Проклятая кожа

      У информаторов мотивы всегда одни и те же — отомстить кому-нибудь, скинуть с себя вину (они называют это искуплением, конечно, — как же ещё?) или просто подзаработать. Других Роб не встречал.       Вот и Джон мялся неподалеку от отеля, наматывая шаги ногами-веточками, словно в ритуале парикрама. Указал кивком — минутка есть? — и повёл в укромное место возле входа в массажный салон.       Время шло к полуночи. В тёмных внутренностях салона светился неоновый отпечаток стопы, фасад, как древесная болезнь, облепили зарешечённые кондиционеры. После куала-лумпурских перекрёстков тишина подговаривала проверить уши.       Голос Джона прозвучал еле слышно даже в ней:       — Ты ещё хочешь увидеть kutuk?       Волосы на затылке встали дыбом, словно под марево горячего воздуха с привкусом специй и выхлопных газов проникли пальцы призрака. Роб звал это паучьим чутьём — в память о деньках, когда мальчишкой заглядывался на профессию Питера Паркера. Верил, что в подвале живут привидения, и когда ещё не знал, что призраки в их доме водились только на отцовском чердаке — разок-второй пальцем по лбу.       Когда ещё пытался видеть лучшее в людях, выходит?       Джон с ногами-веточками, выбеленной прядью волос и кожей без единого изъяна — Джон в своём прикиде американского подростка — и Джон, которому его родители китайцы наверняка при рождении подарили иное имя, чтобы он сохранил память о предках на чужой земле, и — короче, Джон хотел денег.       Такие ребята рады пощеголять приятельством с иностранцами. Иные не прочь и потрахаться, даже если закон против, — заходили с ним в отель, пряча лицо от консьержа, ну и вперёд. Члены у азиатов тонкие и длинные — когда Роб снимал брюки, глядели на его добро, точно он последний представитель шатокуа, что путешествует с выставкой — прикоснись к сокровищу нации.       Да ни один пацан в Штатах не просил его вставить так, как они, — вот прям как в порно с выученными фразочками. Выеби меня, чтобы я потом не мог ходить. Быстрее, быстрее. Накажи меня, я был очень плохим, таким плохим.       Парень, придержи коней — второй задницы у тебя не будет, чтобы такую хреновину совать с плевком. Ещё и быстрее. Накажи. Я тебе карма, что ли?       Только имя настоящее у них лучше не спрашивать. Тут стесняются.       А стереотипы Робу на руку. Пускай думают что угодно — подозревают меньше, треплются больше. Джонни, например, даже не знал, что набился ему в информаторы.       Как ты живёшь, Роб? Тебе не противно с самим собой?       Поэтому-то Уильям и не хотел мараться об него.       Роб вытер пот со лба ладонью, всё ещё сжимая в другой руке лок-лок. Джон обернулся, вытянувшись на носках, и подначил:       — Так ты хочешь или нет? Пока есть такси.       — Сколько?       Сумму Джон назвал в ринггитах, и Роб присвистнул. Хотя он заплатил бы больше — Джон, выходит, паренёк алчный, но совестливый.       Зажал зубами лок-лок и расстегнул пару пуговиц рубашки, чтобы достать нательную сумку. Та отклеилась от кожи. Как будто снимаешь просочившийся гноем бинт на иракской жаре с полумёртвого журналюги, которому повезло меньше, — единственный неубиваемый ночной кошмар, что он оттуда привёз, — гниющая рана, а в ней — личинки.       Да ну хотя бы не сейчас. Фу, блин.       Отлистнул крупными купюрами — золотые оленята, поцокивая копытцами, перебежали Джону в руки. Едва тот пересчитал их, схватил под локоть и повёл за собой.       — Сколько они попросят? — поинтересовался Роб.       — Ещё половину моему приятелю. И всё. Идём.       Он нахмурился. Джон или вопрос не понял, или работал на манер местных разводил — главное, заманить иностранца, а барахло продастся само.       