CHAPTER THIRTY
| It's impossible |
Author. — Хочешь опять сделать какую-нибудь глупость? Столь легкий звонкий смех пульсацией подбивает хрупкую грудь, отчего маленькие ножки подкосились. — Осторожно! Детский смех. Малыш вырывается из рук брата, когда тот подловил его, и неуклюже шагает к двери. Русоволосый улыбнулся. — Обманул, значит? Не успевает ребёнок добраться до двери, как на первом этаже раздался сильный грохот. Страх сжал тела обоих. — Пора платить, Эванс! Выстрелы... Ладони задрожали. Едкие глаза испуганно вцепляются в спину брата, а затем пытаются найти спокойствие в растерянной женщине, вдруг появившейся в коридоре. Нарастающий плач заставляет ее быстро обернуться. — Тише-тише! Тише, сладость, я здесь, я здесь! — забежав в комнату, та закрывает дверь и отводит детей в сторону шкафа. — Я рядом. Мама рядом... Малыш вмиг успокаивается. — Мам? Что... происходит? Где папа? Женщина не отвечает. Торопливо открывает шкаф, раздвигает вещи и пытается сорвать выпирающую плашку. Кто-то хорошо постарался, чтобы эта плашка была надежно заперта. — Зачем тебе наше убежище с Питером? — Давай же... Давай... — Как ты нашла его? — Ну же! — Мама, в чем д... Стенка отрывается. Грохот снаружи комнаты. Мама прижимает детей к себе. Звуки стекла. Очередные выстрелы... — Быстро внутрь! Быстрее, быстрее! Дети послушались. Мама садится на колени, чтобы быть на уровне с малышами. — Папа не любит, когда мы прячемся в его шкафу. — Он разрешил. — Питер дрожит. Испуганные глаза матери пробежались по лицам детей. Ее ладони окутали тёплые щёки, и на лице проступила добрая улыбка, скрывающая боль. — Ты плачешь? — русоволосый двигается ближе, но мама останавливает его. — Все хорошо, милый. Пообещайте мне, что вы будете сидеть тихо. Я скоро... — Нет, ни за что! Ты не уйдёшь! Даже не ходи ту... — Пообещайте мне! — почти выкрикивает та, и дети пугаются. Впервые она подняла на них голос. Тревога болью надавила на гортань. — Обещаете? — Ты же вернешься, ведь так? — с надеждой в голосе спросил старший. — Скажи, что ты вернешься. Ты же не бросишь нас? Ты вернёшься за нами? Выстрелы... Подбородок задрожал, а из глаз брызнули слезы. Женщина закусила нижнюю губу. Русоволосый растерялся. Он никогда не понимал, что нужно делать, чтобы человек перестал плакать. Как и не понимал, что делать сейчас. — Я вернусь за вами... Я вернусь, — пауза заглушила звуки вокруг. При таком слабом освещении ее распущенные волосы были схожи с темным золотом, а живой оттенок кожи побелел от силы страха. Рука потянулась к собственному сердцу и закрыла часть татуировки лебедя. — Обещаю. — Мы будем сидеть тихо, — дети смирно приложили ладонь к своему сердцу. — Обещаем. — Я люблю вас. Слегка стукнув указательным пальцем по обоим носам, та ограждает малышей плашкой и выбегает из комнаты. Русоволосый пододвигается ближе к своему брату и прижимает дрожащее тело к себе. — С нами все будет хорошо. Громкие шаги по коридору... — С ней все будет хорошо. Пронзающий уши удар пистолета... Две пары зелёных глаз нервно забегали. Снова выстрел... Ещё один и ещё. — Бабах?... Настала тишина. Слишком долгая тишина. Зелёные глаза намертво застыли в пустоте. Отпустив младшего брата, тот с трудом отодвигает плашку и в центр комнаты. Растерянный взгляд пробежался по разгромленной мебели, по документам, по алым каплям и женщине в нежно-розовом платье, неподвижно лежащей в конце коридора. — Мама! — Питер, нет! Русоволосый успевает схватить брата и остановить. Улыбка резко спадает. Визг. Тот испуганно разжимает руки и с ужасом наблюдает, как малыш выбирается за пределы комнаты. Чужие шаги. Малыш останавливается и поворачивает голову вбок. Пульс участился. Шаги замерли... Звук спуска предохранителя. — Ма-ма?.. Время размораживается. — Не трогай моего ребёнка! — с криком, женщина набрасывается на крепкого мужчину и выбивает из его рук оружие. — Никто... Никто не смеет трогать моих