Алан
Сколько я себя помню — рядом всегда был брат. Несмотря на то, что он был младше, но в нашей парочке именно он был инициатором любого кипиша. А я? Ну что я… Если делать нечего — можно поучаствовать. Делать нечего было почти всегда. В садике скучно, но альтернативы нет — пока родители заняты своими делами, дети всей толпой сидят в группе, где можно поиграть, поесть, поспать и погулять, если позволяет погода. Впрочем, погода в Элизиуме гулять позволяла почти всегда. Так что по приходу в садик мы сразу всей толпой шли на улицу и либо крутились на детской площадке, либо… Ну, тут возможны разные варианты. Все было нормально и шло своим чередом, пока с братом не начало твориться ЭТО. Первые разы родители называли это «истериками», но потом свое мнение очень быстро изменили. И… Начали носиться с братом, как с писаной торбой. Постоянно спрашивали его, что именно он чувствует. В садик он ходить перестал, вместо этого большую часть времени просиживая дома. А мне было скучно. А еще — было кое-что еще. Сначала, даже со всеми этими штуками, когда брат начинал ни с того ни с сего кричать и плакать, было нормально. Я знал, что если брата начинает «накрывать», надо позвать маму, папу, Арми или других взрослых. Главное, не из слуг, а из компании родительских друзей. Так как дом был большой, и друзей этих было дофига и больше — с поиском помощника проблем не возникало. И не возникало их с объяснением состояния брата. В садике другие рассказывали, что если их младшие братики или сестры начинают плакать, то в этом начинали обвинять старших детей. У меня такого не было. Меня, наоборот, хвалили за то, что быстро зову на помощь. Но потом начались… Всякие странные штуки. Ощущение, будто в комнате что-то есть. Или кто-то. Тени за спиной. Иногда даже будто бы голоса. Я не сразу, но сообразил, что появляется это все, когда рядом Бран. И что вся эта дрянь — вроде побочного эффекта от его способностей. Он телепат, как и Явик, и Арми, и даже — как мама, только Бран будет рангом сильней мамы. Но это будет потом. А пока он насылает всякие штуки, сам их пугается, а еще — начинает пугать меня. Не знаю, в какой именно момент, но мне начинает казаться, что в семье есть только один ребенок. Мой брат. Вокруг него все постоянно суетятся, ему позволяют все, что угодно. Все эти вещи, которые он делает… Ему за них ничего! А то, что мне страшно… это никого не волнует. Обо мне все забыли. Конечно, я же не «особенный», у меня нет телепатии. И всяких других штук тоже нет. Может быть, когда-нибудь будут, но у брата они есть уже сейчас и… и… Больше не хочу с ним разговаривать. Я и так раньше не особо много болтал, а сейчас и вовсе не хочется видеть этого мелкого… Липучая противная гадина. Мало того, что маму с папой и их друзей забрал, так еще и ко мне продолжает лезть то поиграть, то почитать… Как будто так и надо! Как будто я тоже должен отплясывать вокруг этого… За очередным завтраком брат, как обычно, тащит из моей тарелки блинчики с ливером. Это было нашей «профессиональной привычкой» — менять сладкое на несладкое. Сладкоежкой в нашей компании был я, ну а для этого наоборот лучшей конфетой всегда служила котлета. А еще лучше — две котлеты. Так что менялись едой мы еще лет с двух, наверное. В садике выручало безумно, потому что дома к нашим «вкусовым заебам» относились снисходительно, а вот в садике заставляли есть все, что положили в тарелку. Запихивать в себя котлеты через силу я не хотел, тем более, что готовили их в садике так себе. А Бран явно был не в восторге от детсадовских булок. Так что дожидаясь, пока воспитатели отвлекутся, мы спокойно таскали друг к друга из тарелок соответствующую еду, после чего расходились довольные и сытые. Так было и в этот раз — лапка брата уверенно зацепила блинчик из моей тарелки и… Мама как-то рассказывала о том, что есть такая вещь… Последний предел. Или последняя капля. Когда долго-долго все тебя доводит, а потом какая-то мелочь срывает крышу окончательно. Вот и со мной было так же. — А ну положи на место, — прошипел я. Брат с удивлением посмотрел на меня распахнутыми глазами, но ладошку разжал, не прекословя. — Ой. Я