Ну ладно, пока заманил в такси. Они сели рядом на заднем сиденье, и Джон назвал адрес. Водитель-индиец, не оборачиваясь, заспорил с ним — Роб едва понимал, на каком языке они говорят — ловил лишь знакомые манглийские фразочки, как ключи в статье.       Задница липла к обивке сквозь одежду. Запах ванили и бензина стал комом в горле — не волнуйся, парень, рвотного рефлекса у меня давно нет. Роб вытер лицо тыльной стороной ладони, едва не забыв про лок-лок, и опустил стекло. Стянув зубами последний кусочек кальмара, принялся жевать.       Таксист обернулся — помотал рукой перед его лицом.       — Проблема? — спросил Роб, засунув недожёванного кальмара за щеку.       — Плохое место, — ответил таксист.       — В каком…       — Катои, эскорт, стриптиз, — объяснил Джон. — Наркотики.       Вы же за этим сюда лезете, ла-а.       — Плохое место, — добавил индиец.       Значит, сдерёт втридорога — Роб пошарил в кармане, собирая новую стайку оленят, как умелый погонщик. Таксист взял деньги и молча вырулил на улицу.       По щекам прошлась прохлада — Роб с благодарностью её глотнул, как свежую воду из холодильника. К такой жаре не привыкнешь, когда полжизни провёл в округе Орандж, штат Массачусетс, а потом переехал в Нью-Йорк — эта стойкость передаётся генами из поколения в поколение.       На повороте блеснула вывеска отеля.       

Все туристы обязаны зарегистрироваться в рейнджерской службе перед посещением пещер.

      Роб усмехнулся. Он сделал фотографию этого знака, когда они с приятелями спускались в пещеру в Северной Каролине, где за месяц до их визита едва не погибли трое туристов. На память о том, что они, конечно, не зарегистрировались.       Кто-нибудь знает, что вы здесь?       Роб опёрся об окно локтем, пожёвывая палочку лок-лока. Джона он вроде как сам нашёл, да и про райончик с катоями слышал, но холодок на шее не унимался. Вдруг местных ребят привлекают органы не только ниже пояса?       Сомнительно. Туриста будут искать — многовато мороки с его американской печёнкой. Ну а так…       Ну разберут и разберут на органы — невелика потеря. Так, Уильям?       Он выглянул из окна. Бумажные фонарики над улицей разгорелись, словно глаза дракона — словно артиллерийский огонь в ебаной «зелёной зоне». Или как анальные бусы — даже университет «Лиги плюща» не смог изгнать из него дух школьника, что на биологии гигикает со слова анус. Этот бесёнок держался крепко. А Уильям говорил — пиши книги, там тебе никто ни слова не вымарает.       Ещё Уилл клялся ему в вечной любви, но не всякий же трёп станешь слушать.       Что-то коснулось локтя. Сквозь открытое окно потянулись руки-стаканы-кепки-голос — пожалуйста сэр купите вьюрка — Джон выплюнул им пару слов на малайском, и они исчезли — Роб только лиц не разглядел. Лишь бьющиеся крылья тощенькой серой птицы.       Они с Джоном переглянулись, словно соучастники, и тот кивнул ему — сейчас всё будет, не переживай. Нервничая — перебирая пальцами — поглядывая на сумку с фотоаппаратом, что лежала между ними. Или на колени, что острили из-под края шорт — всё равно от жары не спасает, — или на бёдра, или на что повыше — да не, вряд ли распредставлялся. Презирал его, верно?       Ну а что такое kutuk? Лишь удобное слово, чтобы не называть юных мальчиков и девочек жертвами педофилов. Что-то вроде бача-бази.       Тс-с, об этом мы не говорим, неудобно как-то — задевать честь хороших людей.       Но и Роб презирал их взаимно — он провёл в регионе семь месяцев, начав поездку с Калькутты, и всякого насмотрелся. Грустное, трогательное, тошнотворное. Первый материал — о трансгендерности в США и хиджре — отлично приняли в «Таймс», а теперь набралось столько, что хватит на две книги.       Не лучше, чем дома, — только экзотичнее. Люди везде люди.       