Потом раздался свисток — фильм окончился. Осталось только белое полотно. И тут О-Току произнесла замечательную фразу: «Все ушло. Ушло и превратилось в дым. И ничего не осталось». В её слезах не было притворства. Не исключено, что история её безнадежной любви к изображению на экране — выдумка, а на самом деле она безответно любила кого-нибудь из нас.
Настало время Шляпника уходить на игры. Отдаться в объятия смерти без возможности убежать или спрятаться. У него не было выбора. Даже сбежать – и то было невозможно. Единственным исходом этого человека была верная погибель, и изменить это не предоставлялось ни единой возможности. Всё было предрешено заранее, и от этого становилось ещё хуже. Словно моё сердце острыми когтями вырвали из груди и спешно утащили, оставив меня, бездыханную и безучастную, наблюдать за ужасом вокруг, на последнем вдохе наблюдать за тем, как некогда хороший товарищ уходит, оставляя за собой лишь шлейф потерянности, тоски и скорби. Отчаяние съедало меня целиком, медленно поглощая и не оставляя хоть какой-то крупицы надежды. На мгновение кисти моих рук секундно заныли, словно я и впрямь почувствовала, что у меня связаны руки. Так оно и было, просто не буквально. Я была беспомощна в своей сложившейся ситуации сейчас. Забавно всё происходило: я всегда считала себя одной из влиятельнейших людей на Пляже, но где мои влиятельность и мнимое могущество сейчас? Они были грубо отобраны какими-то мужчинами с автоматами. Меня ни о чём не спрашивали: словно просто обокрали, обвели вокруг пальца, перед этим детально преподнеся свой план, словно на яркой и вульгарной тарелочке, которую не заметить невозможно. Все понимали, что сделать ничего не смогу ни я, ни сам Такеру, ни Анн с Кузурю. Я чувствовала себя единственным голосом разума на Пляже. Но голос этот все игнорировали, пропускали мимо ушей, забывали про его наставления, оставляя шептать где-то на фоне. Меня не могли услышать, но и я не решалась открыто протестовать. И всё, что мне сейчас оставалось: с болью на душе смотреть на то, как место, в которое было вложено столько сил и нервов, постепенно превращается в прах и рушится на глазах. Пляж в самом начале своего существования был моей личной гордостью. Подумать только: совсем быстро мы смогли создать из неработающего отеля настоящий оазис в пустыне отчаяния, коим было по сути своей Пограничье. А что сейчас? Все пляжники прожигали всё, что было когда-либо создано. Главы и их приближённые убивали тех, кого звали сюда под предлогом помощи в выживании. Отвратно сразу же становилось, стоило мне подумать об этом. Резко неприятно, до мерзотной рвоты, встающей поперёк горла. Мои губы были поджаты в неуверенности и отчаянной тоске по тому, чего ещё не произошло. Я нервно покусывала нижнюю губу, растерянно глядя перед собой, в сомнении продолжая следовать за Шляпником, которого сопровождала парочка военных. Через пару часов этот мужчина будет уже мёртв. Окажется бездыханно лежащим на какой-то арене, в неестественной позе и с безжизненными глазами, из которых, вероятно, не выкатится и слезинки. Он вот-вот погибнет – а я не успею выпить с ним снова. Не успею воплотить в жизнь его очередную глупую авантюру, пьяно посмеиваясь над очередной неловко брошенной шуткой, которую кроме нас двоих никто не поймёт. Я не успею побыть с ним рядом больше никогда, разве что – на другой стороне. Где-то, где мы будем счастливы и беззаботны. Опять встретимся у бассейна, пока милый бармен будет наливать нам утреннего виски, который понадобился лишь как средство от похмелья. Но произошло бы это отнюдь не скоро. Мне было ради чего жить сейчас. Надежды на светлое будущее, дорога из Пограничья обратно домой, окружающие меня люди. И даже давнее, вскользь брошенной мною обещание, которое я дала Такеру. «Не потерять себя и не предать свой долг». А долгом своим я по сей день считала науку, к которой я была обязана вернуться. И, казалось, ничего не смогло бы мне помешать. Или, сейчас мне просто казалось, что ничто не собьёт меня с верного пути: пути известного социолога, однажды способного изменить мир. Было