думал… Ты же никогда их не ешь. Извини, — он пожал плечами и, привычным жестом добросил мне на тарелку блинчики с вишневым вареньем. Сам же выбрался из-за стола и пошел к холодильнику с намерением поискать что-нибудь по своему вкусу. Наверное, если бы он начал предъявлять какие-то претензии или попытался бы у меня этот блинчик забрать силой, мне было бы легче. Можно было бы на него закричать или ударить. Но вместо этого брат никакой подобной реакции не выдал. Поэтому я демонстративно взял тарелку с блинчиками — как с теми, что оставались от моей порции, так и с теми, что подсунул мне Бран, и вынес тарелку во двор. Пусть Тайка ест. — Стой! — прежде, чем я приблизился к собачьей будке, в меня врезался брат. Поскольку я этого совсем не ожидал, мы оба в итоге покатились с крыльца. Дзинькнула, разбиваясь, тарелка. Мы оба повалились частично на блинчики, а частично — на осколки. При этом братцу повезло только запачкаться, а вот мне в ладонь впился внушительный такой осколок. Это стало сигналом. Спусковым крючком. Теперь все можно. Первый удар он пропускает. Но начиная со второго — отбивается в полную силу. В итоге к моменту, когда на шум выскочат родители и нас разнимут, мы оба оказываемся покрыты синяками и даже порезами. Кажется, я успел еще и высказаться о том, что мой близнец — чертов урод, что я его ненавижу, что лучше бы его вообще не было и все в таком духе. По прошествии времени мне будет очень стыдно за эти слова. За то, каким стал взгляд брата после того, как я это все озвучил. Он даже пару ударов пропустил. А в момент, когда нас разняли и потребовали объяснить, что именно случилось, он выпалил, словно заранее все придумал: — Он хотел убить Тайку! А я помешал. И он меня ударил за это! Это он первый начал! — в довершение всего брат разревелся на руках у матери. Та прижимает его к себе, машинально поглаживая по голове, а я, чувствуя на плечах руки отца, понимаю, что вот теперь точно все. Брата у меня нет. А еще — и мамы сейчас не будет. Она же меня не любит совсем! И папа не любит. Сейчас поверят Брану, а меня… со мной… — Займись им, — ревущего брата неожиданно передают в руки отцу. А мать опускается на корточки напротив меня и совсем тихо говорит. — Ну, в твое желание убить ничего не сделавшую тебе собаку я точно не поверю. Особенно если учесть, что из Тайкиной будки тебя часами вытаскивать приходится. Почему Бран вдруг решил тебя оговорить? Или ты что-то делал, а он не так понял? Вы ведь все время как попугайчики-неразлучники были, что сейчас поменялось? — Дай подумать… Что же поменялось? А, точно — я не хочу скакать вместе с вами вокруг этого… этого… — не зная, каким словом описать ненавистного братца, я замялся. И тут же почувствовал, как задрожали губы. — А тебя разве кто-то заставлял вокруг Брана скакать? Вроде как все его проблемы мы с Гелом решаем без привлечения тебя. Или я о чем-то не знаю? — О, конечно, вы решаете! А на меня вам плевать! Бран то, Бран се, Бран, маленький, как ты себя чувствуешь, а я… Мне… Урода этого любите, а я обычный, поэтому на меня плевать, да? Да?! Подсознательно я жду, что меня ударят. Пару раз я видел у одногруппников из садика, как вот так вот кричащих детей затыкали банальными подзатыльниками. Но в нашем случае удара не следует. Вместо этого мама дождавшись, пока я прекращу орать, спрашивает: — Почему ты так решил? Что на тебя плевать. — Будто это непонятно. — Если было бы понятно, я бы не спрашивала. Так странно. Мне казалось, что мама может объяснить все, что угодно. У Брана в садике была репутация умника, потому что он мог рассказать все: как работает лифт, как готовят еду, как влияет на нас эфир, как… Да что угодно. Что ни спроси — казалось, он все знает. Но на самом деле все это он знал не сам, а просто спрашивал у мамы. И она рассказывала. Казалось, какой вопрос ей не задай — ответ всегда найдется. И вот — ей тоже что-то может быть непонятно. В какой-то момент чувствую свое превосходство. Маме не понятно, а мне — да. Но все же объясняю. Ведь она всегда объясняет, если мы что-то не понимаем, значит, и я должен объяснять. Так правильно. — Ты его постоянно обнимаешь. Спрашиваешь, как