7 лет назад.
Резкие удары приходятся прямо по ребрам. Они привычны, если к такому вообще можно привыкнуть. Быть слабым, когда тебе девять — это нормально. Но почему другие дети жестоки? За что они так с ним? Разве нормально получать по ребрам детской ногой ни за что? Разве люди рождаются для того, чтобы страдать? Это нормально, когда тебе девять и ты живешь в интернате для неблагополучный детей, думает Алатус. Ненормально — это когда грозная воспитательница, видя рыдающего мальчика на полу, кричит не на обидчиков, а на него. Она говорит, что он должен быть сильным, иначе просто не выживет, он должен встать и ударить в ответ. Но мальчишка может только задыхаться от слез, пока его просто не оставят в одиночестве. К нему, как обычно, прибежит взволнованный мальчик с двумя коротенькими косичками, с синяками на коленках и на скуле. Он обнимет, вытрет слезы, прижмет его к себе и пообещает, что однажды они обязательно вырастут, станут добрыми взрослыми, которые никогда не будут похожими на своих родителей и некоторых воспитателей здесь. Обыденность — это чай с лимоном и манная каша на завтрак. Это объятия воспитательницы, которая приходит почти каждое утро. Ее любят дети, рядом с ней становится тепло и по-домашнему. Многие дети даже не представляют, что значит это «по-домашнему», но тянутся к ней, как к чему-то светлому, доброму и родному. Эти моменты — лучшие, они впечатываются в память настолько, что хочется кричать «Я самый счастливый человек на свете!». Необычно — это когда после очередного удара кулаком в живот и после очередного крика о том, что он слабак, Алатус юрко вырывается, все еще захлебываясь слезами, почти без сил, чтобы сделать новый вздох, ведь его только что выбили из груди. Он почти не глядя бьет своего обидчика, хватает за воротник и прижимает к стене. Заносит кулак над сопротивляющимся мальчиком и бьет со всей силы в живот, паренек напротив задушено стонет, пытаясь ударить в ответ. У Алатуса впервые реакция «бей, замри или беги» срабатывает так, как хотелось бы. Парнишка у стены резко двинулся вперед, нанося резкий удар в живот Алатуса, но он, сгибаясь от боли, наносит мощный удар в голову. Парень пошатнулся, но не упал, а наоборот, нанес ответный удар в нос Алатуса. Из носа текла кровь, но продолжал драться, пытаясь защитить себя или, наоборот, нанести больше ударов. Он не может остановиться, гнев захлестывает его, а кулак девятилетки бьет по скуле своего мучителя. Вся ненависть, копившаяся в нем, выходит наружу, пока его не хватает детская ручонка с криком «Алатус, прекрати! Хватит, прошу, остановись!». Венти пытается его оттащить, в его глазах слезы, ручки дрожат, голос тоже. Алатус действительно останавливается, отпуская мальчишку. Тот сползает по стене, а затем вскакивает и убегает вперед по коридору. Венти плачет, его маленькие ручки дрожат, он вцепился ими в плечо Алатуса и смотрит на него с животным ужасом. Смотрит, не спуская глаз, так, будто увидел самое страшное в жизни, так, будто его мир только что разрушился, развалился на части и не подлежит сборке. — Все в порядке, Венти, они больше не будут лезть к нам. — Алатус шипит, злость в нем еще тлеет, догорает в груди углями. — А что, если нет? Ты… Ты, кажется, сделал только хуже. — сквозь слезы говорит Венти. И был абсолютно прав.***
