Желтизна

Свадьбу провели в конце июня, в церкви. Последнее было желанием Аманды — она была верующей. Невольно я задумался: а как верующий человек, как она, воспринял существование магии? Или так наоборот легче? Ведь верить в бога — это, в какой-то степени, равно верить в сверхъестественные силы. Я чувствовал себя неуютно. Церковь — важное место, то, куда имеют доступ только по-настоящему верующие люди... А я тут, стою в красивой одежде, держу букет, разглядывая жуткие сюжеты на витражах и мозаиках. Задержался взглядом на распятом Иисусе Христе, нашёл Дьявола... Ужасно страшно и одновременно величественно. Аманда очень красивая. Её платье не вычурное, без длиннющего шлейфа, но зато элегантное и подобранное со вкусом — пожалуй, я даже заглядываюсь. Как же странно осознавать, что именно эта женщина станет мне новой матерью. Против воли представляю на её месте Пауль. Интересно, она бы тоже улыбалась, как Аманда, или придерживалась сдержанности даже на собственной свадьбе? Её рука бы дрожала, зажатая в моей? Её волосы бы сливались с платьем, вызывая у меня желание уткнуться в них и не отстраняться? — ... клянёшься ли ты, Аманда Ширен Брукфилд? Старый священник звучит торжественно. Я стою сбоку, отстранённо скользя взглядом по лицам новобрачных: Лайелл светится, как новогодняя ёлка, и не отпускает руку своей женщины. Они выглядят гармонично вместе, красиво, так, словно их свела сама судьба. А Хоуп тоже так улыбалась, венчаясь с Лайеллом? — Объявляю вас мужем и женой! Торжество тихое и уютное. Им многого и не надо: довольствуются компанией друг друга, словно никого другого в мире нет, и целуются с отнюдь не невинным рвением. В наплыве эмоций Аманда звонко чмокает меня в щёку. — Мы теперь семья, Ремус, — она поглаживает мою скулу и улыбается умилённо, счастливо. — Ты рад? — Очень, — мягко ей отвечаю. Аманда одновременно похожа и не похожа на Хоуп. Мои воспоминания об этой женщине туманны, но я помню, как изгибались её губы — сначала в улыбке, потом в гримасе страха. Волосы у Хоуп были длинные, прямые, и я не раз становился свидетелем, как она подолгу расчёсывала их перед сном. У неё были долговязые холодные руки, которыми она меня оплетала в подобии объятий, и мягкие свитера, которые она носила дома в любую погоду. У Хоуп был тихий, вдумчивый темперамент, тогда как Аманда была той ещё болтушкой, смеющейся громким смехом и также нескромно ругающейся. Она отнюдь не была терпелива. Первая ссора у моих... родителей прогремела уже на вторую неделю сожительства: Аманда была очень недовольна тем, что она никак не могла поучаствовать в магической стороне жизни Лайелла. — Ты целыми днями пропадаешь в месте, которое я даже не смогу найти! Где это, кто твои коллеги, какая у тебя должность... — с отчаянием перечисляла она, активно жестикулируя. Лайелл, лишь недавно вернувшийся с Министерства, беспомощно пытался открыть рот. — Я ничего не знаю о твоей работе! «Зачем же тогда выходила за него замуж?», вовремя придержал я язык. Но понял её дилемму. У Лайелла была одна типично-мужская замашка, которая до мозга костей раздражала Аманду: он верил, что то, что происходит вне дома, его жену не касается, пока он исправно зарабатывает для неё деньги. Ему было непонятно волнение Аманды, которая вполне оправданно тревожилась: а если с ним что-то произойдёт? а если что-то случится дома, а она не сможет его позвать? а если, а если... Она много думала и сильно себя накручивала, а Лайелл наоборот — мало размышлял и всё отдавал в руки судьбе. «Ну и свёл же этих болванов Боженька», подумал я со вздохом, наблюдая за перепалкой. Интересно, Пауль бы точно также пилила мне мозг, поженись мы однажды? Я был бы даже не против... — Да я тебе хоть инструкцию напишу, как найти это грёбаное Министерство!... Ссора, тем временем, набирала обороты. Инстинктивно я напрягся от голоса Лайелла: он крайне редко повышал на меня тон, поэтому я и не привык слышать эти рокочущие нотки в его речи. Оказывается, даже в этом мы были похожи. Почему-то, глядя на вздрогнувшую Аманду, меня пробрала едкая тревога. Лайелл был намного выше неё. Я даже в двенадцать перегнал