Четыре

Первый раз Нил умер когда ему было шестнадцать. В то время они с матерью жили во Франции, но активно готовились к переезду в Польшу. Позади них была Германия, Бельгия, Канада и Голландия. Люди отца их настигли быстро и смертоносно, как кобра, весь последний месяц готовившаяся к одному-единственному рывку. Они скрутили его, связали и опорочили Мэри, обвились вокруг их тел, как лианы джунглей вокруг деревьев и сжались так сильно, что нельзя было сделать крошечный рваный вздох. В ту ночь все слилось в одно большое окровавленное месиво. Нил помнил оглушающий металлический грохот, пронизывающий каждый миллиметр кожи, помнил собственное липкое лицо, к которому было противно прикоснуться и жгучую боль. Он честно пытался сопротивлялся. Нил кусался, лягался, как только умел и не умел изводил отцовских мудаков, орал, когда они пытались его заткнуть и молчал, когда вырывали ногти и разрывали его изнутри. Он поджимал пальцы ног, когда боль внутри вырывалась наружу, и старался затолкать свое сознание куда-нибудь поглубже, хотя это было больней, чем пугающее ощущение в животе (он бы никогда не подумал, что ничего не чувствовать (или пытаться ничего не чувствовать) так ужасно). Нил кусал губы и дышал рвано, больно, как будто одно из сломанных ребер порвало ему легкое. Потом не осталось ничего. Его больше не касалось чужие горячие ладони, огонь не обжигал его грудь и лицо, а под спиной больше не было холодного бетона. Ему было спокойно и тепло, как будто он сидел под пледом, грел руки о кружку с кофе и положив голову на плечо матери смотрел «Гарри Поттера». Нил никогда не сидел и не грел руки о кофе, никогда не смотрел «Гарри Поттера», но был уверен, что чувство, которое его тогда окутывало как пушистое одеяло, ощущалось точно так же. Он как будто бы парил, летел на мягком облаке над теми городами в которых он уже был и потом будет, заглядывал в чужие окна и воровал частичку чужого счастья, чтобы из крошечных крупиц, почти пыли, собрать огромное свое. А еще ему казалось, что это все было похоже на один из позапрошлых дней, которые были одновременно так близко, что их можно было потрогать кончиками пальцев, и так далеко, что за всю жизнь до него не добежать, не доплыть и не долететь даже на самом реактивном самолете. А потом была пронизывающая боль. Такая, что все его суставы выкрутило, а мышцы скрутили судороги. С его щек катились слезы. Его трясло как ту старую рухлядь, которую хозяева квартиры, которую они с матерью снимали полтора месяца в Венгрии, называли стиральной машиной. Эта стиралка, сделанная, наверняка, еще в Союзе, дожила свой век еще в девяносто пятом, но продолжала существовать как один из тех дурацких целлофановых пакетов, которые летали по улицам, взбирались на крыши домов и цеплялись за провода, залетали, если повезет им и не повезет жителям одно из тех грязных зданий непонятного цвета, в подъезды, где становились одним целым с грязью, прилипшей к колесам детских колясок и вонью кошачьей мочи. Просто мешала жить. Нил смеялся: он, переломанный в фарш считай что руками собственного отца, думает о дурацких пакетах и стиралке, вместо того, чтобы думать как из говна и грязи сбежать. Сбежать. Сбежать. Сбежать. Шум в его ушах стал нарастать: сбежать, сбежать, сбежать! Не останавливаться, не смотреть назад, не возвращаться! Сбежатьсбежатьсбежать! Нил часто дышал, его глаза бешено крутились в глазницах, а тело дрожало. Сбежать! Грохот вокруг стих. Как по команде. Он заглотнул побольше морозного воздуха, перевернулся на бок и заорал. Ему было больно как никогда. В кожу впивались горячие царапины, поврежденные пальцы цеплялись за трещинки в полу, а ноги крепко прижались к его животу. Нил рывком встал на четвереньки. Мир вокруг закрутился и поплыл; к глотке подступил давящий ком рвоты, а слезы полились с новой силой. Они щипали щеки и кончики рта, капали на пол и мешались в грязь. Он заметил как же было невыносимо холодно: он выдохнул тонкую студию пара и сжался. Он был полностью раздет. Единственное, что Нил смог запомнить, когда выбирался из того гадюшника это мать, висевшая на его плече как огромный неповоротливый мешок. Он смог затаиться под одним из заброшенных мостов, хотя был по ощущениям едва ли не овощем в коматозе. Утром, когда солнце стало растекаться по девственно нежному небу, Нил не мог оторвать взгляд от