Телефонный звонок раздается около двенадцати ночи. Его трель совсем тихая, незаметная, но Сяо вздрагивает, не помня, что это за мелодия. Слишком редко он слышит этот звук, ведь Чжун Ли обычно пишет ему, а не звонит, Ху Тао предпочитает личные встречи и переписки. Он отбрасывает ручку, закрывает тетрадь и тянется к телефону. — Приветик! Не спишь еще? — Венти говорит это задорно, не так, как полагается ученику выпускного класса вечером накануне очередной изматывающей недели. — Пока нет. Решал тригонометрию последние несколько часов. — Сяо устало потирает переносицу, стараясь согнать с себя сонную дымку. — Ужас! Как у вас только сил хватает? — Венти хихикает на другом конце провода. Сяо обреченно вздыхает, понимая, что сил-то взаправду не хватает. — Все в порядке, я привык. — И молчит, не зная, как продолжить разговор. Спросить, чем занимался? Скука и банальщина. А ничего другого, как назло, в голову не лезет. — Сильно отвлек тебя? Я не на долго, просто хотел поболтать перед сном. — Венти, сидящий на своей кровати не думает говорить, что ложиться и не планирует вовсе. Его мелко трясет, руки дрожат, но его голос ровный, веселый, как и всегда. — Хорошо. Но я уже почти засыпаю, так что не ручаюсь за ясность разговора. — Он легонько улыбается, вставая со стула. — Что на счет того, чтобы встретится перед школой? Мы могли бы дойти вместе! — голос предательски дрогнул на последнем слове, он тут же прикусил губу, чтобы не выдавать себя. — Да, я не против. Подожду тебя на перекрестке. — Отлично! Постараюсь не опоздать! — он хихикает как-то задушено, пытаясь вести себя нормально. Он сам не знает, зачем позвонил в таком состоянии — хотелось услышать чей-то голос, хоть немного поговорить. Что мешало выйти на кухню, где сидят Кэйа с Дилюком, пьющие на ночь чай? — Ты в порядке? Говоришь как-то странно. — Сяо хмурится, слыша этот нервный смех. — Все в порядке! Просто устал. — А в голове тысячи мыслей и вопросов, которые он не решается задать. «Почему тебя зовут Сяо? Что с тобой стало? Ты совершенно другой человек, но почему я вижу тебя так? Я совершенно не подхожу на роль твоего друга, да?» Сяо тихо угукает, не имея сил сформулировать достойный ответ. У него в голове пусто, мысли только об одном: спать. — Венти, я, наверное, пойду спать. — Ты уже баиньки? Хочешь почитаю тебе стихотворений на ночь? Что? Сяо молчит, не понимая, шутка это или действительно предложение. — Если хочешь. — Он забирается под одеяло и выключает свет. И Венти хихикает тихонько. — Ты уже лег? Пусть это будет что-то вроде колыбельной для тебя. — Да, можешь начинать, но не верю, что ты меня убаюкаешь. — Он приглушенно смеется в телефон. — Это мы еще посмотрим! Ты не знаешь, что такое сила голоса! — Тогда покажи мне ее. — Сяо зевает, пытаясь понять, когда он успел подписаться на весь этот спектакль. Венти делает вздох и начинает. — Жизнь — обман с чарующей тоскою, оттого так и сильна она, что своею грубою рукою роковые пишет письмена, — Его голос меняется, он читает тихо, почти шепотом и Сяо застывает. В ночи, в темноте этот голос, немного испорченный телефоном, кажется чем-то завораживающим и слегка мистическим, — Я всегда, когда глаза закрою, говорю: «жизнь — обман, но она порою украшает радостями ложь.» Сяо ставит звонок на громкую связь и укутывается в одеяло, сразу проваливаясь в состояние дрёмы, не слыша стихотворения целиком, но слышит его обрывками. — …Успокойся, смертный, и не требуй правды той, что не нужна тебе. — шелеста страниц не слышно, как не слышно и любых телодвижений Венти, слышно только как он, затаив дыхание продолжает шептать в трубку слова, — Я живу давно на все готовым, ко всему безжалостно привык… Те, кого любил я, отреклися, кем я жил — забыли про меня. Голос Венти — чудо. Не зря, видимо, его зовут на все мероприятия, где нужно читать стихи. Сяо мысленно ставит себе цель: услышать, как Венти поет, потому что делать он это с таким-то голосом должен безупречно. Сяо кажется, что его окутывают теплым, светлым туманом со снотворным, он честно не помнит, когда так быстро засыпал. Обычно он по часу-полтора лежал, глядя в потолок, не смея закрыть глаз, а