О kutuk они с Джоном заговорили пьяненькими — порой информаторы просто пробалтываются — вот так и доносишь священнику о грешках, потому что церкви тоже туманят голову — я стащил комикс в лавке и дрочил на Брюса Уэйна, скажите, это очень плохо? Я был очень пло       А-а, заткнись, Роб.       Вечер тогда был дождливый — барабанило по навесу кафешки, где они сбились выпить местной браги и съесть наси-лемак. Две голландские девушки, двое малайских китайцев и американец, что не расстаётся со своим фотоаппаратом, — Роб Грей, ничё особенного, ничё подозрительного, держи пятёрик.       Разговор только-только занялся — нехотя, как влажный хворост на туристической стоянке. При женщинах Джон с приятелем поначалу стеснялись пить и выражаться. Но спустя пару раундов тодди, наверное, решили, что они не женщины, а туристы — создания бесполые.       — Пого-ода, блин, — протянул Роб, прикуривая на пару с голландкой.       — Ла-а, — согласился Джон.       — Ла-а, — добавила Виктория.       И они похихикали — гы-гы, анус — ладно, между тодди было ещё немного травы, что вроде тоже незаконно, но — как и минет-анальный-секс-дрочка, вся контрабанда-зарещёнка — довольно приятно.       В общем, туак пошёл по пятому кругу, и они все здорово набрались, когда к ним заглянул официант и предложил:       — Хотите проверить удачу?       Высыпал дюжину билетов моментальной лотереи между листьями наси-лемака, стаканами и «Кеноном». Роб отодвинул фотоаппарат — терпеть не мог, когда его трогают.       Странно, член доверить проще, чем фотик.       — Я никогда не выигрываю, — отмахнулась Эмме. — Мне с мужчинами везёт так же, как в лотереях.       — То же самое, — хохотнул Роб.       Правда стоило бы прикусить язык — тут за везение с мужчинами могут депортировать из страны.       Поэтому и тянуло задержаться подольше. О таиландских катоях вон сколько писали — он и сам горсть своих слов внёс. Но чем среда консервативнее, тем секреты грязнее.       Взять хотя бы «Колумбийский» — пристанище пыльных задниц и старых денег. Денег у него тогда даже на новый свитер без дырок не водилось. А вот амбиций хватало — с такими либо тебя сожрут, либо ты их. Вот он и осветил секс-скандал с преподавателем, который считал, что ладоням студентов и студенток самое место на его ветхой, как рукопись «Беовульфа», промежности, — вышел оттуда с парочкой неудавшихся угроз, дипломом и работой.       В Ираке писал про «Не спрашивай, не говори» — говорить мало кто спешил, но такие тоже нашлись — он ведь спрашивал.       По пути скопил фото и воспоминаний на целый зал в музее современного искусства. Хватило и на «Интернешнл Пресс Фридом», и на парочку других наград. Чтобы потом дорогие приятели-коллеги почесали языками, мол, награды ему достались благодаря сломанной ключице и металлу в руке — а если бы руку оторвало, получил бы «Пулитцер».       В следующий раз, суки.       — Ло-о, давайте попробуем, — осадил их приятель Джона (его звали Мэтт, конечно, — как же ещё?) и принялся раздавать им билеты, словно игральные карты.       Виктория вытащила пару евроцентов, и на колени посыпались серебристые чешуйки.       На стол посыпались выгоревшие лотереи — ругательства следом. Кое-что выиграл Мэтт, мелочёвку. Затем медяк получил Роб — пристроил недокуренную сигарету к пластиковой крышке, на удачу сдул мусор с ребра монеты и соскрёб — пять, сто, двадцать ринггитов.       Джон похлопал его по плечу.       — Ты угощаешь.       Роб хмыкнул себе под нос, затягиваясь через усмешку. Ни дня без желающих поездить на его заработке — людишки, мэ-э.       — Что я говорила, — Эмме цокнула языком. — Может, тебе и с мужиками повезет больше, чем нам. — Пьяно ему ухмыльнулась и ткнула средний палец — Роб хохотнул, ответив своим.       — Эм. — Виктория потянула её за рукав. — Не продолжайте без нас.       Они встали вдвоём, обнимаясь — подождите-подождите-мы-ща, — и направились внутрь кафе.       