Не навреди

Впервые исцелив Тачихару после событий в аэропорту, Йосано садится возле койки и несколько мгновений рассматривает его расслабленные черты лица, через которые теперь уже явственно проступают другие, похожие, хорошо знакомые ей черты. Будто пристыженная, она поспешно уходит, разнося стук каблуков по больничному коридору, не дожидаясь, когда он очнётся. Заперевшись в уборной, зажимает ладонью рот, и мелкая дрожь прошибает тело. Ей больно видеть в нём его брата, чей образ был с ней все эти годы, кто своей смертью запечатлил, увековечил своё отсутствие. Ей больно прятаться и притворяться, словно теперь, спасая Мичидзо, она всё ещё не пытается спасти его. Она не знает, захочет ли он говорить с ней или предпочтет закончить путь, начатый несколько лет назад — дулом напротив её лица или ножом возле её горла. Она готова это принять — это всё, что она может дать ему. Умыв лицо, бегло смотрит в зеркало — металлический блеск бабочки подрагивает в волосах. Она хочет вернуться, объясниться, рассказать Тачихаре, как же ей бесконечно жаль. Что ей тоже было больно его потерять, но у неё нет права на эту боль. Она хочет сбежать — не от возможности его мести, но от невозможности перестать видеть его лицо. Невозможности таким образом не ранить его ещё больше. Ещё раз взглянув на себя, она всё же принимает решение уйти, надеясь избежать ещё большей боли — не причинять её раскаянием, на которое у неё нет права, и надеясь, что за местью он вернётся сам, если будет продолжать желать этого. — Доктор Йосано? Стук каблуков замирает посреди коридора — всего несколько шагов до стеклянной двери главного входа. Внутренности сковывает неприятный холод — она помнит этот голос, звучавший над ней с нескрываемым удовольствием: «Убейте женщину-врача, пока она не исцелила остальных». Голос, принадлежавший человеку, что стоял за спиной Тачихары, когда тот направлял дуло пистолета в её лицо. Она медленно оборачивается, глядя на его улыбку, на неподвижно опущенные веки. — Вы уже уходите? Он одет в гражданское — тёмный брючный костюм, из-под расстёгнутого воротника рубашки проглядывают бинты, пересекающие грудную клетку. Он улыбается — и ей страшно видеть эту улыбку. Она не помнит его имени, но помнит, с каким жестоким удовлетворением он улыбался за мгновение до того, как клинок должен был снести ей голову. Инстинктивно отступает, чувствуя липкую дрожь, когда он делает шаг навстречу, спокойно произнося: — Не хотите дождаться, когда он очнётся и сможет поблагодарить вас? Она отводит взгляд от его лица, словно он мог бы увидеть и прочесть что-то в её глазах. Лжёт, стараясь сделать это естественно: — Меня вызвали в агентство, нужно идти, — её голос всё-таки вздрагивает. — Передайте, что мне очень жаль. И разворачивается, не давая себе шанс передумать — направляется к стеклянной двери, не дождавшись ответа, искренне желая оказаться как можно дальше от этого человека, от чьей улыбки по телу проходит холодная липкая дрожь. Ещё не зная, сколько раз в дальнейшем эта улыбка будет последним, что она будет видеть, на пике удовольствия добровольно умирая в его руках. * Проходит несколько недель, прежде чем Йосано видит Тачихару снова. Она не знает, как реагировать, когда обнаруживает его внутри своего кабинета, который только что отперла ключом. На миг проносится мысль, что теперь всё наконец закончится. Что он пришёл, чтобы завершить так надолго затянувшуюся месть, но его взгляд заставляет её засомневаться. Она подходит чуть ближе, не сводя взгляда с его лица, снова видя в нём его брата — добрые грустные глаза, его уставшую улыбку. Мичидзо чуть поворачивает голову, и образ смазывается, исчезая. Йосано замечает, что он, сидя за её