больно плестись за Шляпником и военными, провожающими его. Больно было сжимать руки в неуверенном жесте, кусать губы и всё кидать взгляды в сторону уходящего вдаль товарища. Больно было осознавать: мы больше не увидимся. Кажется, именно эта мысль пугала и опустошала меня изнутри больше всего. Я, загнанная в угол печальными думами, даже не успела заметить, как мы вышли из отеля, продвигаясь ближе к самому выходу. Толпа, собравшаяся вокруг, здорово аплодировала своему лидеру, уходящему на игру. Все провожали Такеру, словно в последний путь. Обидно, что так оно и случалось на самом деле. Однако все либо не замечали, либо просто не желали этого замечать. Шляпник же, выглядевший на самом деле устало и не скрывавший этого, вдруг обернулся на толпу. Взгляд, в котором играли пьяные и несколько отчаянные нотки, устремился прямиком на меня, словно проходя сквозь веселую и хмельную толпу. Мужчина едва улыбнулся мне, словно обнадёживающе, и подмигнул. Этот последний жест не стёрся бы из моей памяти никогда: остался в мыслях, засел в воспоминаниях об этом человеке. Я смотрела в ответ, но в моих глазах не было ничего, кроме сожаления. Мне и вправду было искренне жаль, что так происходило. Но Шляпник, казалось, не разделял моего желания грустить о том, что должно было скоро случиться. Мужчина кивнул мне в последний раз. Затем он отвернулся, исчезая в приглушённом свете, под громкий рёв восхищённой толпы. Я потерянно отвернулась от зрелища, к которому было приковано всё внимание. Не хватало мне ещё показывать искреннее отчаяние, выделяясь из наивно-радостной оравы. Внезапно я заметила Чишию: оказывается, мы стояли совсем рядом. Его лицо вновь не выражало ничего, кроме привычной безучастности и равнодушия, и от этого почему-то на моей душе скребли кошки. Я понимала, что никто не обязан грустить и скучать по этому человеку, подобно мне. Особенно такой человек, как Шунтаро, который, по всей видимости, ничего не испытывал и не собирался испытывать к Такеру. – Всё идёт по твоему плану, не так ли? – разорвала стоящую между нами тишину я, скрещивая руки на груди. Словно это было некое недовольство, с примесью обиды на несправедливость, - Он не заслуживает всего этого. – Ты расстроена? – внимательно заглядывая в мои глаза, спросил блондин, едва поднимая бровь и склонив голову в бок, пытаясь разглядеть мое лицо, на зло перекрытое выпавшей растрепанной рыжей прядью. В груди сильнее сдавило, а дыхание сбилось, словно невидимая сила начала выкачивать кислород из атмосферы. Казалось, на фоне даже пропал ор и грохот возбужденной толпы, сменившись на белый шум и режущий слух писк. Я почувствовала, как мои ладони стали холодными, как охладело все вокруг, словно замерло, а я оказалась тут совсем одна. Это было похоже на то, что я чувствовала, лишь попав в Пограничье. Чувствовала, что потеряла все, оставшись никем и ни с чем. Передо мной словно размазалось все, и четкими остались лишь два ярких пятна, словно удерживающих меня на месте. Два глубоко-голубых глаза, внимательно смотрящих прямо на меня. Радужки Чишии время от времени содрогались, когда скользили по моему лицу. Мой мутный взгляд истерично забегал по толпе. Казалось, что лица всех пляжников были размытыми, сокрытыми от меня. Но тут я начала цепляться за знакомые силуэты: Куина, смятенно стоящая рядом с Анн. Ризуна активно обсуждала что-то вместе с одним из парней, что были на подхвате. Тут рука Куины поднялась, и та кому-то помахала. Дёргано повертев головой, на противоположной стороне я заметила Акиру, Казуэ и Ёна, что по очереди затягивались косяком травы. Мои губы задрожали, а намокшие от холодного пота ладони сжались в кулаки в мерзком осознании того, что до сего момента признавать я не хотела, боясь озвучить эту мысль даже у себя в голове. Я потеряла Шляпника. Того, кто первым собирался выбраться отсюда. Каждый из нас рискует умереть и на играх, и просто находясь в этом жутком месте. Как бы мы не пытались забыться, всех нас ждало одно и то же. Смерть, что гналась за нами по пятам, начала догонять. А мне пришлось принять это, молчаливо дать