Алкагест и хлорид аммония

      [Соединённые Штаты Америки, Балтимор, Маунт Вернон]

      Так в закрытых пансионах глотают противную кашу, чтобы уйти с обеда вовремя. Не опоздать на урок.       Ричарду не было куда опаздывать. На сегодня это был его урок, его работа.       Простые цели и столкновения. Проще, чем видеоигра. Квест-маркеры и досье не нужно вызывать щёлканьем кнопок или искать, где выключить, чтобы не загораживали обзор — всё в голове. От них не отмыться. От спермы можно отмыться, только кажется, что она налипла на изнанку горла — только кажется. Улыбнуться, подняться, его снова трогают, надо стонать.       Квест-маркеры…       Арман де Даммартен — на кровати, северо-востоке; миллиардер, потомок французских графов, патрон искусства, подозреваемый, объект расследования; нужно понять, что он замышляет с бизнесменом Джозефом Серретом — но не сегодня, Джозефа Серрета тут нет.       Уильям Густавссон — тоже на северо-востоке, но ниже, в известном всем положении приёмного сына и в ещё более известном, можно сказать, доисторическом положении задом вверх. Певец, музыкант — подозрителен, потому что настоящее и будущее у него появилось в одиннадцать лет. А его прошлое, то, что было до документов об усыновлении — только богатому отцу-одиночке могли дать усыновить ребёнка, только в Балтиморе, штат Мэриленд — затерялось и рассеялось по пунктирам бланков. Ему Даммартен доверяет больше всего — значит, его доверие тоже надо заполучить.       А человек, который ближе всех, который напротив…       Ричард не хотел, чтобы всплывало его досье. Владей он своим телом меньше, он бы сейчас зажмурился.       Можно ведь его не вспоминать?       Ричард и так слишком много о нём знает.       У него особенные предпочтения. Он называет Ричарда именем своего сына. Он хотел, чтобы Ричард смотрел ему в глаза, пока он маструбировал — где же эти волшебные таблетки, которыми можно стереть память? Таблетки, заклинания, вспышки.       Сбоку Арман тяжело выдохнул — кончил — и откинулся на кровать. Ричард наблюдал боковым зрением. Спереди у него было чёрное пятно вместо человека — он реагировал, как слаженный механизм, но сознанием был далеко.       Уильям выпрямился. Неоновые блики ламп, заливающие роскошный номер, облепили его тело.       Ни одного волоска, ни одного шрама. Узкое, костлявое лицо. Узкое тело, субтильное, но не костлявое. Выступай его бедренная кость сквозь кожу сильнее, она бы уколола Даммартену ладонь, уколола его расслабленно-собственническое поглаживание.       — Я всё, — отозвался Арман.       — Спасибо. Всё было прекрасно.       — Я люблю тебя.       — Я тоже люблю тебя.       — А ты?       — А у меня прихоть.       — О?       Уильям повернулся, с улыбкой склонился к Арману — влюблённое воркование и чмоканье с придыханием. Где-то глубоко внутри задёргалась подавленная, усталая мысль: когда же это кончится.       — Можно я с ним поиграю?       — О, это надо спросить у … . … , ты закончил?       — … .       — Ну, прости, я ни в чём Уильяму не откажу.       — В ванной, Арман.       — Отпустишь его в ванную? И потом, нам спать пора, мы старики. Не бухти. Ты меня знаешь.       Улыбнуться, игриво вскинуть брови, откликнуться на протянутую руку. Сознание Ричард не потеряет — а если и потеряет, какая разница, иметь можно даже бессознательное тело. У него будет оправдание утром. Он устал.       Люди могут уставать. Они ведь не знают, что он не человек.       В ванной зажёгся свет, там не было стены телесных запахов — и там Ричард ощутил корку подсохшей жидкости у себя на губах и подбородке. Ощутил и чуть не отдёрнулся от чего-то, что тянулось к его лицу. Для зрения, которое ещё не оправилось от удара включённого света, это было всего лишь красное пятно… Вместо кожи к Ричарду прикоснулась махровая ткань полотенца.       — Послушай меня сейчас внимательно, — мягкий, тихий голос, — они вырубятся. Я их знаю. Арману уже ничего не надо, … его послушает, потому что он ему долг не до конца выплатил. А мы с тобой сейчас умоемся и почистим зубы, хорошо?       Ричард не смог согласиться. Его скрутила рвота.       Костлявые руки Уильяма направили его в ванную, а удар телесных жидкостей о кафель Уильям прикрыл сладострастным вскриком и пинком в стену.       Реалистично.       Ричарда вырвало ещё раз, Уильям ещё раз простонал. Безучастным горлом он симулировал надрывные вздохи.       Его пальцы были у Ричарда на лбу — поднимали и придерживали, приглаживали вспотевшие волосы.       Журчала вода.       — Сейчас прополощем рот. В этой гостинице, представляешь, можно пить воду прямо из крана. Она даже вкусная. Я всегда планирую пути отступления, знаешь, тело иногда предаёт — вот как тебя сейчас…       Ладонь, обёрнутая полотенцем, гладила Ричарда по спине и одновременно вытирала её.       — Это не страшно. Ой… Ладно, хорошо, пока рот воду не держит — не страшно. Будем потом об этом шутить, да? Спокойно, не паримся, давай тогда просто умоемся.       Уильям попшикал освежителем воздуха, предупредительно накрыв Ричарду глаза и нос ладонью, а струю воды из душа направил в ванную.       Рвота оставляла мокрые полосы. Струи, ударяясь о кусочки переваренной еды, измельчали её, чтобы она могла скрыться в сливе. Что-то присохло, пока Уильям пытался помочь Ричарду прополоскать рот. Ричард, сидя на полу, наблюдал, как Уильям наклоняется в ванную и помогает рвоте скрыться уверенными, лишёнными всякой брезгливости движениями ладони.       Ричард тоже не был брезгливым. Какая брезгливость, когда нет права даже морщиться по желанию?       — Давай мы всё-таки немного прополощем рот. Или лучше щёткой? Тут есть одноразовая.       Уильям телепортировался, как волшебник. Только что он лил в ванную и размазывал по местам, где была рвота, шампунь, а теперь уже сидел перед Ричардом. Смотрел своими огромными глазами — серо-голубые, внимательные, левый глаз перечёркнут волнистой светлой прядью — и тихо, ласково уговаривал.       — Давай, поднимайся. Обопрись на меня. Вот, молодец…       Он помог Ричарду набрать воды в рот из стакана. Придерживал за плечи, пока Ричард расталкивал воду во рту. Отстранился, чтобы не ограничивать свободу движений, когда Ричард сплюнул — и уже сам бросился полоскать рот, горло. Второй раз, третий, четвёртый…       — Зубы, зубы почисти, — сочувственно позвал Уильям и потянулся за зубной щёткой. Ричард, ещё не выплюнувший пятую порцию воды, слабо замотал головой — без всякой надежды, что его послушают, — хорошо, тогда, может, «Листерином»? Он хорошо убирает привкус во рту.       «Листерин». Ричард сплюнул.       — Хорошая идея, — брякнул он, уверенный, что невпопад. Уильям извлёк «Листерин» откуда-то из-под раковины. Открыл, налил в чёрную крышку, подал.       Ричард хмурился, пытаясь что-то спросить — плохо осознавая, что.       — Я подготовился, — объяснил Уильям мягко, — Арман любит, чтобы всё было по плану, но не любит видеть, как этот план осуществляется. Закулисье. Умница, молодец. Вот так.       Ричард не знал, что делать со своей кожей и куда от неё убежать. Он вообще не должен был заходить так далеко — так глубоко; так охотно откликаться на позывы тела и мозга. Его не должно было рвать, он не должен был в таком состоянии показываться Уильяму Густавссону, Уильям должен был его тут спокойно трахать, а не вытирать ему сопли…       — Тут чисто и ничем не пахнет. Помоемся? Я буду подальше сидеть. Если надо будет, могу помочь. Боже, у тебя руки трясутся.       