Крошево

      После перевода прошло не так уж и много… Я не договариваю даже мысленно — получать прилетевшим с другого конца комнаты чем угодно не хочется. Первые три дня в меня попадали камешки, мешочки, клубки, мотки, чья-то обувь, сухие цветы и несколько неопознанных вещей, отчего мне нужно было сначала учиться уворачиваться, а потом — правильно думать. То есть, не упоминать вот эти штуки с циферками и стрелочками, которые ещё умеют звенеть или постукивать механизмом. Ещё учиться просыпаться когда нужно, а не от пинков Сфинкса и ледяной воды от Чёрного с последующей руганью Лорда, на чью подушку тоже попадает: «А Македонскому это сушить относить, ты вообще головой подумал?!». Учиться чувствовать, водить пальцами по рисункам на стенах, с честью выдержать завалившегося по делам вожачьим Рыжего с парой Крыс, не морщить нос при виде Фазанов, особенно Поросят — с ними сложнее всего, — не валиться с коляски от дружеского шакальего хлопка по спине, во время пьянок оставаться трезвым, как Слепой с Маком, молча ставить баночки и настойки в нужном порядке, пока тень в свитере перетаскивает совсем упитых в ванную. В общем, хоть я и не из Четвёртой по первоначальному распределению, думаю, приживаюсь.       После завтрака, заехав в классы, я обнаруживаю брошенные почти сухие краски и пальцами уже в комнате рисую кривую яблочную черепушку, точь-в-точь как то, что, наверное, до сих пор где-то в мире есть.       Художество замечают вечером, и Табаки удивлённо-довольно присвистывает.       — А ничего так… Готичненько. — подъезжает ближе, тычет в провалы глазниц.       — По-птичьи. — фыркает Сфинкс, заваливаясь на общую кровать.       — Ну таки что, что по-птичьи?! — Шакал всплескивает руками. — Я словно за ребёнком наблюдаю, сказавшим первое слово! А откуда такой полёт мысли, милок? — ждёт ответа, уставившись своими непонятными глазами.       Я замираю, думая, сказать или нет.       Скажу, хуже не будет точно.       — У Акулы я был трижды. Первый раз, когда заехал, третий — когда узнал о переводе, и второй, когда на выставку о любви к миру нарисовал дерево с червями и черепами вместо плодов. Надеюсь, те, кто эту выставку посетил, оценили. — пожимаю плечами.       Табаки хохочет в голос, сложившись пополам. У него едва ли не текут слёзы, настолько ему нравятся мои слова. Лорд, до того читавший, удивлённо взирает на меня поверх старого корешка, Чёрный медленно опускает кружку на пол, не отводя от меня раскрытых почти до формы круга глаз, да даже Сфинкс удивлён.       — Ну, детка, насмешил. — показательно вытирает глаза. — Я теперь не понимаю, как ты к Фазанам вообще попал, а?       — Они думали, что я приличный и правильный. — Шакал снова заходится в диком смехе.       — Ты-то? Ты, умудрившийся достойно отвечать нам при первой нормальной встрече?! Глупцы эти взрослые. Кстати, я сейчас вспомнил… — оглядывает комнату, тормозя взглядом на своей личной подкроватной коллекции.       Табаки и вспомнить в одном предложении практически всегда ведут к чему-то убойному или идиотскому по мнению обычных людей — примета вернее низко летящих птиц.       Он хлопает в ладоши, разворачиваясь ко мне с широкой предвкушающей улыбкой на лице.       — Слушай, Курильщик… Не съездишь мне за основой для настойки?       Лорд скрывается за книгой снова, как и Чёрный шустро забирается на второй этаж кровати — не дай Дом, им достанется незавидная участь. Я уже привык, что меня таким вот странным способом знакомят с этим местом, тем более, в отношении Табаки гораздо проще принять неизбежное, чем настаивать на отказе и перекладывании ответственности за его нужное на кого-то другого. Обречённый выдох, однако, сдержать не удаётся — то Сфинкс отправит к Крысам или Птицам с донесением для ихних вожаков, то ещё что… Я и так от Рыжего во вторую встречу еле отбился — ума не приложу, чем его так удивило моё появление.       — О, ты согласен! — звенит полученными на последнем Меняльнике колокольчиками на шее. — В общем, суть такая: доберёшься до мастера своего дела, скажешь, что от меня, и тебе всё отдадут.       Он что-то умалчивает. Как всегда…       — Куда ехать хоть, скажешь?       — На женскую половину.       — Чего?!       Нет, после отмены Закона я и с Рыжей пообщаться успел, и Длинноногую Габи встретил, даже с Крысой пересекался, но… Поехать к девушкам?       Табаки подпирает голову рукой.       — Разорался… Травница — уникальный человек, между прочим. Ума не приложу, что она там мешает, но последнюю настойку вы все пили на её крошеве. Она одна во всём Доме такая.       Понятно, теперь вообще не отверчусь — как же, такая тайна для не-правильных жителей Дома…       — Найти её как?       — Встретишь кого, спросишь, не маленький. Так что давай, спицы в колёса и вперёд.       Спину обжёг раздражённо-сочувствующий взгляд Лорда… Понятно, кому там раньше такая сомнительная честь доставалась.

