***
Сукуна помнит те глухие ночи. Итадори закусывал шёпот имени, лаская себя в нужных местах, фантазируя о стройных руках на щеках, шее, груди, животе, пояснице, бёдрах, внутри. Он хотел, чтобы его взяли, нежно отметили. Сукуна слышал выдуманные фразы печально известного одноклассника в собственных ушах, наблюдал за этим и ворчал, показывая недовольство, что игнорировали. В мыслях Итадори вспыхивали красочные образы, он думал об этом долго, протяжно всхлипывая, после оргазма пялился в пустую стену, смахивая салфетками вину. Сукуна забавлялся. Ему нравилось следить за тоской по угрюмому магу, он грязно подшучивал, сидя Итадори в классе. Он не мог не подстёгивать сопляка, чьё внимание всегда задерживалось на друге, чьи думы блуждали от безопасности мира до напоминания приготовить фрикадельки и спросить — «Ты в порядке, Фушигуро?» Хотя порой стучал по домену Гнев. Перебрасывал косточки, провоцировало быть похожим на людей. План зрел, как роза с удобрениями. Шипы заострялись, а свершившись всё, Сукуна понял, что сорвал куш. Потому что Фушигуро Мегуми точно такой же. Воспоминания о томных взглядах, вырисовывающих портреты солнечных улыбок на голубом небе, вечные переживания и эхо невысказанных признаний. Сукуну почти стошнило, накрыло волной из кувшина Гнева. А потом спасла забава, что щекотала грудь в паре с головокружительной идеей. (Я раскрошу твою душу, погубив то, что ты так трепетно лелеял. Я сотру твоё существо, поглотив того, кого ты боялся любить, использую твоё тело, чтобы получить то, на что ты никогда не пробовал претендовать.) И в конце концов… (Я украду твою силу и убью мир, ради которого мальчик под нами страдал.)***
Итадори сжимает челюсти, поэтому Сукуна раскрывает их силой, проталкивая язык. Зубы стукаются, он оглаживает кончиком то, до чего дотягивается. Итадори мотает головой в сторону, кожа мнётся в крепкой хватке, и слёзы катятся по пыльным щекам, затекая между фаланг. — Ну же, сопляк, поцелуй свою пассию. — он опаляет разогретым дыханием, цедит, закусывая чужую губу. Итадори уворачивается, толкается, а в Сукуне пробуждает интерес, смешанный с очередным отголоском Гнева. Он смыкает зубы на мягкой плоти усерднее, знакомое, сладкое, рубиновое железо выпускается с чётким щелчком. Сукуна слизывает плавно вытекающую капельку, веки смыкаются в наслаждении. (Давно это было) Итадори мычит, пробует что-то произнести, но получается лишь шипение побитого насекомого. Сукуна мажет языком по солёным щекам, кровь пачкает лицо, и льётся, до сих пор наделённая жизнью. — Ты отвратителен…– ревёт Итадори. Он так разбит, так разбит и захвачен. — Не знаешь ничего кроме ужасов, умеешь лишь сеять несчастье. Сукуна смеётся ему на ухо, царапая клыками покрытую потом шею. Слишком глупо рассказывать об этом Королю Проклятий — умноженному на сотню злу во плоти, — Я его вкушаю, сопляк, как ты и говорил. — ногти свободной руки, аккуратно подстриженные, но с новообретённой силой жестокие, впиваются красивыми узорами в грудь, — Кроме того… Быть отмеченным своим другом, разве это не твоя любимая фантазия? Я дарю её тебе, будь добр принять. — Захлопнись. Всё совсем не так. Сукуна останавливается. Брови взлетают в притворно удивлённом выражении. Он приподнимается, чтобы зафиксировать этот сокрушённый вид сопляка. — О, да? Итадори кивает, а подбородок дрожит. (Страх признания.) Мускулы танцуют под лучами печального, серого солнца, что обдают блеском каждую пылинку, зависнувшую в старом, прогнившем воздухе. Ладонь Сукуны скользит по ним, свет прыгает по татуировке, когда он трогает ремень, затем ткань синих