Рассвет, уходящий в ночь

      Туман висел над продрогшим городом. На чёрном влажном асфальте вяло желтели останки мёртвых листьев. Ветер налетал порывами, завывая между домов-башен, упирающихся в небо, пронизывал до костей.       Одежда его была не по погоде. Старые джинсы, вылинявшие на коленях, изрядно потрёпанные кроссовки сложного цвета (возможно, очень давно они были белые с синими вставками), чёрный растянутый свитер с открытым воротом, плотная джинсовая куртка, воротник которой был отделан чем-то, что когда-то изображало искусственный мех.       По городу молодой человек бродил давно. День? Сутки? Или уже двое? Он не мог сказать.       Даже на Смотровой не царило обычное оживление. Прилавки с аляповато расписанными матрёшками, шапками-ушанками и прочими сувенирами были накрыты плёнкой, и возле них лениво переговаривались озябшие продавцы. Молодой человек ввиду очевидного отсутствия денег для них интереса не представлял.       Он прошёл к парапету. Берег в сырой, грязной траве круто уходил к Москве-реке, дугой выгнувшей серо-стальную спину. Туман плотно висел над городом, и глаза едва различали в этом влажном плотном облаке острые шпили высоток. Где-то там, внизу, под сплошным серым покровом, был четырёхэтажный особняк с колоннами, окружённый литым чугунным забором…       Молодой человек передёрнул плечами и пошёл дальше.       Возвращаться в Москву поздней осенью было плохой идеей. Нет, не так. Это было очень плохой идеей. За весну и лето Див кое-как пришёл в себя, немного окреп и даже слегка поправился. Погода выдалась удивительно хорошая, лето было благодатное, тёплое и не обременяло дождями. Логовом ему служила глубокая обширная яма под наполовину вывороченным из земли древним дубом. Дерево крепко цеплялось за жизнь оставшимися корнями и до сих пор шумело жёсткими резными листьями. Логово было удобное, всегда сухое, а когда Див выздоровел настолько, что смог не только встать, но даже сделать несколько шагов, не рискуя свалиться от головокружения, он натащил в яму елового лапника и сухой травы и теперь мог с удобством валяться там сутками напролёт.       Сложно было сказать, что ему не искалечили. Когда он начал выкарабкиваться из бредового полусна-полуяви, полного сумрачных видений, то даже не стал пытаться определить, что и насколько у него повреждено. Во-первых, Див не был уверен, что выживет, во-вторых, какой прок знать, что, например, бедренная кость и обе берцовые левой ноги перебиты, а руки вывихнуты в плечевых суставах, если ты с этим ничего не можешь сделать, а врачей, помимо тебя самого, нет на многие и многие километры вокруг? Да и из тебя-то врач, мягко выражаясь, средненький. Уровень ученика деревенского колдуна-лекаря… В прошлой жизни Див больше занимался войной, чем изучением медицины.       К концу лета Див мог свободно ходить и даже понемногу охотиться. Раны затянулись, переломы срослись – быстро даже для оборотня. Правда, он всё ещё немного прихрамывал, но, в общем и целом, жить ему ничего не мешало. Иногда он даже, несмотря на гнетущие мысли, чувствовал радость от того, что выжил и сейчас может смотреть, как играют солнечные лучи в густой листве, слышать жизнь леса и чувствовать особенный, терпкий лесной запах.       Он мог и не возвращаться. Бродил бы по бесконечным чащобам и вёл жизнь дикого зверя, умерший для всех, кроме самого себя. Он этого и хотел. Покоя. После пыточной Шархата и пятимесячного выздоровления, которое было ничем не лучше пыток. Но неспокойная совесть жгла его не хуже раскалённого железа палача. До князей, предавших его, ему не было дела, но оставались воины. Присягу они приносили ему. И он отвечал за них перед собой и перед Тем, Кто ему самому дал жизнь.       Кому многое дано, с того многое спросится. От себя бы Див добавил – и за многих. Мёртвых уже не вернуть. Но за живых он до сих пор в ответе.       Вернуться было решено осенью. Див рассчитал, что до ноября его здоровье хоть и не поправится окончательно, но хотя бы не будет доставлять особенных проблем.       