в сон клонило нещадно. Но все же, он чувствовал, что заснуть не может, хотя организм был сильно измотан. — Но и все ж, теснимый и гонимый, я, смотря с улыбкой на зарю, на земле, мне близкой и любимой, эту жизнь за все благодарю, — Этого Сяо почти не слышал, он заснул, не в силах вымолвить ни слова благодарности, — Хэй, ты уснул? — Ответом было молчание и тихое сопение в динамике, — Спокойной ночи, Алатус. Сяо морщится во сне инстинктивно, пряча голову под одеяло. Этой ночью ему снятся крики и боль от ударов проводом, с извечными криками «Алатус, ты — отродье, Алатус, поверь мне, ты не нужен никому в этом мире, даже мне! Я тебя ненавижу. Если бы тебя не было, я был бы счастлив.» Сяо просыпается среди ночи в слезах, пол минуты вспоминая, что он не маленький мальчик, что он дома, с Чжун Ли, что все в порядке, а это просто очередной кошмар. Чжун Ли трясет его за плечи, говоря что-то о том, что парень кричал во сне. Голос приемного отца всегда работает, как успокоительное. Он сидит на корточках, склонившись над кроватью. Ощущение того, что весь мир размытое пятно, постепенно уходит. У Сяо руки ледяные, он глубже кутается в одеяло, не стараясь дать ответ Чжун Ли. Тот и так все понимает, все принимает и не жалуется на такие внезапные ночные подъемы. В голову Сяо лезут мысли, но он изо всех сил старается думать логически и найти причины тому, что произошло. Давно его не посещали сны о родном отце. С чего бы вдруг начали? Хорошо, когда ему снится интернат после встречи с Венти — это обыденность, это логика. Когда ему снится смерть Чжун Ли из раза в раз самыми разными способами, не важно его ли руками, чьими-то еще или несчастный случай — это тоже логика, ведь страх потерять Чжун Ли — один из самых сильных. Но родной отец? Откуда такие мысли? Он не думал о нем уже много-много времени, стараясь забыть прошлое и не вспоминать ту жизнь. Может запоздалая реакция на произнесенное на вечеринке настоящее имя? Хорошо, это звучит обоснованно. Когда парень снова засыпает, Чжун Ли еще несколько минут сидит рядом, а затем уходит, тихо прикрывая дверь и тяжело вздыхая. Но что уж поделать? Он ни сколько не жалеет, что все-таки решился забрать маленького мальчика. Ему было всего двадцать восемь, когда он, покинутый всеми, до одури и боли во всем теле одинокий, прогуливался по заснеженным улочкам. Домики, честно, выглядели как пряничные: все украшенные к новому году, за окнами гирлянды, из редко встречающихся кофеен пахнет имбирным латте и доносится рождественская музыка. Пытаться чувствовать хоть что-то кроме боли, которая оглушала и заставляла цепенеть, не давала по утрам встать с кровати, было очень сложно. К терапевту ходить не хотелось, хотя все как один твердили, что он должен. Но разве поможет какой-то зеленоволосый мудак в очках справится с этой ношей? И этот самый мудак посоветовал ему просто, черт возьми, прогуляться, сделать то, что хочется. Но он не услышал в ответ, что на самом деле Чжун Ли хотелось застрелиться или сесть за руль и вдавить в пол педаль газа, врезаться в незнакомую машину и, наконец-то, разбиться самому, потому что жизнь явно не справедлива, раз забрала только её. И, может, забрать с собой в вечный покой незнакомца, что ехал на работу, чтобы ни одному Чжун Ли было так больно, чтобы хоть кто-то еще понял, какого это — терять свое все. Чжун Ли всегда был человеком образованным, культурным, без вредных привычек, он был счастлив. После ее смерти словно ничего не поменялось, все происходило будто из-под воды, тишина была везде: в груди, в мыслях, люди вокруг него молчали, только смотрели на него с грустью и сожалением. Он словно остался в мире один, тоже разучившись говорить, став таким же тихим, как и мир внутри