столом, держит на коленях перевязанную руку. — Что случилось? — срывается само собой, в этот момент она лишь врач, что должна выяснить, что случилось с пациентом. Он бледно усмехается: — Производственная травма. Долго смотрит в её глаза, пока она подходит и садится рядом. Она протягивает ладонь к его руке, и он медлит, прежде чем позволить ей прикоснуться. Она сразу замечает, что бинты пытаются скрыть отсутствие трёх пальцев его левой руки, и хмурится, поднимая взгляд. Его янтарные глаза подрагивают — такие же, как у его брата, и ей становится неестественно жарко и тяжело дышать. Она боится, что он поймёт — что за память о брате, настойчиво накладывающую отпечаток на его настоящее, снова начнёт винить. Её или самого себя. Но он вдруг медленно произносит: — Я могу тебя попросить? Она кивает, зная, что на любую просьбу не может ответить нет. Его голос звучит отстранённо: — Исцеляй меня, когда я прихожу, и не спрашивай, что случилось. Ей хочется всё-таки спросить, но главный вопрос она едва ли сможет произнести. Простил ли он, сможет ли отпустить? Но она видит в его глазах отблески сожаления и понимает, что есть вещи, о которых он тоже не может пока сказать, и им обоим нужно время, чтобы с этим справиться. Она кивает на ящик с инструментами возле операционного стола, спрашивая лишь одно: — Как ты хочешь, чтобы я это делала? В течение следующих недель ей не приходится больше спрашивать. Мичидзо является в случайные дни, без предупреждения, но теперь уже не пугает, оказываясь в запертом кабинете, а тактично стучит в дверь, словно обычный посетитель детективного агентства, коим вряд ли когда-нибудь смог бы стать бывший шпион и бывший мафиози. Йосано знает, что он ещё числился на госслужбе, но сейчас она ограничивалась работой в архиве. В те минуты между его приходом и началом исцеления, пока она переодевалась и готовила инструменты, а он снимал одежду и ложился на операционный стол, они могли вскользь перекинуться парой дежурных фраз, словно поддерживая иллюзию нормальности происходящего, не затрагивая того, что до сих пор болело и о чём говорить было ещё рано. Однажды ей хочется спросить, где сейчас тот мужчина, от чьей улыбки по спине пробегала дрожь, который явно беспокоился за Тачихару, но она так и не вспомнила его имени и предпочла бы не вспоминать его пугающе приятное лицо, так остро диссонирующее со словами, которые он говорил, и поступками, которые совершал. И она оставляет вопрос неозвученным, набрасывая медицинский халат на обнажённое тело. Уже после второго раза Тачихара заметил, что на её блузке под халатом всё равно остаётся кровь. — Ты могла бы снять её. Он говорит это без эмоций, без намёка на что-то большее. Лишь на то, что куда проще, если что, воспользоваться душевой, для этого и стоящей в её кабинете. И Йосано решает, что он прав, и ещё — что попадание крови на кружевное бельё тоже было бы ни к чему. В итоге это приводит их вместе в одну душевую — после того, как однажды он, выходя из неё первым, так же ровно замечает, глядя, как она вытирает кожу влажной салфеткой: — Ты могла бы не ждать, пока она высохнет, — имея в виду кровь на её шее. И это странным образом ощущается как что-то правильное, нужное им обоим. Со временем это стало уже привычным — раз за разом она смотрела, как потоки теплой воды смывают кровь с его тела после того, как всего несколько минут назад она собственными руками вспарывала ему горло. И в этот миг ей вдруг хотелось прикоснуться к нему иначе — лишь поддержать, в очередной раз без слов говоря, как же ей бесконечно жаль. Она осторожно касалась его груди, ведя по ключицам, и её пальцы окрашивались кровью, что стекала между ними, очищая их обоих, пока вода не становилась