Октябрь выдался сухой и солнечный. Зато ноябрь дал окончательно понять, что лето закончилось. И сделал это так непреклонно, что на весну в будущем году надеяться было глупо.       Раны, сросшиеся переломы и зажившие вывихи ныли постоянно. Див даже к этому привык. Но с сырым предзимним холодом вернулись головокружения. Мало того – затянувшиеся вроде бы раны начали открываться. Однако Див был упрям и в начале ноября уже бродил по многолюдным столичным улицам.       Его квартира ему уже не принадлежала, но её ещё не успели продать. Забирать оттуда было почти нечего – Див жил на службе. Джинсы, свитер, разбитые кроссовки, поношенная джинсовка и древний потёртый кожаный рюкзак, в котором лежала смена белья и пара футболок – вот и всё.       При его головокружениях и ранах блуждать по городу было не слишком умно, но и отлёживаться в Запределье он не хотел. В Москве были дела… а были ли?       Конечно, Див пришёл к четырёхэтажному особняку с колоннами и долго стоял у чугунной ограды, вглядываясь в жизнь, которая уже была не его.       Воинов стало меньше. Ни шуточных потасовок, ни отрабатывания фехтовальных приёмов, ни скабрезных шуток. Сумрачные и задумчивые, они тихо переговаривались между собой.       Те, за которых он в ответе. Те, которые были не в его жизни.       Те, к кому он не хотел возвращаться.       Он устал. Большую глупость, чем создать себе имя и заставить с собой считаться, трудно было представить, но разве она не была оплачена сполна? Что его тут держит? Если кто-то есть, там, в небесах… боги, пошлите ему покоя!       Див отвернулся и побрёл по узким петляющим уличкам центра.       Не в его жизни. Он всё-таки умер. Но бог-забавник Видар решил, что куда будет веселее, если придержать князя в мире живых.       Как бы то ни было, для остальных Див умер. Для всех, точнее сказать, и даже для себя самого. Негоже мёртвому отвечать за живых.       Но серый, холодный, грязный город, закованный в бетон и асфальт, не желал его отпускать, и Див всё так же кружил по бесконечным улицам, не чувствуя, как ноет левое плечо и как открываются раны.       Снова пошёл дождь. Ворон передёрнул плечами и ощутил, как что-то мокрое и горячее стекло по спине. Только сейчас он понял, что окоченел.       Надо обсохнуть. Лихорадка – единственное, чего ему не хватало.       Теперь приходилось смотреть по сторонам, и Див то и дело жмурился, пытаясь унять головокружение. Насквозь промокшая джинсовка неприятно тянула плечи, и от мокрого холода заныло когда-то вывихнутое правое плечо. Кроссовки, набравшие воды, хлюпали, и ноги промёрзли настолько, что боль в левой даже не ощущалась.       Как назло, не было ни кафе, ни магазинов. По обеим сторонам улицы тянулись дома, до отказа заполненные офисами. У одного из домов толпились молодые парни – курили, беседовали друг с другом.       Это было единственное здание с открытой дверью, и Див отправился туда.       Наверное, тут была очередь. Наверное, тут была даже запись, но для оборотня с изумительно отточенным навыком отводить глаза это не представляло помехи. Он прошёл сравнительно небольшой холл – народу здесь было много, но люди толпились возле лестницы, что-то доказывая или о чём-то прося плотного человека, восседавшего за массивным столом. Стол, видимо, был похищен из антикварного магазина, а человек являлся администратором. Дива не интересовала эта суета, он поднялся по широкой лестнице и попал в небольшую залу. Или в очень большую комнату.       Здесь тоже народу хватало. Гул стоял несмолкаемый, однако Див с малолетства умел засыпать везде и при любых условиях. Кажется, это было единственное, в чём он превосходил однокашников, когда попал в училище.       Ворон отыскал стул у огромного окна с широким подоконником, возле тяжёлой бархатной тёмно-коричневой шторы, снял куртку, повесил её на спинку и сел, откинувшись назад и скрестив руки на груди.       