Изгнанник Акито

Битва окончилась. Да, это было так. А Оскар Хюммель всё продолжал бегать и суетиться, не в силах до конца поверить в случившееся. Так иногда бывает – он где-то об этом слышал. Кажется, у спортсменов-стайеров, пробежавших длинный кросс, не выходит сразу остановиться, и даже больше — этого нельзя делать физически. Минувшая ночь, да и то, что было перед ней, тоже, стала настоящим марафоном для воли и разума Оскара, а теперь… Выдержали. Выдержали? Выдержали…! Когда майор с десятком солдат входил во всё ещё не до конца осевшую пыль, он уже почти вовсе изверился – удивительный, магический, чудесный проблеск, надежда, которая, казалось, вся собралась в хрупкой фигурке Лени, обретшей стальную стойкость, всё же исчезла, пропала в новой волне хаоса. И, тем не менее, в голове у Хюммеля крутилась странная мысль: именно теперь, когда все обречены, особенно важно сделать этот шаг – попытаться спасти своих. Нелогично? Как посмотреть. Если шансы ещё есть, то всегда суровая необходимость будет требовать соизмерять, жертвовать меньшим ради сохранения большего. Но если всё уже гибнет в любом случае, то что остаётся? Если уходит долг, и больше не нужно считать, каждого класть на весы победы? Простой выбор, однозначные решения. Тяжёлые, да. Но простые. Такие, где нужно ломать животные, извечные страхи, нечто, что было ещё до разума, а не личность, не убеждения, не самого себя. Оскар устал выбирать из двух зол, устал подсматривать за чужими смертями и муками, устал от ответственности за всё и всех. Он шёл на подвиг – и ему дышалось легко. Задача, простая, как школьный пример: или он отыщет Лени, Акито, тех, кто ещё мог там выжить – найдёт и спасёт, или умрёт пытаясь. Как солдат. И пусть майор выиграет им всем лишь пару лишних часов жизни (Хюммель вынужден был окончательно оставить замысел эвакуировать Лени Малькольм), но и тогда оно того стоит, даже в этом случае будет правильно. Он шёл, ум очистился, стало звонко и в чём-то даже спокойно. Явственно зазвучала в памяти музыка – марш «Взвейтесь, знамёна Германии» – именно с него начал оркестр на торжественном построении, когда Хюммель и его поток выпускался из военной академии. И солнце – тогда оно тоже било в глаза. Оскар сам не заметил, как стал шептать слова вслух, в такт шагам. И вот тогда он увидел их… Они шли, взявшись за руки – медленно, лишь ненадолго отрывая друг от друга взгляд, так что казались каким-то безумным колдовским ветром занесённой сюда парочкой из числа тех, которые обычно прогуливаются неспешно по Тиргартену. Лени Малькольм и Акито Хюга. Живые. Они заметили Хюммеля, ускорились, приблизились, начали что-то объяснять, а он стоял – счастливый и от этого даже чуть ошалевший. Так было с ним разве в глубоком детстве, когда ему подарили велосипед. Возникло странное сочетание тишины и гулкости, которое, очевидно, не могли переварить его уши. Только несколько минут спустя он смог уяснить – Шин Хюга мёртв. И лишь ещё позже – что это означает победу. Вот тогда и началась эта беготня, которая скоро самому ему стала казаться почти смешной. Оскар бегом вернулся на КП, потребовал докладов и подтверждений от всех, кто ещё мог выйти на связь, принялся уточнять данные о положении и численности войск, перемещать их по фронту. Настаивал — нельзя терять бдительности. Просил выделить, коль скоро ситуация позволяет, группы для обнаружения и оказания первой помощи тем раненым, которых не эвакуировали и не нашли прежде. Он приказал провести артналёт по испанским позициям, координировал переход всех частей в общую контратаку, которая, однако, стала не столько боевым эпизодом, сколько сбором трофеев и групп растерянных солдат. Последних скоро прозвали «доннехерами» – как потом узнал Оскар, из-за того, что большинство из них непрестанно повторяло по-испански «Donde esta la mujer?» – «Где же та женщина?», имея в виду её. Лени. А она была неподалёку от КП, где Хюммель передал Акито в руки фельдшера с парой помощников – нужно было срочно обработать глубокую резанную рану. Оторвать же её от него сейчас, наверное, не смогли бы ни Бог, ни Сатана. Хюммель лично стал осматривать и инспектировать территорию базы, особенно те квадраты, где разгорелись основные бои. Оскар перемещался широкими шагами, напоминая со стороны оживший и очеловечившийся циркуль, измеряющий нечто, невидимое для профанов. Он нашёл и взял с собой Фарвика – пропахшего порохом и потом, со впалыми, осунувшимися щеками, но куда-то подевавшего свою всегдашнюю сутулость, стал слушать рассказ Клауса о бое на его участке, что-то ещё об облике и состоянии пленных – но всё больше говорил сам. Наконец, майор распорядился найти и доставить на КП тело генерала Хюги, намереваясь объявить о его кончине в радиоэфир – даже тогда он ещё чуть-чуть сомневался, выдумывая каких-то испанских генералов, или рыцарей Ордена святого Михаила, которые могут вновь подвести свежие части в район крепости. И только вернувшись вновь на Командный Пункт базы Виго он поверил до конца. Оскар сел и вытянул ноги, откинул чуть назад голову, так что взгляд стал охватывать потолок и верх стены, положил руки на живот. Ему представлялось, что он – машина, в которой кончилось топливо. Совсем. Но это уже и не важно, а может вовсе хорошо. Он добрался, доехал до финиша. Остался только один последний короткий штрих. После того, как всем станет известно о поражении и смерти Шина Хюги, испанцы почти наверняка не решатся уже на новые враждебные действия в адрес немецких сил. - Оскар… Клаус стоял, прислонившись спиной к стене, и курил глубокими полными затяжками. Хюммель обернулся, но тот умолк, только очень медленно выдувал дым к потолку, точно не решаясь начать. - Оскар. Мы победили. Мы живы, чёрт возьми! Мы пережили эту ночь – я сам-то совсем в это не верил, да и ты, похоже, тоже. Нам теперь есть что вспоминать до седин и лысины. Я за одни эти сутки сделал больше хорошего и правильного, чем за всю свою жизнь. Я смертельно устал. Нам ещё мёртвых хоронить – и их будет много. Но ты же понимаешь, что это не всё? - Не всё? - Шмайерс. Он движется к нам. И будет здесь, думаю, к завтрашнему вечеру – а, скорее всего, если теперь испанцы вовсе перестанут из себя что-то представлять, то и раньше. Он примет командование. Обнаружит Лени. Найдёт способ её убить – это довольно легко: какой-нибудь недобитый помощник Хюги, дескать, решился на последнюю месть. Меня и тебя арестует. Меня – это точно, потому что сразу станет виден обман. Потом тоже убьёт. Возьмёт в оборот доктора. Закончит свой план с препаратом. И… - И что ты предлагаешь? - Пока ничего. Я просто… не хочу! Не теперь! После того, что было, нам нужно медали вешать на грудь, кое-кому, пожалуй, и вовсе ставить памятник, а выходит что… - Наш шанс – это Лени. Теперь, когда блокады нет, её можно вывести вместе с Акито. Так-то она снова отказалась бы уходить. А потом… - А может, мы все уйдём? - Куда? В бродяги? В вольные испанские егеря? Это всё бред, ерунда. Лени должна уйти, чтобы выжить – и потом появиться, уличив Шмайерса. А мы… Мы только сделаем её более заметной, ухудшим их с Акито шансы. Да и вообще. Как ты это видишь? Сейчас тихонько просочиться через празднующих победу солдат, которых мы с тобой вели в бой, и дать дёру? Нас ведь объявят дезертирами перед ними всеми. Трусами. А они сами… Шмайерс ведь наверняка первыми посадит их всех на препарат. И – уйти? Сможешь? - А ты? - А я слишком устал, чтобы снова бегать, - Оскар улыбнулся, едва растянув губы, - Нет. Я останусь. Может быть, у меня ещё выйдет как-нибудь надуть Шмайерса, чтобы он не начал поисков Лени, или её тела. - А когда он поймёт, что ты его дуришь? - Тогда уж как повезёт. Я сегодня одну вещь понял, Клаус: когда нет выбора – это не всегда плохо. Я делаю то, что должен. То, что правильно. - А я понял, что жить хочу, Хюммель. Сильно. Что дочку хочу обнять. Ещё хоть раз. Что много успеть могу – правда могу. Что… Ну а если не дезертиры? Допустим, нас похитили? Взяли в плен? - Кто? - Испанцы конечно! Ведь никто ещё не знает, что Виго выстоял, и мы выиграли битву. Можно инсценировать, взять пленных и… Или… - Подожди, подожди! – Оскар медленно поднялся со своего места, охваченный порывом откровения, - Ведь ты прав! Слышишь, Фарвик! Ты тысячу раз прав! Мы еще посмотрим! Мы можем в такую игру с ним сыграть! - Да о чём ты!? - Так, смотри! Следи внимательно – если где-то тебе покажется, что я говорю нелогично, или безосновательно, то прерывай. - Но я ещё ничего не понял… - Слушай. Пока что никому за пределами самой крепости Виго неизвестно, что мы смогли её удержать. Так или нет? - Похоже, что да. Если только кто-то из испанцев не успел передать известие о поражении в Мадрид, но это едва ли – они слишком паниковали, да и мы рассеяли и взяли их в плен слишком быстро. Но… - Отлично. Значит, никто не знает – и Шмайерс тоже. Теперь – дальше. Нам известно, что Шин Хюга хотел перебить весь гарнизон, но никто другой за пределами крепости этого не знает, верно? И, если смотреть со стороны, то логично предположить, что, взяв Виго, испанцы смогли бы захватить некоторое число пленных. Так или нет? - Так. - Пленных допрашивают. Кто-то из солдат W-0 вполне может сказать, что служит в странном, особенном подразделении. Или нашлась какая-нибудь бумага. Или… Одним словом, Шину Хюге могло стать известно, что в W-0 есть нечто необычное. И это вполне могло вызвать закономерный интерес. Так или нет? - Возможно. Звучит разумно. Но я всё ещё не могу понять, к чему ты клонишь. Если бы Хюга знал про препарат, то тогда не стал бы грозить всех тут вырезать – это не было похоже не пустые слова, уже поверь мне. Да и в любом случае он теперь мёртв, так что… - Слушай дальше. Интересующих его пленных начинают обрабатывать, возможно, пытать. Меня, тебя, Софию. И кто-то вполне мог расколоться, проговориться. Предположим, что это был ты. Хотя любого из нас хватило бы, чтобы у Шина Хюги глаза загорелись от жадности. Но именно ты знаешь кое-что ещё – что препарат и всё с ним связанное, это то, из-за чего Шмайерс готов пойти на какое угодно преступление – и на любой торг. А теперь подумай. Шмайерс с подавляющими по мощи силами движется по Испании, он вполне может повернуть на Мадрид, или ударить по Шину Хюге здесь. Нам неизвестно, как он сам думал выпутываться из этой ситуации – и едва ли мы сумеем узнать это теперь, но точно не военным путём. Может рассчитывал на дипломатию, может на что-то другое. Но если бы у него в рукаве был такой козырь, как мы и знание о препарате, пусть даже частичное – то он бы им точно воспользовался. И предложил Шмайерсу сделку. - Какую? - Это не важно! Главное то, что Шмайерс непременно ответил бы – просто не смог иначе. Любая утечка информации из источника, который заставит наше военное и гражданское руководство заняться реальной проверкой, для него гибельна. Да и перспектива того, что Хюга сам разберётся в принципах работы и возможностях препарата с помощью Софии, не могла бы его не пугать. Он непременно должен бы был попытаться выменять доктора Рендулич и тебя тоже – в обмен на что угодно. Так или нет? - Кажется, да. Но я всё ещё не понимаю, что это нам даёт? - Ну как же!? Да мы сами выйдем с ним на контакт! Понял? Мы! Ведь у тебя же должен быть свой особый канал связи с ним, верно? - Он выделил особую волну для радиопередач и пароли-позывные для разных случаев. Сама радиостанция подойдёт любая достаточной мощности. Но что ты задумал? Отдать Софию, а может и меня для того, чтобы купить остальным возможность уйти. Но он же на это не пойдёт. И причём здесь Хюга? - Да нет же! Не имеет никакого значения, что именно мы будем просить. Нам, скорее всего, удастся только о встрече договориться. Важен сам её факт – сепаратных переговоров и контактов с противником! Нам только нужно добиться того, чтобы Шмайерс присутствовал на встрече лично. И после этого ему можно будет предъявить обвинение, достаточно сильное и существенное, чтобы под него стали копать – а тогда ему конец! - Я, кажется, начинаю понимать… Оскар стал ходить по комнате, он был страшно взволнован. Усталость… нет, не пропала, конечно, совсем, но стала будто чем-то вторичным. Машину вновь залили бензином, хотя мотор и был изношен. Майор то и дело