От прошлого не убежать.

В вашей смерти должны ещё гореть ваш дух и ваша добродетель, как вечерняя заря горит на земле, – или смерть плохо удалась вам. 

            ***              Идя уверенными шагами по тёмным, еле освящённым коридорам, мужчина завернул налево, встречаясь лицом с белой дверью, на которой висела табличка — "Процедурный кабинет".     Поколебавшись секунду, он всё же открыл дверь и зашёл внутрь.     Кабинет был небольшой. Пару коек для больных и маленький столик, где лежали коробки с медикаментами и горы бумажек.     Сейчас обеденный перерыв и хозяина этого кабинета — корабельного доктора, на месте не было.     На одной из коек скучающе лежал мальчишка; на вид лет семи-восьми, за проведённое на борту время у него отросли волосы, еле доходящие до лопаток. Взгляд, который был полон отрешения, сейчас смотрел в окно каюты, сквозь стекло открывался вид на большой океан.    Так проходили долгие дни. Гурен бывал здесь не один раз, не один раз заходил проведать омегу, не один раз проверял состояние раба. Мальчик не мог и не хотел чувствовать этого, но Гурен волновался, волновался за жизнь этого ребёнка, и приходя сюда каждый день, он будто хотел рассказать ему почему, но всё никак не мог наткнуться на взгляд, по-детски сочувствующих и понимающих ошибки взрослого человека, глаз. Он искал его прощения...и намеривался искупиться перед номером семнадцать...    Понимая, что он здесь уже не один, мальчик даже не повернулся.    Он только задумчиво склонил голову, пытаясь собрать мысли в какой-то порядок, но они лишь роем жалили его всюду...     Какая уже разница?     Ему же уже нечего терять или защищать.     Хм... защищать... громко сказано для семилетнего мальчишки.     Деда больше не придет и не спасёт его. Что он сможет сделать здесь, совсем один в этом океане?     Поскорее бы всё это закончилось, поскорее бы уми...     Но ему не дали закончить свою мысль.     Тихий и бархатный мужской голос прервал его:     — Почему ты отказываешься есть? Хочешь умереть раньше времени?  — даже как-то обеспокоенно спросил зашедший капитан судна работорговцев, — Из-за того, что ты не ешь твой организм не восстанавливается. Голод  ухудшает твоё, итак плачевное, состояние. Ты должен следить за собой, у тебя растущий организм и ты являешься омегой, ты обязан должным образом следить за своим здоровьем, — в очередной раз начал свой, не единожды повторённый, монолог Гурен.     Луффи резко повернул к нему голову, озлобленно впиваясь в мягкий взгляд серых глаз.    Охрипший от множественных криков и истерик голос ответил:      — З-зачем? Зачем в-вы пришли? Чтобы насмехаться надо мной? За-чем? П-почему я ещё жив? — на глаза тут же упала пелена слёз, — Вы ещё смеете мне п-причитать на счёт здоровья? Хаха...ххх, — на детском лице отразилась гримаса обиды, а по щекам потекли первые слёзы, — Я-я... П-почему я ещё жив? Почему не у-убили сразу, тогда? Вам так н-нравится смотреть на таких как Я-я? Зачем м-мне жить? Ради чего жить? Что значит жить? — уже захлёбываясь в слезах, он сжал простынь до побелевших костяшек.     — Иди вперёд... — тихо сказал капитан, сочувственно рассматривая впалые щёки мальчика.     — Ч-что? —опухшие глаза непонимающе раскрылись. Гурен присел рядом с койкой на корточки чтобы быть на одном уровне с малышом.     — Говорю тебе: иди вперёд. Если не знаешь куда идти и что делать... просто иди вперёд не оглядываясь, — капитан вымучено улыбнулся. Он поднял свою руку, в то же мгновение поднося её к голове малыша и растрёпывая уже существующий беспорядок в волосах омеги.     — Н-не трогайте м-меня! — выдавил из себя мальчик.     Сейчас в маленьком комнатке веял успокаивающий аромат леса и отголоски бушующего моря с еле отдающим запахом металлом, который привился к омеге от железных прутьев, покрытых ржавчиной и ракушками попавших на борт моллюсков.     От своих же действий генерал смутился. Что он чёрт возьми творит?    Не важно...     Он обнял омегу высвобождая свой запах, окутывая им мальчика, излучая спокойствие, которого в последнее так не хватало мальчишке.     А омегу прорвало...     Доверять? Увольте.     Малыш весь в слезах начал бить маленькими кулачками о широкую грудь. Кричал, бил, вырывался, пинался, но его держали в сильных, но тёплых объятьях.     Капитан лепетал всякую чушь чтобы успокоить бушующего с полной, неприкрытой ненавистью и болью, омегу. В маленьком хрупком тельце больше не оставалось сил. Ему что-то продолжали шептать на ухо, а он еле улавливал всю эту чушь.     Как же хочется домой.     Слёзы с новыми силами продолжали течь по красным щекам и высыхая стягивали кожу на местах солёных дорожек. Мокрое пятно на плече Гурена с каждой секундой становилось всё больше.     Хочется все забыть.     Широкая ладонь легла на дрожащую спину и поглаживающими движениями дошла до холки чуть массируя обросшею волосами шею.      Хочется закрыть глаза навечно.     Сверху послышался полный ласки голос мужчины:    — У меня есть сын, такой же, как и ты. —  начал он. Услышав это, Луффи вздрогнул и поднял красные глаза на капитана, — Он омега, и смотря на тебя я могу представить его на твоём месте. — его голос дрогнул, а смуглая кожа стала будто бледнее, — Вдруг он бы оказался здесь? Мне так жаль... Мне так жаль... — его взгляд метался по мальчишке, сильные руки зарылись в чёрные волосы.     Гурен представил себе, как держит на своих руках маленькое окровавленное тело, которое сдавленно дыша зовёт его: “Папа, папа”. А он не может пошевелиться, не может ничего сделать, только наблюдать, как огоньки в больших детских глазах тускнеют с каждой секундой.    Он сдавленно выдохнул:     — Не важно сколько времени пройдёт... — его взгляд охладел, а сильные руки сжали маленькие плечи. Серые глаза впились взглядом в кукольные зрачки мальчика, — Это не важно! Но ты должен спастись! Не важно какими способами, не важно как, но должен! —  от услышанного Луффи побледнел и часто задышал, глаза вновь наполнились слезами, — Не  сдавайся! Не думай, что раз ты омега... раз ты раб, то тебе не под силу это. Я верю в тебя! Ты услышал меня?      — В-вы хотите, чтобы я-я смог выбраться отсюда? – мальчишка весь задрожал, не веря в услышанное.    Да. Так бы хотел он, хотел для себя, для своего сына и для этого мальчика.      Деньги, имя, власть — это вера этого мира, это всё.  И как бы это ни казалось глупым, или несправедливым, это не было неправильно. Каждый хочет выделиться, почувствовать себя главным, и чем больше ты имеешь, тем больше тебе не хватает. Однако главная проблема лишь в том, что кто бы не встал перед смертью: бедный, богатый, больной, или сильнейший, каждый будет равен друг другу. Вопрос только во времени. Можно ли дать этому мальчику шанс встретить старуху позднее, отсрочить эту неизбежную встречу...    Спустя какое-то время глубоких раздумий Гурен задумчиво протянул:    — Тебя продадут на архипелаге Сабаоди, — он продолжил, но уже без былой уверенности, — тебе лишь надо найти способ выбраться оттуда — как? Когда? Во сколько? Как он поймёт, что настал тот самый момент, когда охрана ослабит свою бдительность, когда ослабит хватку. Гурен понял, что уже продолжительное время молчит, пока ребёнок выжидающе вглядывался в него. Сглотнув, он продолжил, — Когда ты выберешься с аукциона... беги в восемнадцатую рощу. На дереве большими цифрами будет написано — “Восемнадцать”, там на небольшом холме, под корнями номерного дерева будет деревянный домик, туда тебе и надо. Ты понял? Восемнадцать, под корнями. Не забывай...    План звучал хоть как-то для Луффи, но глупо и опрометчиво для Гурена. Но он поможет ему...там, он будет рядом с этим мальчиком, пока не станет ему не нужен...до самого конца...     Луффи кивнул. Самой сложно частью для него сейчас казалось найти это дерево, он даже не думал о том, как сбежит. Если капитан не упомянул это, если не посвятил в детали, если не рассказал о каком-то огромном, с кучей нюансов, плане, значит это не сложно? Значит это ему под силу, он справится. Он выдохнул и унял дрожь, которая оккупировала всё его тело.      — П-почему вы мне п-помогаете? Только из-за того, что я так похож на вашего сына? — с опаской спросил мальчик.    В глазах капитана тут же отразилась нежность, с которой он, кажется, не смотрел ни на кого кроме своих родных. Луффи, почувствовав это тепло в его взгляде, окончательно расслабился, давая широкой ладони гладить его по голове.      — Глупенький. Я тебе помогаю потому что хочу этого и мне никто в этом не помешает. Я чувствую, что тебе нужно помочь, сама судьба мне пророчит это. — он серьёзно посмотрел на мальчика будто всё ещё выискивая в нём то, что заставило его защищать его. Вокруг глаз появились морщинки, а уголки губ дёрнулись в улыбке, — Но сейчас ты покушаешь. Тебе нужно наверстать те дни, в которые ты морил себя голодом, — скорее наиграно, чем всерьёз упрекнул его генерал.     Всё, что оставалось обиженному на весь мир мальчику, это ещё плотнее прижаться к странному мужчине и, вдыхая успокаивающий запах леса, медленно расслабляться прикрывая опухшие веки.     ***           После того, как Луффи покушал, не без помощи капитана, которому иногда приходилось словами впихивать в непослушного ребёнка что-то кроме мяса, тарелки были уже как час пусты и Гурен укладывал сонного ребёнка на больничную койку, оставляя без одеяла только лохматую макушку.    — Через полторы недели мы прибудем на остров, — начал он, поглаживая мальчика по голове, — За это время постарайся хорошо кушать и не переутомлять тело, оно должно отдыхать до прибытия. Доктор за этим проследит, он уже уведомлён. Я ещё зайду, — предупредил генерал. Ещё раз погладив голову Луффи он скрылся за деревянной дверью, оставляя мальчишку одного.     Малыш же встал, пошатываясь на ватных ногах и подошёл к окну, где всё также виднелось бескрайнее море. Глаза бегали по волнам, на которых к закатному солнцу шла золотая дорожка ярких солнечных зайчиков.    Блеск заходящего солнца упал на радужку карих глаз, освещая собой мышечную структуру, которая свелась к впадине чёрного зрачка от, ослепляющего мальчика, яркого света.    Он прищурился, приложив руку ко лбу и вгляделся в даль. В груди появилось ощущение лёгкости и свободы.    Я не умру здесь.   ***           — Ха! Смотри кто это идёт! Это же подстилка!     — Да-да! Из-за него умер мой друг.     — И мой тоже! Поделом ему!     — Чтоб ты сдох!     — Слышал, что о нем печётся сам генерал, прикинь!     — Да ну, не может быть. Подстилка, да и только.     — Только стонать под кем-то и может!     — Омеги только для этого пригодны!     — Куда только смотрит господин Гурен?     — Возомнил из себя не весть что!     — Как он смеет ещё смотреть нам в глаза!     Липкие грубые голоса обволакивали Луффи, сдавливая горло. Его только вывели из медицинской каюты, а он слышал ото всюду эти голоса. Чувствовал на себе эти взгляды...     Почему они так смотрят?     Он же ничего не сделал, тогда почему на него так смотрят?     Осуждающе, злобно, ненавистно.     В глазах защипало.     Нет! Только не здесь! Не при них, не смей плакать! Луффи, Луффи не думай об этом просто иди, иди! Нельзя демонстрировать слабость.     Его носик сморщился, слёзы высохли и он, вскинув голову, устремил свой взгляд только вперёд.    “Я-я покажу всем! Всему миру. Даже если и омега, даже если слабее... не важно! Я не буду больше плакать! Я Монки Ди Луффи и я не сдамся!”    Так ты думал Луффи? Луффи, мой Луффи какой ты ещё наивный...     ***     Луффи думал, что его приведут в ту же камеру, но вопреки ожиданиям он оказался в достаточно уютной каюте.     Ему приказали сесть на небольшую койку, ничего не трогать и не уходить.     