Если бы он не чувствовал себя настолько паршиво, то заметил бы, что люди, его окружающие, ведут себя не совсем обычно – многие распевались, некоторые играли на гитаре. Однако сейчас его затуманенный болью, холодом и усталостью мозг был способен отслеживать только потенциальную опасность. Никто из парней никакой опасности не представлял, собственно, никто не даже не видел новоприбывшего, и Див уснул.       Пробудило его настойчивое потряхивание за плечо.       Пока Див пытался выйти из полукоматозного состояния, у него была прекрасная возможность прослушать занимательную беседу.       – Вы уверены, Леонид Михайлович? – мягко интересовался приятный мужской голос. – На мой взгляд, это не самый удачный выбор.       – Я уже не знаю, за что хвататься! – взорвался жидкий тенорок. – Скольких мы сегодня прослушали? Сотню? Две сотни?! Тысячу?!! И ни одного – ни одного! – мало-мальски талантливого парня! Зачем они сюда идут?! Вы мне можете сказать, зачем они сюда идут?!! Покрутить задницей на сцене под визг малолеток?! За этим?!!       – Я многого не понимаю, – любезно сообщил первый. – Например, я не понимаю, зачем Мирославу при наличии пяти сравнительно успешных коллективов, среди которых четыре бой-бенда, понадобился ещё один. Истомин не похож на его любовника, к тому же, Мирослав достаточно умён для того, чтобы ни один из его любовников не обвёл его вокруг пальца. Также я не понимаю, почему вы считаете, что именно этот… мм… юноша подойдёт идеально. Очевидно же, что он страдает от наркозависимости.       – Это будет не обычный бой-бенд!! Это будет…       Второй начал трясти за плечо совершенно немилосердно. Див зашипел и резко встал, качнувшись вперёд – головокружение сразу дало о себе знать.       Агрессор, покусившийся на его больное плечо, оказался низеньким плотным, кругленьким мужичком в невообразимом светло-коричневом клетчатом костюме. Седые всклокоченные лохмы его стояли дыбом вокруг обширной блестящей плеши.       Его собеседник, напротив, выглядел исконным англичанином, и настолько своеобразное у него было лицо, что Див невольно задержал на нём взгляд. Не сказать, что оно было идеально красивое, однако черты его были изящны и миловидны, подбородок заострён, а глаза казались карими, но, приглядевшись, Див разобрал, что цветом они скорее напоминают карнеол. Густые льняные волосы идеально подстрижены. Взгляд благожелательный и спокойный, но вместе с тем пронзительный.       Эльф… нет, не эльф. Демон, и демон из высших, точно не ниже магистра. Его магия чуть ли не сверхъестественной силы… была. Сейчас заглушена практически до нуля, и среди людей он ничем не выделяется.       Див задал себе вопрос, который следовало задать с самого начала: куда он, собственно говоря, попал?       – По-моему, он пьян, – вежливо поведал демон.       Мужичок крутанулся юлой и яростно посмотрел на него снизу вверх.       – От него не несёт перегаром!!       – Я не сказал, что его опьянение носит алкогольный характер.       Мужичок засопел, как паровоз, и решительно дёрнул Дива за собой. Казалось, ещё немного, и он задымится.       Ворон снял со стула джинсовку и забросил на плечо (правое) рюкзак. Долго же он здесь просидел, одежда успела высохнуть, даже кроссовки совершенно сухие.       – Леонид Михайлович, вы действительно уверены, что в вашем дуэте необходим солист со столь пагубными привычками? – с прежней любезностью осведомился демон.       – Он не наркоман!!       – Боюсь, вы неправы. Его качает из стороны в сторону, как тростник на ветру.       Мужичок не стал спорить с очевидным фактом и только из желания насолить изысканно вежливому красавцу потащил Дива за собой, пробиваясь через толпу недовольных молодых людей.       – Вы идёте? – бросил он демону.       Тот обворожительно улыбнулся:       – Прошу меня простить. Трёх часов пребывания здесь мне вполне достаточно. Вы отлично справитесь сами. К тому же, я ничего не решаю.       Он поклонился.       Через несколько секунд Див оказался в крохотной комнатёнке с одним огромным окном. Мужичок промокнул грязным платком лысину и с тяжёлым вздохом опустился на стул.       – Ну давай, – сказал он, – только побыстрее. Можешь считать, что это твой звёздный шанс.       Див бросил взгляд на мужичка, который развалился на стуле и обмахивался платком, а затем быстро и незаметно осмотрел комнату, соображая, чтО он должен «давать», но подсказок не нашёл. Здесь не было мебели, кроме ещё одного стула, предназначенного, по-видимому, для демона, и столика с двумя блокнотами и двумя ручками, шариковой и перьевой. У стены стояло облезлое пианино. Див задержал на нём взгляд, пытаясь увязать его с клетчатым мужичком, его изящным напарником и кучей молодых людей, которые драли горло за стенкой. Мужичок понял его по-своему.       – Ничего, без сопровождения обойдёшься, – сказал он.       Див был готов обойтись без сопровождения, если бы знал, что именно он должен делать.       Мужичок тем временем начинал закипать.       – Что ты мнёшься? Скажи мне, что ты мнёшься? У меня, по-твоему, много свободного времени? И я могу его потратить на тебя? Ты долго собираешься тут стоять?       Откровенно говоря, стоять Диву вовсе не хотелось. Он с большим удовольствием сел бы, ещё с бОльшим – лёг, даже на пол у батареи. Может, и впрямь лечь? Однако, пока он размышлял, мужичок пришёл в совершеннейшее отчаяние и завопил:       – Да пой же уже, ядрёна вошь!       Див посмотрел на него с откровенным недоумением. Чего у него никогда не было – так это голоса. На фоне звонких голосов однокашников его голос звучал как хриплое карканье, и петь он, само собой, даже не пытался.       Однако новый знакомый уже рисковал получить апоплексический удар. Див мысленно пожал плечами – в конце концов, мужичок сам напросился, и открыл рот.       …Лети, пёрышко, через полюшко, Смахни, пёрышко, моё горюшко…       Див запнулся, вслушиваясь. Здесь точно никого не было, кроме него и клетчатого мужичка. Что это было?       С моего лица смахни пылюшку, Обратися-стань моим крылышком…       Нет, леший его побери! Это же он поёт! Что за…?       Мне бы крылышки, как у сокола, Мне бы силушку, как у камушка, Мне бы братушек, как у деревца, Мне бы жизнюшку с нового венца…       Когда Див замолчал, мужичок ещё с минуту пялился на него, вытаращив глаза и отвалив челюсть. Ворон уже начал беспокоиться, что его всё-таки хватит удар, однако тот наконец отчаянно замахал коротенькими ручками, затряс головой и выбежал вон, в притихшую залу.       Див проводил его взглядом и сел на подоконник.       Он и раньше подозревал, что у него ломка голоса ненормально затянулась. Подозревал или надеялся – трудно сказать. Стоило, наверное, признать, что Крылатым он немножко завидовал, особенно Леду, который умел говорить негромко, но при этом очень чётко и внятно. Однако, когда Диву исполнилось шестнадцать, голос его звучал без срывов, ровно, низко, и хрип никуда не ушёл. Ворон смирился с судьбой и приготовился хрипеть до конца жизни, не подозревая, что хрипеть ему предстоит всего два года.       Однако, за наличием неопровержимых доказательств, следовало признать, что голос, бархатный, лёгкий, вызывающий дрожь в груди, который только что здесь прозвучал, принадлежит ему. Причём, когда Див пел, чувствовал полную свободу и подозревал, что может спеть выше. Намного выше.       Снова причуды посмертного существования или всё же затянувшаяся ломка?       Подумать как следует не получилось, не один Див был поражён. Дверь робко приоткрылась, и в щель заглянули несколько парней. Див не хотел с ними общаться и, едва заслышав шаги, принял меры, поэтому любопытные никого в комнате не увидели. Они обалдело закрыли дверь.       А вот теперь возвращался клетчатый мужичок, и не один. Пора было бросать отводить глаза.       Его новый знакомый едва не снёс дверь. Пыхтя и сопя, он влетел в комнату, таща за собой демона, который, на свою беду, не успел далеко уйти. Невнятные вопли «Вот! Вот оно! Я же вам говорил! Это невероятно! Такое звучание! Такой диапазон! А вы ещё слушать меня не хотели!» Див услышал, ещё когда эти двое были внизу.       