Я удивляю тебя раз за разом, ведь я супермен Ты удивляешься, как будто тебе семь Мы будто созданы быть вместе, но так далеко до звёзд Ведь ты – одна из них, а я – простой дворовый пёс
«Альфа и Омега» Тима Белорусских
Если бы его попросили вспомнить, что он делал пятнадцатого апреля ровно год назад, то Крош, вполне вероятно, ответил бы, что не знает точно. Он никогда не вёл дневников и, если значимых событий до конца месяца не предвиделось, запросто мог игнорировать даты. Апрель – классический случай: месяц начинается праздником смеха и кончается накануне праздника весны, а всё, что происходит между, строгой привязки к датам для Кроша не имеет, а потому часто просто обозначается как «в апреле». Крош помнит, как в апреле прошлого года целый день провозился на свалке запчастей у Пина, пытаясь среди груд металла отыскать подходящих размеров электронагреватель для собственного изобретения: прибора, способного переносить горячий воздух на расстояния. Когда деталь была найдена, а бегло просмотревший чертежи Пин, качая головой и заявляя, что «переносить тепло с помощью мыльный пузырь есть глупость», собирать устройство отказался, Крошу ничего не оставалось, как судьбу технического прогресса взять в свои руки. В тот вечер он присоединял, менял местами, связывал и клеил, пока не закончился третий моток скотча. Возможно, календарь тогда показывал как раз пятнадцатое. Или пятнадцатым апреля оказался тот самый день, когда они с Ёжиком стали рыть дыру, способную ветер с противоположной стороны земли провести обратно в долину, потому что на улице было душно и слишком тихо, и им хотелось запустить змея. Крош не ответит, чем он занимался в названную дату наверняка, зато он с лёгкостью скажет, чего пятнадцатого апреля ни в прошлом году, ни когда-либо ещё точно не делал. Он не сидел с Ёжиком и Карычем в гостиной у последнего и не выслушивал, борясь с желанием ежесекундно закатывать глаза, наставлений об ответственности и о «самом значимом из жизненных решений» – выборе будущей профессии. Всё бывает впервые. Несуразица с профессиями начинается на прошлой неделе, а именно с Совуньиного супа. Крош терпеть не может этот суп, чересчур густой и до невозможного скучный, а Совунья, в свою очередь, не переносит мысли о состоящем преимущественно из горелых тостов, не всегда мытой моркови, завалявшихся где-то по карманам конфет и колоссального количества лимонада рационе Кроша, поэтому под вечер она нередко приносит замотанный полотенцем котелок, наливает полную миску и, не обращая внимания на протесты приверженца неслыханной диеты, ни шагу не делает в сторону выхода, пока ложка не ударится о пустое дно. В дождливый четверг, когда всё начинается, закутанная в жёлтый плащ с капюшоном Совунья застаёт хозяина домика на полу в хаосе розовой краски, опилок, досок и гвоздей. От удивления она чуть не роняет кастрюлю, а Крош, обернувшись на скрип двери и заметив застывшую на пороге гостью, проводит ладонью с пластырем на указательном пальцем по лбу, отчего розовые пятна размазываются ещё сильнее, и просто объясняет, что чинить скамейку под дождём ему не охота. От супа он отмахивается, потому что уже успел поужинать; при виде десятка разноцветных фантиков и пары пустых пачек чипсов под столом Совунья хватается за сердце. В следующий миг она, раздражённо затолкав кастрюлю в пустой холодильник, всплёскивает руками и, пересекая комнату из угла в угол по диагонали, отчитывает наблюдающего с пола Кроша за преступное отношение к собственному здоровью, за беспорядок в доме и в мыслях. Несколько дней после происшествия Совунья не приходит, потом, пятнадцатого апреля, заявляется на рассвете и утягивает «отбившегося от рук молодого человека» на серьёзный разговор к мудрому Кар-Карычу, и так начинается шоу «повзрослеть за 24 часа». Чем дольше Крош думает об этом, однако, тем сильнее ему кажется, что настоящее начало было другим. На самом деле всё начинается ещё в марте, а именно с возвращения Бараша к цивилизации. Решив вдруг оставить затворничество, поэт показывается на футбольном поле, просит разрешения присоединиться к игре, а в перерыве как бы невзначай сообщает, что какую-то из своих поэм от нечего делать послал в редакцию одного литературного журнала и теперь получил приглашение на штатную должность в редакции. Переезд в город запланирован на конец лета. Неожиданная новость потрясает каждого, сыплются вопросы, звучат поздравления, выдвигаются догадки о том, какая она, городская жизнь. После затянувшегося перерыва матч тем не менее продолжается оживлённее прежнего, и к вечеру Крош уже почти не думает о внезапном повороте в жизни творческого друга. Остальные новость, напротив, принимают за сигнал к действию: Ёжик в библиотеке Лосяша откапывает толстенный атлас профессий, а Нюша, желая черпать вдохновение из источника посовременнее и погламурнее, берётся