Аманду, пусть она и была вполне среднего женского роста, но уж сравнивая её с моим отцом... Он беспощадно нависал. На нём была строгая министерская одежда, лишь галстук съехал на бок, а Аманда наоборот — куталась в тонкий чёрный халат, делающий её фигуру тоньше и жальче. Я полностью отдавал себе отчёт в том, что Лайелл в жизни её не ударит; его максимумом были крики, и то недолгие. Он сдержан, в отличие от меня, и ссора не настолько серьёзна, чтобы доходить до рукоприкладства. Я знал: он не поднимет руку, чего бы ни сделала Аманда. Так почему моё сердце так жалко забилось? — Па, — позвал я тихо, стоя в стороне, и они разом смолкли. — Она права. Ты слишком скрытный. Аманда благодарно мне кивнула, переводя дух. Мне не хотелось строить из себя слезливого спиногрыза и говорить что-то глупое в стиле «ну пожалуйста, мама, папа, не ссорьтесь», хоть это и было моим первым порывом. Вместо этого мой голос звучал сухо и малоэмоционально: — Может, ты как-нибудь сводишь Аманду в Министерство? Уверен, ей будет интересно посмотреть, где ты работаешь. — Но она же... — растерялся Лайелл. — Маггла? И что с этого? — не понял я. — Тебе необязательно рассказывать это всем и вся. На крайний случай скажешь, что она сквиб, это не такое уж и редкое явление. Но я сомневаюсь, что тебя об этом спросят. Судя по виду Лайелла, он задумался. Они ещё некоторое время обсуждали моё предложение, пока не пришли к выводу (вернее, Лайелл пришёл), что это ничем не грозит и, наоборот, поможет им «укрепить отношения». Я вздохнул с облегчением, видя, как они наконец-то чмокнулись в честь благоприятного завершения спора и Лайелл ушёл переодеваться, предварительно извинившись передо мной за сцену. — Спасибо, — шепнула мне Аманда с улыбкой, когда отошла на кухню — накладывать совместно приготовленный ужин. Я в ответ лишь усмехнулся и дёрнул плечом — мол, фигня. Если можно, то я бы предпочёл, чтобы в моём доме было тихо и никто ни на кого не кричал. Если не считать этого случая, было довольно спокойно. Свадебное путешествие решили проводить без меня, вернее, я сам открестился от подобной чести: как-то не хотелось видеть, как мой отец зажимает мою мачеху в любой около-подходящий момент; я справедливо решил, что стану лишним в этом празнике любви и с удовольствием остался в пустом доме вместе с Царицей, которую бессовестно спихнули на меня. В первый же день, вооружившись перьевой ручкой и блокнотом, я уселся в гостиной перед горящим камином и принялся лениво перекатывать на бумаге мысли, время от времени почёсывая за ушком Царицу. Это был редкий момент, когда я мог размышлять вслух: обычно я считал это очень странным и бесполезным делом, но, вообще-то, озвучивать мысли помогало мне упорядочить и структурировать их лучше, чем я это делал в голове. — Сейчас я в безопасности, — протянул с ленивым удовлетворением. — Прошло полтора года. Расследование давно прекратилось. Понимание того, что я действительно в безопасности, дома, приносила душевное тепло и равновесие; не сдержавшись, я засмеялся, заставив несчастную чихуахуа под боком вздрогнуть. Но и расслабляться нельзя. Сириус знает мою тайну, как и я — его. Но если и выбирать, то в нашей ситуации преступник явно не он: кто из нас богомерзкий оборотень, в конце-то концов? К тому же, наследник Блэк в относительной безопасности под защитой семьи, тогда как я — сын простого чиновника Люпина, который вряд ли отмажет меня от тюрьмы. — И почему я не родился каким-нибудь Малфоем? Деньги, связи, вся страна под ногами... — вздохнул тоскливо. Впрочем, аристократичности, как в том же Люциусе, во мне нет и никогда не было: внешность у меня была скорее мужественная, нежели изящная, а манера поведения — слишком незамысловатая. Эта мысль не нарочно возродила в памяти образ Малфоя: чем он там занимается, интересно? — Я защитил разум, как мог, но этого может быть недостаточно, — пробормотал отчасти параноидально. Кому, в конце концов, понадобится так глубоко лезть в мои мысли? Никому, чёрт побери, не должно быть интересно моё грязное прошлое. Я очень достойно держался против боггартов, уже на инстинктах воздвигал защиту в