Шляпнику помахать рукой и пойти за ней в Царство Мертвых. Машина, что везла его, уезжала все дальше, а тихий писк сменялся вновь нарастающим рёвом толпы, словно возвращая мне слух. Я боялась двигаться и лишь пусто метала взгляд по толпе от одного друга к другому, а затем вновь вернула на того, кто стоял передо мной, продолжая заглядывать в мои помутневшие глаза. Рука Чишии медленно поднялась, а взгляд все не отрывался от моих сузившихся зрачков. Стоило его ладони оказаться перед моим лицом, и его тут же обдало жаром, а я вернулась в сознание, тут же попытавшись проморгаться и окончательно прийти в себя. Мягкие пальцы осторожно дернулись, цепляя выпавшую на лоб длинную прядь моих волос, а затем оттянули ее в сторону, мимолетно случайно коснувшись кончика моего носа. Я изумленно приоткрыла рот, чувствуя, как паника сменяется неожиданно теплым волнением. – Он мой друг, - я потёрла переносицу, растерянно устремляя взгляд куда-то под ноги. Мне не хотелось верить в реальность происходящего, тем более, в столь подавленном состоянии объяснять свои чувства. Краем глаза я заметила лишь его лёгкий кивок. Ответа от Чишии не последовало. Тот просто молчал, кажется, ожидал от меня каких-то слов, ответа. Это ощущалось по истине своей непонятно и, словно тайфун, окутывало вяжущим отсутствием правильного восприятия его действий: Я понимала, что Шунтаро не стал бы распинаться передо мной или как-то поддерживать, и это обижало. Обижало то, с какой внимательностью он уловил мою тревогу, а затем промолчал - Прости. Я мельком извинилась, придя к выводу, что таким поведением лишь проявила слабость. Махнув рукой в прощальном жесте, я быстро пошагала по направлению к своему номеру: я была до ужаса подавлена. Хотелось, подобно ребёнку, просто отоспаться, забыться и убежать от назревающей проблемы. Мне было тяжело, и я не могла больше стоять там, выслушивая восторженные выкрики людей вокруг, осознавав, что по сути люди те провожали моего товарища на верную погибель. Я всё с той же больной безучастностью шаркала ногами по асфальту, после – по липкому и грязному полу отеля. Я не замечала, как быстро добралась до верхнего этажа, полностью погружённая в свои мысли. Что будет дальше? Смогу ли я обеспечить себе относительно спокойную жизнь, сбежав? Я не знала, что и думать, не могла строить долгосрочных планов, и это пугало меня больше всего. Со Шляпником было проще: я знала, чего ожидать от него, понимала, что и я, и дорогие мне люди останутся в безопасности, пока тот у руководства. С боевиками становилось сложнее в разы: те, с присущей им бесчеловечной жестокостью, являлись для меня личностями совершенно туманными, теми, от кого я и не знала, когда придёт подлянка или засада. Они могли убить меня в любой момент, но больше меня пугало то, что могли убить в момент и моих друзей. И от этого осознания холодный пот едва ощутимо проходился по шее. Словно в подтверждение моим суждениям минуту назад, стоило мне закрыть дверь в номер, как я услышала громкие выстрелы. Рассекающие воздух хлопки заставили содрогнуться, сжаться, не зная, придётся ли следующая пуля на мою дверь. Сразу после выстрелов следовали громкие, полные отчаянной боли крики, что затихли совсем скоро, оставляя после себя скребущую, давящую тишину. Неприятную, мерзкую и словно липкую. Её себе позволяли разрушать лишь мерзкие смешки знакомых голосов. Скользнув на пол, оперевшись спиной на стену возле двери, я уткнула голову в сложенные на коленях руки. Совершенно обессиленная. Я не могла вообразить, что мне делать дальше: как поступить, что сказать и что сделать. Ощущения явной небезопасности и страха, вызванного полной свободой для боевиков, повисли в воздухе. Пропитали тот запахом крови, безумия и ужаса. Умереть за любое лишнее слово теперь предоставлялось возможным каждому пляжнику.***