за свежий глянцевый журнал. Вскоре всей долине известно, что она – будущая стюардесса, а он выбрал одну из тех мудрёных профессий, о названия которых ломается язык. Крош единственный, кому новая игра в профессии, мягко говоря, не по вкусу. Правила глупее некуда: выбирай однажды и на целую жизнь. Ему хочется всего везде и сразу. Быть космонавтом, футболистом, моряком, капитаном подводной лодки, сценаристом и режиссёром, сыщиком, изобретателем, художником, водолазом, оформителем интерьера, ландшафтным дизайнером и, возможно, строителем амбаров для морковки. – Слушай, ну а если тебе стать археологом? – бодро предлагает ещё не потерявший надежду на успех сегодняшнего сборища Ёжик, пока Карыч запускает в рот сушку и запивает чаем. – Сокровища, пирамиды, тайны фараонов! Я бы и сам стал, если бы… – Ну так стань, Ёжик! – с досадой перебивает Крош, зная куда клонит лучший друг. – Ты ведь не станешь? Да ясно, что не станешь. Ты будешь этим, как его? – Сакулумистом, – наслаждаясь звучанием слова, будто любимой мелодией, отвечает Ёжик, потом важным тоном добавляет заученную выкладку из книги, – экспертом по коллекционированию фантиков и обёрток от конфет, шоколада и прочих сладостей. Хозяин домика одобрительно кивает и переводит многозначительный взгляд на Кроша: бери, мол, пример. Крошу вдруг становится невыносимо тесно. Тесно в пыльной комнате и тесно в этом разговоре, и, на него вот-вот обрушится потолок. – Крош, ты чего? – недоумевает Ёжик при виде бросившегося к выходу друга. – Сейчас вернусь, – на ходу проговаривает тот, прежде чем захлопнуть за собой дверь. Он не возвращается.***
Крош со вздохом опускается на качели, морщится, чешет затылок, потом ожесточённо лохматит спутанные русые волосы. От необходимости выбрать что-то грандиозное, что-то серьёзное и на всю жизнь разрывается голова и звенит в ушах. Может, ему нравится жить так, запросто, быть никем и в то же время всем сразу. Может, ему стоит остаться здесь, в долине, разбить морковную плантацию, строить амбары. И какое ему дело до всяких конфетных экспертов, поэтов, стюардесс... Вдруг Крош замирает и прислушивается: из-за высоких кустов справа доносятся… чьи-то всхлипывания, что ли. Он приближается к месту и, раздвинув зелёную завесу, под одним из кустов обнаруживает рыдающую Нюшу. Подол её новенького небесно-голубого платья стюардессы, пошитого точной копией журнальной картинки, перепачкан грязью и листьями, рыжая коса непоправимо растрёпана. Она прижимает колени к груди и прячет лицо в белом фартуке. – Что, опять сарафаны из моды вышли? – сухо бросает он. Из-за этих их профессий его, Кроша, пилят теперь с утра до ночи, а она только и знает, что реветь о бантиках да клипсах. Куда ей такой в стюардессы? Нюша вскидывает голову и с распухшими глазами оборачивается на голос. Настоящий джентльмен в подобной ситуации, вероятно, не помедлил бы предложить плачущей даме вытянутый из нагрудного кармана пиджака шёлковый платок. Но Крош не джентльмен и пиджаков не носит, а потому он просто ждёт, пока Нюша размазывает слёзы, тушь и розовые тени рукавом. – Не смешно, – всхлипывает она, и громко сморкается в фартук, затем, глотая слёзы и шмыгая носом, пытается объяснить, – Я… они… меня предали. Я думала, меня пригласили, а они пишут, что обычные девочки из глубинки им не нужны, что там, оказывается, вступи…вступительные экзамены. И это его ещё называют легкомысленным. – Сдай экзамены, всё нормально будет, – не зная, что сказать, озвучивает очевидное Крош, вслед за чем раздаётся новый всплеск рыданий: – Я не сдам, в письме были примеры вопросов по… по математике и по физике. Мне никогда не стать стюардессой, ни-ког-да, – произнеся главное, она закрывает раскрасневшееся лицо ладонями и, больше ничего не добавляя, тихо плачет, скорбя по мечте. Крошу далеко до утончённых героев, которыми полны страницы её девчачьих романов, но он видит дрожащую на земле фигуру, слышит сдавленные всхлипы и чувствует, как что-то сжимается в груди. Невольно потирая шею, Крош мягким, он надеется, тоном предлагает единственные слова утешения, идущие на ум: – Ладно, не хнычь. Что-нибудь придумаем. Нюше не больше восьми, на ней розовое кружевное платьице, и она ревёт навзрыд, сидя в самой глубокой луже, потому что её имя никуда не годится, а выбрать другое, подходящее, никак не получается. Внезапно чья-то рука падает ей на плечо: – Ладно, не хнычь. Что-нибудь придумаем, – звучит голос Кроша, и они, действительно, придумывают, и вскоре Нюша уже грызёт яблоко и заливается смехом. Кусая нижнюю губу, она поднимает мокрые глаза на друга. Ей известно, что Крош – мастер беспорядка; возможно, именно поэтому он оказывается рядом в моменты, когда Нюша ощущает себя грудой ненужного хлама. Крош знает беспорядок, любит беспорядок, Нюшина жизнь сегодня – беспорядок, и глупо было бы не довериться мастеру.