крутил в пальцах собственную пуговицу, чего с ним не случалось раньше вообще никогда. Он резко развернулся к Клаусу – и в голове у него слегка помутилось, стало подташнивать. Собраться!!! Нужна ясность ума! А ещё… ДА, НЕМЕДЛЕННО!!! - Нужно сейчас же дать команду по всей крепости на полное радиомолчание!!! Никаких собственных передач! Никаких ответов!!! Нужно, - он споткнулся, едва не упал, закашлялся, - Немедленно!!! - Мы можем сейчас распорядиться по громкой связи, но есть ещё кое-что, о чём ты не подумал. Встретится то Шмайерс, даже если мы обо всём и договоримся, не с настоящим врагом, а с нами, пусть он сам и будет вначале думать иначе. Мы не сможем ясно доказать, что здесь с его стороны наличествует преступление. Скорее наоборот – это нас отдадут под трибунал за непонятную провокацию и обман. - Проинструктировать пленных испанцев? Хюммель сказал это тихо и робко. Он снова сел, взгляд его погас – Оскар чувствовал, что такой превосходный и многообещающий план начал осыпаться ещё до начала настоящей постройки, не дав никаких результатов, кроме жгучего разочарования. - Ты сам понимаешь, Оскар, что это не сработает. Если только генерала посылать – и то нет. Много риска, мало пользы. Нам бы нужен кто-то, кто действительно мог бы выступать доверенным лицом Шина Хюги, а не случайный подчинённый. Некто, кто на переговорах смотрелся бы не менее убедительно, чем сам его хозяин. Да ещё и такой, который будет готов играть роль так, как мы её пропишем. А такого нет. - Хозяин? Ты сказал хозяин!? Есть! Фарвик! Есть такой человек!!! Гром и молния, Клаус, неужели нам начало везти!? Нужно срочно разыскать Эшли Ашуру! И вот уже Хюммель командует едва не срывающимся от волнительного ожидания голосом всей базе Виго строго и безоговорочно сохранять тишину в радиоэфире, в том числе, не реагируя ни на какие запросы извне, от кого бы они не исходили, а сам ждёт, ждёт возвращения Фарвика. Оскар даже не знал наверняка, жив вообще Ашура, или нет – падение его найтмера было страшным. А если Эшли уцелел, то насколько он дееспособен, может ли передвигаться и нормально говорить? Столько вопросов. И, стоит ответу на один из них оказаться отрицательным — всё снова потеряно, опять окажется ни к чему. Даже если на лечение потребуются дни, а не недели или месяцы, то и их в распоряжении Оскара нет. И ничего не сделать! Когда в итоге Эшли Ашура, хоть и с несколькими довольно заметными царапинами, но чего не бывает в боевой обстановке, вошёл своим ходом в помещение КП, то Хюммель едва не подпрыгнул от радости. Фарвик, как оказалось, уже успел бегло объяснить ему суть дела – и Ашура был вполне готов сыграть требующуюся роль, но сразу же задал несколько вопросов: - Пойду только я один? Если да, то как я смогу уличить в чём-либо этого вашего Шмайерса? Я – враг. Он просто скажет, что я скрытно пробрался в лагерь для какой-нибудь диверсии, или даже, как вариант, объявил о своей готовности перейти на сторону немецких войск, а потом обманул и напал на него. - Аудиозапись? – Клаус сказал это не слишком уверенно, - А есть у нас приборы, которые можно для этого использовать скрытно? - Может и есть, но это не важно. Что бы Эшли ни записал, всегда можно будет объявить это монтажом и подделкой. Сам источник информации об измене Шмайерса окажется таков, что всё это станет восприниматься исключительно как тактическая хитрость испанцев для того, чтобы выиграть себе время. А если запись обнародуем мы, то придётся или лгать – и тогда всё висит в воздухе ни на чём, или откровенно указать на способ получения информации – и смотри пункт первый. И главное – если Эшли будет один, то его едва ли вообще впустят без плотного и тщательного досмотра. Нет. Переговоры с одним человеком легко скрыть – во всяком случае, гораздо проще, чем с парой десятков. Это должен быть отряд, целое своеобразное посольство. Благо испанской формы нам хватит теперь хоть на полк. Мы проинструктируем отряд бойцов… - О чём? Что мы решили организовать провокацию против главнокомандующего силами Рейха в Испании? Или о препарате им всё рассказать? - Значит настоящие испанцы. И самое важное – нам не подходит просто запись. Мы должны уличить Шмайерса на месте. Так что… мы должны отправиться туда сами – под видом пленных, которые и являются предметом торга и обмена. Да и сам Шмайерс вполне может потребовать вещественных подтверждений того, что в руках у Хюги те, кто знает его секреты. Что они живы. - Хюга никогда не стал бы отправлять сразу всех – тогда Шмайерсу ничего не стоило бы отбить пленных, или даже просто прикончить их. Его ведь не жизни наши интересуют, а сохранность своих секретов. - А никто и не говорит обо всех. Доктор София – человек, который с практической точки зрения гораздо ценнее любого другого, если говорить о препарате. Пойдём ты и я. - Прямо к черту в зубы? Ты же понимаешь, что всё это пока очень зыбко, если не сказать хуже – а при провале второго шанса нам никто не даст. Это будет конец и… - Понимаю ли!? Нет, чёрт возьми, я просто решил поиграть в теоретика! – Оскар начал слегка закипать, - А ты понимаешь, Клаус, что будет, если мы промедлим или не решимся? Время играет против нас – ты сам это говорил! И цена поражения здесь будет точно такой же. Так у нас есть шанс – скромный, но есть! ...И, знаешь что? К чёрту запись! Это слишком слабо. Даже если она у нас и будет, то как мы доставим её в Генеральный штаб? Телефоном по прямому проводу? Радируем, что Шмайерс – предатель, и у нас есть доказательства? Нам опять не поверят! Или ещё хуже. Может быть даже поверят, но поздно. Нужно чтоб Шмайерс оказался дискредитирован немедленно и не мог осуществлять командования. Чтобы он не мог вернуться в Германию на коне. Вот что! Мы арестуем Шмайерса! Фарвик даже слегка всплеснул руками: - Арестуем? Посреди целой подчиняющейся ему армии!? - Именно! Он никак не будет ожидать силовых действий от посланцев Хюги – и просчитается. Мы заставим его самого во всём признаться. Главная цель – это начать расследование. Не дать ему сделать ход раньше всех, сорвать его план. Арестовать – и под дулом пистолета принудить самого радировать в Берлин с признанием – а после этого уже всё не важно. Он может убить нас, оболгать, объявить предателями или безумцами, но за ним всё равно будут следить в оба. Неосторожное движение – и его раскроют. А если одновременно появится «убитая» Лени, если доктор София выскажется, если произведут проверку в Гогенцоллернбурге, то скрыть факт существования W-0 станет точно нельзя, а раз так, то вполне могут докопаться и до сути препарата. И мы победим. Даже если нас самих уже не будет… - …Согласен. Дело того стоит. Но как мы арестуем Шмайерса? Нас будет реально трое – испанцы-пленные просто поднимут руки, если поймут, что между самими их пленителями начинает происходить нечто непонятное. Я, ты и Эшли. Причём по той роли, которую мы играем, оружие нам не положено, а может у нас и вовсе будут связаны, или скованны руки. А Шмайерс точно будет не один. - Но и много посторонних на переговоры он не допустит — слишком уж испугается возможности утечки сведений о препарате, даже если всё будет произноситься одними намёками. Если офицеры и могли бы сами для себя придумать объяснения, то из обычных простых солдат точно найдутся те, кто сочтёт происходящее подозрительным. Будут присутствовать только те, кто уже знает, кто вовлечён в дело. - Но и этого может оказаться достаточно. Сколько вообще людей в его заговоре? Десятки? Сотни? В окружении генерал-полковника наверняка есть хоть несколько тех, кто в курсе его идей, знает о препарате – и будет стрелять в любого по первой команде Шмайерса. А у нас вначале есть только один ствол. Пусть Эшли и отличный боец, но он может не успеть подобраться к генерал-полковнику достаточно близко, чтобы по нему стало опасно стрелять. И за ним будут следить. - Раз уж вы меня привлекли к этому делу, то… у меня есть идея. Только она может вам не понравиться, - Эшли вступил в разговор как раз тогда, когда о его присутствии стали уже забывать. - Какая? И почему она нам не понравится? - Когда я служил Шину Хюге, то имел в подчинении собственный отряд – Команду Ашуры. Это ударная группа найтмеров, пилоты – из числа наиболее талантливых в Ордене святого Михаила. Когда Хозяин меня предал, а потом узнал, что я выжил, он проинструктировал их на случай моего появления, но… Я был в лагере, и мне кажется, что я всё ещё могу рассчитывать на них. По крайней мере, на одного, но думаю, что не только. Если они ещё живы, то теперь, когда Хозяин мёртв, а битва окончена, бойцы из Команды Ашуры вполне могут последовать за мной. Всё равно в противном случае их единственная перспектива — плен. Там есть люди, которые любят риск. Все имеют боевой опыт, могут при необходимости применить не только найтмер, но и пехотное оружие. Я предлагаю использовать их в качестве отряда эскорта. Вместо испанцев, или ваших собственных бойцов. Я понимаю, что не могу гарантировать их надёжности, дать какие-нибудь доказательства её, кроме собственной уверенности, что эти люди, которые только что стреляли в защитников базы, теперь будут с нами и не подведут в критический момент, но… Если вы сумели поверить мне, то поверьте и им. - Собирай своих людей. Осмотри пленных. Если думаешь, что кто-то мог уйти, то разрешаю даже нарушить радиомолчание, но в идеале – с какой-нибудь захваченной испанской станции. Времени у тебя – не больше половины суток: и на сбор, и на то, чтобы убедить их, и на инструктаж. - Так точно! Эшли отдал честь и вышел. Оскар отёр со лба пот, повернулся к Фарвику. - А мы… должны сделать главное, Клаус. Договориться со Шмайерсом. - Прямо сейчас? - Да. Именно сейчас – с каждым дополнительным километром, который Шмайерс пройдёт в направлении крепости, вероятность того, что он узнает про успешную оборону Виго, повышается. - Я…, - Клаус сел за стол, протянул руки к рации, - сейчас… Я… не очень хороший «пианист», учился наскоро, и… На самом деле у меня просто руки дрожат. Подожди, Оскар. Я… сейчас. - Ну же, соберись! Без тебя и твоего почерка на радиостанции, ничего не выйдет! - Сейчас… Фарвика и вправду почти трясло. А Оскар… Он ощущал только странное покалывание в пальцах, будто это не Клаус, а он сам вот-вот должен начать передачу. - Я… готов. Готов! - Встреча должна состояться завтра. Пускай это будет полдень для простоты. Минимум свидетелей… хотя нет – пусть лучше он не знает, что нам это выгодно, а у Шмайерса найдутся свои причины убрать всех лишних людей. Мы готовы предоставить ему доказательства того, что пленные у нас. Но только на том условии, что он позволит привезти их в лагерь под хорошей охраной – и, разумеется, не всех. - Я… - Ты сейчас работаешь под присмотром – если угодно, то можно даже драматизировать и описать это так, будто у твоего виска держат пистолет. - Примерно так я себя сейчас и ощущаю. - Как только будет получен ответ на передачу, ты резко прерываешься – тебя увели. Может быть, имеет смысл несколько слов отбить другим подчерком. И вот ещё что – у нас только одна ставка. Ты не ведешь переговоры, а сообщаешь условия: если он готов организовать встречу таким образом, то она состоится, если нет, то Шмайерс и «генерал Хюга» остаются при своих. - Это всё равно, что в казино поставить всё на одно единственное число. - Может ты и прав. Но любые непредусмотренные изменения могут сделать реализацию плана невозможной. Всё. Давай! И Фарвик начал – только пальцы его всё равно дрожали. Ну да это и хорошо – могут поверить, что ему действительно угрожают. Или что его пытали, и теперь он не может твёрдо работать. Сам Хюммель прислонился спиной к холодной стене и закрыл глаза. Усталость снова начала наваливаться. Ночь, в которую нельзя было и помыслить о сне, напряжение, страшные выбросы адреналина в ходе боя – всё это измотало Оскара до крайнего предела. Он вдруг понял, что чутко и сторожко прислушивается к ритму собственного сердца – какому-то странному, будто рваному. Внутри что-то заныло, потом отдалось чуть выше уже настоящей болью. Он через силу растянул в улыбке губы – где то слышал, что это помогает избежать приступа, но больше – для того, чтобы таким нехитрым способом обнадёжить самого себя. Шайссе! Ох и глупо же