детей! Я не позвол... Последний удар. Кровь вырвалась из бледно-розовых губ и брызнула на пол, женское тело покатилось вниз по лестнице. Ядовитые глаза забегали в ужасе. Он по-прежнему стоит в ступоре и не решается выйти наружу. В сотый раз прячется от плохих людей и в сотый раз представляет, как вырывается за пределы комнаты и спасает свою семью. Однако это лишь мысли... Ажурное платье окрашивается в красный и больше не в силах греть остывающее женское тело. Веки застыли. Ничего не понимая, малыш сползает по лестнице ближе к матери и обнимает тонкую шею. Наивная улыбка и непонимающий взгляд... И не важно, что она даже не посмотрела на него. — Питер... Важно то, что угроза намного ближе. — Питер! — крик в голове. Малыша поднимают за одежду и вместе с этим шаги следуют в сторону выхода. Детский плач постепенно отдаляется, до тех пор, пока полностью не оказывается на улице и не замолкает. А он стоит на месте... Тело сжал страх, разум в порыве защитить, но никак не может заставить хозяина сдвинуться с места. Одна минута... Десять. — Мама?... — решается выйти из комнаты зеленоглазый и спуститься вниз. Неподвижное тело... Кровь. — Мама! Нет, очнись, очнись же! Снова и снова повторял он слова и искал пульс на ее шее. В надежде, что она вновь откроет глаза и скажет, что это лишь шутка. В надежде, что он снова услышит ее добрый голос, что это всего лишь сон. Но она не очнулась. Склонив голову над матерью, он смотрит на бледное лицо, наполовину закрытое русыми волосами. Такое пустое и такое... слабое. У него были глаза матери. Зелёные, чистые и невинные. Кто бы мог подумать, что когда-то то они перестанут сиять. Не только у неё, но и у него. За окном послышался рёв двигателя. Оббежав выбитую дверь, русоволосый выбегает на улицу. — Отец! — кричит тот вслед отдаляющемуся авто. Ничтожность. Неужели его бросили?.. Никого. Только мертвый воздух и крики помощи в голове. Боль. Он больше не плакал. Сколько же сил было потрачено впустую. Столько новых проблем и того, что придется разгребать ему самому. Опустошение... Susan. Оглушительный звук пистолета. Держу глаза закрытыми, отчего темнота вскоре растворяется и переносит меня на то место. Паника. Крики. Огонь... — Джекилайн... То самое состояние, когда проблемы собственной жизни напрочь перевешивают иную - незнакомца. Многие пытаются спастись, спрятаться в чужой реальности и чаще всего, это действительно помогает. Правда, когда реальность начинает испаряться под ненастоящей призмой, ты начинаешь терять себя. Только так человек способен забыть. Забыть, кто он на самом деле, и остаётся только одно - существовать. Тени дурманили разум, пробирались по венам и сковывали горло, стоило тишине окутать всю комнату. Эта ночь прошла так же, как и все предыдущие. Мои глаза закрыты в полумраке, бегают по разным сторонам. Каждый шорох ощущается с тем, словно рядом кто-то есть. Затем, это чувство постепенно растворяется в напряженном воздухе, только разум против этой затеи. В голове всплывает картина... Вот возле себя я улавливаю еле слышимый звук, похожий на чье-то дыхание. Вот ощущаю чью-то ледяную руку на своей, затем резко распахиваю веки и осматриваюсь вокруг. Никого. Я иду домой, как неожиданно мне закрывают рот и затягивают в переулок. Сейчас не слишком темно, чтобы не развидеть лица «похитителя». Я рывком убираю руки Уайта со своих губ и толкаю его в грудь. Парень даже не сдвинулся с места. Ловкое движение, и я уже оказываюсь лицом к стене, а мои руки скручены за спиной. — Исход знаешь, — намекает он на то, что кричать бессмысленно. Он всегда выбирал безлюдные места или такие, где точно знал, что никто не придет мне на помощь. Острый предмет впился в ткань футболки, в позвоночник, а затем медленно потянулся вниз. — Слишком уязвима... Хотя, если подумать, ты показываешь большие успехи, когда притворяешься недоступной. — Мне незачем притворяться. — на мой голос парень