоевского. Для него это была практически еда. Или сон. Иными словами, сладостный отдых души и тела. Человеческие объятия, тепло, разделённые на двоих поцелуи и вино, разговоры ни о чем… Это успокаивало и расслабляло. А это Фёдору и нужно было. Честно говоря, в мыслях о важном, о Боге, о сущности человека и будущем Достоевский погряз и обсуждать не хотел бы. А выпить вина, долго целоваться и заняться сексом определённо красивое завершение дня, наполненного умственным трудом. К сожалению, любовь причинять боль и любовь к Рюноске сложилась в мучительную картину. В душе Фёдора едва ли есть жалость к произведению искусства, Рюноске, расхристанному на кровати. Не имеет значения, связанный или нет, в одежде или обнаженный, уже в крови или только в слезах. Любимый критерий: ещё не сдавшийся, но уже прекративший бороться. Слишком хорошо брать его, пока он уверен, что он выдержит эту пытку, а в итоге каждый раз не выдерживает. Фёдор поднимает его лицо, впиваясь острыми ногтями в кожу, смотрит внимательно и заворожено. Как прекрасно… Акутагава терпит боль. Терпит, потому что нет ни единой возможности это прекратить или избежать. Такой затравленный, замученный, но красивый. Рюноске боится, дрожит как осиновый лист. Пытается прикрыть лицо и шею, поджимает колени к груди и глубоко дышит. Он сбивчиво шепчет что-то сорванным голосом и смотрит вниз, не желая поднимать глаза. Рюноске даже не чувствует себя человеком, но он всё ещё не сдался. Он не опускается до самоубийства или мольбы. Акутагава иногда впадает в истерику, ощущая ужас своего положения полностью. Он не человек для Фёдора. Рюноске не принадлежит ни тело, ни выбор, ни даже смерть. Кажется пора бы ужасно это понять. Но моменты, когда Акутагава сжимает голову руками и кричит, до кровохарканья, и есть индикатор, что парень ещё жив. То есть, что он ещё адекватен. Он ещё понимает, что это всё происходит с ним и так было не всегда. Он испытывает душевные переживания, а не просто чувствительность. *** — Что такое? Ты не голоден? Не верю, — Фёдор говорит всегда чётким приятным голосом. Рюноске уже привык. Когда Достоевский злится и хочет наказать, его речь обычно многословна, хитра. Она льётся мелодией, то натягивая нервы, то отпуская, то срывая к чёрту. Травит его словно зайца на охоте. Фёдор делает вид, что совершенно не зол, что вины Рюноске нет и его можно даже похвалить. А после, поймав взглядом наивную радость Рюноске, Фёдор обличает и чужую сущность, и свои планы относительно наказания, которое будет позже. Потом смеётся, говорит, что он просто пошутил. С самым нежным видом отпускает едкие комментарии насчёт чужого выражения лица. Внезапно начинает объяснять, в каком виде будет сегодня насиловать Рюноске… Но сейчас Достоевский всем доволен, а потому его фразы короткие, не нагруженные. — Я… Не хочу есть это, — Рюноске вздыхает, стягивая кусочек мяса с вилки. За 4 месяца, прожитых здесь, стейки слабой прожарки превратились в куски абсолютно сырого мяса. Акутагаву немного мутит. Но кажется Фёдору нравится такой стол: сырое мясо, гранаты, клубника и вино. Хотя, сам Достоевский никогда ничего из этого не ест. Только смотрит и улыбается. Фёдор накалывает клубнику на вилочку и протягивает Рюноске. Это мило. Было бы, если бы правая рука не была сломана, а левое плечо прострелено. — Не нравится? — Федя нежно улыбнулся и сдержанно искренне посмеялся. Его глаза слабо блестели, предвещая нечто грандиозное, — А ты не думал, что это за мясо? *** Рюноске задыхается, не способный вдохнуть. Бьётся в панике и рефлекторном кашле. Его всего выворачивает от давления на органы и боли. Кажется, что рёбра сейчас просто сломаются и проткнут его слабые больные лёгкие… Пока Фёдор сильнее и сильнее