Изгнанник Акито

Сузаку Куруруги не поверил себе, когда услышал его. В размеренной жизни узника даже у звуков было собственное расписание, свой черёд едва ли не для каждого дуновения ветра, колеблющего висящую над головой лампочку. Был он, конечно, и для звуков у двери: чуть шаркающих шагов, едва слышных испанских слов, скрипа отодвигаемой металлической заслонки, когда им подавали пищу. Но этого звука не было прежде, для него отсутствовало место в их каземате: так давно ожидаемого и всё равно оказавшегося совершенно неожиданным скрипа. Негромкого, будто робкого — звука ключа, поворачивающегося в скважине. Их темницу кто-то открывал! Мысли поскакали породистыми лошадьми. Чего ждать? Что это значит? Кто войдёт? Сам Шин Хюга? Или…? Сузаку давно потерял счёт дням – и не потому, что считать их было невозможно: появление пищи, эволюции чистого и грязного ведра – едва ли их намеренно проводили так, чтобы ввести узников в заблуждение. Чуть более или чуть менее точно, но они, вероятно, соответствовали суткам. Нет, причина была не в этом. Просто вести учёт одинаковым до зубной боли, пустым, потерянным дням стало выше сил седьмого рыцаря Круга. А хуже всего был – Он. Тот, из-за кого, не только тело, но и ум, мысль Сузаку была хуже, чем в плену! Кингсли, Зеро, Лелуш. Как древним страшным богам этому человеку было мало одного имени. Сузаку так и не убил его — но иногда всё ещё хотел. Мучительно, истово. Ему казалось, что его душа будто зажата тисками. Куруруги напоминал самому себе собаку, которой хозяин, желая показать её выдержку, положил кусок лакомства прямо на нос, приказал не есть – да так про неё и забыл. Надежда на то, что время поможет, притупит остроту чувства, оказалась ложной. Напротив, в пустоте и безделье, когда ничто почти прочно не занимало ума, эта живая, бормочущая иногда заноза в противоположном углу становилась лишь мучительнее, заслоняла собою всё. Ведь больше ничего, по сути, и не было. Сузаку стал много спать, взял себе за правило регулярно делать упражнения – простые, не требующие пространства, или инвентаря: бегать на месте, отжиматься, приседать. С одной стороны из желания сохранить форму, подспудно подогреваемого мыслью, что когда-нибудь тюремщики, которые войдут-таки с какой-нибудь надобностью внутрь, просчитаются, ожидая увидеть его слабым. Однако, главным было то, что это позволяло убить мысль. Делай. Раз за разом. Не рассуждай. Вот так легко рыцарь Круга превращается в скота, думал Сузаку – и, стыдясь самого себя, радовался этому. Сны парадоксальным образом именно теперь стали его отдушиной. Они сделались разными. Если раньше весь их объём занимала Юфи и связанные с нею любовь и боль, то теперь разум и память, видя, что Куруруги лишен всего, стали подбрасывать ему простые, но столь милые порой в тюрьме сюжеты. Он пилотировал найтмер во сне – а потом наяву подолгу вспоминал, причём углубляя, расширяя увиденное: седьмой рыцарь силился припомнить всё, что знал об устройстве, о тактике. В некоторые моменты Сузаку почти чувствовал рукой гладкую рукоять штурвала Ланселота. Он старался пореже открывать глаза – что они могли дать ему нового, кроме очередной порции раздражения, понимания своего бессилия, тупого и жесткого, как громадный валун, падающий на сознание? Да, всё по-прежнему - и стены, и сквозняки, и лампочка, и дверь, и его враг, и ты сам. Ничто не изменилось. Он уже давно бросил размышлять на тему того, что же будет дальше. Нет, конечно, вначале Сузаку ждал – напряженно и постоянно, что произойдёт… нечто. Что придут, возможно, будут допрашивать – и внутренне готовился к этому. Или предложат сотрудничество. Или… Или… Не шёл никто. Он так и не понял, грустить, или радоваться этому. Осталось только почти смешное, детское какое-то ощущение обиды, как если про тебя забыли в большой компании, или на празднике, а главное – подспудное напряжение, будто и так его мало. Неуверенность. Преступник, приговорённый и осуждённый, знает, каков его срок: год, два, пять, пускай даже много лет, но и это, пожалуй, лучше неизвестности. Нет вещи, что лучше способна глодать человека, грызть его, как кость, чем неопределённость. Войти могли в любой момент – или никогда. Логика подсказывала примерные сроки, но они проходили, а значит теперь ничего невероятного нет. Можно вытерпеть, переждать