виде космоса, мой разум был упорядочен и разложен по полочкам... Так чего я боюсь? Это не могло продолжаться вечно. Я с отчётливым облегчением смирился с мыслью, что да, я защищён. Пункт «окклюменция» оказался решительно вычеркнут из короткого списка, состоящего, в общем-то, из вышеупомянутого первого, а затем и второго пункта — «свидетель». Контакт с Сириусом оказался сведён до минимума. В идеале бы, конечно, принести клятву молчания, но для этого нужен был третий посвящённый человек, а таких не было. Мне пришлось смириться с нашим немым соглашением: молчу я, молчит и он. Так на листке бумаги больше не осталось ничего. Я задумчиво покрутил в руке перьевую ручку. У меня были сильные, подвижные пальцы с хорошо развитой мелкой моторикой, за которые я благодарил бесконечные мучения с пером в Хогвартсе, где шариковые ручки были не приняты. Пусто вглядываясь в лист бумаги, я рассеянно выводил на ней мазки чернил. — Может, порисовать? У меня никогда не было ярковыраженных талантов в искусстве. Музыку я любил слушать, но не сочинять: мало того, что возможностей было мало, так меня и вовсе это дело не привлекало. Рисование... Рисованием в школе для моих друзей считалось нарисовать кривой член на парте, чтобы хихикать с него и показывать остальным, и мне как-то не приходила в голову мысль попробовать самому, по-настоящему. Обычно меня занимали другие вещи, да и умер я слишком рано, чтобы суметь попробовать всё — этот факт уже не вызывал во мне ничего, даже сожаления. С возрастом я даже стал сомневаться, а существовала ли она вообще, эта другая жизнь. Большинство деталей подзабылось и даже с помощью окклюменции я не возьму на себя смелость их искать, а те, что были, ощущались в памяти блеклыми и нереалистичными — словно бредовый сон. Может, действительно сон?... Нет. Это был не сон. Я оборвал мысль на середине и провёл первую быструю линию на бумаге. Несмотря на то, что перьевыми ручками было рисовать не принято, был в этом какой-то особый шарм: росчерки выходили жёсткими, рваными, истончившимися на кончиках, отчего всё выглядело отчасти пугающим. Сначала я небрежно очертил овал лица. Нарисовал одно круглое ушко, завершающееся там, где с виска спадали волны волос; наметил круглые глаза, тонкие редкие брови, приподнятые в непонятном выражении, контур губ... На тонкой шее в пару движений изобразил тонкую цепочку. Когда я закончил, мне показалось, что дело заняло едва ли двадцать минут. С импровизированного холста на меня смотрела Пауль. Её волосы буйно обрамляли голову, больше, чем в жизни, а глаза со смутной эмоцией смотрели прямо на меня: то ли удивление, то ли подозрение... Стоило воскресить в памяти её образ, как я сразу начал замечать свои ошибки: ухо выглядело большеватым, как и губы, да и причёска доставила мне хлопот. Это был сущий черновик, который, впрочем, вызывал во мне тянущее чувство удовлетворения. Тогда я откопал кучу хороших ручек и продолжил рисовать до самого вечера, изредка прерываясь на капризы Царицы: вот Пауль улыбается, вот злится, а вот я ей надоел... Это походило на одержимость, но, если честно, я просто обнаружил, что рисовать её было легко и приятно: я прекрасно помнил каждую черту её лица, в которое вглядывался часами, а ещё она была удивительно хорошей моделью для рисования. Глядя на десяток набросанных лиц Пауль, я чувствовал лишь тлеющую симпатию и светлую грусть. Захотелось написать ей письмо, спросить, как дела, но это было бы слишком рискованно для неё. Тогда я пожал плечами и спрятал все рисунки в своей комнате: как нечто дорогое сердцу, но чего я не хочу видеть на постоянной основе. На второй день одиночества я тоже рисовал, на этот раз Лайелла. Дома были наши совместные колдографии. Например, та, где мы в Италии: на ней Лайелл широко улыбался, обнимая меня за плечи, одетый в летнюю тонкую рубашку. Я смотрел на его лицо и неторопливо переносил его на бумагу, меняя выражение с счастливого на умеренно грустное. Я быстро понял, что природа мне не была интересна. Рисовать хотелось именно людей: изгибы их губ, контуры их лиц, тепло их улыбок или несчастье в их слезах. Это было... В какой-то