будет вот сейчас просто сползти по стене в темноту – и не подняться! Хюммель уже не понимал, не хочет он открывать глаза, или не может. Но внутри в это же время стало чуть легче, мягче. Оскару странным образом даже стена начала казаться мягкой и почти податливой. Не падать в обморок, ты! Обеими руками Хюммель оттолкнул самого себя от шероховатой поверхности, подался вперёд – да так, что чуть не ухнул носом. Открыть глаза! Свет ударил в них неожиданно резко. Клаус выглядел уже весьма собранным и сконцентрированным. Есть контакт! Шмайерс, или кто-то, кто его замещает, получил их сообщение! Оскар ещё раз набросал мысленно самому себе весь завтрашний порядок действий. Ашура, его люди… Сколько их будет? Едва ли много: буквально десяток, а всего вероятнее – меньше. Мало. Но… Если получится отремонтировать хоть один из их найтмеров… Мнимые заложники – он и Клаус. Достаточно. Здесь не нужно многих – это только снизило бы достоверность. Но… майор почувствовал, что обязан рассказать им всем – всей их заговорщицкой группе, которая собиралась так недавно, чтобы обсудить, кому уходить и кому оставаться… Когда Фарвик встал, Хюммель понял, что он успел на несколько минут заснуть прямо на ногах, стоя у Клауса за спиной. Он тряхнул немного головой – та тяжко отозвалась, но помогло слабо. Сердце снова начало колотиться – Клаус был бледен, он никак не мог выговорить ничего и только таращился пристальным и несколько испуганным взглядом на Оскара, как смотрят на привидение. Держась левой рукой за грудь, Хюммель спросил: - Ну что? - Встреча назначена. Завтра. Всё как мы хотели – только время Шмайерс попросил изменить. Встречаемся утром, в 10:30. - Почему? - Не знаю. Похоже, он спешит. - Было похоже, что он что-нибудь заподозрил? - Кажется, нет. Но… - Что? - Ничего. - Я подумал – мы должны рассказать остальным. - Кому? - Софии, Лени, Акито. - Зачем? Они ведь не будут участвовать. - Верно, но они должны быть готовы на случай нашего провала. Должны… Да не только в практических вопросах дело! Они слишком многое отдали, разделили с нами, чтобы просто оставить их в неведении. - … Согласен. Но… а вдруг они будут против? - Уже поздно. И, в любом случае, никаких других рабочих вариантов нет. - Что теперь? - Вся надежда на то, что Эшли соберёт своих – а мы попытаемся подготовить им хоть один найтмер. - Я не радировал о возможности присутствия техники. - Но и её отсутствие не оговаривал, ведь так? - Найтмер к Шмайерсу не подпустят и на пушечный выстрел – в прямом смысле слова. - И не нужно. Главная его цель – отвлечь внимание. Если Шмайерс и будет ждать откуда то угрозы – так это от найтмера. Может потребует чтобы его убрали. Мы согласимся – и это тоже может притупить бдительность. - Гм. Может да, а может и нет, но… - Найди Эшли, выясни, что у него с людьми, сообщи про идею с наймтером. А я запрошу по громкой связи у ремонтников, что они могут сделать. И соберу здесь тех, кого мы решили поставить в известность… Когда через час с небольшим на КП всё ещё в сопровождении охраны прошли пять человек под предводительством Эшли, то у Оскара уже не было сил на радость – он эмоционально захлебнулся, утонул, отметив только для себя, что, вероятно, ещё в ходе окончившегося сражения эти люди не горели желанием пожертвовать собой во имя целей Шина Хюги. Все представились, что-то говорили о боевом опыте, но Хюммель не запомнил и не уловил почти ни слова. Ломанный немецкий из пилотов Команды Ашура знал только один, Эшли переводить не решился, а у солдата-переводчика – тоже далеко не профи, судя по тому, как часто он подсматривал в военный разговорник, выходило всё удивительно монотонно и сухо. План, во всяком случае, поняли и обязались исполнять все. Сигналом к действию должно было послужить слово «признание» – причём в какой бы форме и контексте сам Оскар, или Фарвик его ни произнесли. Хюммель, не доверяя переводчику, сам несколько раз повторил его каждому из стоящих навытяжку бойцов Эшли, а после заставил сделать это их самих – пусть со странными интонациями и ужасным акцентом, но чтобы твёрдо впечаталось. Ещё до того ремонтники пообещали майору собрать из всех найденных осколков, обломков и запчастей два найтмера британского образца, которые точно смогут ездить и возможно даже стрелять. Всё это, конечно, в высшей степени обнадёживало. Причём даже такого результата вышло добиться только после отменной громкости ора – уж слишком долго ремонтная братия не могла понять, почему командир не хочет удовлетвориться исправными, или частично исправными немецкими машинами, предпочитая вместо этого гонять их по всему бывшему периметру крепости, разыскивая пригодные запчасти, а потом без перерыва ударными бригадами-сменами превращать их к утру в подобие боевой техники. Доктор София Рендулич и Лени готовы были прийти сразу, но Акито вставать с койки оказалось ещё рано, так что сбор пришлось назначить на восемь вечера — и все остающиеся часы Хюммель ощущал себя тигром в клетке. Он столько раз воспроизвёл перед внутренним взором план намеченной операции, что мог бы рассказать его без малейшей запинки наизусть со всеми деталями. И чем дальше, тем больше Оскар понимал, что всё это – продукт отчаяния, недостатков – масса, а Шмайерс может, как просто отменить всё и не попасть в капкан, если только любой источник – хоть испанский, хоть немецкий укажет ему на действительный исход боя, так и переиграть их с Фарвиком совершенно неопытную в подобных вещах парочку. Хюммель сам легко мог придумать не меньше дюжины причин, по которым вся затея была просто обречена на провал – и… ни одной идеи, которая оказалась бы более реалистичной! Ему хотелось наорать на самого себя за тупоумие и неспособность сконцентрироваться по-настоящему. В какой-то момент Оскар понял, что ещё полчаса-час такого вот самокопания – и он в самом деле может схватить приступ, или нервный срыв. Ему стало казаться, что вокруг всё ещё витает запах дыма, которым некогда пытались удушить защитников Командного Пункта, захотелось свежего ветерка. Неимоверным усилием воли, мысленно именуя себя самыми последними словами, Хюммель оставался на месте — лишь для того, чтобы понять, в конечном счёте, что всё равно не способен ничего придумать, а если его голова не будет занята делом, то он немедленно заснёт! Командуя поочерёдно то правой, то левой ноге, Оскар, чтобы убить время, отправился в обход всех позиций обороны крепости, чтобы лично проверить соблюдение радиомолчания… Когда он, наконец, вернулся назад, то обнаружил, что доктор Рендулич уже ждёт его там. Не дожидаясь никого другого, майор стал излагать ей план – и только добрых десять минут спустя понял, что она едва ли его слушает. Лицо у Софии было покрыто какими-то пятнами – так выглядят иногда люди, пришедшие в тёплое помещение с сильного мороза. Взгляд обращён внутрь себя. Она кивала, соглашалась, но… - Вайсс умер – вы знаете? - Что? - Мой ассистент. И не от газа даже. Вернее, не совсем – он так сильно испугался, что, когда начал задыхаться, повредил самому себе трахею. Так давил и царапал шею руками. И когда ему попытались продуть лёгкие, то… - Я… сочувствую. Так вот… - Не похоже. - Что!? - Простите. Я имела в виду… Вы – солдат. Вас готовили к этому — по крайней мере, должны были, а я… Вы, наверное, думаете, я – ужасный человек, что сотворила весь этот кошмар с препаратом. И правильно думаете. Правильно! Но… Я не могу привыкнуть к смерти. Не выходит. Сама за себя вот так, просто, я не очень боюсь, но когда вижу – вот он был: живой, умный, милый, леденцы свои сосал, в жизни не обидел мухи, а теперь – стеклянные глаза, искусственные, гадкие. Противно. Он… Это так страшно, что противно! Что не можешь в эти глаза долго смотреть. Это ведь он, свой – но уже совершенно иное. - Наверное, потому и принято закрывать глаза покойникам. Только в боевых условиях на это не всегда есть время. - Я не об этом. Просто… Нет. Не просто… Знаете, что самое страшное? Знаете!? – она вдруг перешла почти на крик, - Самое страшное – это собственное отражение в этих глазах видеть! Словно запечатлевает, отпечатывает тебя – а потом донесёт, расскажет… - Кому? - Если бы мы, люди, могли знать. - Так вы веруете? - Нет. Хотя и хотела бы. Я вижу лишком много натяжек, ошибок. В науке нельзя верить в истинность чего-то просто по той причине, что оно тебе кажется верным. Нужны факты, доказательства. А здесь надо, как ни парадоксально, не задумываться. Кто то из великих сказал – многие знания умножают печали. Да… Потому что, если много знаешь, то много и сомневаешься. Учитываешь факторы, просчитываешь вероятности, а вещи, силы, с которыми оперируешь, всё дальше от этики и ближе к математике. Так я и попала в свою ловушку. Совершила своё преступление. А ещё – от малодушия. В какой-то момент ведь начало становиться понятно – а я всё равно продолжала работать. Не сказала: нет, теперь стоп! Боялась. За себя, а главное – за мужа. - Не знаю насколько для вас важно моё мнение, но я бы точно никогда не упрекнул вас в малодушии. - Почему? - Я не был сейчас на КП, когда шла атака, но представляю себе, что такое – газ. Нам рассказывали, нас тренировали. И всё равно каждый солдат знает, что мало есть вещей страшнее. А вы сейчас ни слова не сказали про себя – только про покойного Вайсса. - Это не значит, что я не боялась. Вовсе нет. Боялась – и ещё как. Просто… не всем же визжать от страха. Я пыталась соорудить подобие защитной повязки, делала вид, что подбадриваю девочек, а на самом деле — саму себя. А потом разум стал выключаться – и страх вместе с ним. Зато позже, когда меня вытащили, я очнулась, взглянула на мёртвых, посмотрелась в эти глаза – вот тогда так испугалась, что отвечать на вопросы медика не могла: губы дрожали. А потом меня и вовсе вывернуло. Не похоже это на храбрость. - Ошибаетесь, - сказал Оскар твёрдо, - Храбрость не в том, чтобы идти, как машина, через шквал пуль и ничего не чувствовать. Это безумие, берсерк, принявший наркотик. Это, собственно, препарат как раз. Храбрость – это когда страшно — очень, до боли, до нервного тика, а ты не паникуешь, не подводишь других, сам можешь действовать как человек. Вот что это. Вы – можете. - Спасибо. - Так что на счёт нашего плана действий? - А что я могла бы сказать? Каждым делом должен руководить специалист, а профан – не вмешиваться. Вы — умелый офицер. Я же здесь совершенный профан. А ещё… мне просто очень… тяжело об этом говорить и думать. Мой муж… Я, кажется, заставила себя смириться, процарапать, сделать зарубку в мозгу – он мёртв. Он ушёл. Но я знаю, что снова вру. Он жив! И Шмайерс держит его. А у меня внутренних сил не хватает признать, что им нужно пожертвовать, - она умолкла на время, - Хюммель, я хочу уехать куда-нибудь. Так далеко, чтобы меня никто там не нашёл, никто не узнал, но понимаю, что это невозможно, пока Шмайерс строит свой заговор. Победите его! Одолейте! Пожалуйста… А потом… Есть ли такое место место на свете, которое было бы таким далёким и непохожим на всё прежнее, чтобы не только другие тебя забыли, но и ты позабыл сам себя? - Не знаю. Сомневаюсь. Дело не в месте… - Стало быть, нужно ещё искупление? – она зло и нервно рассмеялась, - Конечно, убежать – это было бы слишком просто. А вы говорите – не малодушная. Чем можно искупить… такое? - Вы не виновны в том, что задумал генерал-полковник. - Вот как? Правда? В самом деле, всего то дала ему в руки самое страшное оружие, которое можно измыслить. Мне нужно теперь сделаться святой, чтобы просто не было стыдно, мучительно больно смотреть людям в глаза. Не только мёртвым. Я вот смотрю в глаза – даже вам сейчас – а вижу взгляд Вайсса, спрашивающего меня о чём то из своего загробия - Ну так станьте! Что вас остановит!? Вы создали мощнейшее оружие, доктор София, так почему бы вам… не создать великое лекарство, например? Не победить какую-нибудь болезнь, вычеркнув её навсегда из истории людского горя? В мире есть куда приложить усилия. - Я думала уже про Африку. - Африку? - Да. И я это сделаю, я поеду. Спасибо вам, Оскар. За всё спасибо. - За что? - Не знаю. За то, что поверили в мою смелость, которую я сама в себе не могла отыскать. Согласились, что однажды, когда-нибудь, я смогу взглянуть на себя по-другому. Несмотря на