Луффи точно не мог определить сколько он так просидел, но давление большого количества времени хорошо ощущалось. Сколько он здесь? Час, два, а чувствовалось как все три. В сон клонило неимоверно, глаза так и норовили слипнуться, заставляя своего хозяина погрузиться в сладкую дрёму. Но не успел он свернуться маленьким калачиком на чистых простынях, как дверь каюты тихо скрипнула.    — Малыш, — глубокий и успокаивающий голос капитана спокойно проплыл по густой тишине каюты, заставляя Луффи принять сидячие положение на кровати, — я понимаю, что ты хочешь спать, но для начала удели мне десять минут своего времени, –  он прошёл в сторону кровати, ставя на маленькую тумбочку рядом большую деревянную коробку, от которой тянулся еле уловимый запах риса и мяса в каком-то сладковатом соусе.     Гурен присел на край кровати, похлопывая по месту рядом с собой чтобы пригласить мальчика сесть рядом. Он достал из внутреннего кармана мундира маленькую книжечку и чехол для очков. Через пару секунд его глаза скрылись за, отражающими в себе свет свечи, стёклами в серебряной оправе. Он пару раз перелистнул шершавые страницы потрёпанной книжки и что-то внимательно стал бормотать:    — Я сказал тебе, что мы прибудем на Сабаоди через три дня, но из-за некоторых осложнений мы растянем наше плаванье на три недели. Также, меня не будет все эти дни. Тебе придётся остаться одному, — заключил он, захлопывая книжечку перед носом мальчишки, который пытался разглядеть в кривоватых завитушках знакомые буквы, но на ум приходили только три буквы, которые он припоминал в названии одной книжки, валяющейся в их маленькой деревенской часовне: “ЫЫЕ”, Луффи всегда казалось, что это алфавит, но открыть её он так и не решался, потому что местный пастор, светловолосый мужчина высокого роста, не очень любил детей в часовне.    Он мотнул головой, развеивая воспоминания о, кажущейся такой далёкой, прежней жизни. Нужно было сосредоточиться на настоящем чтобы вернуть эти дни и с корнем уничтожить всё то зло, которое успело поселиться в нём.     — Ч-что? Т-так долго?     — Да. Итак, это не одна причина, по которой ты здесь, –  Гурен немного нахмурился, – Я слышал о том, что о тебе говорят, все эти шепотки, у стен всегда есть уши. — мужчина скривился, а затем добродушно посмотрел на мальчика, — Просто не обращай на них внимания, они не достойны твоих слёз... Хорошо?     — Д-да, — пролепетал Луффи с уже более приподнятым настроением.     — Рад слышать, что ты всё понял. Следующие два дня эта комната будет принадлежать тебе. А сейчас тебе надо поесть, я принёс перекус. Когда захочешь, то можешь взять... – он указал на ранее оставленную на тумбочке коробку, от которой всё также тянуло чем-то вкусным.     Луффи молча посмотрел на него, чуть сминая края своей майки, а затем отвёл от мужчины взгляд.    Перед Гуреном сейчас сидел маленький мальчик, такой же как все обычные мальчики. Немного чумазое лицо, растрёпанные волосы и коленки в ссадинах. Только неестественно бледная кожа и худоба напоминало о тех условиях, которые тяжёлым грузом давили на детские кости. Мужчина оробел и подался вперёд.     —Т-ты хочешь, чтобы я остался с тобой ненадолго? – чуть дрогнувшим голосом неуверенно спросил капитан, вопросительно хмурясь.     — А можно? – на мгновение глаза мальчика ярко засияли от радостной надежды.    — Да конечно... — как-то странно, даже для самого себя, нежно ответил Гурен.      — Тогда... расскажите мне что-нибудь? И да... — он наигранно серьёзно нахмурился, — пока не усну не уходите...    Последовавшая за этим хитрая улыбка мальчугана растопила отцовское сердце капитана, и он улыбнулся с такой нежностью, что даже немного засмущался, отчего на высоких скулах проступил еле заметный румянец. Он прокручивал у себя в голове то малое количество сказок, которое успевал рассказать своему сыну перед многочисленными отплытиями в море... по работе. Сдавшись, он вспомнил самую популярную сказку в Норт Блю, про лгуна Норланда.     — Тогда ложись поудобней, а я расскажу тебе о....     ***        Эти два дня пролетели быстро в уютной каюте. Но хорошее всегда заканчивается, как бы ни хотелось уловить ещё одно мгновение обволакивающего спокойствия.     Его снова увели уже в знакомые до тошноты тёмные коридоры, где всё также отчётливо стоял запах ржавых решёток и морской тины. Издалека, в углу своей камеры, он рассмотрел знакомые и незнакомые лица.     За время его отсутствия команда работорговцев успела поймать ещё людей и теперь они, также, как Луффи когда-то, озирались по сторонам в сырой камере, ещё тепля в своём сердце надежду на какое-то чудесное спасение.  Их даже не было смысла жалеть, Луффи почему-то понимал, что вскоре они станут просто серыми оболочками и будут просто существовать...     Хотелось домой...в деревню... к дедушке, в его крепкие объятия и потрёпыванием по голове со словами, что однажды Луффи станет таким же сильным и смелым как он...     “Смогу ли я вернуться домой, или же это просто невозможно? Увижусь ли я хоть ещё раз с доброй Макино, или ворчуном Вуп Слэпом?”    Тут сердце мальчика сильно застучало, больно сдавливая грудную клетку. Он чуть наклонился вперёд и часто задышал.     Почему Деда не спасет его? Он же так хвастался, точно так: " У-га-га-га, Луффи, я лучший дозорный! Герой Дозора! Ты должен гордиться тем, что я твой дед,  у-га-га-га ".    Перед глазами всплыло добродушное лицо с морщинками вокруг глаз. Луффи сморщился, пытаясь сдержать вытекающие слёзы.     Получается то, что Дедушка говорил ему, всё это было чистой воды обманом? Если он не может спасти собственного внука?     Сколько времени уже прошло? На этом тёмном, воняющем тиной и смертью корабле. Одна неделя, три? Или месяц? Мальчик потерял чувство времени, как и пространства, оно будто ушло из-под его ног, деревянные доски, покрытые плесенью, проломились от тяжести его собственного тела. Каждый шаг давался всё тяжелее и тяжелее и наконец он остановился перед решётками своей камеры.     Но тут сильная рука охранника его остановила и из начала коридора послышался громкий грубый голос:     — Руки за спину всем! – казалось, что крик сотряс старые решётки камер.     