Следующим утром я еле открывала глаза. Сон всё не шёл, но, стоило царству Морфея забрать меня в свои объятия, я вновь распахивала веки, тяжело дыша и ощущая мокрые дорожки на щеках. Такой беспокойный сон стал редкостью на Пляже: я работала до изнеможения, до тех пор, пока не была готова упасть в обморок. Страшно было спокойно спать здесь: из-за отсутствия замков я не могла предугадать, решит ли кто убить меня этой ночью. Кто-то из военных, которым я мешала, вполне мог это сделать. Из-за присутствия защищавшего меня Шляпника подобные планы в жизнь не воплощали, но вот с его гибелью такое могло стать возможным. Боевики были в шаге от прихода к власти на Пляже, что не пугало обычных обитателей, но меня и часть верхушки вводило в ступор, обескураживало. Я просто не могла знать, чего стоило бы ожидать от будущего. Растерянно я скользила взглядом по комнате, не зная, за что зацепиться. Краем уха я уловила тяжёлые шаги, словно кто-то в коридоре убегал от двери моего номера. Я заострила внимание на входе: дверь не была захлопнута, как я обычно оставляла её, просто прикрыта. В панике я резко приподнялась: весь сон как рукой сняло. Я заметила беспорядок на своей тумбе, вещи на которой всегда оставляла в чистоте. Но хуже всего было то, что верхний ящик, в котором я хранила отпечатки, был приоткрыт. Встревоженно я нараспашку отворила его, замечая, что всё содержимое было перевёрнуто вверх дном. Отпечатки не пропали, что заставило меня сперва выдохнуть, а затем почувствовать выступивший на шее холодный пот от осознания того, что это всё кто-то заметил. Кто-то прокрался в мою комнату, пока я спала и всё-таки заприметил то, что я скрывала так тщательно. Всё сильнее паникуя, я выбежала из номера, в попытке увидеть хоть след того, кто был в моей комнате. Спросонья спотыкаясь, едва ли не падая на ровном месте, я, задыхаясь, буквально вывалилась в коридор. Но тот был пуст: ни намёка на таинственного взломщика, ни военных, которые ранее должны были стоять у номера Шляпника, охраняя того. Такое безлюдье было в новинку. Но тут же я одёрнула себя, понимая, где сейчас собрались все. Скорее всего у бассейна. С новыми указаниями, кажется, поменялся и распорядок. Мне не оставалось ничего, кроме как пойти к месту сборища людей.***
Внешняя территория отеля встретила меня громкой музыкой, криками и неестественным улыбками. Как и всегда: весёлые, пьяные лица являлись моими спутниками, за какой угол Пляжа я бы не завернула. Я едва поджала губы, понимая, как убого всё это выглядело со стороны. Люди, так ярко веселящиеся после погибели главы вызывали только отвращение. Я понимала, что не все обязаны были поминать Шляпника, но ради приличия и некого уважения к старому руководителю, можно было и пропустить один вечер, полный алкоголя и разврата. Но, может, они все еще ничего не знали. Казалось, теперь никому до меня не было дела. Конечно, ранее меня уважали лишь из-за близких отношений со Шляпником: не из-за моих нововведений или работы тут. А вскоре к власти придет Агуни – человек, хороших отношений с которым я сейчас не имела. Если ранее нас даже можно было назвать товарищами, сейчас, со временем становления Пляжа, всё круто поменялось. Ни о каких хороших отношениях речи и не шло: хотя, могла признаться, иногда я и в правду хотела бы вернуться в наше общее начало. Где не было места чудовищной жестокости и беззаконию. Где на Пляже, казалось, было даже спокойно. Вдруг, среди громкой толпы, я заметила знакомую белёсую макушку с растрёпанным каре и радостную улыбку во все тридцать два зуба. Абэ махала мне одной рукой, второй придерживая косяк и кивала куда-то в сторону рядом стоящих шезлонгов. Часть из них была свободна – большинство столпилось у бара или в бассейне. Я с толикой неловкости подошла к девушке, стараясь выдавить на лице подобие улыбки. Словно ничего меня сейчас не должно было заботить. Словно ничего сейчас не должно было давить, пугать и расстраивать. – Хираи! – здорово протянула Абэ, улыбаясь мне. Она выглядела такой живой и беззаботной. Совсем несравнимой с тем, в каком состоянии я увидела её в первый раз, - Мы так давно не болтали! Как чувствуешь себя? – Стабильно, - «отвратительно», додумала в голове я. Я кивнула девушке, немного оживляясь: сложно было тускнеть рядом с той, что так походила на яркую звёздочку в ночном небе. Она сейчас словно сияла: так ярко и