все беды, которым причиной дело моих рук, не поставили крест… Делайте что считаете нужным – и пусть нам всем повезёт, - она медленно поднялась, - Там сейчас стали хоронить убитых. Я постою рядом с Вайссом. Мне нужно там побыть. София Рендулич вышла – и только сейчас Хюммель заметил, что она чуть прихрамывает. Африка, значит? Пусть так – она справится. И почему ты в этом уверен? Хм… София права – он действительно теперь стал больше верить в людей. Впрочем, не удивительно – у Оскара был в последнее время хороший учитель. Или, правильнее сказать, учительница. Она – Лени Малькольм, появилась буквально через несколько минут, бережно ведя под руку Акито. Тот, однако, осторожно освободился от её опеки, увидев Хюммеля, и даже попытался отдать честь, но сморщился от боли. - Не стоит. Как ваше самочувствие? Задавая этот вопрос, Оскар понял, что на него сейчас непросто было бы ответить и ему самому. Как самочувствие? Отвратительно: болит пульсирующими ударами голова, в теле – ватная слабость, в глаза будто насыпали добрую пригоршню песка. Но ведь могло быть и куда хуже, так? Человек, лежавший при смерти, но получивший отсрочку у рока, способен сказать, что ощущает себя превосходно, а в это же самое время кто-то другой, порезавши палец на кухне, или саднив ногу, может объявить, что ему ужасно плохо. Странно, что человеческая речь, или, по крайней мере, письменность не придумала специального знака для степени относительности — вот как точка, или какой-нибудь апостроф… Хотя нет. Странно, что в твою голову сейчас ещё могут приходить такие вопросы! Хюммелю чудовищно хотелось спать… Перебросившись несколькими дежурными фразами с Акито о том, что он желает ему поскорее идти на поправку, Оскар начала снова излагать план, в который сам, кажется, всё меньше верил. - Я тоже должна там быть. - Это неприемлемо. - Но почему? - Во-первых, мы не можем привезти к Шмайерсу всех «пленных» сразу – это даст почву для подозрений. Во-вторых, мы сами должны сохранить хоть кого-нибудь, из тех, кто знает про препарат, на случай провала. Наконец, это просто крайне опасно. - Не нужно рассказывать мне об опасности! Я тоже успела её повидать за последние дни и не отворачивала лица! - Я не об этом, Лени, но… Зачем? Для чего опять!? - Кто такой Шмайерс для вас, герр майор? Заговорщик. Изменник. А для меня он был много лет почти что членом семьи – той, которою я потеряла. Практически дядюшкой. Я хочу увидеть его. В глаза ему заглянуть. Я хочу понять, как давно он меня обманывал. Шмайерс был для меня главной связующей нитью к моей прежней жизни, от которой, кроме его рассказов, не осталось почти ничего – только несколько разорванных и перемешанных воспоминаний. - Но… - Я! Там! Буду! Хюммелю показалось, что во взгляде Лени вновь проступило, проявилось что-то… Ничего плохого, или просто необычного с ним не произошло – только пробежал по спине тревожный холодок, но… он больше не стал с нею спорить. Не из страха – от воспоминания о том чувстве восхищённого потрясения, которое охватило его, когда Оскар видел шествие Лени сквозь пламя сражения. Если сейчас это снова рождается в ней, то.. Он не знал, что именно будет, но не сомневался — нечто невозможное. Чудо. А без него у них слишком мало шансов. - Но Акито останется здесь. С таким ранением он не только не окажет помощи, но сам её потребует. Лени быстро кивнула. Акито тоже — чуть погодя, посмотрев ей в лицо. А Оскар… К тому моменту, как пара влюблённых покинула КП, у него осталось только одно желание и мечта – выспаться как следует. Едва волоча ноги, он поплёлся в свой кабинет, которого… больше не было. Половина здания, где он располагался, обрушилась под ударами артиллерии испанцев. Тела уже убрали, ценное, которое ещё можно было спасти, вынесли. Только начинающий опять крепчать к ночи ветер разбрасывал и подкидывал какой-то непонятный обгорелый мусор. Было темно и как-то стыло. В Хюммеле смешались сразу три чувства. Во-первых, злоба — глупая, смешная, но от этого ничуть не менее сильная: из-за этих ублюдков мне даже негде лечь поспать! Другим чувством было удивление – как ему удалось за весь день так и не узнать, не заметить этого!? Но самым главным было ощущение странной несопоставимости тех задач, которые перед ним стоят, того, что он задумал побороть, с его реальными силами. Удивляясь самому себе, Оскар понял, что боится. Да, теперь! Не боялся, когда командовал в бою на самом переднем крае, когда шёл за Лени и Акито в пыль и дым – а сейчас стоял, открыв рот, будто маленький ребёнок. Наверное, всё дело в том, что корень страха был не внутри самого Хюммеля, а вовне. Также, в потрясении и ужасе мог бы смотреть на бушующий океан вождь народа или племени древних времен, приведший его впервые на обрывистые берега из центра суши. Как перед ним распахнулось бы до горизонта несоизмеримое с ним самим величие и мощь стихии, так перед Оскаром открылись внезапно чудовищная мощь и ужасающее величие случайного, непредвиденного. Он никогда не верил в Судьбу и предначертание, в промысел Бога, в то, что кем-то и где-то всё уже прочерчено и отсчитано. Но сейчас его, быть может, от усталости, метнуло в другую крайность. Что если любой порядок – вымысел? Тщетная попытка человеческого ума найти проторенный путь в мире даже не запутанных троп, а мире – лабиринте, мире – клубке, где широкая, ровная, мощёная дорога может окончиться пропастью. А может наоборот. Сколько раз он мог умереть за сегодня? Десять? Сто? Тысячу? Выжил, да, но значит ли это что-нибудь? Или просто так вышло? Случайно? Бессмысленно. Он должен остановить Шмайерса, придумал и продумал свой план – но что такое вообще план? Его враг силён и хитёр, однако сильнее него, сильнее их обоих, сильнее всякого плана – что? Неизвестность. Для Оскара Хюммеля – сейчас он понял это разом, как откровение, вся жизнь всегда была чередой планов. Это – дисциплина, долг, профессионализм, разум и самообладание. Каждый день есть совокупность задач, а к задаче можно действительно хорошо подойти и точно её решить лишь располагая планом. Но на деле… Всякий план, успех или неудача каждого из них – случайность. Любая попытка углубить, расширить, учесть всё – все значимые факторы, приведёт лишь к тому, что каждый из них потянет за собой длинную цепь неопределённости. Ворох, кипу, гору случайного. Ничто не может быть предсказано. Любой план – фикция, самоуспокоение. Тонущий, который даже и в самом центре океана, без еды, без воды, без товарищей, будет хвататься за крохотный деревянный обломок – ложное спасение. Всё зыбко, каждый шаг грозит затянуть в эти пески непредвиденного – и имеет смысл ровно настолько, насколько это позволит Его Величество Случай. А иное – бесполезно, бессмысленно. Разум Хюммеля будто раскололся на несколько частей. Одна настырно и просто посылала ему единственный сигнал, требующий отдыха, почти насильно закрывающий глаза. Другая – вполне трезво вела его назад на КП, хотя и не до конца отдавая себе отчёт в том, зачем. А третья неудачливым канатоходцем висела на тонком тросе над пропастью не то глубокого, чёрного отчаяния, не то безумия. Совсем далеко звучало слово «глупо». Ведь правда, нелепо так раскваситься, до того ослабеть внутренне, когда позади осталось столь страшное испытание. Что за ерунда!? Видеть битву, напоминающую ад, а ужаснуться картине всего-навсего разрушенного здания, пусть даже и служившего ему недолго домом! Хюммель добрёл, наконец, назад, составил рядом двое стульев, подложил под голову скомканную и лежавшую на полу карту местности района Виго. Но сон издевательски не шёл. Оскар чувствовал – нужно решить вопрос, окончить поединок внутри самого себя. Ему думалось, что если бы кто-то появился рядом в этот момент, то наверняка услышал бы тяжёлый скрип от работы его усталого и будто протравленного ржавчиной ума. Нет! Пусть всё не может поддаться заранее придуманному плану, но и человек – не перо, не пылинка на ветру! Любой замок, выстроенный на песке, может осыпаться, а дорога, видевшаяся прямой, - свернуть за угол. Случай способен наглым и подлым вором украсть у человека всё – но никак и никогда он не сможет похитить у него право выбора направления! Сможет ли Хюммель перехитрить Шмайерса? Он не знает. И тысяча случаев – льдин ждёт его на пути. Но майор, где пробивая путь, точно ледокол, где маневрируя, лавируя, как парусник, силящийся поймать ветер, пойдёт к цели. В конце концов, и тонуть можно по-разному. Кто-то выпрыгнет раньше самых первых крыс со своего корабля, а другой будет до конца стоять на капитанском мостике, отдавая честь флагу. Оскар попытается – и видит Бог, даже случаю лучше не стоять у него на пути! Во сне ему привиделся гигантский апельсин с ноздреватой, толстой и ароматной шкуркой, на который он раз за разом пытался с разбега залезть – и соскальзывал, не мог зацепиться ногами за округлые бока. Пятая попытка. Восьмая. Двадцатая. И… он оказался на вершине. Всё кругом залил, заполонил густой цитрусовый запах, заискрился свет, а шкурка под ногами Хюммеля стала казаться уже не настоящей, а блистающей золотом. Оскар кричал, громко, во весь голос – «Победа! Победа!!!». А после – проснулся. Дальше всё покатилось очень быстро. Доклад техников: удалось привести в боеспособное состояние, а реально и вовсе собрать из осколков два найтмера, один из которых – машина самого Эшли Ашуры. Что ж, лучше, чем ничего. Затем – бойцы из Команды Ашура, собранные своим командиром на небольшом, почти не пострадавшем от недавних боёв плацу на северной окраине базы, ещё раз подтвердили полную готовность действовать в соответствии с планом. Стали решать, кому именно отдать вторую машину и… Оскар своим приказанием вручил найтмер подполковнику Малькольм. Это, конечно, радикально снижало его ценность как боевой единицы – почти до нуля – счастье, что Лени могла сносно вести его по прямой самым малым ходом. Но зато только так можно было достаточно надёжно скрыть сам факт её присутствия. Не стоило раньше времени подрывать доверие Шмайерса к словам Фарвика – появление «убитой» неизбежно заставит его насторожиться. Помимо найтмеров был найден испанский армейский грузовик, в который погрузились Клаус и сам Хюммель, вместе с воспитанниками Ашуры. Скромная колонна покинула крепость в полной тишине, взяв курс почти строго на запад. Через 50 километров от базы, то есть, с учётом их скорости, где-то за час или чуть больше, они должны были связаться со Шмайерсом по радио, а спустя ещё 50 километров – выстрелить в воздух последовательно красную и зеленую сигнальную ракету. Это и должно было послужить им пропуском. Сам Оскар, правда, опасался того, что именно по точке, откуда начнут подниматься ракеты, выпустит свои снаряды вся артиллерия немецкой армии. Задача Шмайерса ведь – замести следы. Только надежда на то, что он не захочет рисковать из-за возможности оставления лже-Хюгой части пленных, а, прежде всего, доктора Софии, в тылу, придавала майору некоторую долю уверенности в том, что кавалькаде из двух найтмеров и одного автомобиля вообще доведётся достигнуть немецких позиций. В кузове грузовика установилась странная, но очень типичная для моментов перед боем, или напряженным испытанием атмосфера веселости: вынужденной, культивируемой специально – и всё равно плохо приживающейся, задыхающейся в густо пропитанном потом и скрываемыми опасениями пространстве между сидящими на неудобных скамьях людьми. Это было похоже на лопнувший, сдувшийся воздушный шарик, который, однако, все равно держат высоко в руке в нелепом самообмане. Речь шла по преимуществу о забавных случаях, которые происходили в разных странах из-за характерных для них особенностей местных – и если объехавшие половину мира рыцари Ордена святого Михаила могли рассуждать на эту тему достаточно легко, то Хюммелю удавалось вставить тут и там всего пару слов. И даже такая натужная, кособокая беседа то и дело без всякого предупреждения совершенно стихала – порой на минуту или две, а иногда и на добрый десяток. Потом – продолжалась с того же самого места и с прежними интонациями. Кому нужно это актёрство? Каждый сидящий думает сейчас о деле, об опасности, о жизни и смерти, произнося при этом всяческие несусветные глупости. Зачем? Бравада? Желание показать