Ч-что? Что происходит?    Из камер начали медленно выводить всех рабов, которых были способны вместить небольшие клетки. Охранники приковали всех к огромной цепи, выстраивая из людей что-то на подобии гусеницы.      Их вывели из подвала. Один, два, три коридора... В глаза попали лучи солнца, чуть ли не прожигая сетчатку, падая на самое дно зрачков.     Свежий воздух, пропитанный морем и солнцем, ударил в ноздри. Как давно он не вдыхал этот запах.     — Что остановился раб? Иди отсюда пока ещё больше не получил! – по ногам прошёлся тяжёлый удар и, судя по лязганью металла о стальную цепь, это была железная дубинка. Луффи тут же взвыл, больно прикусив щеку чтобы не заплакать.     Что происходит? Куда их ведут? Где Гурен?     И только сейчас Луффи заметил огромную тень, отбрасываемую другим кораблём с более роскошными мачтам и просторной палубой. Через корму корабля был перекинут деревянный мост, который то понимался, то опускался от качки волн. Всю цепочку рабов толкнули в сторону моста, и он неприятно заскрипел под костлявыми ногами и тяжёлыми цепями, которые волочились по деревянным доскам, непосильным грузом вися на исхудавших и сухих руках пленников. Когда шествие остановилось и мост с грохотом сняли с палуб, два сильных бугая растолкали толпящихся и ничего не понимающих рабов, давая дорогу маленькому щуплому зрелому мужчине в очках.     Он сухо прокашлялся в кулак, сложенный из узловатых пальцев и тихим монотонным голосом начал говорить:     — Итак, тех, кого я сейчас назову по номерам — выходите вперёд! —  не дав рабам, стоящим перед ним сообразить, что же всё-таки произошло, он начал быстро считывать с потрёпанного листа какие-то цифры, — Двадцать восьмой, триста двадцать первый, – рабы, которых начали называть, спешно выходили вперёд, после чего какие-то члены экипажа уводили их в неизвестном направлении.     У омеги вспотели ладошки, его всего пробрала дрожь от волнения и чувства чего-то неизбежного и плохого.     —...и номер семнадцать, — маленький человечек окинул своим пристальным взором стоявших перед ним рабов и приметил Луффи, который мял в руках майку с личным номером. Он ещё раз сухо откашлялся и громко крикнул в его сторону. —  На выход, я говорю, и без каких-либо фокусов!     Сердце пропустило удар. Почему ему так свезло? Страшно очень страшно. Что там будет? Пытки, изнасилование, или чего похуже?     Кто-то схватил его и потащил к другим, отведённым в сторону рабам.     Их отвели в какую-то большую комнату, где было множества стульев и столов с различными инструментами и Луффи не мог понять для чего они нужны. Серый бетонный пол, лишь чуть-чуть отражал от себя тусклый свет свечей, а всё остальное поглощал, подобно морской воронке. Луффи сморщился, наступив на него босыми ножками. Идя, будто по холодному льду, он вскоре перестал чувствовать пальцы ног.   – Пожалуйся помилуйте! Я этого не переживу! – до кого-то начало доходить. Немолодая женщина упала на колени, потирая ладони в молитвенном жесте. Лишь от глубокого отчаянья она начала просить пощады.      Но чего она могла добиться, прося пощады у таких людей? Неужели она не могла увидеть их чудовищный лик? Неужели могла разглядеть лица в этих чёрных пятнах, которыми были покрыты их души?     Искать выгоду, получать удовольствие от этого... От таких мыслей всё сжималось внутри, заставляя всё содержимое организма выворачиваться наизнанку.     — Ну и кто будет первым? — высокий человек снисходительно склонился над молящей о пощаде женщиной, его волосы, которые в свете свечей казались бронзово-зелёными, упали ему на лицо, скрывая кровожадный оскал, с которым он впивался мученице под самую кожу, будто разглядывая каждую её мышцу, венку, представляя, как из синих стенок этих трубочек хлынет алая кровь, — Не стесняемся, мои дорогие! — его длинный язык прошёлся по искусным губам и он выпрямился, нависая большой тенью над кучкой искалеченных кукол. Его глаза неприятно отразили блеск свечей, и он улыбнулся ещё шире, — Я придумал. Давайте начнём со взрослых, пусть детки немного поучатся выдержке! А непослушные детки, которые будут отворачиваться, получат отдельное наказание!     Двое мужчин, стоявшие до этого за спиной скалящегося человека, подошли к девушкам. Те не смогли отпихнуться от огромных рук, которые потащили их к железным стульям, что были крепко спаяны с полом. Раздался лязг цепей. Мужчины фиксировали тонкие и податливые тела на стульях. Руки одной из девушек неестественно вывернулись, а рёбра второй громко треснули под давлением металла.  Душераздирающие крики заполнили всю комнату, ударяя по барабанным перепонкам и заставляя поморщиться каждого, кто мог слышать их. Огромные умоляющие глаза, наполненные слезами, вонзились в Луффи и тот осел на пол, звеня цепями, которыми он был скован с остальными рабами. Крик девушки, казалось, застрял комом в его собственном горле, во рту пересохло, грудь неприятно сдавило. Из глаз сами собой полились слёзы. Снова, снова....снова, снова и снова... . Каждая капля больно падала на кожу тонких запястий. То, что он видел, то, что ему пришлось увидеть, всё это крепко засело в его голове. Преломляясь в роговой оболочке и продолжая падать в глубину зрачка, картина, которая двигалась будто в замедленной сьёмке, впивалась острыми иглами в его мозжечок, где ещё кое-как теплилась память о беззаботно прожитых годах в его родной деревне...     И ему это предстоит пережить? Н-нет, так не д-должно б-быть, не должно быть, так нельзя, это же неправильно, так не должно быть, почему? П-почему это с ним так происходит? Почему это он должен пережить...     Ладони сами начали липнуть к глазам, чтобы мальчик не лицезрел весь тот ужас, который разворачивался перед ним картиной, нарисованной в оттенках красного и только красного цвета. Его, ещё детская, психика пыталась закрыться как могла. Она не выдерживает... Так хочется всё прекратить.     