надавил ножом сильнее. Зажмуриваю веки от боли. Теперь лезвие прорезает прямо мою кожу. — И мы ведь оба знаем, что это не правда. Сжимаю зубы, чтобы не закричать, и от паники открываю глаза и смотрю на красное небо. Спиной я чувствую, как парень приблизился и смотрит на представление сбоку. — Нас могут заметить... — Хочешь уединиться? Как мило. Боль останавливается в области копчика, когда парень убирает нож и отходит назад. Наконец разворачиваюсь, закрыв спину от нового удара. По асфальту растекаются капельки крови, стекают по моим ногам и заплывают внутрь кроссовок. Уайт любуется всей этой картиной, не торопясь убирать окровавленное оружие. Рядом с собой замечаю кирпич. Быстро хватаю его и демонстративно поднимаю на уровне головы. — Я сделаю это, если ты сдвинешься хотя бы на шаг, чертов псих! — Сделаешь что? — он делает шаг, я замахиваюсь. Спина резко заныла от боли, напоминая о моей ничтожности. Уайт замирает, только, кажется, не от страха, а чтобы не наиграться со мной раньше времени. Улыбка на его лице растянулась шире. — Тебе даже сложно выбросить свои испорченные картинки. И ты рассчитываешь на... это? — Нашел, что с чем сравнивать. Я не хочу тебя видеть. Твои игры больше неинтересны. — Правда? — зеленоглазый хватает меня за свободное запястье, когда я хотела уходить, и со всей силы прижимает обратно к стене. Ударяю его кирпичом по плечу. Предмет выпадает из рук. Хоть бы что, да ему все равно. Мазохист. — Моральная боль всегда заглушает физическую. Тебе ли не знать об этом? — То, что твоя жизнь настолько жалкая - не значит, что моя такая же. — Тогда от кого ты скрываешь свою беспомощность? От меня? — Ну так ответь, Кэммерон. Ты же итак знаешь ответ. Мне не обязательно говорить тебе это. Я перестаю дергаться, когда тот настораживающе приближается к моему лицу настолько, отчего я впадаю в ступор. Расстояние буквально сантиметра два, если не меньше. Хороший ход чтобы успокоить человека и заставить его замолчать. — Это защита, — хриплым голосом отвечает парень. — Ты боишься, что все твои слабости пойдут против тебя самой же. Ты боишься совсем не людей. — Так кого же? — Себя. Одно слово и столько эмоций. Как ты это делаешь?.. — Внушаешь сама себе, что сильна. Пытаешься бороться и не замечаешь, что ни одна из проблем не уходит. Все потому, что внутри ты совсем не такая. Ты другая. — Какая? — Слабая. Этого было достаточно, чтобы окончательно вывести меня. Замах. Громкий шлепок. Красный след на его щеке... Конечно же, моя маленькая шалость не удаётся, и он не выдает мне той реакции, которая мне нужна была. А мне нужна ярость. Вывести его из себя и показать, что даже он не в силах себя контролировать и не в силах убегать от себя самого. Снова замахиваюсь. Мою руку перехватывают и сжимают до посинения. Я дьявольски ухмыляюсь. Если бы он только знал, что это лишь часть моего представления. — А ты знаешь себя? — Ты, правда, так хочешь знать об этом? — Это вопрос не ко мне, а к тебе. Я знаю кто ты. Он молчит, позволяя продолжить. Мне приходится выждать момент, чтобы напасть и не надавить на свою совесть сильнее. Однако все, что он сделал по отношению ко мне, было последней каплей. — Ты трус, — говорю я сквозь зубы и чувствую, как мое дыхание переходит в обычный темп. Глаза Уайта замерли. Неужели я смогла дать отпор? Говорила ли я правду? Я не надеялась быть честной. Это эмоции, которые вырвались наружу, чтобы защитить. И, во всяком случае, это лучше чем ход отступления. Вдруг из носа парня побежала кровь. От страха и неожиданности я вжалась в стену сильнее, в то время как Уайт почувствовал жидкость и медленно провёл пальцами по своим бледным испачканным губам. Едкие глаза вцепились в мои, и дальше парень проводит испачканной ладонью по стене, оставив алый след рядом со мной. — Вот почему я ненавижу людей, — говорит он. — Потому что все время пытаетесь показать свою силу, когда на деле ничего не