беззаботно, словно пытаясь указать мне путь, опять размышлять о чём-то, так беззлобно и беззаботно наставляя меня своей детской непосредственностью, что та гармонично граничила с взрослой мудростью, - Ты как? Всё хорошо? – Лучше некуда! – живо пролепетала блондинка, придерживая в правой руке дымящийся косячок. На земле, возле её шезлонга, стояла наполовину пустая бутылка текилы. На самом шезлонге помимо Абэ находился небольшой пакетик, видимо, с солью и пара долек лайма. Кажется, блондинка вновь погрузилась в «Пляжную» жизнь, уступив место бесконечным тусовкам, выпивке и лёгким наркотикам, - Будешь? Девушка протянула мне траву, предлагая ту, легко улыбаясь. Белки тёмных глаз были едва красными, но я не могла назвать девушку сильно накуренной. Скорее, беззаботно весёлой. Она беспричинно посмеивалась, собственно, подобно человеку под кайфом. Я уже думала отказаться, как вдруг что-то внутри щёлкнуло, заставило кивнуть и протянуть руку за косячком. Странное помутнение будто толкало на то, чтобы сделать пару тяг и мысленно улететь. От проблем Пляжа, от проблем личной жизни. Оставить место лишь возбуждённой фантазии, несвязному потоку мыслей и постепенному притуплению логического мышления. Я прокручивала марихуану меж пальцев, рассматривала свёрнутую траву. Зажав косяк меж указательным и средним пальцем, я сделала затяжку. Сразу ударило в голову с непривычки – та заболела, закружилась, потяжелела. Я рефлекторно схватилась за висок, потирая. Обернувшись в сторону Абэ, я не сразу поняла, что та говорит. Собравшись и поняв, что я сделала лишь одну затяжку, а не скурила за раз целый косяк, я легко побила себя по щекам, возвращаясь в трезвость мысли. – Всё нормально, спрашиваю? – обеспокоенно спросила блондинка, заглядывая мне в глаза с явным переживанием. Я лишь кивнула несколько раз, убеждая в трезвости скорее себя, чем её. Передавая ей марихуану, я тяжело выдохнула и вернула внимание к блондинке, - Хорошо. Ты не выглядишь как человек, привыкший курить траву. Хотя, судя по тому, что мне удалось узнать от барменов здесь… Что же, видимо, когда-то ты была главной звездой! Что изменилось? – Появилось больше ответственности. Больше работы. Я не хотела, чтобы Пляж погиб, пока я развлекаюсь в толпе незнакомых людей, - я пожала плечами, поправляя резинку, висевшую на запястье. Волосы та держала просто ужасно, поэтому приходилось лишь носить ту на руке. И куда подевалась та удобная? Совсем уже и не помню, - Признаюсь, больше меня удивило то, что ты так легко вернулась в рутину вечеринок после случившегося. – Мне помогли, - ответила Абэ, а на её лице расплылась мечтательная, счастливая улыбка. Такая, которая появляется на лице лишь тогда, когда говоришь о чём-то приятном, родном. О том, что любишь, - Я помогала освоиться одной девушке. Она японского не знает почти, а по профессии я переводчик, так что была почти единственной, кто мог бы поддержать беседу с ней на английском. Она очень милая. Такая открытая, честная… Я словно встретила свою родственную душу, понимаешь? Что-то такое тёплое, родное. Будто обрела семью, которой у меня не было. Словно нам суждено было встретиться. Мы знакомы не так много, правда, но я уже успела что-то почувствовать к ней. Знаешь, Пограничье – не то место, где надо медлить. Это то место, где надо действовать. Кто знает, в какой момент ты погибнешь? Не думаю, что стоит всё усложнять. Она тоже так думает. Что толку морозиться с любит-не любит, если всегда можно проверить? Можно спросить, не ждать чего-то. Это не тот привычный Токио, где, кажется вся жизнь впереди. Мало времени, чтобы любить. И каждое возможное мгновение нужно вкушать, словно сладость, и каждой возможностью пользоваться, будто та последняя. Так и получилось, что сейчас я счастливая, с девушкой мечты, с которой мы просто можем быть настоящими рядом друг с другом, не стесняясь этого. С которой я могу впервые вести себя так, как хочу, а не так, как должна. Которой я могу по-настоящему доверять. Я впервые по-настоящему счастлива, кажется. Сложно передать словами. И вновь я задумалась. Любые рассуждения этой