Роб обычно путешествовал один — так мороки меньше и можно работать, чтобы тебе не зудели на ухо. Да и, если тоскливо, с перепихоном на вечер проблем нет — главное, сумку с деньгами и документами в сейф спрятать. Но, глядя на этих двоих набравшихся голландок, вдруг почувствовал, как далеко он от дома. Как давно он последний раз виделся с кем-то, кто знает его — терпит его — дольше пары дней. И — желательно — не хочет обчистить.       Он потёр глаза тыльной стороной ладони — дождь принёс немного прохлады, и он уже начал трезветь. Размял плечи, чтобы прогнать сонливость, как назойливого духа. Пластиковый стул давил в задницу, но к такому его задница давно привыкла — непривередливая.       От догорающей сигареты, будто с заблудшего бумажного фонарика, поднимался дым.       — Три подряд — круто, мужик, — сказал Джон.       — М? — переспросил Роб. — А, лотерея. Да, странно. Повезло.       — Ты веришь в удачу?       В ответ Роб пожал плечами. Не особенно. Как и все — верил к слову и упоминал в шутку.       Глаза у Джона замаслились, как бывает от выпивки.       — Хошь её испытать? — спросил он. — По-настоящему.       — Смотря что ты имеешь в виду.       — Ты слышал про kutuk?       Роб затянулся — сигарета дотлела до фильтра, и он кашлянул — как бы не выдать свой интерес. Состроить бы видок, что нет, он не выискивал тех, кто расскажет ему про       Можно использовать это слово во множественном числе? Что делать с артиклями? Существуют ли они — существует ли оно?       Не успел он ответить, как Мэтт встал из-за стола. Бросил что-то Джону — не на английском, но тон показался раздражённым — и тоже направился вглубь кафе. Роб проводил его взглядом.       — Что с ним?       — Суеверия, — отмахнулся Джон.       — В каком смысле?       — Как бы объяснить…       Глупому иностранцу.       Роб вмял сигарету в вырезанное донышко пластиковой бутылки, что служила пепельницей. На террасе они с Джоном остались одни. Дождь силу не терял, и тьма за его спиной шумела, словно джунгли.       В такие выйдешь, встретишь невидимые задницы и члены невидимых людей — вернёшься через сотню лет, как Рип ван Винкль. Ну хотя бы неплохо порейвишь.       Он закурил вторую сигарету.       — Как-нибудь объясни, — ответил Роб, выдыхая дым вместе со словами. — Я понятливый.       Джон пригубил пальмового вина — бросил взгляд на пустующие соседние столики.       — Ну, kutuk — это типа проклятые, — сказал он. — Маленькие божессва. Но… А-а, — Джон хохотнул, откидываясь на спинку стула. — Я пьяный просто.       — Но что?       — Да это… Сказки.       — Мне интересно, — Роб подстрекнул его жестом. — Говори, раз начал. Я думал, мы друзья.       — Ладно-ладно, — заспешил Джон. — Друзья, ла-а.       А отвечать не торопился. Опустил взгляд и подцепил край пальмового листа пальцем — отрывал по волокну — отламывал от него по кусочку.       Акцент, что он пытался скрыть, после выпитого сделался заметнее.       — Я слышал, — сказал Джон. — Это тож неправда, канеш. Я слышал, что они — незаконные дети королесской семьи. Ток, мужик, я те этого не говорил.       — А ты что думаешь?       — А-а, — вновь отсмеялся он.       И Робу этот смех не понравился — он умел обманывать и умел видеть, когда откровенно разводят его.       Сбил пепел в пластиковое донышко и попробовал вновь.       — Тогда при чём тут удача?       — Они… Типа… — Джон распинал ногтем оторванные кусочки. — Если ты им понраишься, они наградят тебя удачей.       — Каким образом?       — Это… Как вы называете? — он прищурил один глаз. — Наши политики ходят к kutuk. Бизнесмены, журналисты, сякое такое. Звёзды.       Роб почесал щёку.       — Журналисты? — усмехнулся он.       — Ещё мужчины приходят перед свадьбой, — добавил Джон.       — Чтобы член всегда стоял и было много детей?       