стоите. Так же, как и ты. Это был последний раз, когда мне довелось увидеть его. Он ушёл. А я ещё несколько минут воспроизводила картину своей смерти. — Фамилия обязательна? Психолог кивает. — Мое имя Сьюзан Аддамсон... Наверное, не стоит говорить, насколько сильно я люблю дождь, или как мне нравится рисовать. Вы видели когда-либо чистый лист? Нет, я не про тот, что не исписан в вашей школьной тетради или в тайном ежедневнике. Я про человека, который абсолютно пуст изнутри? Чистый сосуд. Я Сьюзан и это, пожалуй, все, что я знаю о себе. — Недавно я поняла, насколько сильно забываю эмоции. Ну, знаете, когда поначалу ты смеёшься с одной и той же шутки дольше минуты. Тебе весело. А потом все исчезает. Смех надоедает, шутка уже не кажется такой смешной, но хуже не это... — приходится выдержать паузу, глядя в пустоту и обдумывая ход своих мыслей. — Хуже всего, это когда надоедает не только шутка, но и те, кто продолжают смеяться от неё. — Тебя часто раздражают люди? — Я агрессивна. Иногда своей агрессией я цепляю дорогих мне людей, только... не желаю им зла. Так... Так получается. Не знаю что со мной. Не знаю, была ли такой всегда, сделал ли меня такой кто-то или же это сотворила я сама. Грубый вдох. Учащенный пульс, тяжелое дыхание. Мои руки в кандалах прикованы к стене. Он стоит передо мной. — Не вижу смысла сопротивляться. — Уже отчаялась? Так неинтересно. Вдруг запястья освобождаются, и я падаю на холодный пол. В руке Уайта замечаю небольшой пульт, наверное, именно так он открыл кандалы. — А то, что я заснула в своей комнате и проснулась непонятно где – звучит инетереснее? — Достаточно, чтобы любой нормальный человек впал в истерику. — Выходит, теперь я ненормальная? — встаю на ноги. Уайт обходит меня и встаёт за спину. — Только пытаешься делать вид, что не такая как все, — ледяное дуло пистолета уперлось в мой позвоночник, и от страха я стиснула зубы. Парень держит долгую паузу, наслаждаясь моей беспомощностью. — Пытаешься прятать страх, когда смерть прямо за твоей спиной. Оружие со всей силой надавило в спину, и с его помощью Уайт оттолкнул меня от себя. Ярость заполнила виски. Резко разворачиваюсь и накидываюсь парня, а точнее, пытаюсь вырвать пистолет. Выстрел. Моя ладонь пронзается болью, а пуля проходит насквозь. Слезы потекли ручьем, но я не кричу. — Ты молчишь. В чем дело? — подмечает тот, прослеживаю за ним исподлобья. — Может, в твоей суровой жизни? — Хватит. — А может, в твоей крестной, что скрывала от тебя правду? — Замолчи. — Или может в тех, кого я погубил с твоей помощью? — немо приказываю тому замолчать, сильнее сжимая горящую ладонь, отчего кровь струится сквозь пальцы на дрожащие ноги. — Или матери, что бросила тебя? — Заткнись! — толкаю парня в стену и создаю клетку из рук. — Ты, чертов ублюдок! Закрой свой рот! Кажется, он не напуган. Край его острых губ растягивается в ухмылке. — Что, Аддамсон, правда оказалась намного омерзительней, чем ее ложь? — Зачем ты говоришь мне о ней? Я никогда не стану ее копией, ни за что не брошу своих родных! — Да затем, поскольку именно так я выжму из тебя всю твою ненависть, с той самой ложной надеждой на счастливую жизнь. Как вы там ее называете? — он выдерживает паузу. Улыбка исчезает с его лица. — Любовью? — Да что ты знаешь о любви? — Так же, как и ты. Ничего. Обожженное криком горло испускает немой выдох. Только сейчас я осознала, что произошло. Делаю пару шагов назад. — Ты ничего не знаешь... — Все говорят, что она умерла от передозировки. Ты в это веришь? — Да что ты несешь? Как это может быть не правдой? — шиплю я. — Пациент номер шестьдесят три... Отослали родную дочь спустя столько лет, в один и тот же город, в который она от нее сбежала. — Что?.. Тот достаёт из кармана фото. Непонимающе смотрю на него и принимаю небольшой портрет женщины. Руки и горящие щеки задрожали сильнее, а перед глазами расплывается темная дымка. — Твоя мать жива.