и вокруг. Его заместительница Нин Гуан звонила каждый день, но уже на третий день он перестал брать трубку, перестал говорить, что он в порядке, потому что, черт возьми, они ни разу не был в порядке. На четвертый день он проснулся, по привычке ища на другой половине кровати родное тело, но не найдя его, вспоминая, что произошло, он разрыдался. Впервые за это время он не мог успокоится, в его голову, наконец, пришло осознание произошедшего. На нем самом пара царапин, а она теперь на три метра глубже земли. Шум машин за окном вызывал панику, заставлял захлебываться слезами сильнее. Чжун Ли захлестывал гнев, он разбил стеклянный шкаф в своей комнате и еще с неделю не мог убрать осколки, вечно режа голые ступни. Злость закипала в нем, и он не знал, что с ней делать. Казалось, что выход — только головой об стену, только так весь ураган в груди, наконец, заткнется, утихомирится и раствориться в воздухе. Но этот серо-черный сгусток эмоций в груди не исчезал, а только разрастался. И деться от него в четырех стенах было совсем некуда. Чувство своей никчемности, бесполезности, осознания того, что ситуацию уже никак не изменить никак не помогали успокоению. Еще чуть-чуть и, кажется, он сойдет с ума, будет сидеть в белой больничной рубашке, в комнате с мягкими стенами и рвать на себе волосы, кричать, срывая горло, чтобы знать — еще живой, еще, к сожалению, живой. Дальше — месяцы боли, скорби и отсутствие желания жить. Какая там следующая стадия? Принятие, кажется? Как такое вообще можно принять? Такое не принимают, за такое живут в боли и страдании всю жизнь, испытывая глубочайшее чувство вины. Нин Гуан насильно записала его к психотерапевту. Он не пошел в первый раз, не решился и на второй. На третью запись, через неделю, Гань Юй, его ассистентка, оказалась у него перед дверью, пару раз давя на дверной звонок. Звук отзывался болью в голове, но он заставил себя подняться и дойти до двери. Гань Юй тот человек, на которого кричать и жаловаться — глупость. Поэтому на просьбу перезвонить Нин Гуан и пойти, наконец, к терапевту, Чжун Ли лишь устало кивнул. И действительно перезвонил. И действительно пошел к психотерапевту. Таблетки пить он отказался напрочь, разговаривать на сеансах не хотел, но ходил. Молча сидел, смотря в окно, игнорируя присутствие врача рядом. Все равно ему было, действительно ли хотят ему помочь. Он больше не верил в счастье и белые полосы в жизни. Так нельзя — просто вычеркнуть человека из жизни не потому, что разлюбил, изменил, возненавидел, а потому, что не справился с управлением, когда пьяный водитель вылетел на встречку. Он начал курить, его квартиру заполнил дым и запах табака начал въедаться в стены. Дышать легче это не помогало, ничего вообще не помогало. Он и не хотел помощи, он хотел, чтобы все отстали от него, оставили одного и никогда больше не трогали. Чжун Ли тогда казалось, что он правда остался один во всем мире, панически боящийся машин, дружа только с сигаретами и огнем зажигалки. В квартире становилось все холоднее — окна он не закрывал — снег порою влетал в раскрытое окно, таял на полу, а он сидит, укутавшись в одеяло, и не знает, что ему теперь делать. Но шли месяцы, отчаявшись, он согласился на антидепрессанты, вернулся на работу, тишина больше не казалась такой оглушительной. И вот он, руководитель самой большой компании в их городе, идет по тихим улочкам спального района. Дети во дворах играют в снежки, готовятся к новому году, у них вся жизнь впереди, никто из них не знал горя. Он идет дальше, стараясь не копаться в мыслях слишком сильно, а больше обращать внимание на окружающий мир. Он уходит почти на самый край района, дома становятся все беднее, не украшены, а тротуар хуже. Серые