брюк, покрывающих характерную выпуклость. Он резко нажимает, выбивая отчаянный вдох из окровавленного рта Итадори. — А мне кажется, ты врёшь. Итадори имеет наглость проскулить неубедительное «Нет», пытаясь спрятать багряное лицо в плече. Сукуна взрывается. Монстр раскрывает пасть. Он резко дёргает парня за затылок, обнажая перед собой горло, где скачет нервно, от жажды и душноты пространства, его кадык, Сукуна вонзается зубами прямо под ним. Рубиновая жидкость хлещет, Итадори скулит, ладони его бьют по лопаткам, ногти проводят новые линии рядом с татуировками, такие же прекрасные в своей боли, наделённые сумасшедшей силой. Сукуна упивается вкусом снова и снова, ловит капли, а носом втягивает дурманящий аромат пота, железа, горя. Язык кружит по поверхности кожи, ныряет, дразнит ранки, размазывая алость повсюду. Рука, покоящаяся между ними, вновь оглаживает возбуждение парня, он чувствует, как член его дёргается, ноги Итадори вздрагивают, когда вопль заглушается прикушенной губой. Сукуна уже привык к мимолётному ощущению несовладания с телом — борьба защиты и тяги, ведь сейчас происходит завязка партии, игра на выживание и честь, а любовь вам ставит подножку. (Любуйся, Фушигуро Мегуми.) Сукуна смакует зрелище. Кровь заляпала подушку, раскрасила всю шею и подбородок Итадори. В собственном животе ползёт гнусное проклятие, и внезапно он сомневается, что хочет делить с кем-то этот вид. Жадность, роскошная гостья, хлопает по плечу. Суть в том, что бабочка всегда была прекрасной. Даже сломанные крылья, запутанные в сетях, что жалят ядом, не сумеют отобрать её красоту. Из-под полуприкрытых век Итадори смотрит на него. Неясно — на кого именно. Сукуна укрепляет хватку на скрещенных сверху кистях, думая о том, что парень воспользуется любой возможностью сбежать. Убирает ладонь с палатки под штанами, теперь большой палец просится в открытый для тяжёлых вздохов рот, Итадори пропускает, начиная проигрывать. — Побудь хорошим мальчиком, сопляк. — Сукуна тянет его челюсть вниз, заводит палец во внутреннюю часть щеки, поглаживая в подобие утешения, слюна вновь смешивается с кровью, заменяя большой на средний и указательный, он проталкивает глубже, наблюдая, сколько Итадори может взять, тот кривится, в желваках формируются комки. — Ты же хочешь получить приз? Для этого нужно постараться. Итадори грозно глядит на него сквозь слипшиеся от влаги ресницы и пыхтит через нос, язык щекочет мозоли от тренировок. Он обхватывает всю длину пальцев, вылизывая их, стараясь не кашлять, когда они касаются внутренней части горла. Парень сглатывает, но рвотных позывов нет, что неудивительно. Сукуна крутит их, чтобы пощекотать нёбо и пройтись по рядам зубов. Тело Итадори трясётся, молчание прерывается тихим постаныванием. В шоке от своего поведения тот распахивает усталые глаза. — Тебе это нравится. — реплика звучит, как железное утверждение. Сукуна хихикает в залитое стыдом лицо. — Быть трахнутым в глотку пальцами своего лучшего друга, хах. Я помню эту фантазию… Вены на висках Итадори вздуваются, солёные реки выходят из заморозка. — Могу повторить ещё одну, если будешь слушаться. — Итадори мотает головой, но это лишь помогает снова скользнуть пальцам поглубже, — Ты будешь слушаться, — говорит он с акцентом на второе слово, — иначе я не позволю тебе увидеть твоего драгоценного Фушигуро. — Итадори останавливается, расслабляется, как по щелчку выключателя. Он такой, такой самоотверженный, что тошнит. (Он не должен быть таким. Ты его не заслуживаешь, Фушигуро.) Возможно, Зависть обнажает ножны, но Сукуна плавно теряет смысл своей задачи. Он