он. Пока я сижу в садике, он постоянно дома, с тобой и… и… И у всех так, что когда один — особенный, про другого совсем-совсем забывают! Больше всего сейчас хочу, чтобы меня обняли, как Брана обычно. Чтобы меня начали заверять, что все хорошо и на самом деле я ошибаюсь. Но моя мама не была бы моей мамой, если бы действовала так, как «все». Вместо того, чтобы обнять, она дожидается, пока я перестану плакать, и говорит, что покажет мне кое-что. После чего прикасается ладонью к моему лбу. И я вижу нас маленьких. Себя и Брана, но глазами мамы. Как нам уже по году исполнилось, и Бран постоянно лезет к ней на руки, а я при малейшей попытке меня обнять начинаю кусаться и царапаться. И если мама понимает мою нелюбовь к распусканию рук другими людьми очень быстро, то отец долго обижается, что я не позволяю лишний раз к себе прикоснуться. — Да оставь ты его в покое, — в очередной раз говорит она мужу. Тот широко разводит руками и произносит. — А это точно нормально? Мы с Алионом в детстве с рук не слазили, да и другие дети тоже. — К твоему сведению, у этих двоих не только твои гены, но и мои. А мое отношение ко всей этой ванильной хрени ты, я думаю, за годы совместной жизни прекрасно изучил. — И что теперь делать? Одного обнимать, а на другого внимания не обращать? — Не внимания не обращать, а оставить в покое. Захочет на руки — сам придет и залезет. Нет — значит, не надо оно ему. Картинка меняется, и я снова вижу нас с братом, но уже постарше. И если близнец постоянно виснет на родителях, задает вопросы, буквально напрашивается на физический контакт, то я даже одеваться как можно быстрей учусь сам просто потому, что… не знаю. Не люблю я этого. Родителей люблю, но когда они меня трогают — как-то не очень. С ними интересно, когда учат драться мечом. Или когда дают какие-то советы по делу. Но вот это вот все… Не мое это. Бран очень болтливый. В основном все новости о нашей детсадовской жизни родители узнают от него. Я даже заслушиваюсь сам порой — с его слов наши мелкие приключения кажутся настоящей эпопеей. Сам я не хочу разговаривать. Смысла нет, да и… просто не люблю. Я лучше пойду чем полезным займусь: книжку почитаю, или с мечом потренируюсь, или Тайку вычешу. Честно — я даже рад, что у меня такой болтливый брат. Не было бы его — пришлось бы самому отдуваться, рассказывая, как у меня дела и почему родителей снова вызывают в детский сад. Хотя… Без Брана их бы и не вызывали, потому что вся наша «хуевая» эпопея началась с его подачи. Но без этого было бы не так весело. — А теперь вопрос, — когда картинки заканчиваются, мама садится напротив меня прямо на запачканную ступеньку и, глядя глаза в глаза произносит. — Если твое поведение никак с тех пор не менялось, вслух не было озвучено желание тактильного контакта, то… Какие у меня были основания и причины подозревать, что ты хочешь, чтобы я к тебе относилась так же, как и к Брану? — Я не хочу, чтобы ко мне относились так же, я хочу… Ты правда-правда меня любишь? Я же не разговариваю почти, и… и… Я слышал, что в садике про меня говорили воспитатели. Ну, что я какой-то… Что у меня с мозгами что-то не так. — Шестнадцать на три. — Что? — Шестнадцать умножить на три. — Сорок восемь, но какое это имеет отношение к делу? — Самое прямое. Тебе четыре года, ты можешь умножить двузначное число на однозначное. Половина твоих одногрупников жрет песок в песочнице, при этом считается, что у них с мозгами все в порядке. Кстати, скажи-ка мне, у кого там из твоих воспитателей голосок прорезался — на досуге загляну в ваш садик, посмотрю на кадровую политику. — Когда ты в прошлый раз заглянула в садик по поводу кадровой политики, там пришлось уволить половину преподавательского состава. И двух уборщиц. И повара. — Ну, судя по тому, что ты сказал — рейд пора повторить. Даже если есть причины подозревать у ребенка какой-то диагноз, этот вопрос должен оговариваться с родителями, а не обсуждаться при детях. — Ты не ответила на мой вопрос. Ты больше любишь Брана, чем меня? — Кхм… Дай подумать. В чем для тебя выражается любовь? Что ты под этим понимаешь? — Ну… — вопрос был задан впервые, поэтому пришлось