А что ещё в жизни нужно?       Как же они тут любят члены, боже, — почти как он — отцепи свой и держи в нательной сумке, чтобы не украли. Роб в универском дормитории столько членов не видел, как на туристической улочке Бангкока. Приобрел палат-кхик за бесценок, и улыбчивая старая женщина сказала, что теперь у него будет во-какая-силища и много детей.       Слышал, Уильям?       — А ты сам? — спросил Роб. — Бывал у них?       — Не-е, мужик. — Джон пожал плечами. — Я в это не верю, но…       — Но испытывать удачу не станешь, — подыграл он.       — Это не для меня.       — Но я мог бы. Верно? Ты так сказал?       Джон хмыкнул, мол, не знаю. Он потёр локоть, ссутулившись у стола, — да и маслянистый взгляд протрезвел. Как будто Джон тоже стал догадываться — ну хотя бы чувствовать холодком на затылке, — что вопросов этот простачок задал ему многовато и спрашивал его уж слишком настойчиво.       Роб коснулся пальцем шершавого бока «Кенона». Жаль, они оба неискренние. Джон ведь в его вкусе — очень симпатичный, тоненький, и акцент, которого он так стеснялся — божессва — журналисы — звучит красиво.       Вот бы снять его в этой забегаловке над лотерейными билетами-неудачниками и с этим бережливым светом, что отгонял от них поступь ягуаров и лесных призраков.       Он же понравился Джону. Нет?       Да без разницы вообще. Для себя Роб решил, что у них ничего не выгорит. Дрочиться с просто-любопытными-сомневающимися он не хотел. И уж тем более с чувствами, если Джону важно это.       Он вздохнул.       Вряд ли Уильям думает о нём. К чему предаваться горьким раздумьям, сидя на члене того итальянца-фотографа, к которому он свалил?       От себя же тошно.       Как же приятно ему было, когда Уильям героически прилетел к нему в Милан — его забросили туда на реабилитацию вместе с солдатами. Как Уилл героически посветил своим красивым лицом в объектив для написавшего о них гей-издания. Героически пил кофе, подкармливая голубей на Пьяцца-дель-Дуомо, обещая, что будет заботиться о нём и о его сломанной ключице.       А потом — от тебя пахнет иначе — чем-то чужим.       Куда ты поедешь дальше, Эрни Пайл?       Ты же не знаешь, что хочешь сказать, Роб, ты просто хочешь говорить.       Рекламируешь военное порно.       Зачем ты вообще туда поехал? Таких, как ты, они ненавидят. И уж тем более таких, как я.       Думаю, нам нужно время отдохнуть друг от друга. Да я и не устал.       Что ж, Уильям и все приятели, что морщили нос от фоток из Ирака, могут спать спокойно — с военного порно он перешёл на обычное.       — Посмотрю, что можно устроить, — сказал Джон. — Только это…       Из кафе вышли голландки. Мэтт плёлся следом за ними.       — Что? — поспешил Роб.       — Денег стоит.       — Если получится… — намекнул он и потёр большим пальцем об указательный. — Договоримся.       По полу заскребли стулья, и они с Джоном отвернулись друг от друга. Роб опёрся подбородком о ладонь, прямиком в темноту —       бормочущую на неродных ему языках и до едва заметного — как всегда чувствуешь холод от близкого человека задолго до — зуда глубоко под кожей чужую.       Кольнул губу шипом лок-лока.       Район, куда их привёз таксист, спал. Или, может, притворялся спящим — вывески погасли, под сетью проводов плыли загофренные двери, словно гнездовья контейнеров.       Похожий он арендовал, уезжая из Штатов, чтобы хранить там своё барахло.       Это и есть дом?       — Плохое место? — пробормотал он.       — Плохое место, — ответил таксист.       Спину защекотали ледяные мурашки.       Магазин, у которого остановился автомобиль, тоже был заперт на ночь — немного несло гнильём, немного пахло сладким — может, это от одежды или от плёнки жаркого дня на коже. От дрянного райончика Роб ждал жизни побольше — больше камы, если уж придираться к собственным словам.       