Проклятая кожа

      Его разбудили шаги в коридоре.       Шипела вентиляция, словно делая поблажку тоскующим по холоду костям. Привык уже просыпаться от незнакомых звуков в незнакомых местах — какие из них поприятнее, какие не особенно.       Жалел только, что с начала субботнего года не стал считать, сколько раз трахались его соседи через стенку — такой себе гарлендовский образ, ещё впору открыть окно и покурить, уставившись в жаркую ночь. Интересно, сам вошёл в чей-то счёт?       Эта картинка пускай будет мерриковской. Когда-нибудь.       Роб открыл глаза — приподнялся, щурясь от света с улицы. Морщась — нательная сумка давила в грудь, щека гудела, как рой ос. Он словно еле доплёлся до номера, нахлебавшись лишнего, и прямо в одежде упал, не расстелив постель.       Хотя почему словно? Роб размял шею, массируя ладонями. Смутно припоминалось нечто такое — кусочек здесь, лоскут       Он сел на кровати. Кстати, насчёт важного барахла.       Проверил фотоаппарат, мобильник, документы и деньги — всё на месте, не хватало только золотых оленят, что отдал Джону, — он выдохнул, чуть улыбнувшись. Ладно, ладно, дурак, но дурак везучий.       Слегка побаливала голова.       Роб потёр виски. Хотя это может быть не из-за спиртного, а просто потому что ещё не завтракал. Он включил телефон, — часы надкусили полдень, и самому бы пожевать с ними за компанию чего-нибудь. Сбросил грязные вещи — поморщиться от запаха дыма и пота, что прокис за ночь. Только, войдя в душ, помешкал — коснулся волос и пустил пряди сквозь пальцы, где       поцелуи в волосы доверить сложнее, чем фотоаппарат, — вот такая       тоже достойная ластика деталь.       Может, поэтому увлёкся фотографиями, пускай всю жизнь точил слог, — фотки не нужно объяснять, своим он даже названий не давал, как бы ни корили за претенциозность. Лишние объяснения ничем не лучше плохих.       Из номера Роб вышел в чистой одежде, с влажными волосами и привкусом мятной пасты на голодных зубах. Молодой малаец на ресепшене улыбнулся ему так же зубасто, а до чего оскал фальшивый. Наверное, персоналу отеля придётся провести какой-нибудь ритуал, чтобы очистить его номер и вновь сделать угодным для туристов попристойнее.       Сжечь постель, например. Для начала.       — Я могу вам чем-то помочь? — спросил парень.       Роб опустил локти на стойку регистрации и постарался изобразить дружелюбный вид — а по глазам ведь и так все знают, что перед ними чужак. И все, кто с ним спал, это видели. Сразу или спустя пару месяцев, как Уилл.       Наверное, и родителям так казалось — жил у них, словно гостем в чужом доме. Ни характерами, ни ценностями не сошлись.       — Да-а. Вы были здесь утром, когда я вернулся?       Парень кивнул.       Роб оглядел холл, потирая костяшками подбородок.       — Я пришёл с приятелем, так?       — Да, вы вернулись не один.       — У этого человека были нефритовые бусы. — Указал себе на грудь. — Крупные такие.       — Кажется, да.       — Он вам что-то сказал?       Молодой человек за стойкой помедлил с ответом, будто выбирая слова повежливее.       — Сказал, что у вас была насыщенная ночь. Я провёл вас до вашего номера и открыл вам дверь. Вы легли спать, и он ушёл со мной.       Вот эту часть плоховато помнил.       Его приятель-метис бормотал, что им нужно идти — следовал, не поинтересовавшись куда-зачем-кому, словно это сон, где такие вопросы тебя мало волнуют. Они ехали в автомобиле, тихо наигрывала бодрая местная музычка, а Роб глядел из окна на пустые серые улицы — ну так, поглядывал вполглаза и наполовину уснув.       Встретил своё отражение в зеркальной панели. На скуле разгоралось пятно — похоже, синяк всё-таки будет.       — Вы в порядке? — добавил парень. — Прошу прощения, если это не моё дело. Позвольте мне спросить.       — Конечно.       — У вас что-то украли?       А ты и не заметишь.       Остановил взгляд у еле заметного шрама на щеке. В детстве заигрался допоздна и спешил домой — налетел на сетчатый забор у городской свалки. Мама чмокнула его в целую щёку, обработав царапину. Отец сказал, что он бестолковый.       Безрассудный?       Так вот почему kutuk — Билли — коснулся его ресницами там?       — У нас уже был такой опыт, — сказал паренёк. — Если что-то…       — Нет-нет, — Роб мотнул головой, перебивая. — Всё отлично. Простите за беспокойство. — Сощурился. — Насыщенная ночь.       А тяжело, наверное, подбирать слова для туристической пьяни. Сам бы не смог — он и после замечаний редактора в каждую свою фразочку впивался зубами. Свобода слова — дело принципа, как и свобода личная. По крайней мере, для него.       Роб повысматривал банку с чаевыми, но, не найдя, предлагать не стал — на чай из рук в руки здесь давать не принято. И вот как теперь жить в Америке, привыкнув к этому, а?       Он вышел из отеля, и его обняла жара вместе с гулом голосов и машин — Роб надел очки, словно чтобы остаться с собой наедине. Настроения на уличную еду не было, и он завернул в «Макдональдс». Пожёвывая чизбургер под «Колу», включил фотоаппарат.       Снимки лестницы и сверчков растворились вместе с деньгами — он лишь хмыкнул. Поёжился, когда пузырьки защипали в носу. Подумал было позвонить Джону, но обсуждать-то им нечего. И за каким хреном люди такие болтливые?       