сидеть и думать. Объятия? Нет, все-таки нет. Слова? Возможно, но… Все же нет. Наверное, дело в чем-то большем, чем просто сказать «люблю» и обнять. — А ты? — Любовь — это когда ты о ком-то заботишься. Делаешь это не потому, что обязан из-за каких-то правил, а просто из-за симпатии к человеку стараешься сделать так, чтобы ему было хорошо. Когда ты защищаешь этого человека. Доверяешь ему. Когда ты знаешь, что к этому человеку можно прийти за помощью. — Но к нам ты за помощью не приходишь. И, погоди… Общаешься… Да ты вообще со мной не разговариваешь почти. — Это ты почти со мной не разговариваешь. Почти ни с кем не разговариваешь, если быть точней. И что с того? Необязательно, чтобы были прямо все факторы. В случае с родителями и детьми еще и поправка на возраст идет. Сейчас, когда вам четыре, толк от вас только в мелких домашних делах, совета спрашивать и помощи просить смысла не имеет — не тот уровень. — Но общаешься ты больше с Браном, чем со мной. — И что? — Это значит, что ты больше любишь его, чем меня? — Получается, что да. И что с того? Какая разница? Тебе все равно эта часть моей любви до одного места — от диалогов бегаешь, как от огня. Мы с тобой вот так, как сейчас, говорим первый раз за… за всю твою жизнь. В чем дело на самом деле, Алан? Сформулируй. И давай уже твои царапины обработаем. — Я сам, — машинально забираю из рук матери бутылек с зельем и, поморщившись, выпиваю сразу половину. Вторую начинаю равномерно распределять прямо по ранам пальцами. Зелье слегка шипит и пузырится на коже, ранки покрываются белой пеной, а потом почти на глазах начинают затягиваться. Уже через полчаса о нашей драке ничего не будет напоминать. — Вот даже сейчас ты ведешь себя так, как ведешь. Брану было бы в радость сидеть, хлюпать носом и ждать, пока ему все ранки обработают, да еще и пожалеют в процессе. — Терпеть не могу, когда со мной сюсюкаются, — передернулся я, возвращая матери пустую бутылку из-под зелья. — И? — И все равно не хочу, чтобы меня считали хуже брата, — наконец-то доходит до меня. — Он же у нас телепат, за него постоянно все беспокоятся, его все жалеют, возятся, а я… — А ты не любишь, когда с тобой сюсюкаются, сам только что сказал. — Да, но… Это правда потому, что я не хочу? Не потому, что тебе все равно? Ты за меня совсем не переживаешь? Я сам хожу в садик, единственный из всей группы. — Этот садик через две улицы от нас. — Другие тоже живут близко, но их водят родители. — Ты сам еще после того, как с Браном вся эта история началась и он из садика фактически ушел, сказал, что можешь дойти сам. — И ты мне поверила? — Мы с тобой прошли по маршруту два раза. Без подсказок. Еще три раза шли ты впереди, а я в десятке метров сзади. После этого ты ходил в садик и домой сам. Проблема в том, что я не считаю тебя идиотом, способным заблудиться на знакомом маршруте? Ох, извини, сыночек, моя вина. Кстати, давай-ка посмотрим, как ты жопку после туалета вытер. Точно трусики гавном не перемазаны? Против воли я фыркнул. Вспомнил, как в садике в первый день меня пытались кормить с ложки, вытирать мне это самое место, переодевать в пижаму на время дневного сна и все в таком духе. Бран — тот спокойно показывал, что сам все умеет, а меня тогда это настолько выбесило, что высказал я свое мнение о ситуации десятком нецензурных слов. Собственно, тогда маму вызвали в садик из-за меня в первый и последний раз в жизни. Дальше уже Бран заварухи начинал. — Что же насчет телепатии… Тебе Бран не рассказывал в целом суть проблемы, я так погляжу. Там ведь человек начинает чуствовать эмоции и слышать мысли других людей. И особенно на первых этапах развития этого дела надо четко научиться отличать свое от чужого. Ну и вообще постоянно контролировать ситуацию, заниматься анализом испытываемых ощущений и так далее. И вот это — не та часть обучения, которую можно просто отдать на откуп четырехлетнему ребенку. Поэтому я и спрашиваю его постоянно о том, что он чувствует. Чтобы приучить в любой момент разбросать по полочкам собственные мысли и ощущения, отделить их при этом от чужих. — Ясно. Если ты правда меня любишь, разреши мне жить отдельно от