Хочется, чтобы это было ночным кошмаром, хочется, чтобы сейчас он открыл глаза и ощутил тепло большого одеяла, чтобы  Макино успокоила его, обняла, сказала бы, что это просто сон, такой страшный и долгий сон, но сейчас всё закончилось, всё хорошо и будет хорошо всегда...     Крик, до этого стоящий костью посреди горла, вдруг отрастил крылья и вылетел, не спрашивая разрешения у своего маленького хозяина:      — Прекратите! Прекратите! Прекратите! Что мы вам сделали?! Почему? Почему?! остановитесь... останов...    Грубая пощёчина прервала его тираду.     — Что ты себе позволяешь раб? — выпалил один из мужчин, который только что закончил душить тяжёлой цепью тонкую шею девушки, отхаркивающую тёмную кровь на серый пол. Некачественный бетон перемешался с алой жидкостью, превращаясь в коричневое месиво,.—  Как ты смеешь приказывать, — последнее слово он произнёс уже чуть ли не выплёвывая образовавшуюся пену во рту, — капитану Джоку остановиться?! Захлопнись, сукин сын! Это твоя судьба быть здесь! Вини в этом только себя. В том, что ты сейчас находишься здесь, а не дома, где твоя собачья семья трапезничает помоями! – выплюнул в лицо Луффи подчинённый Джока.     Мужчина, до этого безразлично рассматривающий грубый подход своих подчинённых к воспитанию воспитанности в рабах, вдруг медленно встал и поднял ладонь вверх, вынуждая мужчине остановить свою тираду. Он медленно двинулся вперёд. Его отрешённое лицо не выражало никаких эмоций, он был похож на большую акулу с пустыми глазами. Но стоило ему практически вплотную подойти к дрожащему на полу мальчику, как его лицо приняло абсолютно другие черты. Веки обрамили острые морщинки, глаза приняли форму полумесяцев, мышцы радужки, пытаясь разглядеть в полумраке чёрную макушку маленького омеги, сжались, расширяя впадину зрачка. Хищный оскал оголил белые зубы, ряд которых прерывал один искусственный кусок золота, впаянный в челюсть.    — Довольно, — голос был похож на его улыбку. Он был хищный, высоковатый и эмоционально сорвался, на первом же слове, не скрывая недовольство его обладателя, — Я тебя знаю, мальчишка. Ты тот, о ком мне говорил Гурен, — недовольство сменилось на некое ликование и он хлопнул в ладоши перед самым носом вздрогнувшего Луффи, — Ха, как же мне везёт в последнее время на товар!    Он выпрямился и вернулся медленным шагом в средину комнаты, раскинув руки в сторону в приглашающем жесте.    —  С остальными делайте всё, что хотите, — сказал он, обратившись к подчинённым, и с усмешкой чуть тише добавил, — но так, чтобы они были пригодны к продаже, — затем он посмотрел на зашуганного мальчишку, со страхом смотревшего на своих братьев по несчастью, которых подчинённые по очереди отцепляли от общей цепочки, уводя в разные углы этой страшной комнаты, — Ну а я забираю этого наглого парнишку с собой, – он издал довольный смешок и схватив освобождённого от оков омежку за шкирку, направился к выходу из помещения, в котором уже начали раздаваться первые крики.     Но Луффи сейчас волновало только одно...    Он сказал Гурен? Неужели он знает, где капитан сейчас? Его капитан...     ***           Его тащили по тёмному, еле освещённому коридору...     Сердце стучалось так быстро, будто сейчас сломает сдерживающую его клетку из рёбер и вырвется наружу.      Тудум...тудум...тудум... стучало по вискам и уходило куда-то вниз...     Куда его ведут? Что там будет? Что с ним сделают? Но самый главный вопрос: “Где же сейчас Гурен?”. Всё ли с ним в порядке?     Пришли...     Его грубо бросили на холодный пол и от, загудевшей по всему телу, боли он даже не услышал скрип закрывающейся двери.     — Ну что, приступим? —  как-то обыденно и беззаботно проговорил Джока, зажигая новенькую газовую лампу, которая освещала помещение в разы лучше восковых свечей, — Что ты выбираешь? Тупой нож, или скальпель? — мальчику сразу вспомнилось как Макино таким же голосом предлагала посетителям саке, или же сливовое пиво, — Не знаешь с чем определиться? Но не волнуйся у нас предостаточно времени. Давай выберу я!     Не успев ничего сказать Луффи поперхнулся воздухом, как только жгучая боль распространилась от шеи по всему телу, отталкиваясь от нервов крупной дрожью и болезненной судорогой. Воздух наполнился металлическим запахом крови разбавленным высокочастотным детским криком.      — Хе-е-ей, мы же только начали малыш, чего так разорался? —  начал мучитель сюсюкающим голосом, — Тише-тише, а давай сделаем игру веселей? – мальчик что-то захотел возразить, но вместо слов услышал, будто от третьего лица, незнакомый, болезненный, раздирающий грудь, хрип.      — Х-м-м, — протянул мужчина с лёгкой улыбкой на губах, наигранно задумавшись, — Молчание — знак согласия! Итак, во что мы поиграем? Ооо! —  он пришёл в невероятный восторг от собственный мыслей, — Давай сделаем так! Ты молчишь, не издавая ни звука, а я в зависимости от того, понравится ли мне твоё молчание, или нет расскажу... — он сделал многозначительную паузу, будто пытаясь найти что же он может дать взамен искалеченному ребёнку. Он наклонился к мальчику и начал тихо и издевательски шептать, чуть ли ему не на ухо, — о том, что же случилось с твоим обожаемым недоспасителем Гуреном, — весело закончил он, наблюдая за резко меняющимся в лице Луффи с явным удовольствием, и быстро добавил, — Если согласен, то моргни два раза левым глазом.     С несдержанным смехом мучитель наблюдал, как мальчик пытается моргнуть то левым, то правым глазом, без единой удачной попытки согласится на условия этой дьявольской сделки.    Одно из век заплыло, в теле отдавало тупой болью, он пытался восстановить дыхание, но вместе с хриплыми звуками изо рта стекала небольшая струйка крови, проделывая свой путь по подбородку, по шее и впитываясь в грязную майку.     Вкус и запах металла заставляли горло мальчика сжиматься, вызывая рвотные позывы.     Хочется закрыть глаза...     Хоть ненадолго...     