степени завораживающе. Жёсткие линии, сделанные пером, придавали лицам особенный мрак, даже если я рисовал исключительно со светлыми помыслами в голове. Тут и пригодилась моя странноватая привычка разглядывать чужие лица. Я в точности вспоминал, какой у кого нос, какой формы глаза, насколько круглы щёки или вытянуты лица. Я даже нарисовал Джеймса: у него была обаятельная улыбка, которую я, как бы ни старался, не смог достоверно изобразить на бумаге. Затем перешёл на других сокурсников: Норман, Марлин, Лиам... На третий день вышел погулять с Риччи и рассказал ему о новом увлечении. — Смотри, я даже тебя нарисовал, — сказал с гордостью, показывая ему особенно детальный портрет. Риччи на нём ерошил вьющиеся волосы и криво чему-то ухмылялся; я изменил своему небрежному стилю, решив соединить все линии и даже добавил чуть цвета: тёмно-телесная краска на коже и каштан в волосах. Получилось вполне себе симпатично, отчего я не постеснялся показать свой шедевр Риччи. — Ты тут намного симпатичнее, чем в жизни, — вздохнул с натянутой жалостью, тогда как в мыслях крутилось, что, наоборот, я не до конца передал его харизму. У Риччи были флюиды человека беззаботного, безбашенного, а улыбка — намного заразительнее того, что я сумел изобразить. — А мне кажется, что я в жизни красивее, — задрал он нос, но портрет разглядывал с неожиданным энтузиазмом. — Тогда отдай, я другой нарисую. — Нет! — Риччи сделал шаг назад и спрятал рисунок за спиной. — Мне этот нравится. Когда-нибудь ты станешь великим художником, а я напомню, с чего ты начинал. В ответ я недоверчиво засмеялся, оставив попытки отобрать у него портрет.

***

Где-то к концу июня мои дорогие папа и ма... Аманда решили, что хорошим поводом для визита в Министерство мог стать небольшой министерский приём, проводимый первого июля. Вообще-то, Лайелл сопротивлялся, как мог: говорил, что это рискованно, что там слишком много незнакомых ей волшебников, что она будет нервничать... Но Аманда осталась непреклонна: раз сказала, что пойдет, значит пойдёт. — А Ремус поможет мне выбрать платье, — жизнерадостно дополнила она. — Что? Так я и оказался днём двадцать девятого июня на улице под палящим солнцем. На голове панамка, защищающая от непривычно жаркого солнца, на лице постное выражение, а в руке — поводок Царицы, что важно семенила рядом со мной своими крохотными лапками. — Как думаешь, мне нужно что-то открытое и нежное, чтобы быть красивой, или серьёзное, чтобы произвести впечатление? — взволнованно спрашивала женщина, разглядывая витрины магазинов. Длинное розовое платье Аманды развевалось по ветру, отчего идущая за ней Царица утопала в ткани и, вероятно, не видела куда так уверенно прёт. — Среди магов не очень ценятся открытые наряды, — признался я честно. — Так что советую второй вариант. Вообще-то, отец звал присоединиться и меня тоже, но я сразу отказался: что меня там ждало, в конце концов, среди работников Министерства? Я, конечно, люблю глаголить о важности связей и бла-бла-бла, но всё равно не горел желанием проводить драгоценное лето на унылых мероприятиях. О да, очередной весёлый вечер в компании Царицы и перьевой ручки! Такими темпами я с концами запрусь дома и стану сумасшедшим художником. — Отлично, Рем! Нас ждёт долгий день! — хлопнула она в ладони и направилась в сторону первого магазина одежды. Я, вздохнув, последовал за ней. На самом деле мне нравилась женская мода семидесятых. Не то, чтобы я мог выделить что-то конкретное, но все платья, которые примеряла Аманда, выглядели аккуратно, сдержанно и вместе с тем женственно — я искренне не мог сказать, какое было лучше. — Они все красивые, Аманда, я не могу выбрать,— вздохнул несчастливо, подпирая кулаком щёку. — Тогда скажи, какой цвет мне идёт, — предложила она. Я уставился на четыре платья, которые таки прошли долгий и муторный отбор со стороны Аманды. Одно — длинное, бордовое и с вырезом на бедре, самое то для томного вечера; другое было белым, довольно простеньким, но элегантным; третье ублажало взгляд своим тёмно-зелёным оттенком, красивыми пышными рукавами и летящей тканью; последнее же было