Брана. Я хочу свою комнату. — Не вопрос. О причинах рассказать не хочешь? Раньше вы с братом неплохо ладили, что-то изменилось? — Да все изменилось. Ладно, хорошо, то что за ним смотреть надо — я понял. Ты этим занимаешься, меня хуже него не считаешь… У нас в комнате… Там появляется всякое. Мне кажется, что это он. — Случайные галлюцинации, — мать кивает. — Ты об этом знала? — Знала о том, что такие вещи существуют, но не знала, что ты их видишь. Что-то еще? — Просто я… Меня вообще кто-нибудь спрашивал, хочу ли я этого брата? Ладили мы, дружили, семьей были… Ага, как же! Просто потому, что вы нас вместе завели и рядом пожизненно посадили! Я вообще не обязан его братом считать и… и… Любить его я тоже не обязан! Я его не люблю, ясно? И любить не хочу! — Ясно, — спокойно произносит мать. — Что, даже злиться не будешь? Не прочтешь мне нотацию о том, что брата надо любить и заботиться о нем, потому что он младше и потому, что ему тяжело? Все так делают. В садике… — Так, стоп. Давай не будем о том, что там кто в садике говорит и делает. Ты все правильно сказал. Братом ты его считать не обязан, любить тоже. Не любишь — кто ж тебя заставит. Хочешь жить отдельно — пожалуйста. Только один момент: Бран все еще мой сын. И я его люблю. Поэтому будь добр, в следующий раз не смей его оскорблять. И объясни, почему вы начали драться. Я все вывалил, как на духу. И про блинчики, и про то, что я хотел отдать все Тайке, и про то, как Бран пытался меня остановить. — Собакам нельзя сладкое, ты не знал? А он в курсе. — Я что, правда мог ее убить? — вздрогнул я. Тайка мне нравилась. Живая, умная, с пушистой длинной шерстью. Меньше всего я хотел, чтобы ей был причинен какой-то вред. — Ну, с убить он перегнул, конечно, но устроить ей внеплановый визит к врачу с пары-тройки сладких блинчиков можно запросто. А вообще забавно. — Что? — Бран легко отдал тебе то, что ему не надо, а ты из принципа ему не уступил даже то, что сам не ешь. Отражает ситуацию с дележкой любви. — Я не обязан отдавать ему что-то, даже если мне это не нужно. — Конечно, не обязан. Если хочешь — я могу даже тискать еще и тебя ежедневно по полтора часа. — Вот уж спасибо, обойдусь как-нибудь, — едко произнес я. После чего прошел обратно в дом и, вооружившись веником и совком, принялся сметать осколки и ошметки испорченных блинчиков. Что-то царапнуло при взгляде на них. Как… жалость какая-то, что ли. Вроде и не виноваты они ни в чем, а из-за дурацкого стечения обстоятельств их так никто и не съел. Отправятся теперь в мусорку. Тайке теперь даже ливерные не отдать, потому что в них мелкое стекло может быть. Вот так в итоге ни у кого ничего нет. Уже вечером я обустраиваюсь в своей, отдельной комнате. Странное ощущение, будто чего-то не хватает, удается отогнать. В конце концов, все теперь хорошо. Мама меня любит, даже если не возится так, как с Браном. И все совсем не так, как у других в садике, кто мне рассказывал, что их братьев или сестер из-за болезни или способностей любят больше. Меня тоже любят. Со мной считаются. Это самое важное. И меня никто и ничего не заставит делать против моей воли. Ни танцевать вокруг мелкого, ни любить его, ни делиться с ним едой. Странно, но заснуть у меня в итоге так и не получилось. Обычно Бран читал какие-то сказки и я засыпал под его монотонный голос. Правда, в последнее время сказок не было. Были монстры. А еще — тихий плач ночами, услышав который, я сразу же бежал за мамой. А кто побежит сейчас, если… Нет, вот это уж совсем странные мысли в голову лезут. Я не скучаю по этому… И носиться-возиться с ним не буду. Просто потому что. Не должен, не хочу, и не буду. Решаю спуститься на кухню и налить себе воды. Обычно графин на тумбочку рядом с кроватью ставил мне Бран, но сейчас я об этом начисто забыл. Придется теперь походить и на будущее — не забывать самому о себе заботиться. Мне не нужен Бран. Вообще никто не нужен. Сам справлюсь. Дверь в комнату Брана приоткрыта. Мои тихие шаги никто не слышит. Хотя… Мама слышит, скорей всего, но не спешит сообщать брату о моем присутствии, продолжая того успокаивать. Бран в какой-то момент прекращает реветь, но