планирует сломить душу мага, чью технику собирается присвоить себе, правда, кажется сумасшедшим, что картина человека под ним приносит колоссальное удовольствие ему самому, а Гнев и Похоть распахивают ворота для очередных эмоций. Вдруг ощущение, словно его вернуло на тысячи лет назад. Опыт говорит не поддаваться бреду. (Не волнуйся, я всё равно погублю его.) Как бы великолепна не была бабочка, монстр нуждается в насыщении. Отпустив чужие руки, они шлёпаются на подушки. Сукуна вытаскивает пальцы, от них тянется блестящая под удручёнными лучами нить слюны. Она капает на грудь, где мажут ладони, плавно следуя к брюкам. Напряжённые вздохи смешиваются, когда Сукуна наклоняется к опухшим, красным губам Итадори. — Если ты соврал, я убью тебя, заберу с собой в ад, сделаю всё, чтобы ты веками варился в агонии. — шипит Итадори из последних порывов шёпота, что не передаёт его Гнев достаточно, но янтарь в радужках сверкает опасно, в том же оттенке, как тогда, встав он с колен, чтобы принять удары и глубокие порезы. — Ты проиграешь, я обещаю. Сукуна насмехается, высовывает язык и глотает остатки рубинового железа с чужих губ. — Очень мило. Много болтаешь, мне стоило засунуть тебе в рот его член. Итадори резко ахает, но возражение притупляется поцелуем. Сначала сухо, будто поцелуй со стеной, а потом парень отвечает, они сливаются, губы мнутся друг о друга, горячие языки сплетаются. Итадори менее уверен, путается и мешкается, не спешит ничего трогать. Глупый девственник. (Что ты почувствуешь, когда я заберу его самым первым?) Сукуна с громким чмоком отлепляется, звенит металл на застёжках ремня, свистит ширинка, и брюки с нижним бельём швыряют на пол. Итадори прикрывает себя руками, румянец ползёт по скулам к шее, груди, смешивается с засохшей кровью, что пачкает ещё и торс. Сукуна отбрасывает барьер из рук, впивается ногтями в бёдра и разводит их шире. (Не отрывай глаз.) — Смотри-ка… — он улыбается, дотрагиваясь указательным пальцем до головки члена, что истекает предъэякулятом. — Ты уже весь мокрый. Итадори тонет в смущении, багровые щёки прячет за тыльной стороной ладони, а Сукуна давит на ямки таза, упиваясь тем, как парень сдерживает стоны и дёргается в нетерпении. Ведь, как бы он не пытался совладать с телом, над ним находится его мечта в физическом проявлении, всякий бы сошёл с ума. Косточки хрустят. Сукуна свыкся с постоянным вмешательством, дребезжащим изнутри. Сморгнув тремя глазами, ведь один из них словно создал свой организм и намеревается сбежать, полностью отказываясь слушаться, он концентрируется на задаче. Подушечкой пальца давит на кольцо из мышц, Юджи пихает его пяткой в бок. Сукуна улыбается. — Эй, давай ещё раз. — игриво говорит он, предлагая эту же руку изогнутому рту Итадори. Тот выглядывает, резко берёт татуированное запястье и прикладывает тёплый язык к середине ладони, взгляд томный, хоть и с примесью грусти в оттенках горьких слёз, когда он облизывает каждую вырезь линии жизни, щекочет кончиком языка между фаланг, почти глотает каждый палец, устраивая настоящее шоу, будто он по-настоящему хочет угодить, и в завершение — обильно сплёвывает перед тем, как откинуться на подушки. Сукуна сглатывает, член в штанах изнывает. Он не даёт времени Итадори, обводит вход и проталкивается одним пальцем. Очень, очень туго. Закусывая возглас парня грязным поцелуем, он двигает глубже в невозможный жар, спешит раздвинуть его быстрее, чтобы ощутить это забытое тепло вокруг себя. Итадори упирается ступнями в поясницу Сукуны, ногтями добавляет меток на лопатках, полностью поглощаемый упорством и