нежно-розовым и делало образ воздушным. Задумчиво жуя щёку, я всё-таки решился: — Зелёное. Оно подходит твоим волосам. — Превосходно! Я тоже думала о нём! — счастливо выдохнула Аманда. — Теперь остались туфли. Настал вечер, пока мы, наконец, выбрались из центра Лондона и не пошли на назначенное место, в кафе — дожидаться Лайелла, закончившего к тому моменту работу. Аманда теперь являлась счастливой обладательницей пары выходных платьев, красивых высоких туфелек («с тех пор, как я с Лайеллом, я ношу только каблуки») и хорошего настроения. — Спасибо, что сопровождал меня, дорогой, — расслабленно улыбалась Аманда, помешивая ложечкой заказанный ей же кофе. Она совсем не выглядела усталой от того, что несколько часов к ряду ходила от бутика к бутику, критикуя и с особой придирчивостью выбирая одежду. Я уже понял, насколько трепетно она относилась к своему внешнему виду. Тёмные кудри всегда аккуратно обрамляли лицо, кожа выглядела свежей и чистой, одежда — опрятной и приятной взгляду абсолютно всегда, даже дома. — Всегда рад помочь, — ответил и почти не покривил душой: стопы болели, энергии не было, но зато Аманда была рада и улыбалась. К тому же, мне понравился тот показ моды, который она устраивала в каждом бутике — я ведь тот ещё ценитель прекрасного. — Знаешь, не впервые понимаю, как Лайеллу повезло с тобой, — с нежным выражением подметила Аманда. Она позволила себе чуть расслабить спину и опереться о кулак, глядя в окно, на проходящих мимо людей. Царица, утомлённая ходьбой, улеглась на её коленях. — Ты хороший ребёнок, Ремус. — Хороший ребёнок хорошего родителя, — улыбнулся в ответ. Эти слова были немного неверными. У хороших родителей бывали непослушные дети, как и у хороших детей — злые родители, но я искренне верил, что основу таки закладывали в детстве: манеры, мировоззрение, отношение к окружающим... — Лайелл хороший отец. Да... — пробормотала она, с непонятной эмоцией глядя в стекло. Я тоже перевёл взгляд: там были ребятишки, стоящие в полукруге и что-то горячо обсуждающие. На лице Аманды медленно созрела грусть. — Я рассказывала тебе о своём первом браке? — Первый брак? Аманде было чуть больше тридцати. Несмотря на то, что выглядела она моложе, лет на двадцать пять, она была уже взрослой женщиной. Почему-то я никогда не задумывался, что она, как и мой отец, уже могла быть замужем: в это время женились рано, как и заводили детей. — Да. Он длился пять лет, — она сделала глоток кофе, тут же поморщившись от горечи, и откусила небольшой кусочек клубничного суфле. — Мы не то, чтобы были горячо влюблены, но отношения были хорошие. Спокойные. Он работал в офисе, я — на дому. Мы поженились рано, хотели сначала окрепнуть финансово... Аманда замолчала. — И... Почему тогда расстались? — спросил осторожно. — Скажи, ты не задумывался, почему за четыре года отношений с Лайеллом я так и не забеременела? — перевела она тему. Я отрицательно покачал головой. — У меня бесплодие, дорогой. Это и была причина развода с моим первым мужем. Я выдохнул. — Он хотел крепкой семьи и трёх детей. Я тоже хотела, но... — она тоскливо уставилась на чашечку кофе, а затем подняла свои карие глаза на меня. — Не судьба. Наверное, узнай я это пару лет назад, то испытал бы малодушную радость. Новых братьев или сестёр не предвидится, я был бы в безопасности... Но сегодня меня пронзил укол сочувствия. — Лайеллу я рассказала сразу. Мне не хотелось, чтобы он женился на мне из желания создать большую семью; я боялась повторения своего первого брака, — продолжила Аманда спокойно, а затем и с тенью улыбки: — Но твоему отцу это было не нужно. Он сказал, что раз уж у нас не будет общих детей, то ты, Ремус, будешь единственным. Что он был бы рад, полюби я тебя, как родного. Её мягкая улыбка коснулась меня, обдала теплом и смутным чувством, похожим на ласку. — И... Получается? — задал глупый вопрос. — Да. Получается, — выдохнула тихо, на что я улыбнулся открыто и искренне. — Ты мне тоже нравишься, — не лукавил. — Уверен, мы станем хорошей семьёй. Этот разговор стал решающей точкой моему многолетнему недоверию. Лёд растаял, словно его никогда и не было: разговор потёк плавно и легко, а я удивился тому, как всё, оказывается, было просто. — Ты уже посещал Министерство? — перешла на другую тему Аманда. — Было дело, — я задумчиво смаковал коктейль. — Отец забыл дома какие-то документы, а уйти не мог. Пришлось относить. — И как там? — Обычное место, — пожал плечами. — Даже и не знаю, что о нём рассказать. Сравни это с любым государственным центром, в который ходила. — А люди? Люди там какие? — приблизилась Аманда, слушая напряжённо, взволнованно. — Аманда, — я смягчился, улыбнувшись, — волшебники — точно такие же люди, как ты, я или мой отец. Тебе может казаться, что ты чем-то выделяешься в толпе, но это не так. И, поверь, они ничего тебе не сделают — в Министерстве ты будешь в безопасности. Я искренне верил в то, что говорил. Что, в конце концов, могло с ней там случиться? Даже если кто-то чудом поймёт, что никакая Аманда не волшебница и даже не сквиб, то что с того? Сразу убивать начнут? Ну да, волшебники же дикари какие-то... — Умом я это понимаю, — вздохнула Аманда тоскливо, — но всё равно волнуюсь. Мы проговорили ещё немного, перейдя на отвлечённые темы, прежде чем заметили входящую в кофейню высокую фигуру Лайелла. Тот коротко оглянулся, заметил нас и тут же, растёкшись в радостной улыбке, направился к столику. — Хорошо погуляли? — спросил, ослабляя галстук на шее и садясь рядом с Амандой — последняя поцеловала его в щёку в знак приветствия. — Я был хорошим рабом, — шутливо отсалютовал ему коктейлем, на что послышался смех — приглушённый Лайелла и смущённый Аманды. Следом сказал стопроцентно искренне: — Будь уверен, па, твоя жена будет самой красивой. — Дамский угодник, — с польщённой улыбкой отмахнулась она. Днём первого июля она действительно была прекрасна. Аманда, одетая в изящном, женственном стиле, держала за локоть Лайелла, не изменяющего строгим мужественным костюмам. Они отлично сочетались друг с другом, олицетворяя сдержанную, зрелую красоту — в голове мелькнула мысль, что именно так я всегда представлял себе идеальную пару. — Не забудь выгулять Царицу, дорогой, — напомнила Аманда ненавязчиво, придирчиво поправляя завиток волос при помощи настенного зеркальца. — Мы будем дома ближе к десяти, — дополнил отец, стоя у двери. — Не чуди. — Да что я могу учудить-то? — возразил, на что послышался отцовский смех: мы оба знали, что я — последний из людей, кто устроит шумную вечеринку или наведёт дома беспорядок, но он всё равно считал своим долгом сказать типичные родительские наставления. — Знаю, знаю, — он растрепал мне волосы и с улыбкой посмотрел на Аманду: — Пойдём, любовь моя? — Да, — взволнованно кивнула она. Получив последний поцелуй в щёку, я остался один. Царица тявкнула на прощание. — Ну что, дорогуша, теперь мы одни, — оповестил с расслабленной улыбкой на лице. Я любил этот дом. Тишина и покой окутали меня, стоило только остаться одному; я глубоко вздохнул этот особенный воздух и первым делом решил поесть: вчерашняя лазанья манила меня к себе. Затем, нацепив на Царицу поводок, отправился нас выгуливать; Риччи был у бабки уже на протяжении недели, так что я наслаждался вечерней тишиной, изредка прерываемой копошением беспокойной чихуахуа. По дороге увидел девушку: у неё были короткие пышные волосы и красивые ноги, при виде которых я задумался, что так ни разу и не попробовал нарисовать кого-то в полный рост. Вернувшись, отыскал дома книжку с изображением человека и твёрдо решил научиться рисовать тела; на мутных портретах по пояс далеко не уедешь, я это знал. И, пока искал, наткнулся на кассетный магнитофон с небольшим набором кассет. Поначалу я даже не понял, что это, поскольку маггловские технологии редко можно было увидеть в этом доме, но тут же осознал, что магнитофон, должно быть, притащила Аманда, когда переезжала. С музыкой дело пошло гораздо веселее. Я с удовольствием для себя осознал, что музыкальная мода семидесятых мне очень нравилась: под неё творчество выходило живее и интереснее, чем когда я сидел в одиночестве. — Может, мне нарисовать тебя? — задумался, взглянув на беззаботно посапывающую Царицу. Вечер проходил просто прекрасно.