уже успокаиваясь, бросает фразу, которая заставляет меня приклеиться к полу за дверью и продолжить слушать. — Мам, а если моя телепатия исчезнет и я снова стану нормальным человеком, братик меня будет любить, как раньше? — Не знаю. В любом случае, телепатия уже есть и от нее не избавишься. Тебе придется научиться с ней жить. — Лучше бы вообще не жить, чем так, — сквозь снова подступившие слезы произносит брат. — Не хочу телепатию, хочу братика. Не хочу быть уродом… — Ты не урод. — Но он сказал… — То, что он сказал, не значит, что так и есть на самом деле. Это во-первых. Во-вторых, мы с Арми тоже, по-твоему, уроды? И Явик? И все ребята из моего отряда? — Нет. Вы — нет. А я… Я просто… просто хочу братика. Чтобы он меня снова любил. Мы же всегда… Как ты сама сказала… Попугайчики-неразлучники. Я все-все-все для него сделаю, только пусть вернется, пусть снова меня любит, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… Не став слушать дальше, отхожу от двери и спускаюсь вниз. В горле комок, но… Да с чего это я должен его любить? Потому что он так захотел?! А весь мир вокруг него обязан крутиться, так, что ли? А что хочу я, совсем неважно, получается? «Я все-все-все для него сделаю, только пусть вернется», — эхом отдается в голове. ***Локи
Тихо лежу под одеялом, притворяясь спящим. А сам продолжаю наблюдать за тем, как эти двое показывают Тору свою биографию. Ну да, братец считает, что это как-то связано с нами и как-то нам поможет. Вот только упускает он одну маааленькую такую деталь. Прямо-таки крохотную. Несмотря на все разногласия близнецов в прошлом и невзирая на все их различия Рин умудрилась пробежаться по этому полю не поставив детишкам психических травм. А у нас… У нас все замечательно просто. Раскаявшийся «золотой сынок» и псих, которого клинит на любой мелочи. С такими вводными семьи, на самом деле, не восстанавливаются. И отношения не налаживаются. Скоро Тору надоест вся эта возня, а потом история закончится. Впрочем… Мне никто и ничто не мешает пользоваться теми возможностями, что мне даны, пока они у меня есть. Да, все в итоге закончится, но сейчас можно «зависать» по кораблю вместе с Тором, ночевать рядом с ним, избавляясь от кошмаров взамен натаскивать его по тактике, поскольку без меня его убьют за первым поворотом, а мне этого, положа руку на сердце, совсем не хочется. Верю ли я в то, что он исправится? Да, возможно. А вот в то, что изменюсь я сам… Даже если хочу, я… люди не меняются. И боги тоже. Да и… Чего переживать, в самом деле? На Дерадиконе уже неоднократно показали, что меня готовы не просто терпеть, как досадную помеху, но и любить, заботиться, дать место в этой странной семье. Хорошее место, а не «пятого колеса в телеге», как это было у Одинсонов. Вон как все возятся. Странно, но сейчас мне хочется побыстрей очухаться и сделать хоть что-то полезное для них. Проявить себя. Потому что я точно знаю — здесь оценят по-достоинству. И, в принципе, не будут ругать за методы. Хотя с Рин надо быть осторожней — она ценит вообще каждую жизнь и со своей манией защищать всех и вся явно не одобрит использование «гражданских» в качестве приманки, случайные жертвы и прочее. Но, положа руку на сердце — я и сам этого не одобряю. Если ты не можешь найти «чистый» и «красивый» выход из ситуации — стратег из тебя так себе. А я привык быть ХОРОШИМ стратегом, иначе бы мидгардцы со мной так легко не разобрались. «Значит, я был прав и ты им нарочно слил», — раздался в голове насмешливый голос Брана. «Я был под ментальным контролем. И вполне естественно, что даже находясь под ним, я стремился «хозяину» подгадить», — так же мысленно фыркнул я. «Алан мне теперь должен желание. Он предположил, что скипетр рубил нафиг большую часть способностей. Ну, знаешь, как с типичным озомбячиванием, когда заставляют выполнять волю другого человека, но при этом превращают чуть ли не в овощ». «А ты, значит, предположил мое сопротивление. Чего так?» «Сам же шарю в этом деле, так что обязан разбираться лучше братца. Твоя ситуация больше похожа на «факир был пьян и туп, поэтому подопытная крыска нашла способ дергаться», чем на «действовали по