скользким языком, что танцует против его собственного. Сукуна знает, что второй палец приносит пламенный укол, когда крик Итадори теряется где-то между их потными щеками. Он пытается раскрыть его ножницами, из-за недостатка жидкостей это точно оказывает боль, поэтому Итадори отрывается, корчится с шипением, — Больно! Больно! Больно! — Ты уже столько пережил и вытерпел, а сейчас вдруг нежный, аленький цветочек? Куда делись те обещания об аде, мучительной расправе… — Заткнись, просто заткнись. — Итадори хрипло дышит, сильными руками размазывает кровь от царапин по спине Сукуны. Какое-то подобие расслабления приходит на секунду, но вдруг пальцы движут по новой. Даётся это с трудом из-за новизны и стреляющего дискомфорта, что напрягает каждую извилину под кожей. Предъэякулят капает по всей длине его члена, будто кто-то здесь пребывает в каком-то мазохистском порыве удовольствия. Сукуна возвращается к его шее, смех отдаётся вибрацией на ранах. Он закусывает мочку, добавляет третий палец, слушая, как Юджи воет, а его горячие слёзы льются в чёрные локоны. — Ты так привык к боли, что решил превратить её в удовольствие? Сопляк, видел бы ты себя. — нежный поцелуй в ямку за ухом, — Как ощущения от пальцев Фушигуро? Хороши, словно во снах? — он нащупывает то золотое место, от которого наложники столетиями выгибали спины с мольбами о большем. С Итадори происходит тоже самое. Сквозь призму боли, пробиваются приятные ощущения, и ноги вокруг чужой талии дрожат. — Ответь мне. — приказывает он, впервые получая отказ. Итадори молчит. Сукуна отстраняется и расстегивает ширинку форменных брюк, высвобождая изнывающий член. Не сводя глаз с Итадори, он плюёт на ладонь, чтобы медленно погладить себя, наблюдая, как тот закусывает раненую губу. (Начинается самое интересное.) — Вот эта штуковина тебе понравится больше. — он дёргает Итадори за руку, притягивает её к себе. Тот подчиняется, бросает мимолётный, нечитаемый взгляд, а потом обхватывает основание. На щеках не осталось светлого места, заляпаны стыдом, подрумянены кровью. Он проводит вверх-вниз, — Давай, покажи Фушигуро, что ты его хочешь. — убийственно мягкий шёпот льётся над Итадори, когда он морщит жалобно брови, прячет янтарные радужки под ресницами. Он разваливается на грязных простынях, подставляется, раскрывая ноги шире. Головка почти входит внутрь, подвинув его за бёдра Сукуна ближе. Они оба сипят и жмурятся от сухости, а потом пальцы оставляют синяки на ягодицах, и Сукуна резко входит, буквально разрывая Итадори на части. — Больно! Больно! Подожди! — Итадори кричит, ловя ртом остатки тлеющего в тесном помещении кислорода. Сукуна испускает рваный стон, перемешанный со смехом, ему на шею. Он чувствует их соединение, где кожа столкнулась с кожей, слабо покачивает бёдрами, наслаждаясь теплотой и мягкостью стенок. Всё это затруднительно, смазка бы не помешала, но в чём тогда будет вкус победы в их жестокой игре, если удовольствие будет чистым и нежным? — Потерпи. — продолжает он толкаться, теперь быстрее, зубы ищут пустое место на золотистой, такой аппетитной коже, находят и вкушают сладость. Плечи Итадори трясутся, но он оставил желание рвать татуированную спину, понял гад, что никто не собирается лечить тело Фушигуро, сомкнул замок за шеей Сукуны в мольбе и формирует синие впадины на собственных пальцах. Он ощущает, как тот сжимается вокруг его члена от напряжения, поэтому идёт медленней, опускаясь до плавного ритма, от которого Итадори сносит крышу, и красивые стоны наполняют уголки комнаты в паре с чередующимися шлепками. Пир в разгаре. Монстр впадает в