другим, что не боишься? Так ведь все знают правду! Сам Хюммель, если по чести, основной свой страх уже пережил, оставил позади вчера вечером, но всё равно… Желание подбодрить товарищей? Нет, и это не то. Каждый из присутствующих актёрствует отнюдь не для других – а для самого себя. Глупый, гротескный монолог про какого-нибудь простака-бразильца, или ни для кого не смешной анекдот про африканца лучше, чем напряжённый внутренний диалог с самим собой. И всё же Оскар чувствовал себя немного лишним, да и не до конца понимал английскую речь товарищей по миссии, так что скоро он стал поглядывать в щель брезентового полога на пыльную дорогу, бледно-голубое, словно тоже чуть запылённое небо, и мелькавшие время от времени низкорослые испанские садики. Один или два раза попадались и деревушки с будто скопированными одна с другой церквушками в центре. Но вот Хюммель увидел отблеск ракет, которые надлежало пускать Ашуре с передовой машины. Сердце сжалось, отпустило, заколотилось скорыми толчками. Скоро! Уже почти! И другое – обманет, или нет? Мгновение. Два. Три… Обманет, или нет? И… Нет, снаряды так и не начали рваться вокруг! Едут! Живы! Обошли первую льдину… - Подходим к переднему краю противника. Всем быть в полной готовности. Фраза Эшли прозвучала из рации, которая висела на боку у Фарвика. Немедленно началось слегка хаотичное шевеление: Клаус отстегнул и отложил её, свёл за спиною руки, давая возможность одному из рыцарей Святого Михаила связать их каким-то волшебным узлом, который не распадался сам и смотрелся со стороны довольно прочным, но лишь чуть потяни – и кисти обретают свободу. Идею подпиливать или протравливать наручники отбросили сразу ещё на базе, как слишком заметную. Оставлять руки «пленных» вовсе свободными было нельзя. Значит верёвки. На счастье среди людей Ашуы нашёлся умелец, знающий в них толк. Уложил позади спины свои руки и Хюммель, но думал он о другом. «К переднему краю противника» – так сказал только что Эшли. А Оскар, всё ещё не лишившийся возможности подглядывать в щель видел, видел уже линию окопов, знакомые очертания орудий и миномётов, палатки, а главное каски – серые стальные шлемы, при виде которых всегда, с самого детства, тем более позже: в академии, в войсках, ещё прошлой ночью в горячке боя, всплывало лишь одно слово – свои. Да, чёрт дери! Свои! Об этом кричали ему доносившиеся до слуха характерные команды и обрывки слов, звуки, даже запахи. В чём разница между ними, этими бойцами в серых мундирах и такими же в крепости Виго? Ашура сражается теперь, да и раньше на самом деле тоже, не за какую-то армию, а за самого себя, собственную веру и обязательства по отношению к тому или другому человеку. Сперва – к Хозяину, Шину Хюге. Теперь, похоже, его брату Акито. Для него противник – это тот, на кого укажет повелевающая рука. Но Оскар…. Он не желал, не мог признать врагами этих людей, которых видел из-за брезентового полога! И всё же они – любой из них, может стать причиной его, Хюммеля, провала и гибели. Полной и безусловной катастрофы. Оскар понял, что ненавидит. Страшно, люто. Ненавидит Шмайерса. Именно теперь. До этого он мог, конечно, негодовать на предателя, но отстранённо, холодно. Мог понимать, что нужно приложить любые усилия, чтобы остановить его. Мог продумывать тактику и стратегию, но… Как вчера говорила Лени? Кто такой Шмайерс для вас, герр майор? У Хюммеля теперь есть ответ. Человек, который может заставить его стрелять в своих! И нет такого наказания за это, которое было бы слишком суровым! Майора вывели из машины довольно резко и грубо подтолкнув в спину – это тоже было условлено заранее и, кажется, сработало. Рядом с задним из пары въехавших в расположение немецких войск найтмеров стояло около взвода пехоты – и Оскар видел темнеющие от негодования лица, сжимающиеся кулаки. Свои, черт возьми! И за его судьбу переживают, как за своего. Интересно, что Шмайерс наплёл про эти переговоры? Времени на отвлечённые мысли уже не оставалось – сопровождаемые шестёркой солдат-немцев, высадившиеся рыцари Ордена святого Михаила, Ашура и будто бы конвоируемые ими Хюммель и Фарвик вошли в большую штабную палатку. И Оскар сразу увидел Его! Так резко и стремительно, что он едва смог сдержаться, не показать свои истинные эмоции. Пришлось быстро опустить глаза в пол, будто стыдясь собственного пленения. Шмайерс! Вот они и встретились. Кроме них внутри были ещё двое неизвестных ему молодых офицера: один – обер-лейтенант, вероятно, адъютант при генерал-полковнике, а знаки различия второго Хюммель рассмотреть не успел. Наконец, за столом сидела блондинка – хельферин, очевидно, игравшая роль секретарши и стенографистки. Эшли заговорил на английском, а Фарвик стал переводить. Шмайерс, по всей вероятности, знал язык туманного Альбиона, но перевод на немецкий давал возможность Хюммелю во-первых точно понимать смысл каждого из ответов генерала, не упуская полутонов, а во-вторых позволял потянуть при необходимости время, обеспечивая ещё несколько лишних секунд на размышление. - Генерал-полковник Шмайерс? Тот молча кивнул. Спокойный, уверенный в себе вид, чуть заметная из-за бороды тонкая улыбка. - Я – Эшли Ашура, прибыл сюда по поручению моего Хозяина – лорда Шина Хюги. Со мной – часть взятых нами в покорённой крепости пленников. Майор Хюммель, - Ашура указал на него рукой, а Оскар приподнял голову, что дало ему возможность осмотреться получше. Палатка выглядела вполне обыкновенной: стол, аппаратура связи, стулья, карты. Разве только маленький изящный чайный столик выбивался из ряда. На нём стоял пузатый кофейник и две чашки, из которых шёл дым, доносивший лёгкий аромат даже до находившегося в противоположном углу Хюммеля, - И подполковник Клаус Фарвик. Последний рассказал нам много интересного. Мы рассчитываем, что вы захотите вернуть этих людей. - Боюсь, что пока я не узнал ничего нового. Всё это было сказано когда мы ещё только договаривались о встрече. Генерал-полковник говорил спокойно, вежливо, немного холодновато, или, скорее, с проступающей из-под небрежно надетой маски радушия властностью. Этот Шмайерс был одновременно похож и не похож на того, которого помнил Оскар... А ведь покойная троица отважных японцев – Рё, Юкиа и Аяно, едва не прикончила его! Хюммелю пришло это в голову совершенно неожиданно. Он внезапно вспомнил всю историю появления молодых одиннадцатых в отряде – и едва не зарычал от разочарования и злости. Как это было бы изящно и просто! До чего иронично и зло подшутила бы напоследок над зарвавшимся мерзавцем Фортуна! И больше ничего тогда! Конец! И он сам, майор Оскар Хюммель, никогда бы… Его даже слегка передёрнуло. Тут же вернулось рациональное понимание: он совершил ошибку, привлёк к себе внимание, и теперь могут последовать совершенно ненужные, опасные вопросы. Так! Тогда лучше доиграть до конца! Он снова зашевелился – теперь намерено, делая вид, что пытается порвать путы. Натурально? Хотелось бы верить. Один из рыцарей святого Михаила, изображающий охранника, догадался нацелить на Хюммеля штурмовую винтовку. Тут же напряглись часовые немцы, вскинув своё оружие. Неужели всё так глупо сразу скатится к перестрелке!? - Герр майор. Я освобожу вас – но сейчас не время проявлять показное геройство. Спокойнее, - Шмайерс поднял руку ладонью вперёд. Все снова стали опускать стволы, - Садитесь – здесь говорить будет спокойнее. С этими словами он подошёл к столику, отодвинул стул для «гостя». Ашура сел, хотя и не без опаски, ожидая возможного подвоха — и в стуле, и в столе, и в напитках. Генерал отхлебнул первым. - Можете дать сделать глоток любому из ваших или моих охранников, если хотите. Это хороший, крепкий кофе – не больше и не меньше. Итак. То, что у вас есть пленные, мне известно. Двое здесь. Доктор София Рендулич и её коллеги – те, кто выжил – у вас. Я хочу их получить. Дальше. Ашура немного помедлил, оценив напористость собеседника: - Что вы готовы сделать во имя их свободы? Генерал внезапно и жестко усмехнулся: - Нет, дражайший посланец. Так у нас дела не пойдут. - Но… - Я не знаю, кто вы. Возможно — простой посредник, возможно – подлинный полномочный представитель и голос своего командующего. Но в любом случае он, похоже, недостаточно вам обо мне рассказал. Я не глуп, господин Ашура. Запомните это. Совсем не глуп. - Что вы хотите этим сказать? - Только то, что мне известно, как заключаются сделки. А мы с вами хотим сделать именно это. Заключить сделку. Если всё упростить, то вы – продавец, у вас есть товар, который мне нужен. Я желаю приобрести его. Но никогда покупатель первым не называет цену – это всегда делает тот, кто продаёт. Даже на аукционе стартовую цену за лот назначает и оглашает аукционист. Вы желали бы, чтобы я сам дал вам в руки орудие для шантажа, показав, как далеко я готов зайти, с какого рубежа буду торговаться. Нет. Вы, а вернее, ваш господин, можете сейчас назвать свою цену? Если да, то тогда и я дам вам свой ответ. Если нет, то наш разговор беспредметен и бесполезен, и тогда я попрошу вас не злоупотреблять моим гостеприимством. Кофе, впрочем, можете допить, - последнее было снова сказано с уверенной улыбкой. Хюммель видел, что Ашура растерян. Он – не переговорщик. Но даже если бы Эшли и был им… Всё шло совсем не в том направлении, в каком они рассчитывали. Им нужен был долгий и обстоятельный разговор, который заставил бы Шмайерса удалить все лишние уши, а теперь... Генерал не произнёс ни одного лишнего слова. Стоит Эшли назвать условия Хюги (что уже не так-то просто: их нужно придумать сходу — и правдоподобно), как Шмайерс или отклонит их – и тогда всю делегацию сразу выпроводят вон, или быстро примет – и тогда их всех тоже быстро, только уже в разных направлениях, выведут их палатки. Эшли всё медлил. Фарвик заметно напрягся. Оскар всего себя обратил к фалангам пальцев, чтобы быть в полной готовности молниеносно выхватить пистолет, хотя и понимал, что 100 к 1 это будет просто бесславный суицид. Что же делать? До чего глупо, как обидно так быстро и легко засыпаться! - Мой Хозяин желает чтобы вы покинули Испанию. - Что!? Кто «мы»? Похоже, Шмайерс даже немного опешил от такой наглости. Хюммель тоже ничего не мог понять. Вывод войск? Очевидно же, что генерал и не подумает это даже обсуждать! - Немецкие войска. - Это совершенно невозможно. Это просто неприемлемо. Наконец, это не в моей власти – такое решение может принять только высшее политическое руководство Рейха. - Даже с учётом препарата? В конце концов, мы с вами знаем, что у вас есть куда больше самостоятельности и возможностей, чем может показаться на первый взгляд. А вот это – хороший ход! Рискованный, но в их положении, наверное, лучший. А Эшли всё же не так уж плох. Он смекнул, что требования могут быть сколь угодно абсурдными – главное чтобы они дали повод перейти к той части беседы, где сделается резко нежелательным присутствие чужих. И… - Я попрошу всех оставить нас с парламентёром наедине. Шмайерс тоже стал заметно нервничать! План вновь вернулся на нужную колею! По лбу у Оскара потекла прямо в глаз капелька пота – он с неимоверным напряжением сил заставил себя не подать виду, что может освободить руки и стряхнуть её. Фарвик громко выдохнул. Солдаты немцы медленно, с недоверием, но всё же начали выполнять приказ, когда: - Мои инструкции не позволяют мне оставлять пленных. Зачем Ашура это сказал? А, ну конечно, в противном случае прочь выведут не только возможного противника, но и самих Хюммеля и Фарвика! Соберись! Что-то ты стал медленнее соображать! - Как угодно, но охрану придётся убрать, если вы желаете продолжать беседу. - Да, разумеется. Рыцари святого Михаила тоже стали поспешно выходить. Шайссе! А вот оба молодых офицера и стенографистка остались. Неужели они все знают? Неизвестно. Вероятно. В любом случае, преимущество всё ещё за Шмайерсом. Проклятье! Эшли взглядом намекнул генералу на присутствие посторонних. - Это мои адъютанты и стенографистка. Я полагаю, они не составят большой помехи. Итак. Боюсь, что цена, которую вы назвали, просто несуразная. Или вы её снизите, или сделки не будет. Эшли сделал вид, что размышляет над сказанным, сам, очевидно, лихорадочно прикидывая, куда теперь для задуманного дела нужно