поломанного тела матери. Ее волосы были спутанными и грязными, как у рабыни, годами не видевшей мыла, или старой наркоманки с руками в красных противных язвах от уколов, которая не могла выпрямиться и взглянуть на небо. Он всматривался в ее лицо, не отрывал пальцев от ее пульса и тихо задыхался. Нил шептал ей на ухо просьбы, говорил, что это нихрена не смешно, мам, хватит, а она все лежала, не шевелила губами, как обычно делала это, когда хотела пошутить, ее глаза, обычно беспокойно ходившие под веками даже во сне, не открывались. Мэри была мертва. *** Нил отчаянно пытался спасти мясо, в которое превратилось его тело и лицо. Он скупил почти все бинты и пластыри с обезболом в одной из грязненьких аптек на краю города и лил перекись на все, до чего мог дотянутся. Его вздутые руки плохо шевелились, но ноги, спасавшие его последние шесть лет, все еще бегали, пусть и не так быстро, как раньше. Весь в перевязках, он был больше похож на мумию сына египетского земледельца, чья огромная семья еле-еле смогла нагрести на какие-никакие похороны, чем на человека. А еще ему постоянно снилось как маленький он, Кевин и Рико вместе играют в экси и смеются на весь вороний стадион, как рисуют друг-другу цифры на щеках и смотрят мультики. Их вечная троица спала в одной комнате, чуть ли не на одной кровати, где приходилось ложиться боком и втягивать в себя живот, чтобы не упасть на пол, они пересказывали друг другу старые, как тренер Морияма, истории и шептались на иностранных языках, задирали старших и потом бегали от них по коридорам и прятались в чужих спальнях. Ему снилось то, как он был счастлив и это было невыносимо настолько, что в одну темную ночь он нашел телефонный автомат. -Алло, это я. - Нил выдохнул облако теплого воздуха и запрокинул голову. Крошечные белые точки звезд, рассыпанные как веснушки на лице, тускло блестели на небе. -Ты… блять, ты… - сонный голос Рико на другом конце провода отдавал домашней теплотой Эвермора и сладкой сонливостью. - Что случилось? -Моя жизнь прямо сейчас катится в пизду. И еще я хочу играть в экси. Последний три дня только о этом и думаю. - Нил растянул рот в болючей полуулыбке. -Знаешь, я сейчас очень рад что ты позвонил, потому что мне начало казаться что за эти полгода или ты меня забыл или произошло что-то настолько херовое, что ты едва смог себя сгрести в одну кучу, но я понимаю что это твое «все катится в ебеня» намного хуже чем я думаю, так? Я прав? - трубка замолчала. Нил громко выдохнул и прикрыл глаза, - значит я прав. Я… я постараюсь связаться с братом. Ты свободен завтра в… сколько там у тебя? -Пять -Пиздец. В смерть? - Нил улыбнулся -Как никогда, родной. Целую твои мысли. - он сбросил звонок. Может, правда получится дожить до восемнадцати. На следующий день Нил опять набирал номер Гнезда. Рико принес радостную новость - его уже ждали. *** Исаак Кристо ю родившийся летом, но появившийся в ноябре, ненавидел книги с страшно любил русскую Тайгу. Так любил, что сразу после прилета в Варшаву побежал на рейс до Петербурга, откуда автостопом добрался в Москву, и сел на поезд до Читы, а оттуда на автобусе до Хабаровска, где отклонившись от маршрута, по которому его еще несколько недели искала полиция, поехал в Владивосток и сел на парком до Японии. *** Лихорадочную и горячую как пожар, мысль, гревшую Нила в ледяной проруби и освещающую путь в самой темной пропасти он пронес вплоть до Киото, до кабинета Ичиро Мориямы. Несмотря на то, что он фактически был только наследником огромной преступной империи Кенго, построенной на костях, его голос тоже чего-то стоил. Нил знал его еще с глубокого детства, с тех пор, как стал играть вместе с Кевином и Рико (продолжалось это относительно недолго, всего шесть лет, до его десяти и побега в Европу с матерью). Благодаря тому, что будучи глубоко мелким на момент попадания к Воронам, он смог урвать крошечный шанс освоить разговорный японский, что тогда буквально спасало его задницу (он не надеялся, что такой человек как Ичиро будет жертвовать собственным комфортом и менять родной язык на английский, как пришлось это сделать его младшему брату). Благо, способности сбегать из говна, вычисляя местонахождение некоторых людей чуть ли не по сертификатам соответствия на пшеницу, помогли ему выловить Ичиро после одной из встреч, на которых он был обязан присутствовать.