четкому шаблону с проверенным инструментом». Анус этот ваш, без обид, но умом не блистал». «С тобой бы многие не согласились». «Потому что боялись». «Сложно не бояться того, кто хочет уничтожить половину разумной жизни во вселенной». «Сложно не ржать, слыша подобную идею. Смысл ее в чем?» «Ну, как тебе сказать, — я почувствовал, как на лоб снова положили пакет со льдом. Лучше бы вообще не убирали, честное слово. Башка раскалывалась так, будто меня сразу два или три Халка отметелили. — Еще до нашего рождения, когда с маминой помощью восстановили расколотую Атрею, даэвы столкнулись с маленькой такой проблемкой — резким падением численности населения из-за сопутствующих восстановлению погодных аномалий, да и прочих неожиданностей. Куча народу, опять же, при сражении с балаурами полегла во время закрытия всех порталов в Бездну. Так вот, руководство тогда все очень просто решило: выдало всем семейным отпуск на месяц, а бессемейным упростило процедуру регистрации брака, выдачи жилья и прочие плюшки предоставили. Население на тот момент убыло где-то на половину, но на радостях от того, что все пришло в норму и благодаря мерам соцподдержки путем возвратно-поступательных движений постельного характера эту численность восстановили до прежних значений уже через пять лет. А в течение еще последующих пяти пришлось в экстренном порядке достраивать школы и детские сады в некоторых регионах, про освоение земель, ранее принадлежащих всяким тварям, я вообще молчу… Короче, сама идея Таноса против первичных инстинктов не выстоит. И еще момент — она не только не улучшит качество жизни оставшихся людей, но и ухудшит его». «Это почему же?» «А ты представь. Людей поубивали в рандомном порядке. Бомжар всяких, алкашей, нариков, ученых, военных, людей искусства и культуры — короче, вообще всех. При этом после Таноса, как я понял, разрушений похлеще, чем после атомной бомбардировки. То есть, на планете после его отбытия постапокалипсис и массовый пиздец. А теперь я прошу заметить, что люди с интеллектом в условиях глобального пиздеца свои инстинкты могут вообще отключить, а вот тем, у кого мозгов нет, даже апокалипсис и полный пиздец не помеха — они все равно заделают одного за другим десяток-другой единиц будущего биомусора». «Не всегда происхождение определяет нашу судьбу», — возмутился я. Потому что мне хотелось в это верить. Мою вот определила принадлежность к йотунам. Или нет? Все-таки, я не был похож на ледяных великанов чем-то кроме синего тела и красных глаз. И ледяной магии. Но это физическое сходство, а вот все остальное… Впрочем, на асов я не был похож тоже. «Да-да, в среднем один из десяти идет другим путем. Про правило десятого, ошибку выжившего и статистическую погрешность я в курсе, спасибо матушке моей, которая наглядной демонстрацией этого всего служит. Но, в целом, когда у тебя нет нормального количества ресурсов для воспитания спиногрызов достойными членами общества (а в случае полного пиздеца у тебя их с вероятностью девяносто девять процентов нет) — итоговая картина чаще всего будет печальной. И когда у тебя есть мозги и элементарные знания из области биологии, экономики, социологии и психологии — это все просчитывается на раз-два-три. Вывод — Танос был тем еще идиотом, и в обратном меня теперь ничего не переубедит. Да и ты подтверждение, пусть и косвенное, моей теории». «И каким же это образом я твои теории подтверждаю?» «Да элементарным. Зачем тебя было подчинять, ломать и вот это вот все? Можно было просто сделать вот так, — детская рука бережно провела по моим волосам несколько раз. От этого жеста невольно встал в горле ком. — И ты бы сам за Тессерактом побежал, роняя тапки. Причем безвозмездно и даром, да еще и на обратном пути все остальные Камни Бесконечности захватил бы, чтоб два раза не бегать и порадовать нового любящего родителя». «О, поверь мне, безвозмездно — это немного не обо мне. Я, знаешь ли, гедонист, избалованный мальчик и тот еще любитель всего желтого и блестящего», — фыркаю я. «Впервые вижу, чтобы описываемый объект с удовольствием таскал наше камуфло, жил в небольшой каюте с братом и в три горла жрал местную