поворачивать разговор. - Или есть ещё вариант. Я действительно могу больше, чем это видится некоторым. И даже задуматься над вашими условиями. Я вас вполне понимаю. Война, вне зависимости от участи Виго, не может быть вами выиграна. Я продолжу своё движение, достигну Мадрида — и вы не сумеете этому воспрепятствовать. Если только, не… Но для этого вы должны предложить больше. И существенно. - Что? Это прозвучало глупо, а на самом деле, похоже, просто машинально вырвалось у Ашуры изо рта. - Что? – Шмайерс испытующе прищурился, - А вот об этом как раз вам следовало бы подумать прежде, чем организовывать встречу. Если же дать вам больше нечего, а цену вы оставляете прежнюю, то единственное, что я могу передать вашему господину, это отказ. Шестым чувством Хюммель ощутил, что сейчас Ашура всё же засыплется. Если новое «предложение» будет столь же безумным и нелепым, как и предыдущее, то Шмайерс поймёт, что его дурят. Продолжить отмалчиваться, или отказаться — тогда разговор окажется окончен. Сколько их? В первое мгновение — один ствол Ашуры против двух у адъютантов, потом Оскар и Клаус освободят руки и выхватят спрятанное оружие. Долго. За это время Шмайерс тоже может достать пистолет, или, что хуже, позвать подмогу – тогда Фарвику или Хюммелю придётся вдобавок прикрывать вход. С другой стороны, охрана генерала может сперва не разобраться в ситуации, не понять, кто враг – и их можно будет успеть снять. Никогда ещё мысли так быстро и с таким убийственным давлением не пролетали в голове у Оскара. Сейчас!? Да! Сейчас!!! - Признаюсь, герр генерал-полковник… Договорить Хюммель не успел, да и не стал – главное, кодовое слово было произнесено. Ашура, который с первым же словом «признаюсь» сделал вид, что тянется за отставленной в сторону чашкой чашкой, стремительным движением руки выхватил пистолет. Клаус, белый как снег, резко рванул руками в стороны, развязывая узел. Оскар сделал то же самое, потянулся было вниз, и… Проиграли!!! Помощники Шмайерса, да ещё и проклятая милашка-стенографистка, казавшаяся такой безобидной, достали своё оружие с какой-то сверхъестественной быстротой. И, что ещё хуже, распределили между собой всех присутствующих, кроме генерала. Клаус так и не успел достать свой пистолет, когда оказался на мушке, сам Хюммель уже держал в ладони рукоять, но понял, что поднять и навести оружие не успеет никак. Эшли оказался проворнее всех, но Шмайерс удивительно прытко вскочил, переворачивая стол, и роняя его на руку Ашуре, уже держащей револьвер. Оскар в изнеможении отчаяния сам ждал скорого конца как избавления от позора, предчувствий, ответственности и всех мыслей вообще, но вышколенные люди генерала не палили без приказа. Значит плен? Трибунал? Или пытки где-нибудь в тайном месте, а после тихое исчезновение в никуда? Значит… что? Шмайерс не сказал ещё ни слова, всё происходило на самом деле очень быстро, только Оскару чудилось, будто секунды стали сонными мухами. Но вот генерал-полковник начал открывать рот. Прикажет убить? Позовёт ещё людей? Начнёт задавать вопросы? Но ещё до того, как Шмайерс успел что-либо сказать, брезентовый полог на входе в палатку дрогнул, и появилась Лени Малькольм в полной военной форме подполковника немецких сухопутных сил. Все машинально устремили взгляды на неё. Глаза Шмайерса расширились и полезли на лоб. Его подчиненные, очевидно, видя только затылок командующего и не слыша никаких приказов, не сразу смогли сориентироваться в новой ситуации верно. Немецкая форма. Враг? Союзник? Секунда. Пока все взирают на Лени, Ашура начинает медленно поднимать ушибленную руку с оружием. Ещё секунда. Один из адъютантов решается взять неизвестную на мушку, стремительно и легко разворачивая корпус, но упуская Клауса. Тот одномоментно снова пытается схватить пистолет и начинает намерено падать на пол, уходя с возможной линии огня. Рука Эшли достаточно выравнивается, чтобы его оружие начало осмотреть Шмайерсу в живот. «Стенографистка», видя это, первой стреляет по коленям Ашуры, но попадает в край ножки упавшего столика. Пуля из-за этого чуть меняет траекторию и впивается в пол около левой стопы Эшли. Оскар успевает взяться за пистолет, из-за недостатка времени стреляя прямо, почти не глядя, в ближайшего из адъютантов – того, который в форме обер-лейтенанта. Есть! Он попадает ему в бедро, тот начинает падать! Эшли рывком устремляется к Шмайерсу, чтобы стать с ним единой мишенью – «стенографистка» успевает сделать ещё только один выстрел, оцарапавший Ашуре левую руку, а после переводит прицел на Клауса. Тот, больно ударившись об пол грудью, перекатывается с трудом на правый бок, стреляя из пистолета куда-то в молоко. Заваливающийся от выстрела Оскара адъютант перекрывает тем самым обзор другому. Тот пытается быстро сменить цель с Лени на Хюммеля и в результате тоже мажет, взяв, впрочем, лишь на 10 или 15 сантиметров выше лба и срезав несколько волос. Фарвик снова палит – и белокурая бестия со стоном хватается за правую сторону груди – похоже, пробито лёгкое. Лени тоже достаёт оружие, стреляя по уже упавшему обер-лейтенанту и добивая его точным попаданием в голову. - Прекратить! Громовой голос Шмайерса, внезапно вновь обретшего дар речи, заставил всех вздрогнуть. Он медленно поднял руки вверх под прицелом Ашуры, следом за командиром этот же манёвр повторил выживший офицер, бросив пистолет на пол. Фарвик, поднявшись, со смешанным и читающемся на лице ощущением торжества и лёгкой жалости, подошёл к поверженной им тихо поскуливающей блондинке, взял оружие и у неё, в то же время, позволив зажать руками рану. Шмайерс, не зная точно к кому обращаться, развернулся всё же в итоге к Лени: - Я сдаюсь, фройляйн Малькольм. Что теперь? Было видно, как медленно, будто по капле, возвращается к нему самообладание. - Почему!? Почему вы… - Почему я решил тебя убить? То, что уже не может быть полезным, зато способно стать опасным, лучше убирать. - Но все эти годы... Всё… - Да, многие годы работы в попытке извлечь из тебя хоть какую-то пользу – и не без успеха. Шмайерс подчёркнуто медленно повернул голову в сторону Фарвика. - Клаус, какая неожиданность! Да, поздравляю, ты сумел преподнести мне сюрприз. Я полагал, что имею дело с простым трусом. А ты оказался ещё и предателем. - Я не трус! И… - И, разумеется, ты не лгал мне, когда сообщал, что Лени Малькольм мертва. Именно по этому – из-за твоей правдивости, я вижу её сейчас перед своими глазами. А вы, Хюммель? Способный офицер, судя по тому, что мне говорил о вас Мантель. Да и по вашим делам в Испании и составленным вами отчётам тоже. Однако вы так и не смогли сделать такой простой расчет. Поздравляю, господа! Вы взяли меня посреди вверенной моему руководству армии. Что будете делать дальше? Оскар понял, что пора принимать решение. Нужно под дулом пистолета немедленно потребовать от Шмайерса вызвать по рации Большой генеральный штаб и озвучить им вслух свою признательную исповедь. А потом… Впрочем, есть кое-что ещё прежде. Лени. Глаза и щёки её пылали. Хюммель видел, что она ждёт, жаждет ответов на свои вопросы. И у неё действительно есть на них право! В конце концов, она своим появлением и действиями спасла их всех! Но время… Впрочем, если никто не прибежал на выстрелы, то значит оно ещё есть. Странно, почему? Такую пальбу нельзя было вовсе не заметить. Возможно… Ещё подъезжая к лагерю Оскар услышал звуки частой стрельбы – вероятно, проводились дополнительные тренировки и отработка стрелковой подготовки. Может быть, они заглушили и скрыли их короткий бой? В любом случае новая информация из первых уст может оказаться бесценной. Выходит, решено. Допрос! - Вы арестованы, Шмайерс! Именем закона Германского Рейха и именем справедливости! Вы ответите за все свои преступления! Но сначала, герр генерал, мы зададим вам ряд вопросов. - Выходит, они у вас ещё остались? Что вам известно? - Вы недавно просили не считать себя дураком – мы тоже не намерены открывать свои карты. Порядок простой. Мы будем спрашивать, вы – отвечать. - А если я откажусь? - Тогда я вас застрелю. - Да, достаточно простые условия. Хорошо. Начинайте. - Вы уже используете препарат? Какая часть армии находится под его действием? - Пока ещё практически никакая. Я рассчитал, что это будет иметь смысл только по возвращению в Германию, которое, впрочем, должно состояться достаточно скоро. Есть несколько тестовых групп. Одной из них был и ваш W-0 — возможно наиболее успешной до недавних пор. Именно при ней находилась создательница формулы, доктор София Рендулич. Она жива, к слову? - Да. Хюммель дал ответ машинально – и мгновенно пожалел об этом. Тень улыбки в бороде Шмайерса дала ему понять, что не зря. - Кто знает о препарате? Сколько людей? Шмайерс слегка усмехнулся в усы: - Вам предоставить поимённый список? Знает о препарате что? О его существовании? Довольно много. Что он может в действительности? Меньше. Что я собираюсь с ним предпринять? Много меньше. Оскар понял – здесь он не добьётся ничего. Любой данный Шмайерсом ответ о сообщниках, он никак не сможет проверить не покидая палатки. - Что с мужем доктора Софии? - Он труп. Она и сама давно это знает. - Но он жив? - Настолько, насколько может быть живым человек с давным-давно умершим мозгом. Формально жив. Мне сравнительно дёшево обходилось поддержание его «жизни», благо до недавнего времени это была хорошая, прочная цепь. - Генерал Мантель участвует в заговоре? - Старая шинель? Нет. Он бы, наверное, скорее удавился, чем сделал нечто, что может нанести ущерб стране и армии. Ну, или просто вместо того, чтобы как следует пораскинуть своими железными мозгами. Лени сделала несколько шагов вперёд. - Оскар. Теперь я! Он, по правде и так исчерпавший первые всплывшие в уме вопросы, отошёл в сторону. Шмайерс смотрелся всё более спокойным и самоуверенным. - Как давно? - Что именно, дорогая фройляйн? - Как давно вы спланировали моё убийство? - О, совсем недавно – и много лет назад. Обстоятельства, нюансы, детали – всё это я проработал только теперь, когда подошло время. А сама идея выкачать всё из дочки Адольфа фон Брейсгау – вот она пришла ко мне на ум очень давно. Почти сразу после его кончины. Лени, потрясённая, даже отступила на шаг назад. - Выходит всё это время… Всё было просто ложью? Но вы же… - Я что? Подбадривал тебя? За тобой присматривал? Следил за твоими успехами? Ещё бы! Ведь в действительности это были мои успехи. Девчонка-подполковник! Я пестовал и продвигал тебя, как подтаскивают к стене таран, в рамках своего замысла. И конечно играл при этом роль милого доброго дядюшки. Почти Санта Клауса с этой бородой. Знала бы ты, как часто и до чего успешно она помогает скрывать подлинные эмоции. Впрочем, тебя обманывать никогда не было по-настоящему трудно. - Но почему!? Ведь вы с отцом были друзьями! Он доверял вам! - Вот как? Правда? И кто это тебе сказал? Уж не я ли сам? Ты очень мало знаешь в действительности о своём отце. О том, что он делал и кому верил. - Тогда я хочу узнать сейчас! Расскажите мне о том, как вы подобрались к Адольфу фон Брейсгау! Самодовольное выражение быстро сползло с лица Шмайерса. Он умолк на несколько секунд. Хюммель приподнял в руке пистолет. - Майор, в нашем общем положении, есть ли время для таких вот экскурсов в прошлое? В интонациях генерала появилось внезапно нечто доверительное и даже просительное, но Оскар не купился. - Вам задали вопрос. Отвечайте! Шмайерс облизал губы, но скоро опять стал много спокойнее. Глядя Лени прямо в глаза, он начал: - Как угодно, милая фройляйн. Твой отец, Адольф фон Брейсгау, был, конечно, человеком талантливым. Прежде всего, выдающимся оратором. Люди действительно были готовы на многое после его речей. Только так можно объяснить тот факт, что свою партию он создал фактически с нуля, вылетел метеором из ниоткуда – и сразу стал большой проблемой. Ей и оставался до смерти. Политическая система Рейха находится в положении известного баланса, позволяющего сохранять управляемость и избежать хаоса. Политическая борьба, скажем, в Британии – это столкновение не столько убеждений, сколько финансовых и аристократических групп. Всего две партии, ни одна из которых не отличается от другой в такой мере, чтобы смена периодов их преобладания могла