Если бы этот подонок не потянулся своей лапой в кинк на инцест, Ричард бы спокойно всё стерпел. Он просто не ожидал. У подонка был другой психологический портрет, должно было быть другое. Всё должно было быть не так.       У Уильяма тоже, чёрт побери, был другой психологический портрет. Отстранённый, улыбчивый, обаятельный — у него предполагали нарциссическое расстройство из-за социальной переменчивости, едва ли не женской психологической гибкости и отсутствия устойчивых предпочтений.       И вот он здесь. Повторяет, что у Ричарда трясутся руки, водит слабой струёй душа по его плечам.       Перед глазами другого человека можно быть голым, а можно нагим.       Голый человек без маски. Нагой сотворил маску из кожи, складок и волос собственного тела. Отсутствие одежды — ещё один костюм. В наготе — та же формальность, что в костюме-тройке на званом ужине.       Мыло растекалось по телу. Пенилось.       — Голову будем мыть?       У Уильяма слиплись волосы от влаги. Волнистые и русые. Чуть длиннее подбородка. У подбородка короче, на затылке длиннее.       — У меня чистые, — отозвался Ричард слабо. Уильям кивнул — понимающе, словно Ричард только что сказал ему, что у него умерла мать.       Он отложил головку душа и, вытянувшись, вытерев ладони о полотенце, включил полотенцесушитель. Волны тепла медленно поползли по комнате. Мурашки холода на мокрой коже Ричарда они не обогнали, но очень старались.       — Ты тоже… — Уильям колебался, как колеблются перед тем, как сообщить ребёнку про смерть.       Какой синоним выбрать? Отошёл в мир иной, уснул, ушёл в лучшее место. Правда лучше. Она яснее.       — …проститутка?       — Нет.       — Что же ты тогда так?..       — Я агент Британской разведки.       — Ох.       Взгляд Уильяма сочувственно смягчился. Он бросил вороватый взгляд на дверь ванной и наклонился ближе. Прошептал:       — Я никому не скажу.       Они остались в ванной.       — Во время бомбёжек рекомендуют прятаться в ванных, — рассказывал Уильям, пока расстилал один из халатов поверх влажного кафеля, — как ты?       Ричард уже лёг на пол — и от вопроса чуть не начал думать. Уильям замотал головой:       — Прости. Не отвечай. Будем спать тут, ладно? Я не хочу туда возвращаться.       Ричард тоже не хотел возвращаться в комнату — в душное царство неона и телесных жидкостей. И озвучивать это тоже не хотел.       — Зачем ты попросил у соседей соль? У нас же есть.       — Потому что они бедные — и, если мы у них что-то попросим, они будут чувствовать, что тоже в этом мире зачем-то нужны. Им не будет так тяжело просить у нас, когда самим будет нечего есть.       Обрывок какой-то книги… Уильям смотрел на него, устроив узкий подбородок на предплечье, а предплечье — на крае ванной.       — Тебе не холодно?       — Не холодно…       — Спи спокойно. Тебя до утра никто трогать не будет. Укроешься полотенцем, там ещё есть. Это же гостиница. Тут полотенец навалом.       Уильям был певцом. У него был высокий голос.       — Месяц над крышею светит, вечер стоит у двора. Маленьким птицам и маленьким детям спать наступила пора. Завтра проснёшься — и ясное солнце снова взойдёт над тобой. Спи, мой воробушек, спи, мой любимый, спи, мой приятель родной. Спи, мой прекрасный, мой ласковый странник, спи, будто всё решено… Пусть никакая печаль не тревожит милую душу твою. Ты не увидишь ни горя, ни муки и доли не встретишь лихой. Спи, мой воробушек, спи, мой любимый, спи, мой приятель родной…