***

      Встреченная Русалка спокойно объясняет, куда мне, и, стараясь не обращать внимания на шепотки и свою ощутимую невписываемость, еду дальше, неспешно шурша колёсами. Так, вторая, третья, пятая… О. Как там сообщили… Постучать три раза?       Дверь открывается сама.       После света коридора полумрак кажется полуночью — я едва не наезжаю на что-то, но останавливаюсь вовремя, слыша шорох в дальнем углу. После него следует короткий шелест, и вот уже одна за другой загораются свечи. Спичку держат тонкие пальцы, в слабом огне видящиеся тоньше, чем у болезненного Слепого, с длинными ногтями, отличающимися по форме. Отблескивает металлом и тяжёлым зелёным кольцо, одиноко, глухо звякают подвески браслета.       — От кого или сам?       — От Шакала Табаки. — справляюсь с речью, всё же даже для меня, привыкшего к Четвёртой, это, пожалуй, слишком.       — Хорошо… Не подъезжай ближе и дверь прикрой, а то явятся воспитатели.       Беспрекословно выполняю то, о чем просит-приказывает девушка. Не слушать её голос невозможно — хриплый, шуршащий, словно опавшая листва, по которой ходят тяжёлыми ботинками, безжалостно ломая хрупкую красоту.       Я у самого выхода, упираюсь колёсами в шершавое древесное полотнище, а передо мной в дрожании пламени свечей фигура срывает с верёвочек травы, достаёт из-за спины склянки, запечатанные пробирки, обмотанные бечевой, и всё это высыпает, растирает, объединяя в… Я не вижу цвета, только тени и звуки. Но звук явно становится мягче, хотя проскакивают порой жёсткие ноты.       — Подъедь ближе.       Она поднимает одну из свечей голой ладонью без подставки — воск стекает, и я, чтобы не причинять больше боли своим простоем, объезжаю едва не попавший мне под колёса в прошлый раз камешек, останавливаясь, когда Травница опускает руку.       В моменте я больше смотрел на пол, но за эту секунду успел увидеть большие очки, растрёпанные короткие волосы и действительно тусклую кожу, казалось, бумажную, но не плотную акварельную, а дешёвую, пропитанную водой — пальцем проведи, и останется рваная рана.       — Закрой глаза.       Слушаюсь. Шорох одежды, и я чувствую царапающий холод на челюсти.       Травница бесцеремонно вертит мою голову, ухватив за подбородок, но я держусь, хотя хочется спросить, какого чёрта сейчас происходит. Около правой щеки теплеет, и я едва не отшатываюсь, но замираю, как мышь перед дворовой кошкой. Больно дёргает за волосы, вырывая, кажется, штуки три.       — А ты не из пугливых… — отстранённо замечает она, садясь обратно. — Я увидела всё, что хотела, можешь не жмуриться.       Травница возвращает очки на переносицу, но мне хватает, чтобы увидеть длинные ресницы и тёмные веки. Хотя, может, темнота появилась из-за столь… Специфичного освещения.       — Скажешь Шакалу, за ним должок.       Мне хочется знать, но я молчу.       Она тушит почти все свечи, кроме той, чей свет никак не попадает на её рабочее место. Я не знаю, что она делает, могу только угадывать, слыша и замечая. Я замечаю много меньше Табаки или даже Лорда, но что-то, да умею.       Снова поднимается, сцепляет руки за моей шеей. Кожи касается холод цепочки и тонкий кожаный шнур.       — Заправь под одежду и не снимай ни при каких условиях. Когда внутри хрустнет, будет означать, что выбор, сделанный тобой, уберёг от непоправимой ошибки. Зашуршит — время этого выбора. У тебя будет шанс исправиться, если решишь не то.       Хлопаю глазами. Тонкие косы щекочут шею, а на запах Травница — мокрая земля, пепел и полынь.       — Уезжай, Курильщик. — мягко убирает в карман моей рубашки шакалов заказ. — Уезжай, и пусть Табаки сам явится, если ему ещё что нужно. Коли мы ещё раз в этом месте встретимся, пока срок не истечёт, я тебе больше помочь не смогу.       Она отодвигается, отпускает не физически, но иначе, позволяя уйти.

***

      После, всю дорогу обратно, меня мелко подтрясывает. Естественно, полученное я прячу под футболку сразу после закрытия двери за спиной — ощущение чего-то не пропадает, пока я так не поступаю. Русалка, сидящая на своих волосах рядом с Рыжей, с почти жалостью смотрит вслед, провожая глазами до нового поворота, и удерживает подругу на месте. «Понимает», мелькает мысль, и я чуть улыбаюсь благодарно, надеясь, что она ощутит. Дом иной, так что подобное вполне возможно.       В Четвёртой с кроватей на меня пялятся, как на циркового кролика. Наверняка выгляжу не лучшим образом — бледный, напуганный, дрожащий… Да и наплевать.       Подъезжаю к Табаки, достаю травы, чуть ли не впечатывая те ладонью в чужую грудь.       — За тобой должок и чтобы меня больше не отправлял, надо, сам доедешь.       — Курильщик! — но я резво перелезаю на общее спальное место, пусть к Лорду, главное — подальше от Шакала, непонимающего и обиженного. — Я же всего лишь…       — Не мне, милок. — пародировать его манеру речи неожиданно ощущается отдушиной после пережитого, особенно если говорить с кажущимся равнодушием. — Я просто доставщик от других.       Я думал, что они будут смеяться, потому что не поймут, что я имею в виду. Но они понимают — снова вытаращиваются, только теперь я оказываюсь повышен с цирковой твари до гладиатора.       — Крепись. — Лорд неожиданно опускает мне руку на плечо. — Травница… Такая. Раньше другой была…       Ему в лоб метко впечатывается крышка от пластиковой бутылки.       — А ну без обсуждений такого направления! — теперь Табаки смотрит на Лорда зло, а на меня виновато, но я не собираюсь его прощать ближайшее хотя бы сколько-то — наверняка амулет стоит всего, но… Он ведь понимал, к кому меня отправляет, вот и пусть мучается теперь.       С другого бока притуливается Македонский, касаясь совсем немного.       Лорд вздыхает, переставляет книгу мне на колени, чтобы всем нам было видно текст. Как раз новая глава… А ведь приятно, что ни говори.