И Джон сказал, что им предстоит немного пройтись.       — Я тебя не предупредил… — добавил он, когда они с минуту отшагали молча. — Kutuk не всех принимают. Могут дать поворот.       — Будут торговаться? — усмехнулся Роб — хотя сбивать цену ненавидел, как и многие, кому в юности с предками приходилось считать каждый пенни.       — Да не. Не в этом дело.       — Тогда в чём?       — Увидишь. Посмотрим. Наверное, всё в порядке будет.       Ну ладно, вдруг они им просто не понравится. Ему же не привыкать? Роб выбросил палочку лок-лока — та тихонько цок-       -цокнула под стать своему названию.       Идти пришлось по темноте — городское освещение облюбовало не все улицы, а горели тусклые ржавые фонари и того реже — порой даже ног своих не видел. Переулок взял в гору, и Роб стукнулся пальцами о ступени. Покатилась пластиковая бутылка полым барабанным эхом.       — Тише, — шикнул Джон.       Вёл его, касаясь запястья — сюда-сюда — следующая улица тоже безликая и тоже без лиц. Оборачивался на любой голос из переулков и брызг света, будто они старые добрые Гек Финн и Джим — путешествуют на плоту по реке.       Пара тайников — мелькнувшая крыша храма над апельсиновым деревом, платья на балконах с потёкшей краской и лачуги на фоне небоскрёбов центра — просились в зернистый плёночный кадр. Не всё же кошмары показывать.       Роб положил ладонь на чехол фотоаппарата, чтобы не стучал по бедру. Заряда хватит минут на двадцать съёмки. Расслабился уже и забыл, каково менять аккумулятор под звуки выстрелов.       Бесит, когда хаджи открывают пальбу и не дают спокойно отлить. Эти люди вообще слышали о Женевской конвенции?       Блин, вроде избавился от этого дерьма — даже ключица больше не ноет, — а теперь не то запахи, не то фонарики, не то быстрее Грей сюда сними сними — вз-з-з — не высовываемся! тише! тихо все, не то — да и чёрт с ним.       — Человек, который работает там, — заговорил вдруг Джон. — Kasim. Как это будет… Когда мужчине специально делают так, что он не может.       — Евнух, — ответил Роб.       — Да. Так говорят.       — Интересно, — он поморщился. — Я думал…       — Kutuk нельзя касаться, — перебил Джон. — Это — богохульство.       Роб нахмурился и глянул на него — выражение лица не разберёшь. Только сбившееся дыхание и прикосновения кожи.       Волосы на руках встали дыбом.       По обрывкам слухов он понял, что kutuk оказывают интимные услуги и что они люди несвободные — сложи одно с другим, — но больше о них так и не выяснил. И у самого дыхание неровное, словно в       словно в предвкушении?       Редкое чувство. Реликвия для человека его профессии, как жемчужина, которую находишь в устрице, купив горсть с рук на рыбном рынке.       Что тоже, если слушать местных, полезно для мужской силы.       Только для них женьшень и устрицы, а для него вот такие находки — у каждого попперсы свои.       Джон тронул его за предплечье, остановив у здания-тени, и шепнул — осторожно, гляди под ноги, не сбей дийю — как маячок на мысе среди мглы.       Роб поднял голову — за косыми крышами рыжел городской отблеск. И сам город не ближе, чем тот контейнер со шмотками, что он оставил дома, — по улице вдаль и вверх разбежались звёзды, словно небо, что пряталось за облаками, упало наземь и перевернулось вверх дном. Джон потянул за ручку — Робу на спину легла ладонь, чтобы он поспешил, — и захлопнул дверь за ними.       Внутри оказалась часовня. Тесная, со скромным алтарём — озерцо свечей в глиняных листьях, запах увядающих цветов — густой, что можно резать ножом — и дым от палочки благовоний.       Хотя, может, не таким уж скромным. Роб оглядел подношения. Среди цветов попадались деньги — доллары по сотне и совсем изредка ринггиты, — Роб заприметил парочку перстней и камею. Блеснули циферблатом наручные часы.       