девушки откликались во мне чем-то знакомым. Чем-то близким, словно. Будто ситуации наши схожи, но действуем мы так по-разному. Для неё, казалось, не существует далёких временных рамок. И если ей и хотелось чего-то – она шла и добивалась, не выжидая. Не анализируя и не прокручивая в голове, что будет дальше, чего ожидать и разрушит ли ваши взаимоотношения к чертям это глупое признание. Словно каждый день у неё был последним, и блондинка старалась взять от этого всё. Абэ словно была моим антиподом в суждении о чувствах. Осознавая всю мнимую неправильность и ненужность любви в Пограничье, она всё равно шла на этот отчаянный шаг, лишь потому что хотела. Только потому что желала быть любимой и любить в ответ. Действительно сильный поступок. Со стороны такое стремление к светлым чувствам выглядело храбрым. И за это девушку я крайне уважала. Скорее даже потому что сама не могла сделать так, пойти на что-то настолько для меня смелое. – Может ты и права, - пожала плечами я, потирая ладони друг об друга, - Но я не думаю, что со всем, что происходит сейчас я смогу уделить время чувствам. – Мы говорили об этом, разве нет? Любовь – это вовсе не смысл жизни. Любовь – это яркие краски, которые позволяют тебе видеть своё существование ещё более ценным. Вся прелесть во взаимности, - улыбчиво протянула Абэ, оглядываясь куда-то назад, словно что-то взглядом выискивая в толпе. – Но если этой взаимности нет? – спросила я, нахмуриваясь. Казалось, такой прямой вопрос от меня был чем-то странным, чем-то, что выдавало с головой мою некую заинтересованность в делах сердечных. – А ты так в этом уверена? Поди и не спрашивала даже! – Но если это человек, которому чувства эти вовсе не нужны? Если это человек, который плевать хотел на любое человеческое проявление эмоций? – Хочешь, расскажу тебе кое-что? Ты тоже совершенно не выглядишь как человек, которому нужна любовь. Ты заботишься о других, ты веришь в светлое, пусть и делаешь вид, что отношения всякие тебе и к чёрту не сдались. Но сама искренне влюблённость чувствуешь. Хотя по тебе не скажешь, что тебя волнует нечто большее, чем чужое благополучие. Знаешь, я совсем не понимаю, как объяснить, но ты нечто вроде… «Людям, но не себе». Выглядишь так, будто о самой себе и вовсе не заботишься. Словно помогаешь другим, а свои чувства запираешь на замок, оставляя где-то далеко, за гранью осязаемого и понимаемого. Но ты всё равно любишь. Может и тот человек это скрывает, подобно тебе? Хотела возразить. Хотела опровергнуть, сказав, что никого не люблю, но осеклась внезапно. Я осознала, что девушка была права во всём, что сказала. Словно смогла проанализировать мою личность, не прилагая никаких усилий. Было страшно осознавать, что Абэ оказалась права во всём, что сказала обо мне. Но была ли девушка так права насчёт Чишии? Я не была уверена в том, что парень мог испытывать ко мне нечто большее, чем интерес и желание получить некую выгоду с моего высоко положения и знаний. Казалось невозможным любое проявление чувств от этого человека. Просто не верилось в том, что он мог чувствовать нечто ко мне. – Ты же о том блондинчике говорила сейчас, да? – спросила Абэ, наклонив голову вбок, с интересом смотря на меня. Было бы ошибкой сейчас выдавать всё, что терзало меня долгое время, но девушка словно так легко располагала меня к себе. Настолько легко, что довериться ей я почти смогла, - Берись за шанс. Всеми руками хватайся, не упускай. Будь сейчас мы в привычном галдящем Токио, обратила ли ты внимание на него? Встретились ли бы вы вообще? Вероятнее всего, вы не обменялись бы взглядами, какими-то словами. Ты бы вернулась в сладостную рутину, как и он. Вообще, считаю, что на всё нужно смотреть с положительной стороны. Если бы не Пограничье, влюбилась ли ты? Если бы не Пограничье, встретила ли его? Пока можешь – не упусти. Пока ещё успеваешь. Невозможно предугадать, сколько времени отведено нам теперь. С новыми порядками можно умереть и за любой косой взгляд. Прошу тебя, успей любить. Я едва нахмурилась, желая оставить без внимания своё резкое изменение в лице. Казалось, что Абэ говорила и впрямь важные для меня вещи. Нечто, на что я никогда и не думала обращать внимания. Девушка словно снова открывала мне глаза на саму концепцию чувств, на то, что эти чувства могут оказаться не только первыми, но и последними, в силу обстоятельств, в которые нам довелось угодить. Блондинка вещала мне о том, о чём прежде я даже и подумать не могла, с головой уходя в работу. И я лишь могла поблагодарить девушку за то, что одними своими пьяными размышлениями, та так легко могла повлиять на моё мнение. Я даже и не заметила, как Абэ рядом не оказалось. Вместо философствующей блондинки рядом со мной остался лишь недокуренный косяк, оставленный девушкой по неосторожности. Я подняла его, вновь меж пальцев покрутила. Надеюсь, Абэ не будет против, если я докурю его? Вновь поднеся марихуану к губам, я рефлекторно начала делать одну затяжку за другой – словно это была обыкновенная сигарета. Конечно, эффект почувствовался сразу: мысли полезли через край, сбиваясь в клубни и не приходя к одному общему завершению. Не объединяясь в один общий процесс, каждая дума давила на мозг, а я сама и не понимала за что могла бы зацепиться. Голова шла кругом, в ушах едва звенело. Я начала взглядом искать Абэ: хотелось заострить внимание на чём-то одном. И блондинку вдруг я заметила. Самозабвенно целовавшаяся с некой кудрявой девушкой, она не обращала внимания ни на что другое. «Дайона!» - сразу пронеслось в моей голове. Действительно, кудрявая иностранка, что почти не говорила по-японски. Пазл случайно сложился, а на губах заиграла приятная, пропитанная искренней радостью улыбка. Приятно было осознавать, что у Дайоны появилась такая чудесная провожатая, которую та смогла даже полюбить. Во мне взыграла гордость за этих девушек: теперь такие счастливые, они могли действительно наслаждаться проходящими днями. Я была искренне рада за них. Они были теми, кого я встретила в таких ужасных обстоятельствах, но кем успела проникнуться и кем успела начать дорожить. За всю мою жизнь я, пожалуй, не имела стольких привязанностей, сколько успела найти на пляже. Первые настоящие друзья появились у меня именно тут. Впервые именно здесь я попыталась довериться людям. Это всё также оставалось чем-то сложным и иногда даже непосильным для меня, однако я всё равно могла сказать, что в какой-то степени смогла обрести счастье здесь. Я скоро ушла от шезлонгов, почувствовав, что взяла всё от этого разговора. В последний раз окинув взглядом счастливых девушек, я по-доброму усмехнулась. Было приятно видеть их счастливыми, искренне влюблёнными. Отойдя от шумного сборища, моим спутником остался только косяк марихуаны. Я оперлась на белую, местами обшарпанную стену здания отеля, покуривая остатки травы и равнодушно скользя взглядом по всем собравшимся. Ощущая себя лишь скромным наблюдателем, не участвующим никак в Пляжной жизни, я с ноткой горечи накурено улыбалась. И вот, мне словно не двадцать три, а пятнадцать. Словно я вновь в старом интернате тихо смотрю на веселящихся детей и подростков, что играют и ни о чем не заботятся. И словно я снова не подхожу им. Остаюсь лишней, курящей у забора краденные сигареты и с тоской наблюдаю за тем, частью чего никогда не стану. Никогда не считав себя лучше остальных, я все равно будто оставалась на голову выше. Никогда не могла поддерживать беззаботные разговоры о парнях или о популярном телевизионном шоу. Быть «не таким как все» ощущалось приятно, когда тебе пятнадцать, когда кураторы интерната не обвиняют тебя за разрисованные баллончиками стены, но не когда тебе двадцать с хвостиком. Чувствовать, что ты умнее, что ты отличаешься, было чудесно в юном возрасте. Потеряв любую надежду на дружбу с кем-то, оставалось только успокаивать себя мыслями, что ты просто другая. Просто немного осознаннее, немного утончённее в своих суждениях, которых не дано было понять сверстникам. Это имело смысл, когда я была подростком. Но стало наводить отчаяние, когда я стала взрослой. Я всё ещё другая, но теперь такой быть хотелось не всегда. Иногда просто мечталось не думать так много, отбросить все