Чуть-чуть...     Капельку...     НЕТ.    Громкая внутренняя пощёчина вернула его к реальности.     Только попробуй закрыть глаза Луффи. Если ты сейчас закроешь глаза, если прикроешь хоть на секунду, то ты примешь своё поражение, свою слабость! Нельзя сдаваться, пока он не узнал всё, не узнал, где Гурен. Он должен был узнать...    Хоть и таким образом...     Но ничего! Потерпит немножко, всего-то нужно молчать, всего-то! Товару нужен приличный вид, значит боль будет несерьёзной... Он справится! Он же обещал не сдаваться, ведь так?      — Что бы тебе порезать? Или может нарисовать, как думаешь? Может содрать кожу с этих маленьких стоп? Да-а-а... — Джока всё рассуждал, уже не обращая внимание на мальчика. Будто перед ним лежал поросёнок, избранный для роскошной трапезы.    В рот упёрлось что-то мокрое и тканевое. Это была тряпка, которой ему заткнули рот, избавляя от необходимости прикладывать больше усилий чтобы не закричать.   Но облегчение длилось недолго. Джока поднял руку, правильно обхватывая пальцами холодную сталь.     Вонзив скальпель на несколько миллиметров, он начал проводить поперечный разрез, чуть углубляя стальной инструмент. Как только острие преодолело роговой слой, постепенно рассекая блестящий и заходя в зернистый слой, мальчика тут же будто пробило током. Сильная боль снова хлынула по всему телу и словно камень, отлетающий от воды, вернулась обратно в седалищный нерв, из-за которого будто всю ногу парализовало. Но боль и не думала прекращаться. Она только усилилась, когда скальпель с трудом прошёл через шиповатый слой и наконец, преодолевая дерму, на секунду застрял в межкостных мышцах. Всё это время у Луффи перед глазами плясали искры, он до боли в челюсти сжал зубы, одновременно прикусив с внутренней стороны свои щёки, отчего изо рта с новой силой потекла кровь, которой он чуть ли не начал захлёбываться. И только в своих попытках откашляться он находил спасение, ведь это давало ему шанс абстрагироваться, сосредотачиваясь на сжатом горле и опухших миндалинах, которые чуть ли не соприкасались друг с другом. Ногу крепко сжимали, пресекая все попытки рефлекторно отдёрнуть её от источника столь сильной боли. По тонкой лодыжке струёй потекла кровь, а оторванный кусок кожи болтался мёртвым грузом, открывая вид на кровавое месиво в пятке.     Хочется закричать, сбежать отсюда, хочется быть укутанным запахом леса, расслабится и не чувствовать боли, но вместо этого он прикусывает истерзанную губу до крови и сжимает свои маленькие ладошки, щурясь до боли в глазах. Челюсть свело от продолжительного напряжения, а в глазах защипало...      “Только не это! Не плачь! Не плачь! Обещал же самому себе не плакать! Не хочу, не хочу показывать свои слёзы! Не плачь кому говорю! Нет, нет, нет! Только не перед ним!”     Почему? Почему всё сложилось так, кто у него всё отнял, как всё могло так обернуться. Совершенно неожиданно, всего лишь за какой-то вечер. Если бы он не побежал туда, если бы не убежал туда один, если бы он не был один...    На так, вовремя замучившие его голову, вопросы, вместо ответа он получил лишь блаженную тьму.    Такая приятная, не отторгающая тьма...     Малыш Луффи, у тебя ещё осталось кое-что, такое сокровенное...     Блеск в твоих глазах...           ***           Ему что-то резали или кололи, по ощущениям, проходящим сквозь его потускневший рассудок, он не мог разобрать. Но было стойкое ощущение, что в порезах всё тело. Где-то болело больше, где-то меньше, возможно особо глубокие порезы останутся на всю жизнь. Если он доживёт конечно, ха-ха. Походу и рассудок его тоже весь был в порезах, израненный, истерзанный...     В тьму его сознания не мог проникнуть даже крохотный лучик света. Сколько он уже лежал здесь? В этой кромешной тьме... Вечность, а порой казалось, что мгновение. Он переставал что-либо чувствовать с каждой секундой, словно его тело парило в воздухе. И самым сложным казалось узнать, верен ли ещё ему его же рассудок, или он давно утратил его...    Лицо, которое склонялось над ним, эти холодные глаза, смотрящие сквозь его тонкую кожу. Он с таким энтузиазмом рассматривал окровавленное тело, что хотелось, чтобы его глаза выпали и он, истекая кровью, упал на пол, умер бы здесь, в своей обители, совсем один.    Внезапно его пустое тело наполнило какое-то неистовое желание... Хотелось разорвать своего мучителя на куски собственными руками!     “Убей его! Ты же так этого хочешь! Так что ты медлишь?”     “Н-не могу, он же обещал...”     Он боролся с самим собой, голос в его голове эхом отражался от стенок черепа, но губы его не открывались, а в мыслях и не было всего того, что этот голос говорил. Его тело впитывало эту тьму, впитывало обратно собственную кровь, насыщенную его же немыми криками боли, мольбами о таком далёком спасении. С каждым вдохом и выдохом, ослабевшими лёгкими, из него испарялась вся сила и оставалась лишь часть той кромешной тьмы, которая будто всегда была с ним.     Гурен... нужно сосредоточится на капитане, он узнает, он всё узнает...     Он просыпался и снова засыпал, видел то свет газовой лапы, то тьму, медленно утягивающую его за собой. И с каждым пробуждением он всё больше сомневался, что ему расскажут, что же пошло не так, почему его опять обманули...     В какой-то момент чувства абсолютно исчезли, собственное тело показалось чужим, а перед глазами мелькало большое тёмное пятно, которое издавало какие-то звуки.     — Спящая красавица всё же соизволила проснуться! — с искусственной нежностью прошептал Джока, — Мы столько времени провели вместе, аж жалко будет прощаться с тобой, хнык-хнык – он наигранно смахнул слезу, — Мы с тобой играем уже как две с половинной недели, я буду очень скучать по твоему скорченному личику, дорогой омега.     