За алтарём стелился коридор — красным ковром без узоров вверх по крутой лестнице.       — Слушай, мужик, — Джон кашлянул. — Роб. Окей?       — Окей.       — Я… — он бросил взгляд в сторону коридора. — Слушай, я приврал тебе насчёт знакомого. Я был тут по работе. Не знаю, чего ты ждёшь, но ты вроде хороший человек. Лучше не иди туда.       — Звучит как реклама, — заметил Роб.       Джон схватил его за плечо.       — Я не шучу, — сказал он. — Мой босс был здесь год назад. У него было всё в жизни, а потом за год… — Убрал руку и провёл в воздухе. — Ничего не осталось. Вообще.       Роб поднял бровь.       — Он даже обоих детей потерял, — добавил Джон. — Оба его сына умерли.       — И конечно, одно связано с другим.       — Сам решай. Мужик, я в это не верю, но я бы не играл с такими вещами.       — Может, это наказание за алчность? — ответил ухмылкой Роб.       Джон вновь схватил его за предплечье.       — Не говори, если не знаешь, — он понизил голос: — Моя сестра заболела, теперь ей всегда будут нужны лекарства. Это тоже на… — взгляд он отвёл. — Я обещал ма найти денег. Но здесь, — поднял глаза на алтарь и помотал головой, — у меня мурашки по телу от этого места.       Ладонь соскользнула с предплечья, и Джон опустил её в карман. Вытащил деньги, что просил у него за поездку, — протянул обратно — почти что сунул в руки.       — Я не хочу иметь с этим дело.       — Оставь. — Роб отодвинул жестом. — Это же твоей сестре.       А он и сам людишки. Плевался ядом на парня, который собирал деньги для больной девочки.       Впрочем, каждому помогать и каждого понимать он не обязан — они не родственники и не друзья. Да и всё это слишком похоже на банальное мошенничество.       Джон вновь помотал головой.       — Тогда пусть берёт он. — И положил деньги на алтарь между цветами.       Забормотал — не то молитву, не то просьбу. Свет пробежался по его тёмным волосам, споткнувшись о выбеленную прядь.       Роб решил оставить его со своей мантрой наедине. Развернулся в тесной часовенке, заглядывая в коридор — в темноту, куда вела — куда звала? — лестница. Красный ворс запятнали лепестки олеандра и канареечные бархатцы.       Которые утром кто-то — незаметно ото всех, точно шалый послушник божества, — заменит на новые.       Почесал шею под воротом. Слюна на языке густая, словно набил рот цветочным запахом и кедровым дымом, и       суевериями?       Он знал, что не уйдёт — просто не сможет уйти, но       на его запястье легли пальцы — прохладные и тонкие, как ветви апельсинового дерева.       — Я подожду до рассвета. Потом ты вернёшься сам.       Роб повёл плечом. Всё в порядке, мол.       Только Джона с его виноватыми глазами он этим жестом не утешил.       — Не прикасайся к нему, ладно? — попросил Джон. — Если ты коснёшься его, он заберёт твою душу.       Пальцы с запястья исчезли.       Стоит ему сделать шаг, и этот парень больше никогда к нему не притронется — и Мэтт? и все остальные? словно он станет дурной приметой — рассыпанной солью или чёрной кошкой — это он тоже знал.       Он бы посмеялся — почти рассмеялся, ведь такие глупости в последний раз говорил-думал-слышал лет пятнадцать назад, и всё же — лишь дёрнулся уголок рта.       Может, дело в жаре или в предвкушении, или в дурманящем голову запахе, но мысль Робу понравилась.       Он облизнул сухие губы. Наклонился — поморщиться от треска липучек на сандалиях — и ступил босыми ногами на ковёр.       Говорили, души у него и так нет — с первой статейкой продал.       — Пускай попробует, — ответил Роб. — Если найдёт.       И скользнул голыми ступнями. Направился к лестнице, не оглядываясь — лишь услышал, как тихо щёлкнула дверь, когда Джон вышел из часовни. Вот гад, а. Бывают же люди.       Даже удачи не пожелал.