действительно сильно сказаться на государственном механизме. Иное дело у нас. Ещё со времён князя Бисмарка не одно десятилетие прошло под знаком борьбы с натиском социалистов. То и дело всплывали другие осложнения: политическая активизация католиков – и протестантская реакция на неё, короткий период «колониальной лихорадки» в политике, попытки поляков создать свою партию, автономисты в Баварии и в Рейнланде. Было всякое – но всё это Рейх сумел успешно пережить и переварить. Великая схватка с социалистами закончилась лет за десять до твоего рождения. Целый комплекс негласных соглашений и понимание наличия ряда общих угроз, наконец, вполне встроили их в систему. Казалось, наступает период тишины. И тут – фон Брейсгау. Непредсказуемый, волевой, стремившийся не к части власти, а к действительному господству. Может быть, с ним и можно бы было договориться вначале, но сперва его не восприняли в полной мере всерьёз, а после найти подход стало уже гораздо труднее. Он проводил свои колоссальные митинги, создал отлаженную систему пропаганды. Адольф фон Брейсгау шёл к успеху – и все это чувствовали, а скорость его движения вверх не позволяла найти адекватного противоядия. Я в то время был ещё генерал-майором в Большом генеральном штабе. Отдел, которым я руководил, именовался «Отделом агитации», но реальный круг его задач был шире. Фактически, это был специальный орган вооруженных сил по взаимодействию с миром политики. Я несколько раз встречался с фон Брейсгау, чтобы прояснить его позицию относительно армии. Он многое критиковал, но, что было ещё важнее, в целом так менял вектор нашей внешней политики, что всё военное планирование летело в бездну. У тогдашнего канцлера, да и у самого кайзера тоже имелись большие опасения за будущее Германии и своё собственное. Было принято решение, что в руководстве партии фон Брейсгау должен появиться высокопоставленный и имеющий возможность существенно влиять на её повестку и решения человек, преданный действующему политическому руководству. Своего рода агент, который будет заблаговременно информировать заинтересованных лиц обо всех решениях, принимаемых Брейсгау, а при необходимости сможет подготовить ряд провокаций, направленных на подрыв его авторитета. В качестве такого человека и был избран, а вернее вызвался волонтёром, я. Втереться в доверие к Брейсгау оказалось не трудно – он был высокого мнения о себе, своих лидерских качествах и влиянии на людей. В его партии состоял ряд известных отставников в высоких званиях, так что ничего особенно удивительного в том, что ещё один генерал поддался высказанным им аргументам он увидеть не мог. Разумеется, я, как действующий командир, не имел права формально войти в ряды политической структуры, но так было даже удобнее. Не влезая во внутрипартийную борьбу и иерархию, я довольно скоро стал занимать достаточно значимое место подле Адольфа. Именно тогда и пришла ко мне мысль, позже переросшая в убеждённость – он действительно может победить. Вознестись на самую вершину. Тогда то я и выдал ему свою миссию, став двойным агентом, работающим и на действующую власть, и на будущую. Брейсгау оказался достаточно прагматичен, чтобы не позволить эмоциям взять верх, и сохранил меня в качестве ценного кадра, хотя моё признание прошло не так гладко, как я рассчитывал. Я понял, что Адольф, кажется, уже никогда не будет мне по-настоящему доверять, а значит не поставит на действительно высокий пост в том случае, если достигнет власти. Шла подготовка к новым выборам в Рейхстаг. Всё указывало на то, что это будет триумф фон Брейсгау. Вероятно, дело было в этом, а может моё начальство стало что-то подозревать, но мне прямо приказали подготовить провокацию в отношении Адольфа. Достаточно крупную, чтобы он потерял от 5 до 10% голосов, что поставило бы под сомнение его возможность в итоге сформировать коалицию большинства. Я не мог не согласиться. И в то же время у меня стал вызревать свой собственный, особенный план. Брейсгау… он был невероятно популярен тогда, но я знал что может сделать его ещё популярнее. Ореол мученика. Остальное — дело техники. Для человека, одновременно являющегося действующим военным высокого звания и важной персоной в политической иерархии сторонников Адольфа, это было легко – дать возможность группе польских диверсантов проникнуть достаточно близко во время митинга. Благо фон Брейсгау всегда относился к охране поразительно беззаботно. Лени стояла, точно застыв, окаменев, омертвев. Лишь нижняя губа её чуть задрожала, как это бывает у маленьких детей. - Вы… убили его? - Технически – нет. А реально… Мой план был прост. Сперва убийством Адольфа спровоцировать политический кризис общегосударственного масштаба. Затем полунамёками указать, что истинные виновники — отнюдь не исполнители-поляки. А после, когда прошли бы выборы, причём вне зависимости от их результата, громогласно объявить, что застоявшийся правящий класс желает погубить дело фон Брейсгау так же, как был погублен он сам. Спровоцировать в массах гнев. Провозгласить, что исход выборов не был честным. И, наконец, на волне народного возмущения и горя влететь на Олимп, взять в свои руки власть — или, по крайней мере, вынудить ею с собой поделиться. Войти в число тех немногих, кто реально руководит всем. Тут, надо сказать, ты меня несколько подвела, Лени. Я ожидал от тебя душераздирающих историй про погибших папу и маму – а ты вместо этого несла какой-то безумный бред, сказки про встречу в лесу с ведьмами и что-то такое ещё. Вместо лучшего, честнейшего свидетельства – показаний ребёнка, у меня на руках были лишь робкие фразы девочки-фантазёрки. Но гораздо хуже оказалось другое. Я убрал Брейсгау, надеясь использовать дело его рук, а оно тут же начало разрушаться буквально на глазах. Сознаюсь, я несколько просчитался. Но я и помыслить не мог, что Адольф и только он удерживал этот сброд от начала того безумия, которое стартовало почти сразу после его смерти. В безграничной преданности ему и его памяти, почтении, желании только лишь и делать, как продолжать его линию, расписались все. А затем мгновенно начали невероятную, тотальную склоку. Грызлись все и за всё! По поводам идейным, финансовым, по тактике и стратегии, по каждому делу, и просто из-за личной неприязни. К выборам наследие фон Брейсгау подошло настолько внутренне разобщённым, что спорило больше внутри себя, чем с оппонентами. Поражение было катастрофическим и окончательным. Именно тогда я и задумался о препарате. О том, что должно существовать средство – надёжное, химическое, которое сможет сделать людей более податливыми. Лени слушала, а из её глаз медленно текли слёзы. Внезапно она рывком поднесла пистолет к самому виску Шмайерса: - Убийца! Подлец! Предатель! Ты… ты…! Я тебя…! Оскар начал как только мог мягко: - Нельзя, Лени. Не позволяй себе потерять контроль. Он нам ещё нужен. Она только замотала головой, продолжая плакать. Хюммель положил свою левую ладонь на правую руку Лени, держащую оружие. Она взвилась, обернулась: - Этот человек убил моего отца! А потом использовал меня всю мою жизнь! Он – это зло, причём даже не такое, как был Хюга. Подлое. А это, может быть, ещё страшнее! Если хоть что-то пойдёт не так, и он выкрутится… Никогда не прощу. И тебе, и себе. - Опусти пистолет. - Не могу. - Опусти. Оскар видел, как на висках у Лени вздулась жилка, а рука вновь лишь крепче сжала судорожно пистолет, стала подниматься вверх – к голове Шмайерса. Как же не хочется ей мешать! Он уже готов был выбросить вперёд руку, выбивая оружие, но тут подполковник Малькольм внезапно убрала свою за спину, отошла, даже чуть улыбнулась: - Оставляю вас майору Хюммелю. С этими словами, Лени отступила в угол палатки, а после и вовсе вышла из неё вон. Шмайерс снова постепенно приходил в себя, изучающее глядел на Оскара, поправил себе воротник: - Что вам-то от меня нужно? Случайно узнали секрет, а теперь желаете выпутаться из сетей, в которых неожиданно для себя оказались? - Мне нужно…, - Оскар помедлил, поставил ствол своего пистолета ровно в ту же позицию, в которой было оружие Лени, - Сейчас мы вызовем – по радио, а лучше по телефонной линии, если есть такая возможность, Большой генеральный штаб, а затем – отдел разведки и контрразведки. И вы признаетесь. Во всём. Иначе – смерть. Шмайерс взглянул на вытянутую руку Хюммеля. - Вот мы, наконец, и перешли к делу. Вы понимаете, что если я – мертвец, то и вы все – тоже? Без моего приказа вам не покинуть лагеря. Если меня обнаружат убитым, то вас, наверняка, сочтут испанской агентурой. Предателями. Сразу вас пристрелят, или сперва отдадут под трибунал? Не знаю и… - Мы учитываем все возможности. Совсем недавно мы рисковали своими жизнями, чтобы остановить одного мерзавца. Теперь мы все, - он посмотрел на Фарвика, снова слегка побледневшего, но все же кивнувшего, на совершенно спокойного, почти меланхоличного Ашуру, - если придётся, отдадим их, чтобы остановить вас. Мы готовы на это пойти. Рискнуть. А вы? Я считаю до трёх. Один…! Два…! - Не стреляйте. Чего вы от меня хотите? - Признания. Вы вызовите Большой генеральный штаб и… - А вы, в самом деле, полагаете, что они ничего не знают? Шмайерс внезапно и широко улыбнулся. Хюммеля же прошиб холодный пот. Ужас – склизкий, жирный: будто толстый червяк пополз по спине, свился в клубок позади живота. Неужели!!? - Мальчик, пора уже поумнеть. Задатки то есть – уверен, что всю эту, так сказать, операцию, с моим захватом разрабатывал ты, верно? Хорошие ходы. Но партия заведомо проигранная. Кому мне сообщить? Разведке? Они всё знают. В Большой генштаб? Там только и ждут моего появления в Берлине. Оскар молчал. Сказать было нечего. Язык точно прилип к нёбу, руки слегка дрожали. На своих товарищей он просто боялся смотреть. Вот так? Так просто, так очевидно – и так глупо. К чему ты стремился со всем своим рвением? Раскрыть глаза высшему военному руководству на заговор, в котором оно само же и состоит! Что теперь? Даже застрелив Шмайерса, они ничего не отменят и не остановят. Принудить генерал-полковника признаться войскам? Во всю это невероятную историю никто не поверит, а когда узнают, что произносил свои слова Шмайерс под угрозой применения оружия – тем более. Пресса? Лично кайзер? Британцы? Слова вертелись, будто подхваченные ручьём веточки – сухие, теряющие всякий смысл. - Убери оружие. Убери и послушай меня. - Нет, — на выдохе, из последних сил. Не поддаваться. Возможно, Шмайерс лжёт. Блефует. Глупая, неистребимая надежда, но… - Ну как хочешь. Всё равно рука скоро устанет держать. Я понимаю, что ты сейчас в отчаянии, считаешь себя пропавшим, так? А теперь – слушай внимательно. У тебя только один козырь, единственная карта, которая ещё не побита. Моя жизнь. Здесь я, как ты понимаешь, готов торговаться. Не наделай глупостей, майор. Я даю тебе последний шанс. Чего ты хочешь сейчас? Жить? Хорошо. Будешь жить. Сохранить «доброе имя»? Я – твой социальный лифт, лестница в небо, которая может появиться один раз за всю биографию — или не появиться вообще. Сейчас состав будущего руководства армии и Рейха уже во многом определён, должности розданы, но ты с моей протекцией взлетишь очень высоко, если не станешь жадничать. Завтра же я могу сделать тебя из майоров полковником. Послезавтра – уже генералом — и ввести в круг тех, кто судьбами миллионов будет вершить! Награды? Известность? Почёт? Про тебя будут вещать, в твою честь станут греметь медные трубы. Или тишина, спокойствие, приватность – выбор джентльмена и профи. Как угодно. Роскошный особняк, обеспеченная будущность, полная неприкосновенность в отставке, или даже теневая роль «серого кардинала»? Ничего невозможного, если будешь быстро схватывать и докажешь свою полезность. Вся твоя надежда – на эту сделку. Я покупаю у тебя свою жизнь. Если угодно – могу и просто за деньги. Большие, твёрдые, в какой угодно валюте. Фарвик, если для тебя это важно, вернётся в Швейцарию, получит всё, что раньше ему причиталось и даже больше. Кто такой этот индус, и кому он в реальности сейчас служит, я не знаю, но он тоже будет волен остаться – или уйти из лагеря на все четыре стороны. Только опустите свои пушки. Нет. Нельзя, невозможно так уверенно и убедительно