чистой. * Возвращаясь с обеда и отпирая кабинет, Йосано застывает в дверях, чуть не роняя ключи, и ощущает, как неприятным холодом сводит внутренности. Мужчина, сидящий за её столом, дружелюбно улыбается, белёсые ресницы чуть подрагивают на опущенных веках. — Доктор Йосано, — он встаёт, жестом приглашая пройти в её собственный кабинет. — Наконец-то вы вернулись. Не сочтите за грубость моё желание подождать внутри. Она несколько секунд борется с замершим телом и с желанием либо сбежать, либо поднять тревогу, либо метнуться к операционному столу за скальпелем, потому что мозг озаряет осознание, что он мог придти сюда, чтобы закончить начатое за Тачихару. Вспоминая его последние слова в больнице, она ни на секунду не сомневается, что он находится здесь из-за него. Его улыбка всё ещё пугает, даже когда он с абсолютным спокойствием произносит, словно считав её мысли: — Не бойтесь, это дружеский визит. И кивает на стул, предлагая сесть. Она сохраняет самообладание, прикрывая за собой дверь, и пересекает комнату. Садится напротив, и стол разделяет их, но мужчина, садясь, тут же сокращает расстояние, кладя локти на столешницу и подпирая ладонями подбородок. Йосано внутренне ёжится, вжимаясь в кресло, но спрашивает совершенно спокойно и холодно: — Что вам нужно? Он улыбается. — Ничего такого. Дело в одном вашем пациенте. Ну разумеется, она понимает это, но сохраняет отстранённость. — Наверняка вы знаете о врачебной тайне. — Наверняка вы знаете, что у вас не получится ничего скрыть от меня. Он улыбается с явным удовлетворением, и она чувствует, как под столом неприятно подрагивают колени, и опускает на них одну ладонь. Мужчина чуть склоняет голову, словно мог бы проследить за её рукой. Йосано скашивает взгляд на операционный стол за его спиной, где стоит ящик с медицинскими инструментами — непреодолимо далеко. В досягаемости на столе максимум плохо заточеннный карандаш. — Вам не стоит бояться, доктор, я же сказал, что визит дружеский. Он опускает ладони на стол, чуть наклоняясь вперёд и всё ещё улыбаясь. — Я знаю, что вы хотите ему помочь. Но это длится уже слишком долго, а лучше так и не становится, вы не находите? Йосано молчит, всё ещё охваченная неприятной скованностью из-за его присутствия, но она вынуждена согласиться — она тоже об этом думала. О том, что в итоге может даровать только временное освобождение — обновить его тело, но едва ли он когда-нибудь впустит её в свою душу. Но что ей делать? Мужчина задумчиво произносит: — Уверен, как он не рассказывает мне о вас, так и вам он не рассказывал обо мне. Йосано смотрит на отглаженный воротник его белой рубашки, на красную кисточку длинной сережки в его правом ухе. Она не помнит его имени и не вполне уверена, что правильно понимает его слова. Кем он является для Тачихары? Ей показалось, что он пришёл сюда ради завершения его мести, но теперь к ней осторожно подкрадывается мысль, что это может быть не совсем так. Чуть нахмурившись, она сдержанно замечает: — Вы правы, я ничего не знаю о вас, кроме того, что чуть ранее вы пытались меня убить, — она делает паузу, против воли вспоминая, при каких обстоятельствах они встретились впервые. И добавляет, пытаясь сохранить иллюзию невозмутимости: — Не сочтите за грубость, но я даже не знаю вашего имени. Мужчина приподнимает брови, и его лицо снова озаряет отталкивающая улыбка. Он протягивает ладонь через стол, говоря полуофициально: — Дзёно Сайгику, всё ещё военная полиция. Йосано не хочется прикасаться к нему, но и не хочется давать ему повод оскорбиться и всё-таки на месте её убить. Она жмёт его руку — быстро и сдержанно. Сознание странно неуместно подмечает, что его руки сухие и тёплые и совершенно не