истому. Сукуна собирает языком капли, вздох колышется на губах, перескакивает в рот Итадори, и тот пробует свою жизнь на вкус. Ему точно горько. Сукуна же не пробовал ничего приторней. Итадори выгибается на кровати, встречая сухие толчки. Тянется в желании ласкать себя, а его прерывают, — Нет. Кончишь только от его члена. (Интересно, чьё же имя он назовёт?) Опять кто-то изнутри лезет наружу и тянет силу на себя, крутит маленькой ложкой мозги прежде чем исчезнуть в небытие. Сукуна доволен, так доволен. Приподняв Итадори под новым углом, он целится прямо в узелок нервов, любуясь, как парень сжимает политые алостью простыни. С пухлых губ льются всхлипы и хныканье, — Здесь, ага, прямо здесь! — волосы запутались и потемнели от пота, и красный! Красный ужасно ему к лицу. — Что? Хорошо, когда тебя долбит лучший друг? «Ты такой красивый, так хорошо справляешься, малыш», я должен это шептать? — Сукуна припадает к лицу Итадори в ожидании внимания, остановив толчки. Когда тот поворачивается и смотрит, именно смотрит глубоко и чётко, он решает сжульничать. Громадный риск, но есть те, на ком это сработало. Татуировки светлеют. Чернила утрачивают пигмент, словно призраки испаряясь с тела. Радужки отпускают звериную сторону, выводя на лживую, иллюзионную поверхность, изумрудное сияние. И Итадори тает, сбросившийся в котёлок яда. Бабочка страдает. Смерть сражается за место в жилах. Сукуна делает резкий рывок бёдрами. — Так лучше, Юджи? — скалится он, возобновляя темп, — Давай, назови моё имя. Кто взял тебя первым, отметил и опорочил, следуя точным желаниям? — забросив ноги парня себе на плечи, Сукуна вбивает его в матрас, и хлипкие доски скрипят. Итадори распахивает глаза с громким, поражённым нытьём, когда льются свежие слёзы, и тихо шепчется молитва: «Фуши, Фуши, Фуши» Чревоугодие пригласили за стол. Ему недостаточно. Это то, чего он добивался, но где же внутренний крик триумфа? Имя, исходящее с чужих губ всему виной. Зависть приставляет нож к горлу, и монстр боится, впервые боится, что запутается в собственных сетях. — Назови моё имя. — рычит он и кусает в грудь. Татуировки давно заползли и закрутились на прежних местах, рубины поджигают страстью душу под ним, и монстр теряется в огне. — Фуши! Фуши! Фуши! — Ещё раз. — Фушигуро! Шлепки кожи об кожу становятся свирепее, Итадори сжимается и с протяжным стоном изливается на грудь и подбородок Сукуны. Другой заканчивает следующим, поднимает голову, впитывает каждым глазом зрелище разваливающегося Итадори, у которого мышцы разглаживаются, пот блестит под остатками солнца, что прячется за горизонт, и вздрагивает от ухмылки, пляшущей на измученном лице, хотя его продолжают накачивать спермой, пока Сукуна не выйдет, получив в роли утешительного приза красивый вид на белые струйки, катящиеся по бёдрам и простыням. Он ни за что не признается в том, что считает себя проигравшим. Прошлое, жизнь в человеческой шкуре ударяет в память, впервые кто-то заставляет его биться в агонии. Слабое, ненужное чувство прорастает, словно запретный плод, несущий грехи и беды — начало людских ошибок. Он позаботится о том, чтобы полить внутри себя месть. (цель исполнена.) Бабочка ранена, но получила волю. Жаль, что не навсегда. Итадори проводит кончиками пальцев по татуировкам, устало выпуская воздух из груди. Сукуна хватает его за выбритый затылок и целует. Глубоко, не способный насытиться. Вторая пара глаз открыта, он ощущает липкую дорожку кипятка вдоль щеки. Что-то падает. (Это станет колыбельной перед твоим вечным сном.) Контроль гаснет. Когда Итадори отстраняется, он встречает Фушигуро.