Две недели. Он здесь две недели. Плевать. И что? Даже если пытки здесь прекратятся, то что будет дальше? Его продадут и будут использовать его тело. Мысли о Гурене поутихли, от былого пыла не осталось и следа. В глубине души омежья сущность изнывалась об утраченном альфе, это чувство пыталось переключить на себя внимания безразличного сейчас ко всему хозяина. Его не до конца сломленную душу сдерживали лишь Гурен и улыбающийся перед собственной смерть юноша, его друг.     — Ха-ха-ха, и это ради тебя, такой подстилочки, так старался Гурен? И что же он в тебе нашёл? — он как-то безразлично повёл бровью, приглядываясь к омеге как к дешёвому украшению в руках обедневшего купца, — ну смазливое личико, может немного вкусный запах. И это всё, малыш. Я не могу понять Гурена...   Но его прервал тихий и хриплый голос:    — Т-ты о-обещал... Кха-кха, я сд-держал о-обещание... Кхра с-скажи где... г-где Гурен? — слёзы отчаяния подступили к глазам, но мальчик вовремя зажмурился.    Лицо человека напротив вдруг утратило свою былую беззаботную мимику, глаза стали похожи на чёрные жемчужинки, а воздух вокруг него сгустился, приобретая чёрный оттенок.     — Как... как ты посмел меня перебить?! – прокричал прямо в лицо Луффи побагровевший Джока.    Через секунду послышался громкий шлепок.     Искусанная изнутри щека горела, но мальчик не отвёл взгляд от своего мучителя, несмотря на то, что не мог сфокусировать глаза на нём из-за летающих в них искр.     — Ха! — черты лица работорговца снова приобрели прежнюю весёлую мимику, — Так уж и быть, я сегодня в очень хорошем настроении. Я с удовольствием тебе всё расскажу! Не стоит благодарностей, сучонок, – последнюю фразу он выплюнул в глаза рабу, которые выражали в себе что-то, что капитану очень не понравилось.    Он выдохнул, сев на стул перед железном столом, на котором лежало маленькое истерзанное тело омеги.    — Знаешь, Гурен был умным и смышлёным мужчиной. Не перечил, не ослушивался, всегда выполнял отданные ему приказы на все сто... сто двадцать процентов! — он восхищённо развёл руками, — И знаешь, что случилось? В жизни его не пойму! Из-за какого-то сопляка, который по природе своей обязан ножки раздвигать перед кем попало.... Он ослушался, ослушался своего приказа! За столько лет послушной и прилежной службы он впервые так поступил! — казалось удивлению собеседника не было предела, и он как-то озлобленно посмотрел на Луффи, — И всё из-за тебя, сучонок. Из-за тебя он так сглупил! Позволил запудрить себе мозги этим смазливым личиком! — он схватил своими длинными пальцами мальчика за лицо и больно сжал щёки, безцеремонно поворачивая его голову в разные стороны, рассматривая, — Ох, он совершил большую ошибку переходя мне дорогу...    Он отпустил лицо омеги, но у того даже не хватило сил чтобы потереть занывшую челюсть.     Немного остыв, Джока продолжил.     — А ты знаешь, где он сейчас? — уже совсем развеселившись спросил капитан, — Ты наверное и не догадываешься. Давай я тебе расскажу. Он, как смелый герой, рыцарь на белом коне, защищал тебя от моего влияния и... — он широко раскрыл глаза, риторически предлагая собеседнику продолжить, но после секундного молчания сказал всё сам, — поплатился за это...    После услышанного Луффи слабо помотал головой. Осознание медленно, попав в ухо, колеблясь на барабанной перепонке и превращаясь в жидкость, затекло в самый мозг, всасываясь жгучей мазью в серое вещество.     — Он мёртв, я собственными руками убил его, хах....кха-кха-кха...ахах-ха-ха-ха-ха-ха...      ***           Деревня.     После пропажи Луффи прошло ровно три месяца. Его начали искать в первый же день. Для этого малыша было не свойственно опаздывать на ужин. Даже после двух часов ожидания не послышались маленькие шажочки и выкрики: "Я дома!". Макино подняла шум по всей деревне, остальные же жители не могли ей отказать в помощи, да и тем более все знали этого непоседливого омегу. После начала поисков прошёл час, затем два, а потом день и второй... Все были на взводе. После четвёртого дня безуспешных поисков Макино всё же решила вызвать Гарпа. Его команда обыскала весь остров, заглянули под каждый камень... Под утро вице-адмирал вышел из леса, не в силах посмотреть в сияющие надеждой глаза Макино.     Гарп изучил всё расписание дежурств кораблей у острова Рассвета, обзвонил капитанов, но ничего не получил, кроме пожимания плечами. Ракушки ден-ден-муши летали в стену весь день.     Прошёл месяц, поиски всё не прекращались, но результата всё ещё было ноль... Гарп, да что там, вся Фуусия практически не спала ночами. Гарп и не собирался опускать руки в поисках любимого внука. Кто-то из деревни всё же отказался помогать, уже не надеясь на возвращение мальчика. Ещё спустя какое-то время практически все уже похоронили маленького омегу, сложив небольшой алтарь у бара Макино, и периодически принося цветы девушке в знак скорби и сочувствия.    Погода над островом Рассвета будто разделяла их настроение, без остановки проливая дожди на обычно тёплую от солнца землю.     Так продолжалось до одного звонка, который изменил всё...     Поиски продолжались уже два с половиной месяца. Гарп не переставал верить в Луффи, будто чувствуя, что тот ещё жив. Он сидел, разбирая бумаги в своём кабинете, и внезапно его новенький ден-ден-муши начал издавать свою привычную трель.     После характерного “Кад-ча” Гарп снял трубку:     — Вице-адмирал Монки Ди Гарп слушает.    С другой стороны провода послышался такой же старческий голос, который будто еле сдерживался чтобы не прокричать в трубку:     — Гарп, я узнал г-где твой внук!     Глаза Героя Дозора расширились, он сразу же начал хрипло тараторить:     — Ну и что ты тянешь?! Где, где он? Ну! Сэнгоку!     — О-он на к-корабле работорговцев! – выпалил Золотой Будда.     Гарп понял к чему идёт дело и начал быстро распрашивать адмирала обо всём:     — Что? Что он там забыл? Где они? Мы же можем их перехватить пока есть возможность!     — Это... это сейчас невозможно. Они уже подплывают к Сабаоди. Перехватим их сейчас и возникнут вопросы у Мирового Правительства. Аукцион собирается посетить семейство преподобного Росварда...