Демон с едва заметной брезгливостью отряхнул рукав пиджака, за который его тащил клетчатый, аккуратно расправил складки и посмотрел на Дива. Мужичок тоже смотрел на Дива – с большим воодушевлением. Ворон начал слегка нервничать. Что они на него оба так уставились?       На всякий случай он аккуратно соскользнул с подоконника.       Демон изящно вздёрнул бровь и посмотрел на мужичка. Тот вытаращил глаза и заорал, мгновенно переходя от воодушевления к гневу:       – Какого х… ты молчишь?! Вот объясни, какого…       – Прошу вас, Леонид Михайлович, не употребляйте обсценную лексику, – вежливо попросил демон.       Див ощутил подспудное желание его придушить.       Леонид внял и перешёл сразу к сути:       – Пой давай!       Что они к нему привязались? А, леший его возьми… похоже, он в поисках тёплого и сухого места случайно попал на прослушивание.       Ладно, можно попробовать. Может, это было лёгкое коллективное помешательство?       Но нет. Когда Див замолчал, клетчатый Лёня отмер и начал носиться по комнатушке, в кратких восклицаниях описывая великую будущность невероятного дуэта, который получится из Дива и некоего Истомина. Демон взирал на Ворона задумчиво.       – Весьма неплохо, – признал он. – Подозреваю, здесь полная октава. С этим можно работать.       – Неплохо? Неплохо?! Это изумительно! – и эмоциональный Лёня повернулся к Диву. – Как тебя зовут?       Див достал из рюкзака паспорт и протянул Лёне. Лёня его раскрыл.       – Вранович Дмитрий Мирославович, – прочитал демон, заглянув в книжицу через голову товарища и поднял невинные, лучащиеся доброжелательностью глаза на Дива: – О, да вы аристократ.       Див сделал вид, что временно оглох.       – Значит, так, Дима, завтра придёшь подписать договор и с Владом заодно познакомишься, – сияя улыбкой, сказал Лёня, возвращая паспорт.       – Его ещё должен посмотреть Григорий, – заметил демон. – Так как у Дмитрия грация пьяного мастодонта, боюсь, он будет против.       – Витольд, Гришка уже зажрался! Ничего, сделает из него второго Истомина. В смысле хореографии.       – Надеюсь, что нет. Я не уверен, что нам нужен ещё один стриптизёр.       Леонид закатил глаза и махнул Диву:       – Иди, иди. Завтра придёшь сюда же к десяти.       Ворон кивнул и вышел.       – Какой это будет дуэт! Какой дуэт! – восхищённо приговаривал Лёня, расхаживая по комнатёнке.       – Леонид Михайлович, – сказал Витольд, остановившись в дверях, – я, безусловно, не сомневаюсь в вашей проницательности, но не показалось ли вам странным, что этот юноша за весь визит не произнёс ни слова?

***

      Лес стоял сырой и промозглый, но в логове было хорошо. Корвус пришёл вскоре после того, как Див затащил в логово тушку зайца – очередной подарок от здешней волчьей стаи, – и улёгся, как обычно, у входа в нору, загородив его почти целиком. Так же, как обычно, от него несло жаром, как от хорошо натопленной печки, и в логове быстро стало тепло, но зайцем пришлось поделиться. Правда, делёжка была символическая, Див её понял как знак взаимной привязанности. Доходить до этого пришлось самому, потому что Корвус по-прежнему не желал разговаривать.       Див поужинал, остатки тушки отнёс подальше от норы, вернулся и лёг на сухую травяную подстилку, обернувшись длинным пушистым хвостом. В тепле головокружение унялось, и раны болели меньше.       Теперь можно было подумать.       Див привык всё контролировать, и прежде всего самого себя. Раньше он прекрасно знал возможности своего тела. Раньше. Многое, если не всё, было раньше. С тех пор, как он очнулся на заснеженной равнине, его преследовали неожиданные открытия – и не всегда приятные.       Например, раны. Прежде Див обладал регенерацией, превосходной даже для оборотня. Все его увечья, полученные, когда он охотился или, позже, сражался, заживали быстро и часто бесследно, а если шрамы оставались, то это были шрамы и не более. Короче говоря, когда рана заживала, о ней можно было забыть.       