предрассудки и остаться вечным неосознанным ребенком. Я ушла в номер в смешанных чувствах. Стало даже как-то тоскливо. Травка меня, почему-то, больше не веселила. Затушив косячок о раму двери моего номера, я выкинула его в горшок близ стоящей монстеры. Стоило лишь заглянуть в него, и я поникше нахмурилась. вся земля под ней была усеяна догоревшими окурками и мусором. Я тоскливо провела пальцами по её листу, а затем достала то, что кинула. "Надо будет расчистить землю" – пронеслось у меня в голове, когда в сознании всплыл зимний сад, в котором я уже давненько не появлялась. Об этих растениях никто не собирался заботиться, и без должного ухода их ожидала одна лишь погибель. Хотелось сохранить как можно больше жизни, даже если это лишь растение, что уже никого не радует своими чудесными листьями или цветами. Засунув окурок в карман шорт, я все же отворила дверь номера, с болью цепляясь взглядом за залитый клеем замок. В комнате было темно, несмотря на то, что на улице стояло знойное утро. Плотные шторы в номере не пропускали и лучика, посему я устало нащупала на стене покрытый тонким слоем пыли выключатель света. Стоило на него нажать, и я с облегчением вздохнула, точно осветившаяся комната в миг стала моим личным островком безопасности. В голову вновь полезли мысли о том, что сегодня говорила Абэ. Перед глазами стояло ее улыбающееся лицо, а затем Дайона, чуть пригнувшаяся для поцелуя столь хрупкой снаружи и столь храброй внутри блондинки. Я с болью улыбнулась, медленно подходя к окну и, опираясь одной рукой на комод, отодвинула тюль в сторону, вновь оглядывая бассейн с надежде увидеть там знакомых. Но, как бы я ни старалась, в сознании всплывал лишь один образ, увидеть который после недавнего разговора я хотела больше всего. Всплывали те длинноватые белоснежные волосы, капюшон свежестиранной белой мастерки, родинка под левым глазом, мягкие ладони, из которых сочился жар, изогнутые в хитрой улыбке губы и глаза, напоминающие расколотый лед атлантического океана в ночи, когда вода кажется похожей на жидкие угольные чернила. Я опустила голову, громко и устало выдыхая, и почувствовала, как что-то щекочет мою щеку. На миг это заставило меня хихикнуть и коснуться рукой чувствительного участка. Сквозь поджатую улыбку я удивленно уставилась на комод в надежде узнать, что же коснулось меня, и тут же замерла, подобно фарфоровой статуэтке, теряя дар речи. Мои глаза распахнулись, брови в неверии свелись к переносице, а рот недоумевающе приоткрылся. Прямо передо мной стояла ваза, полностью заполненная огромными подсолнухами, чтобы собрать которые, нужно было бы зайти подальше от застроенного города и старательно выбирать лучшие. Подсолнухи...? Как же так? Губы расплылись в широкой улыбке, которая не появлялась на моем лице, кажется, уже несколько лет. Бегая глазами по отборным желтым цветам, я поднесла руку ко рту, пытаясь наглядеться прекрасным тайным подарком. Ничего подобного я никогда не получала. Я наклонилась вперед, тут же вдыхая смолянистый запах прелой листвы и теплой зелени, которым отдавали свежие подсолнухи. Я все не переставала улыбаться, и тут мой взгляд остановился на еще одном предмете, так же загадочно очутившимся в моем номере. Виниловая пластинка. Совершенно новая, запечатанная. Я провела пальцем по имени автора, читая его вслух. – Old Man Canyon, - имя это мне ни о чём не говорило, название альбома «Delirium» – тоже оставалось непонятным. И зачем нужно было мне дарить это? Кто вообще мог это быть? Аккуратно перевернув конверт с пластинкой, мои глаза впились в короткий трек-лист, состоящий из десяти композиций. Полный неизвестных мне песен, он сначала не вызывал во мне никаких ассоциаций, а уж тем более особого интереса. Однако вдруг моё внимание упёрлось на вторую строчку. Второй песней шла «Tomorrow man». Вот эту композицию я чудесно помнила. Помнила, что, когда красила Чишии волосы, тот пропел пару строчек оттуда, словно впервые мне открывшись, показав себя с совершенно другой стороны. И, конечно же, помнила, как в тот самый день я сказала ему, что мое имя означает "подсолнух".