дома совсем не способствуют улучшению настроения, все сливается в серо-белую массу. Его взгляд цепляется за мальчишку, который сидит, прислонившись к дому спиной. Он одет так легко, что Чжун Ли холодно на него даже смотреть. Его нутро говорит ему подойти и спросить, все ли хорошо, и он не видит причин сопротивляться. Чжун Ли подходит совсем близко, но его будто не замечают. Он кладет руку ребенку на плечо. — Привет, — он не знает, что делает и зачем ему вдруг так сильно захотелось помочь, — Ты, должно быть, замерз? Мальчишка молчит, лишь щурится от снега и дрожит. Чжун Ли снимает с себя шарф и куртку, укрывает мальчишку, садится на корточки. Господи, что он здесь забыл? Почему помогает? Но как, просто как можно оставить его здесь одного? Гуй Чжун всегда учила его быть добрым и учила понимать чужие чувства. Так что теперь, спустя почти год с ее смерти, он решает, что она была права. Конечно, она была права, иначе и быть не может. Вовремя он, однако, решил прислушаться к ее словам. Но лучше так, чем забыть. Лучше, ведь она мертва, а если он будет следовать ее советам, то она хотя бы будет продолжать свою жизнь через него. Мальчик очень странно реагирует на вопросы о родителях и том, где он живет. Чжун Ли напряжен, он не знает, что ему делать. Как часто люди попадают в такие ситуации? Есть единственно верное осознание — он здесь единственный взрослый, а значит единственный, кто может помочь. И это странно, потому что это с ним весь год нянчились, как с ребенком, словно объясняли, как научиться заново ходить. Чжун Ли знает, что поведи он ребенка сейчас в кафе, это можно расценить как похищение. Поэтому он просит мальчишку подождать здесь, а сам быстрым шагом идет до ближайшей кофейни, которая буквально через несколько домов. Он покупает горячий чай, пирожные и пару сендвичей. Холод пронизывает до костей, но Чжун Ли говорит себе, что этот парнишка сидел там, в этом холоде несколько часов, а значит пятнадцать минут ходьбы в свитере — не много. Он находит мальчика, блуждающего по двору. — Алатус, на улице холодно, я принес тебе чай и перекусить. Мальчик смотрит на него с недоверием, и Чжун Ли внезапно чувствует себя так, словно старается подкормить дикое животное. Мигом приходит ощущение, что нечего ему здесь делать, нужно уйти и забыть об этом. Но ребенок осторожно берет чай и еду из его рук, ест так, словно не ел много дней. Так, наверное, и было, пацан до того худой, что кажется ветром сдует. Волосы отросшие, криво стриженые, может, он стригся сам. Без боли на него не взглянешь. Не кстати вспоминается, как Гуй Чжун говорила: «Конечно, конечно, дорогой, я хочу ребенка, но нам нужно быть готовыми, а я не уверена, что мы справимся сейчас, что думаешь насчет следующего года?» Чжун Ли тогда смотрел в ее искренние глаза и не мог поверить в свое счастье: такая прекрасная, добрая девушка, прелестная, которая знает, чего хочет от жизни, строит планы на года вперед, не даст себя в обиду, всегда искренна в своих желаниях. Он словно выиграл в лотерею, получив самый большой приз. Но, кажется, судьба решила, что всего пяти лет счастья достаточно и невесте пора покинуть этот мир. Стоит через некоторое время Чжун Ли отойти на пару метров от дома, пообещав, что обязательно навестит его еще, в руке оказывается телефон. Он набирает номер соцопеки, который, к слову, пришлось искать в интернете. Ему все еще холодно, он оставил куртку и шарф мальчишке, ему, очевидно, нужнее. Замерзшие пальцы не попадают по цифрам, но он все-таки звонит. Тогда он еще не знал, насколько сильно привяжется к мальчику, не знал того и Алатус. Ни один из них не подозревал, насколько эта короткая встреча, пара сендвичей и один единственный звонок изменит их жизни.