стягивает на его талии корсет. Слишком туго, так что шнуры натянуты до предела, а Рюноске уже ни жив ни мёртв, дрожа как при лихорадке. Он одет в какое-то вульгарное платье и стоит напротив открытого зимой окна, краснея от холода и дрожа всем телом, неохотно прижимаясь к Фёдору в тёплой накидке и шапке. Льнет, как жалкая шавка, боящаяся очередного удара и постоянно ждущая его, но надеется на такую малую милость, как чуточка тепла. Достоевский улыбается, позволяя залезть к себе под накидку. На побелевшую щеку опустилась снежинка и медленно растаяла. А Фёдор думает о том, как заморозил бы парня совсем, навечно сохранив эту красоту и молодость в глыбе льда. *** Достоевский проводит носком ботинка по кадыку Рюноске, заставляя поднять голову. Фёдор сидит в кресле, сложа ногу на ногу, а пленник стоит на коленях напротив, опустив покалеченные руки. Новая игра начинается. Фёдор тянет на себя цепь с ошейником, волоча Рюноске к себе. Акутагава утыкается в колено Достоевскому лбом, а потом кладёт щеку на бедро, стараясь устроиться удобнее. Не хочется пытаться быть похожим на собаку, да и Фёдору это не надо. А делать то, чего Фёдор не просил, самому себе вредить. Фёдор хотел бы его… Полностью… Но почему-то сейчас секс и минет кажутся ненужными, хоть и очень желанными. Кто знает, может они ещё не скоро утонут друг в друге…? Когда они встретятся? А когда их разлучат? Достоевский может предположить, но это не лишает его вязкого возбуждения от мысли, что он будет скучать и ждать… И вообще испытывать эти человеческие чувства… Быть человеком — непривычная слабость для Достоевского. Фёдор поднимает голову Рюноске, а сам наклоняется, целуя его в губы. Рюноске отвечает, копируя движения. Медленный, нежный поцелуй — это что-то новое. — Я буду думать о тебе каждый день… — Фёдор не смог сказать слово «скучать». Рюноске не понял, что имел в виду Фёдор, уставившись на него. — Просто пойми, что я верну тебя себе. Всегда, — Фёдор сказал это так мягко и снисходительно, словно благословил. Он не станет перечислять обстоятельства, которые ему не помешают и имена людей, которые не смогут защитить Рюноске. — Что? — Рюноске похлопал глазами, ещё держась за запястья Достоевского. — Это не ты спасся, а я позволил тебе спастись… — Фёдор вновь целует его. Этот поцелуй получился горьким. В голове звенел чужой голос, который Фёдор ненавидит. Ревность и злоба травили Фёдора, снова напоминая разговор, произошедший несколько дней назад. *** Дазай, качнув головой и делая вид слегка скучающий и уставший в конце их длительного разговора: — Мафия готова заплатить деньгами или информацией, в обмен на своего пленного. Фёдор ответил скучающей миной и равнодушным тоном. Он знал, что этот разговор будет. Собственно, ради него Рюноске и брали в плен, но… : — Заманчиво, но, к сожалению, невозможно. Он мёртв, мне нечего мафии предложить кроме этого. — То есть мёртв? — Дазай дёрнулся, слабо держась за самообладание и спокойствие. Они ни о чем не договаривались, но это было очевидно, что Рюноске убивать не надо. Его смерть не играла бы роли, а значит, его стоило бы сохранить ради обмена. Ради Дазая… Фёдор повторил скучающий взгляд, ведя себя по обыкновению нейтрально, не опускаясь до оправданий и поиска виноватых. — Обменяю часть информации на тело, — Дазай стал нервнее и злее. — Прах и одежда? — Фёдор вздохнул. Дазай хмыкнул. — Одежду тогда… А вообще очень странно, что ты это допустил, — с надеждой и неверием сказал Дазай. — Стоило ослабить внимание, как уже было не исправить ситуацию, — Достоевский пожал плечами, смотря в карие глаза. Чёрная злоба усмирилась быстро. — Ты лжёшь мне. *** Дазай ему не поверил… И он попытается забрать Рюноске. Что ж, пускай попробует. ***