***

Было уже двенадцать, когда я осознал, что что-то не так. В доме было слишком тихо. Когда я, вздыхая от того, насколько кривой и непропорциональной вышла фигура на бумаге, в один момент отключил музыку и бросил взгляд на часы, осознание пришло мгновенно: они должны были быть дома ещё два часа назад. Но, конечно, я не стал сразу впадать в панику. — Может, приём продлился дольше? — мой негромкий голос в тишине дома прозвучал неестественно. Встав, я приблизился к окну. На улице царила кромешная тьма — даже луна была спрятана за облаками. На меня накатила странная меланхолия; с минуту я вглядывался в темень, выискивая подходящие к дому силуэты, а когда не нашёл — разочарованно вздохнул. Очевидно, спать мне не захотелось. Обычно у меня был довольно плавающий режим: я мог заснуть в одинадцать, а мог и в три часа — зависело от моего настроения. Прошёл ещё час, когда я действительно принялся строить теории. — Может, они решили переночевать в отеле? Я не был наивным мальчиком, думая, что влюблённые и относительно молодые люди не захотели бы провести ночь наедине, без того, чтобы беспокоить ребёнка в моём лице. Но... Лайелл бы обязательно отправил Патронус, чтобы я не волновался зря, да и Аманде совесть бы не позволила бросить меня вот так, несмотря на то, что я был уже вполне себе взрослым. Вопрос. Где они?

***

Час. Два часа. Я всё ещё был один.

***

Ближе к четырём, устав от тревожных мыслей, я забылся беспокойным сном. Царица вела себя тихо и спала, кажется, не испытывая особых забот. Проснулся в девять, не чувствуя сонливости — только очередное разочарование. Снилось мне что-то непонятное и жуткое: я бесконечно ходил по дому и звал-звал-звал своего отца, но в ответ доносилось лишь молчание. Сон оборвался на том моменте, когда я вновь стоял и смотрел в окно, в ночь, но вместо пустоты оттуда на меня что-то смотрело. Проснувшись, я всё ещё чувствовал пристальный взгляд. Садиться и завтракать в полной тишине было странно. Против меня играло и то, что дом стоял в отдалении: соседей вокруг не было, лишь редкие прохожие, и оттого одиночество ощущалось сильнее. Я решил, что начну действительно беспокоиться лишь в том случае, если они не вернутся до пяти. Но настроения что-то делать совсем не было. Я отстранённо погулял с Царицей, помня, что у неё есть свои собачьи нужды, вернулся, принялся готовить обед... Ровно в двенадцать прилетела сова с Ежедневным пророком. Обычно его забирал и читал только Лайелл — меня новости мало интересовали. Я хотел было проигнорировать почту, но назойливая птица не уходила, пока я не забрал газету и не отдал ей завалявшийся кнат. — И зачем отец вообще за это платит? — вздохнул, провожая её взглядом. — Всё равно это обычные министерские бредни... Я замолк, уставившись на первую страницу. «Инцидент в Министерстве!», гласил заголовок крупными, сухими буквами. «Убийство на почве ненависти». Они писали что-то ещё. «Вечером первого июля... ». «...гостья оказалась...». «... личность не установлена... ». «... мёртв глава отдела... ». «... возмутительный инцидент!». Я не читал. Мой взгляд был прикован к колдографии молодого Лайелла, что серьёзно кивал в углу газеты. Снизу мелким шрифтом было написано его имя и должность: «Лайелл Грегори Люпин, глава Отдела регулирования магических популяций и контроля над ними». «Статус: убит».