что-нибудь, зажавшись, собрав волю в кулак, но даже она бессильна перед неизвестностью, когда нет срока и предела, до которого нужно держать удар. Сузаку именно тогда перестал отсчитывать дни – когда понял, что всё равно не знает, где конец счёту. Что это промежуток не до, а от, сплошная утрата, а не приближение к концу. И сейчас, когда Сузаку, уже точно не обманываясь, убедился, что да – это ключ, поворачиваемый в замке, он был парадоксально почти недоволен происходящим. Поймал самого себя на этом чувстве. Поворот ключа – это шанс на свободу, но куда больший – на другое: то, что расчётливый ум Шина Хюги вспомнил про них – и сейчас с ними начнут работать. Ритм будет нарушен, барьеры, выставленные перед мыслью привычкой, этим выработанным и привитым скотством, падут – и Сузаку Куруруги вновь останется один на один со всеми своими демонами. Что вообще правильнее: готовиться к худшему, чтобы точно выдержать возможный удар разочарования, или надеяться на лучшее, пусть судьба и может в очередной раз, поманив, обмануть? Древние, извечные вопросы. Но сейчас, в последний момент, когда ключ закончил уже свой второй завершающий оборот, седьмой рыцарь Круга избрал надежду. Дверь распахнулась. Он открыл дотоле зажмуренные глаза. Непривычный свет резал их, фигура, стоящая в дверном проёме, расплывалась, но одно уже можно было сказать точно – это не Шин Хюга. Вошедший был куда ниже ростом. Сузаку моргнул раз, другой, протёр глаза с проступившими каплями слёз. Вошедший, похоже, хорошо понимал ситуацию и дал ему немного времени. Наконец, зрение Сузаку пришло в норму – и тут же он подумал, что, наверное, на самом деле спит, или начал сходить с ума. На выходе из каземата стоял мальчишка. Ему было лет 15 на вид, не больше. Голенастый, с круглыми щеками и маленьким, ещё детским носиком, с немного растрёпанными волосами он был один в один из тех пареньков, которые обдирают себе локти и коленки, играя в мяч, лазают по деревьям и пытаются без особого успеха делать разные трюки на старом велосипеде. Одет стоявший был тоже вполне по-мальчишечьи. Вот только в руках он сжимал острый, как бритва, нож, с которого на пол падали красные капли. На лице паренька была чуть заметная довольная улыбка. - Здравствуйте, сэр Куруруги. Как тут у вас дела? Странная интонация – невозможно понять, говорит он серьёзно, или же с издёвкой. Так, пока не похоже, чтобы это был человек Хюги – ну да это вообще ни на что не похоже. Сузаку молниеносно прикинул, будто собираясь с мыслями для ответа: на вид этот выглядящий как кузнечик юнец ему не противник, но нож наводит на мысли о неизвестных и незаметных с первого взгляда резервах и способностях. Всё же седьмой рыцарь застыл в готовности к внезапному решающему броску. - Его Величество послал меня выяснить вашу судьбу – вашу и лорда Кингсли. Значит всё же свои! У Сузаку захватило дыхание, так что он не мог теперь уже сказать ни слова. - Его Величество доволен вами, сэр Курурги. Он желает вновь видеть вас в Пендрагоне – дипломатическое ведомство получило распоряжение подготовить ваш отлёт. - Отлёт? – только и сумел переспросить Сузаку. - Да. Вам пора возвращаться в Британию. - Но как… нас на кого-то выменяли? - Нет. Шин Хюга слишком много взял на себя – и, как это часто бывает в таких случаях, совершенно случайно споткнулся на пути к вершине, - здесь уже явная издёвка, - Он погиб в сражении с немецкими войсками в северной части страны. Мадрид, узнав об этом, восстал, люди начали штурмовать органы власти и тюрьмы. Пара трупов и пустая камера сейчас мало кого смогут удивить. - Значит, мы можем выйти? Можем лететь в Пендрагон? - Верно. Есть ещё одна новость, которую вам необходимо знать – император считает, что лорд Кингсли в своём нынешнем виде и статусе утратил свою полезность. Он скоро даст ему новую… особую аудиенцию. Вы больше не связаны с его судьбой. А теперь, пойдёмте из этого подземелья, господа. Вы свободны. Седьмой рыцарь шёл, но ему казалось, что всё его тело будто подталкивает невидимая сила, он будто всплывает из глубокой глубокой бездны. Сузаку не до конца ещё верил, не вполне осмыслил произошедшее, но… В нём клокотало, пульсировало, летело по венам и жилам одно единственное слово. Во всем множестве значений и смыслов, с невероятной, искристой яркостью: свобода! Свобода! Свобода!!!