Разочарование каждого мальчишки, который мечтает стать первооткрывателем, а его родители говорят, что все острова и земли уже нанесены на карту. Неужели не оставили ни одного для меня?       Некоторые вещи отыскать должно быть нелегко — статейка с десятью просмотрами на форуме или рукопись, спрятанная в кувшине. И пускай разбираются, как с гаражом Джеймса Хэмптона. Джон свою часть отыграл.       Роб выбросил упаковки и двинулся на улицу.       До заката оставалось часа четыре, и он решил заглянуть в интернет-кафе — удовлетворить любопытство.       На английском ничего полезного не нашёл, но какой же ты журналист, если не умеешь собирать информацию? Он поспрашивал ребят, что играли в «Варкрафт», и отозвался юноша — помог ему с переводом за двадцатку.       Вышел он к пяти. Такси поймал легко — научишься за десять лет в Нью-Йорке. Даже шуточка есть — чем дольше живёшь в этом городе, тем больше видишь жёлтых машин, словно они скрыты от глаз приезжих.       Сегодня около магазина, где они высадились с Джоном ночью, продавали фрукты. Роб стал рядом поглазеть — чё у вас тут дают? Ну и чтобы местные поглазели на него — чё у нас тут за высокий белый чёрт? Когда продавец отвернулся, чтобы зачерпнуть манго в опустевший ящик, из-за прилавка вынырнул мелкий пацанёнок и прикарманил себе рамбутан.       Усмехнулся — люди везде люди, ла-а. А ребятня везде ребятня.       Он побродил по райончику, пока солнце, выспев, не обернулось медяком. Заметил пару апельсиновых деревьев у храмовой крыши, одно-два ярких платья на изъеденных мусонной влагой балконах. Да и несколько лачуг просились в объектив. Перекусив карри с креветками, Роб приобрёл в лавке те тарик и отправился искать себе приятное место, чтобы встретить вечер. Вышел к полю, где подростки гоняли мяч, и из-за домов показались башни-близнецы.       Впервые за несколько дней закат принёс прохладу в город. По малайзийским, конечно, меркам. Роб устроился на холме — трава чахлая и сухая, но хотя бы не жжёт ноги, как сплошной камень, — и стал пить, наблюдая за матчем.       Большинство парней на поле возраста Билла.       Роб фыркнул себе под нос. Он же не сделал и половины своей работы. Не спросил этого юношу о семье и быте, о том, как он попал в ту комнатку и прочее-прочее. Если он живое суеверие и его нельзя касаться, что будет, вдруг ему потребуется медицинская помощь?       В конце концов, что я могу сделать для тебя?       Подрочить и отключиться, судя по всему. А считал, ничто его не возьмёт — ни грибы в университетском дормитории, ни иракцы — обошлось без пощёчин генерала Паттона, так уж свезло.       Хотя кое-что любопытное нарыть смог. В интернет-кафе попросил парня поискать местных бизнесменов, что в прошлом году покончили с собой. Допущение? Принимается — одного нашли. Он владел парой шахт — алюминиевая руда, уголь — всякое такое, что и лёгким не по душе, и влажным тенистым лесам. Увяз в коррупционном скандале, вложил чужие деньги в прогоревший проект. Решил попытать удачи в следующей жизни, короче.       Ещё допущение?       Если Билли — божество, он юное — человеческое божество, поэтому и моложе всех своих друзей. Почти забытое, раз люди научились охранять детей, птиц и прокладывать дороги сквозь чащу.       И сам предал его, выбрав иную жизнь. Ты ценишь свободу, гоняясь за своим собственным хвостом.       Принимается?       Гол встретили криками — худющий пацан побежал через всё поле, натянув футболку на голову, и ему засвистели соперники — Роб отвлёкся, чтобы с остальными зрителями похлопать. На поле наступали тени, но по опыту он знал, что матч продлится, пока будут видны хотя бы очертания мяча, людей и ворот.       Сам допил остывший чай. Солнце, точно прощаясь на ночь, пролило свою медь вверх по холму, и на жёлтом безоблачном небе зажглись окна башен. Как хвосты комет?       Ну, может быть.       Роб улыбнулся — этот секрет лучше оставить при себе.       Он прикусил пластиковую соломинку. День получился неплохой. Спокойный — без спешки и тревог, словно последний вечер перед отлётом, когда вещи собраны и можешь сидеть пить кофе. В черновом маршруте поездки осталась ещё пара стран, но он решил, что лететь обратно в Нью-Йорк будет из Куала-Лумпура — как только удастся взять билеты на рейс. Материала ему хватит на жизнь вперёд.       Наверное, когда приземлится в аэропорту Кеннеди — уставшим и раздражённым, как и всегда, и его предложения вновь обретут скрипучую ясность и уверенные точки в конце, — он едва сможет вспомнить цвет глаз Билли — черты поплывут, как фото, что не уберёг при проявке. Забудет и голос, и все его слова.       Хотя верил — а он не очень-то слепую веру чтил, — кое-что — из мышиных нор и голосов в чаще — сохранит. До следующей       Роб встал, отряхивая шорты. Вынул фотоаппарат из чехла — батарейка-паникёр мигала пустым значком, но сегодня он не собирался много снимать. Лишь поймал в объектив пылающие башни.       Постоял там пару минут, глядя, как темнеет небо со стороны центра. Двинувшись вниз по улице, обернулся — над косой крышей храма уже сияли первые — самые яркие звёзды.       И он       больше не чувствовал себя одиноким.