После Шархата Див восстанавливался полгода. Учитывая повреждения, которые он получил, это было недолго. Чудовищные шрамы остались на теле – иного Див и не ждал, и хорошо ещё, что остались. Со спины кожа была содрана, чудо, что она вообще регенерировала. Вывихи он вправлял себе сам и предпочитал это не вспоминать. И с переломами пришлось разбираться самому. Если бы не Корвус, Див так бы и остался навечно в глубоком снегу предместья Шархата.       Да, это было чудовищно тяжело, но Див справился. К концу лета осталась только небольшая хромота, и он был уверен, что легко отделался. Но потом пришла дождливая осень.       Первым разошёлся шрам под правым соском. Див тогда почти не обратил на это внимания. Раньше такого не было, но не было и таких повреждений. Однако вскоре открылись шрамы на рёбрах и на спине, появилась слабость и головокружение, и Див единственный раз за всю жизнь испугался.       Да, он знал, что в случае опасности его тело среагирует так, как нужно. Но после такого напряжения он будет неопределённое время лежать пластом, неспособный даже на то, чтобы моргать. Див испытывал беспомощность, только отходя после Шархата, и вовсе не хотел вновь это испытать.       Нельзя сказать, что было худшим – это обстоятельство или то, что недомогание невозможно было унять.       В травах Див разбирался отлично – спасибо матери, Аскаю, который разглядел в нём будущего врачевателя, и целителям в училище. Летом он, едва начав ходить, собрал и высушил лекарственные растения, немного, потому что хранить их было негде. Когда впервые появилась слабость, Див приготовил в прихваченном из квартиры котелке лечебный отвар. Отвар облегчил симптомы, но не избавил от них, и к ночи его эффект совсем исчез. С начала холода и затяжных осенних дождей Дива преследовала слабость, головокружения и боль от незаживающих ран, и не было этому конца.       Возможно, надо было не отдавать должное упрямству и не шататься в городе под ледяным дождём, а лежать в логове и не выходить, пока не появятся силы. Ему даже не было нужды охотиться, его подкармливали все лесные обитатели. Расположил он их к себе случайно, точнее, даже не он, а его товарищ. Сначала о его пропитании заботился Корвус, как умел. Он вытаскивал Дива на скупое зимнее солнце и гордо сидел рядом. Потом, похоже, всё-таки сообразил, что его друг не цветочек и не Крылатый и ему требуется что-то существеннее солнечного света, поэтому стал приносить всё, как он думал, съедобное – выкопанную из-под снега мёрзлую траву, содранную с деревьев кору, орехи и тушки всякого лесного зверья, какое ему удавалось поймать. Таким способом удалось определить, что его друг предпочитает мясо и орехи. Правда, даже на то, чтобы жевать мясо, у Дива сил не было. Он был так же худощав и жилист, как и его крылатые собратья, и к концу зимы превратился в скелет, туго обтянутый остатками кожи.       Как-то раз Корвус ушёл поохотиться и напоролся на молодых эльфийских магов, которые упражнялись в подчинении Силы, круша деревья и разрывая на части перепуганное лесное зверьё. Корвус пришёл в восторг, выпил их досуха, уничтожил следы портала, по которому они сюда проникли, и сжёг тела. Лесной народец тоже был в восторге и пытался отблагодарить спасителя. Сам Корвус в обычной пище не нуждался, в отличие от своего больного друга, и ел её, скорее, для удовольствия. Итогом переговоров стало то, что волки и рыси делились с Дивом добычей. Когда Див смог охотиться самостоятельно, он делился добычей с ними, возвращая долг.       Так что теперь можно было хоть всю зиму проваляться в логове, ни о чём не заботясь. Однако у Дива была дурная манера не искать лёгких путей. Ему было необходимо узнать, что происходит в Братстве, а для это в Москве нужно задержаться. Не было смысла торчать у особняка с колоннами, а занять себя и хоть немного отвлечься не помешало бы. Тем более, что петь Диву понравилось. К тому же, заниматься каким-нибудь делом, пусть даже выступать на сцене, гораздо лучше, чем неприкаянно шататься по стылому сырому городу.