кухню. Да и на корабле ты первым делом нашел оранжерею, лабораторию и кузницу, а на склады даже не сунулся чисто поизучать, что там вообще имеется». «Вряд ли вы перевозите золото». «Отчего же? Знаешь, какое из слитков удобное папье-маше? Могу подарить парочку, у меня где-то валялись…» «Ты серьезно сейчас?» «Да абсолютно. Все хотел на досуге что-нибудь отковать, но мне на ювелирное дело терпения не хватает». «Это что ты такое хотел сделать, что тебе терпения не хватает?» «Браслеты парные нам с Аланом. Видел такие еще в Элизиуме, да с этим отлетом замотались и вообще из головы вылетело заказать или купить готовые. Думал, сам сделать, да тоже руки не доходят. Может, когда доберемся до обитаемых планет, попадется что-то интересное». «Поверить не могу, что у вас золото вот так вот валяется без учета и хоть какого-то контроля». «А чего его контролировать? Не палладий или еще какие опасные материалы. Ребята на досуге практикуются, делают всякие цепочки-колечки-сережки и прочую легкотню, потом в обитаемых мирах продают при случае и всякую мелочевку покупают». «А Рин как к этому относится?» — как бы между прочим спросил я. «Ей вообще похуй. Даже наоборот — заставляет с собой этот металлолом таскать. Мол, если от группы вдруг отстанешь и куда-то не туда залетишь или попадешь — золотишко в большинстве миров ценят, при наличии мозгов с ним не пропадешь». «А как же… Ну не знаю, незаконное материальное обогащение? Вот представь, хочешь ты, допустим, дом. Или дорогую машину. Или… не знаю… Вещи какие-то». «Составь запрос интенданту — тебе все купят». «Прямо-таки все». «Ну, некоторые виды оружия и материалов под запретом, а так — заказывай, все устроят. У нас тут интенданты в основном из шиго, а они что угодно достать могут. И кого угодно ли желании». «Не понимаю. Получается, что каждый может получить все, что захочет и… Это же хаос в чистом виде». «Разве? Знаешь, я наблюдал за тобой первые дни в лазарете, да и потом тоже. О домах, машинах, золоте и прочем ты вообще нихуя не думал, Локи. О шоколаде — да, было дело. О том, чем бы тебе заняться и как прижиться здесь. А вот о всяких там предметах роскоши мысли не возникало почему-то. Хочешь скажу, почему?» «Ну давай», — я бы усмехнулся, если бы не продолжал притворяться спящим. Тор, судя по всему, крепко задумался после увиденного в воспоминаниях Алана, а отвлекать братца, когда он запустил в работу голову — себе дороже. Вдруг выключит, а потом включить обратно не сможет? К такому риску я не готов, ой как не готов… «Потому что в этом нет смысла. Любой может получить, что захочет. Никакого прироста к социальному статусу, уровню уважения окружающих, их любви, да той же банальной власти или самомнению. Что толку, если такую же вещь или похожую может купить любой на этом корабле? А когда смысл гонки теряется, внезапно оказывается, что ты хочешь не так уж и многого. Удобные вещи, вкусную еду, теплую постель и, может, каких симпатичных приблуд при случае прикупить для дела или в коллекцию. Вот ты чего хочешь?» «Ну, если есть пару слитков золота, я бы не отказался». «Пару. Не десять, не двадцать, не три сотни, а именно пару». «Мне для моего дела и пары хватит», — признался я. Понял, что только что расписался под каждым словом мелкого, но махнул на это рукой. Хотел спросить что-то еще, но тишину в каюте нарушил голос Тора. — Нет, ну я более-менее понимаю, почему между вами тогда кошка пробежала. Но как вы помирились, если вас не мирил никто? Даже нас с Локи Рин заставляла говорить и обсуждать всякое, а… — Не думаю, что вас что-то прямо ЗАСТАВЛЯЛИ делать. Заставить в таких случаях нельзя, — возразил Бран. — Помочь выстроить диалог — это можно, но для начала надо, чтобы обе стороны этого диалога захотели. А мы тогда наворотили делов прежде, чем все наладилось. И от некоторых ошибок нас даже Рин не смогла защитить, что тут поделать. Хотя мне иногда кажется, что она даже не пыталась. Ну да свои шишки набить дать — это тоже святое дело, без этого никак. Я продолжил притворяться спящим, пока Бран развернул перед Тором (и передо мной заодно) очередной пласт с информацией о прошлых годах жизни близнецов.