мы просто не можем... — его грубо прервало рычание на другом конце провода.    — И-и как же так? Чёрт! Чёрт, чёрт, чё-ё-ёрт!     — Гарп успокойся! Это не поможет твоему внуку!     — Будто мы сможем тут уже чем-то помочь!     — Да, — прикрикнул на него адмирал и продолжил, — есть способ, но он очень рискованный, – в его голосе почувствовалось волнение и беспокойство     — Не томи же!     — Во время аукциона... когда его уже продадут можно перехватить его на стадии подготовки. Все оковы снимают и переодевают в наряд, выбранный новым владельцем. Тогда товар... — Сэнгоку осёкся, — жертва остаётся только наедине с единственным телохранителем и стилистом. Двух, хорошо подготовленных дозорных будет вполне достаточно! Но нужно быть бдительными, участие в похищении раба с аукциона дозорными может поднять большую шумиху, принося нам только проблемы, и твой внук не сможет уже вернуться к тебе очень долго, – закончил пояснять свой план адмирал, но из улитки пошли только тихие гудки.     — Тогда нельзя медлить, я должен попасть на архипелаг прямо сейчас! — Гарп подскочил со своего кресла, накидывая на плечи белый мундир, — Главное успеть!       Убил?     Убил... это значит, что он мёртв? Его капитан, капитан Гурен мёртв.     Так до конца и не поняв, мальчик лишь смог выдавить из себя жалкое:     — Ч-что?     — Ха-ха ещё не допёрло? — Джока продолжал издевательски смеяться, — Я его убил! И сейчас он гниёт там, на своей посудине, в своей же коморке, которую называл кабинетом! — он хлопнул в ладоши, потирая их, — Ха-ха, тебя ждёт точно такая же участь! Мне абсолютно плевать на то, что ты ценный экземпляр. Это из-за тебя...ха...ха-ха, — только сейчас Луффи смог услышать в смехе своего мучителя что-то болезненное, истерическое, — Из-за тебя он ослушался! Из-за тебя он мёртв, маленький ты ублюдок!     Последняя фраза вырвалась с истерическим надрывом и отразилась от деревянных стен тёмной каюты. После минутного молчания Джока встал со стула, не поднимая головы и до побелевших костяшек сжал спинку стула. Вскоре он поднял голову. На лбу виднелась вздутая вена, пульсацию которой показывала тень от газовой лампы, а на лице играл искусственно дружелюбный оскал.    — Я слышал, что ты убил подчинённого с рабом... — начал он довольно спокойно, но затем он склонился над столом, пуская свои руки по окровавленному телу мальчишки, больно нажимая на свежие и зажившие порезы, — Мальчик, — протянул он выдыхая, — ты, как никто другой, заслуживаешь смерти... — скальпель, до этого брошенный рядом с телом, оказался в длинных пальцах, которые сжали сталь с особым старанием, — Так сгори же в Аду, мелкое ты отродье! – в один миг его глаза налились кровью, он взревев, вскинув вверх руку с острием медицинского инструмента и уже приготовился опускать её. Словно истец он обвинил его, словно судья определил его судьбу, и словно палач исполнит справедливый приговор...        “Я-я убийца? П-почему? Он же ничего не с-сделал или же с-сделал? Н-нет он не уб-убивал его, не убивал своего друга, которого даже... и-имени не зн-нает? Н-не убивал же?”     Уверенность, так рьяно отстаиваемая в собственных мыслях тут же сменилась глубочайшим сомнением.     В его глазах блеснула медицинская сталь и рука, которая медленно начла опускаться, приближаться к нему. Почему так медленно, с ним снова играют, хотят напугать?     Что он должен делать? Уворачиваться, или принять удар? Неужели его мучитель прав? Это он здесь убийца? Непонятно... как принять такую судьбу, нужно ли её принимать вообще? Н-но он не хочет умирать... Не хочет. Он хочет вернуться назад, в свою деревню, в свой родной дом, к дедушке, Макино. Хочется в этот маленький, но уютный бордель, на зелёные поля Фуусии, залезть на большую мельницу, а после вернуться к ужину с разбитой коленкой и рассказать невероятную историю о больших великанах...    “Не хочу умирать. Почему так больно вокруг сердца? Так хочется разорвать в клочья этото место... Почему оно болит? Там же нет раны, так почему сердце так болит? Будто сердце разрывается на части...”     За что ему это всё?...     “П-пожалуйся, п-пожалуйста, пусть это всё закончится, не хочу больше чувствовать эту боль, остановись пожалуйста! Прекрати! Прекрати! Прекрати!”    Немые крики вырывались изо рта. Жадно ловя воздух губами и крыльями носа, Луффи пытался дышать, но боль в груди лишь усиливалась, перед глазами темнело...     Из него будто начало что-то вытекать, испарятся и концентрироваться в пропитанном кровью воздухе. В глазах затанцевали бабочки, сквозь которых можно было разглядеть лишь безумный взгляд тени, нависшей над ним. А затем на него начали падать алые капли, медленно разбиваясь при встрече с истерзанной кожей. Одна упала на глаз, и он зажмурил его, рассматривая, как за порхающими бабочками, над ним плакала тьма. Неистово, громко воя, она вызывала желание взвыть вместе с ней, разделить эту боль, продолжить этот крик, но только из своего собственного горла. Кровь красными бусинками посыпалась по его телу. До ушей, будто сквозь двойное стекло, доходили глухие крики.    Бабочки медленно пролетали сквозь размытую фигуру перед глазами и садились на руки мальчика, оставляя маленькие кровавые следы.     Кишки, кровь, истерзанное тело... Луффи так и не смог сомкнуть глаза. Почему-то он не мог оторвать взгляда от этой картины. Последние бабочки растворились, рассыпаясь серым пеплом и в молчании опадая на деревянный пол, навсегда впитывая в этот корабль свидетельство произошедшего здесь.     Мальчик был весь испачкан кровью.     Не своей...     Смотря на эту картину Луффи не понимал... Это приводило в ужас. Мужчину убили-истерзали на его глазах.     Его чёрный рух...     Рух?     Откуда он знает, что это?     Его Рух? Значит это он убил?     Он и вправду убийца...     Глаза закрылись.     Конец.     В Мире много детей, но мало детства.