неприятные. Она вжимается обратно в кресло, рассматривая его лицо, пытаясь понять, чего он от неё хочет. Вспоминает, как тогда, в убежище, появившись с остальными Ищейками, именно он говорил с ней, именно он направился к Тачихаре, набросив ему на плечи плащ, чтобы у Акико точно не осталось сомнений, что он один из них. И то, как после он стоял с гордой улыбкой за его спиной. И теперь ей всё больше кажется, что есть что-то ещё, стоящее за всем этим. Что-то большее, чем рабочие отношения. Может быть, Дзёно Сайгику, всё ещё военная полиция — одна из проблем, от которых Тачихара пытается спрятаться, приходя к ней за исцелением? — Не надо думать обо мне так. Он вновь улыбается, и она вздрагивает, судорожно соображая, не является ли его способностью чтение мыслей. Но он с усмешкой успокаивает её: — Нет, доктор, я не читаю ваши мысли напрямую, но ваше тело говорит за вас. Движение мышц, температура тела. То, как вы смотрите и молчите, слегка нахмурившись. Вспоминали наши прошлые встречи, не так ли? И теперь пытаетесь понять, что мне нужно от вас и от вашего пациента. Раз уж вы уже отбросили мысль, что я пришёл, чтобы вас убить. В чём, разумеется, вы правы. Я не убью вас. Он чуть склоняет голову, улыбаясь. — По крайней мере, без вашего разрешения. От выражения его лица по коже идёт дрожь, Йосано чувствует, как блузка неприятно прилипает к спине. Она не знает, к чему должен привести этот разговор, и на какой исход вообще должен рассчитывать человек, с удовлетворением говорящий о её убийстве? Унимая дрожь в коленях, она спрашивает напрямую: — Так чего вы от меня хотите? Его улыбка становится сдержаннее. Он откидывается на спинку стула, складывая руки на груди. — Я хочу помочь ему, как и вы, — он делает паузу и говорит вкрадчиво и приглушённо: — Только в отличие от вас, я делаю это ради него, а не ради его мёртвого брата. Йосано вновь вздрагивает, ощущая неприятный холод, словно змеи обвивают внутренние органы, словно этот человек, видящий её насквозь, жаждет проникнуть под её кожу. Её мутит, но она бросает все силы на то, чтобы сохранить лицо, чтобы остаться сдержанной, чтобы своей болью не доставить ещё больше удовольствия тому, кто так спокойно улыбается, ожидая её ответа. Она сглатывает, считая до трёх, выравнивая дыхание. В конце концов, она может соврать ему, может сделать вид, а после наконец поговорить с Тачихарой, предупредить его— — Не надо, доктор, так вы не сможете ему помочь. Он придвигается, кладя ладони на стол, вновь сокращая расстояние, вынуждая Йосано сильнее вжаться в кресло уже липкой спиной. — Я расскажу вам, что происходит. Он приходит к вам, раз за разом прося убить его, чтобы переродиться, потому что страдает, но боится попросить меня ему помочь. Ему трудно поверить, что его простили, что он заслуживает жить после того, что сделал. Вам ведь это знакомо? Она чувствует подступающий к горлу ком. — Поверьте, доктор, мои помыслы в этот раз чисты, причина только одна, и она очень простая — это единственный человек, чьих страданий мне не хотелось бы. И пока вы ему дороги, вам я тоже не сделаю ничего плохого. Если, конечно, вы сами не захотите. Его улыбка меняется, словно впервые становясь искренней, пытающейся её утешить. Хотя сказанное им — плохое утешение для Йосано, не до конца понимающей природу его чувств к Тачихаре и совсем уж не понимающей, почему он уже дважды акцентирует внимание на возможности причинить ей боль по её же воле, как будто есть хоть какая-то вероятность, что такое желание когда-нибудь её посетит. — И наконец, доктор, отвечая на ваш вопрос… Он поворачивает голову в сторону ящика с инструментами, стоящего за его спиной. — Я хочу стать вашим ассистентом во время операции.