играть. Выходит, правда? Верность стране, армии, долгу и профессии – всё это, то, что лежало в основе жизни Оскара Хюммеля – где оно теперь? Заставить признаваться перед кайзером? Нет, тот точно не поверит! Да и как выйти напрямую на Его Величество!? Рейхстаг? Лидеры партий? Нет, ни с кем из них не выйдет связаться из этой палатки! Просто убить Шмайерса? Да, просто… Убить – а потом им всем здесь конец. Ему, Фарвику, Эшли с его людьми. Лени. - А Лени? - Она может стать источником слишком многих проблем. Но, если дело только в этой дуре, то даже о ней можно договориться. Сохранить ей жизнь, при том условии, что она будет сидеть тише мыши. Но что тебе до неё? Если пустите ей пулю в лоб прямо сейчас, то за это будет отдельная, особая награда. Ты, - он обращался уже к Ашуре, - кажется, наёмник. Выполни эту работу – она элементарная, а за ценой я не постою. В ответ у Эшли неожиданно прорезался голос: - Тебе приказали связаться с Берлином и признаться во всём. Исполняй. Шмайерс изменился в лице. Вновь развернулся к Хюммелю. Оскар вглядывался в это лицо, будто вспарывал его глазами. Он ненавидел Шмайерса, презирал его – многократного предателя, интригана не просто беспринципного, а будто отрицающего само существование каких-либо принципов. Убийца отца Лени, несостоявшийся убийцы её самой, не офицер, а всего-то хитрый политический сексот в униформе. И этот человек будет не просто править – повелевать, как фараон, станет кукловодом для сотен тысяч обращённых в безвольные куклы силой препарата людей! Он погонит солдат вперёд, прикажет им стрелять в своих, он… Оскар чуть не спустил курок. Он тысячу раз заслуживает смерти, но убить его – значит подписать приговор Лени, Эшли, Клаусу, бойцам из команды Ашуры – и всё это только из-за ненависти, ничего не поменяв! И да, Оскар вспомнил об этом как-то после всех, себе тоже. Имеет ли он право сейчас решить за всех? Да, они были готовы умереть ради победы. А погибнуть только… во имя чего вообще? Мести? Хотя нет. Во имя того, чтобы не идти на сделку – любую сделку — со злом. И с собственной совестью. Во имя справедливости… Шмайерс стал говорить более быстро, нервно: - Я могу выйти на связь с Берлином. Вам это ничего не даст, но другим руководителям заговора тогда станет известно о моих… затруднениях. Мои позиции и авторитет могут оказаться подорванными. Уменьшатся возможности – в том числе и в том, что касается вознаграждения для вас. Как же мерзко он засуетился! А может всё же блеф? Надежда, живучая птица, неужели твои перебитые крылья ещё могут вновь обрести силу!? - Исполняй! Со Шмайерса будто упала маска. Злоба, страх, что-то ненавидящее в уголках рта, заметное теперь даже из-за бороды. Он уже не вел речь с уверенностью и даже тембром хозяина положения – теперь генерал-полковник сорвался почти-что на яростный визг. - Дурак! Хюммель, не будьте тупицей! Вы не получите ничего, никакой выгоды, а я могу многое потерять. Я – человек, который способен стать для вас дающей рукой – и дающей щедро! Если мне придётся объясняться с Берлином, то условия наших переговоров изменятся. Никаких наград. Только жизнь за жизнь! Вы не стреляете – я позволяю вам уйти. А потом… Подумайте, если другие узнают, что вы в курсе наших секретов, то даже не я – они начнут за вами охоту. Тотальную. И найдут! А потом… Ооо, там есть специалисты. Вас, вполне возможно, решат выдать за безумца – так будет проще, а для страховки они вас и вправду сделают сумасшедшим! Проявите себя сейчас человеком в здравом рассудке! Вы… Оскар слушал это растревоженное кудахтанье, а на сердце у него становилось спокойнее с каждым ударом. Соблазн ушёл. Надежда не просто взмыла в воздух – она молнией уходила ввысь. Слишком много шума. Эмоций. Шмайерс – опытный, исключительный лжец, но, кажется, Хюммель нащупал правду. Он боится связываться с Берлином. Да! Боится! Пусть он блефовал! Пусть! Пусть!!! - Исполнять! Немедленно! Шмайерс неожиданно грязно выругался, но протянул руку к чёрной, блестящей телефонной трубке. - Связь прямая. Если я подниму трубку, то… Даю вам последний шанс передумать! Оскар даже не стал отвечать. В голове у него загудело. Вот… Сейчас… - Говорит генерал-оберст Шмайерс! – он вопросительно взглянул на Хюммеля. - Потребуйте к аппарату начальника Генерального штаба, командующего сухопутными силами и начальника III вспомогательного отдела штаба, ведающего разведкой и контрразведкой. И ещё, чтобы всё сказанное стенографировалось, или записывалось. Шмайерс с ледяным выражением лица повторил, затем полушепотом произнёс в адрес Оскара: - Начальника III вспомогательного отдела нет в Берлине. Командующий сухопутными силами сейчас с докладом у канцлера. Начальник Генерального штаба будет на связи через пару минут. - Одного человека недостаточно. Потребуйте на линию начальника Оперативного отдела штаба генерал-полковника фон Шолля. Шмайерс словно жевал лимон. Очень медленно он произнёс: - В таком случае, будьте любезны, позвать генерал-оберста фон Шолля. Да! Именно так – высочайшая важность и срочность! Нет, строго конфиденциальная информация. Просто скажите что Шмайерс требует немедленного внимания в связи с решающим изменением обстановки в Испании! – он оторвал от уха трубку, - Минута, Хюммель. И если вы немедленно не передумаете, то навсегда обретете в моём лице беспощадного врага! Теперь Оскар уже почти не сомневался в блефе. - Генерал-оберст фон Шолль на связи, - донеслось приглушенно из трубки. Шмайерс внезапно протянул её Оскару – тот от неожиданности едва не выронил телефон из рук. - Что у вас, Шмайерс? - Герр генерал-полковник! Говорит майор полевой жандармерии Оскар Хюммель! - Кто? Кто вы такой? - Имею сведения чрезвычайной важности, срочности и секретности. Мною было вскрыто существование заговора в недрах наших вооруженных сил, возглавляемого генерал-оберстом Шмайерсом. Цель заговорщиков – захват насильственным путём политической власти в Германии. Метод – воздействие на солдат путём применения экспериментального психотропного препарата, подчиняющего волю. В настоящий момент он полностью изобличён и готов дать признательные показания! Не дожидаясь дополнительных вопросов, Оскар передал трубку обратно Шмайерсу. На то, что отдавал он её правой рукой, а принимает левой, Хюммель внимания не обратил. - Говорите! - Так точно, герр фон Шолль! Я… Да, я нахожусь в Испании. Нет, никто не сошёл с ума и не перепил. Мне… Оскар поднял оружие. - Рассказывай. О W-0, о препарате! Шмайерс молчал. - Говори, или я стреляю! - Слова майора Хюммеля соответствуют действительности. Я должен сознаться в том, что… - Рассказывай, рассказывай о том, как пытался убить Лени! - …действительно в режиме строжайшей тайны создал и испытал химический препарат, который… Внезапно Шмайерс с рычанием швырнул трубку Оскару в лицо. Тот непроизвольно заслонился рукой — правой, той, что была ближе – и держала оружие. И едва не выпустил его из рук. Шмайерс был крупным и достаточно сильным мужчиной – от его броска у Хюммеля страшно заболела принявшая удар кисть. Когда он смог вновь понять что происходит вокруг, генерал уже успел оказаться на полу, нацеливая пистолет. Фарвик, сидевший в это время на стуле, попытался вскочить – и тут же был сбит с ног выжившим в прошлой схватке адъютантом генерала. Они сцепились и покатились по земле. Хюммеля спас Эшли, а вернее скорость его реакции. В дуэли с Оскаром генерал успел бы первым, но, заметив Ашуру, оттолкнувшись на руках, рывком откатился в сторону. Фарвик хрипел – у него на горле сомкнулись руки его более молодого и проворного противника – выстрел Хюммеля пришёлся точно в затылок нападавшему. Шмайерс! Оскар обернулся так быстро, как мог. Эшли выстрелил дважды – и не попал. Генерал толкнул ему навстречу едва живую «стенографистку», прикрываясь её телом. Одна пуля Ашуры попала ей в ногу, другая прошла выше. Блондинка исступлённо закричала. Фарвик сипло и гулко дышал. На входе в палатку показалась фигура. Кто!? Враг, привлечённый, наконец, стрельбой!? Нет, Лени – но время потеряно! Ашура метнулся уже к проходу – сейчас быстрота Эшли его же и подвела. Не упустить! Хюммель видел только сапог генерала – и прыгнул почти не глядя. Сразу же – мощный пинок. Перехватило дыхание, поплыли круги в глазах. Он ударил в ответ, но без особого успеха. Шмайерс продолжал ползти. Теперь Оскар понимал, куда. Его враг пытался пролезть под нижней кромкой брезента палатки – и уже наполовину преуспел! Если он выберется, то сможет уйти, сможет позвать подмогу, сможет ещё всё переиграть и объяснить… НЕТ!!! Выстрел оцарапал Хюммелю предплечье, но он прочно ухватился за ногу Шмайерса и принялся тянуть изо всех сил… Удар другой ногой в грудь. Боль. Шайссе! Какая же сильная боль ! Не терять сознания! Бороться!!! Он выдернул Шмайерса назад рывком – и сразу получил удар кулаком в подбородок. Пистолет генерала оказался почти что у самого рта Хюммеля, но он нашёл в себе силы боднуть Шмайерса лбом в нос. Тот заорал. Оскар попытался вывернуть руку с пистолетом, но не очень преуспел. Шмайерс выстрелил – пуля воткнулась в пол в паре сантиметров от головы майора. Повезло. Но следующий выстрел будет точным. Хюммель сумел ударить врага ногой в живот, однако не подумал о том, что Шмайерс рухнет на него всем телом. Руки у майора оказались зажаты, а генерал быстро пришёл в себя и стиснул своей левой рукой его горло. Оскар не смог выдохнуть. Лёгкие сразу будто начали разрываться. Прямо над ним было лицо Шмайерса с окровавленной бородой. Страшное, как у мифических сатиров. Зубы, тоже в крови, сошлись в улыбке-оскале. - Глупец! Думал меня перехитрить! А!? Думал, победил!? Из тебя я выжму жизнь сам. А Шоллю и остальным я всё объясню – можешь мне поверить. Вот твоими друзьями займутся уже мастера! Я хочу, чтобы отродью фон Брейсгау переломали каждую косточку до того, как я справлю свой триумф в Берлине – чтобы мысль о ней не могла его испортить. Оскару почудилось, что Шмайерс сломал таки ему кадык. Конец? Внезапно Хюммель нащупал левой рукой пистолет. Шмайерс, продолжая держать его за горло, тоже стал поднимать свой. Ну! Быстрее, быстрее! Два выстрела грянули разом. Оскар Хюммель… смог свободно вздохнуть, закрыл и открыл глаза. Убит. В груди у упавшего на бок генерала зияла дыра. Но как же выжил он сам? Второй выстрел… неужели Шмайерс промазал с такой короткой дистанции? Нет. Он увидел белокурые локоны. Чуть сбоку от лежащих, стояла Лени Малькольм. Из ствола пистолета в её руке все ещё шёл дымок. Она подала ему руку, помогла встать. - Спасибо, - Оскар до странности долго смотрел на её раскрасневшееся лицо. - Он заслужил это – за папу и маму, - сказала она зачем-то, хотя никто не стал бы её упрекать в том, что она положила конец поганой жизни Шмайерса. Майор – так уж точно. - Ты… Хюммель так и не окончил фразы – голос Эшли вернул их к суровой действительности: - В этот раз выстрелы привлекли внимание! Сюда бежит не меньше пары десятков солдат! Что нам делать!? - Прикажи своим занять оборону! Фарвик! Ты знаешь немецкий! Крикни им, что генерал – наш заложник! Пусть остановятся! Что же делать? Неужели они будут всё же стрелять по своим! Неужели погибнут от их пуль – теперь, когда Шмайерс убит!? Убит, но ухмыляется, подлец, из своей могилы! Хюммель чувствовал себя опустошённым. Болела грудь. Он выполнил свою миссию, выполнил свой долг… выполнил!!! Пора уходить… Телефон! Он умудрился совершенно забыть про него! Трубка свешивалась со стола вниз. Значит, там слышали всё! Выстрелы, а может и слова Шмайерса! Они наверняка ещё слушают! Их можно убедить! И тогда из Берлина придёт приказ остановить здесь бой! Он ещё может спасти друзей! Только нужно, чтобы наверняка, быстро и убедительно… Его взгляд упал на блондинку-стенографистку… Он схватил её за изящный подбородок, взглянул в глаза. Жива. И ещё в сознании: - Слушай меня! Хочешь жить? Если сейчас расскажешь всё, что знаешь, то поможем остановить кровь, а потом ты будешь ценной свидетельницей. Нет – все здесь умрём. Я сам в конце рвану гранату! Она кивнула – и тут же закусила алую губку от боли. Хюммель подтащил её к аппарату, поднял трубку сам. В этот же момент он услышал снаружи выстрелы, чей-то громкий вскрик. Вот и первые жертвы. Услышал Фарвика. Ашура бросился из палатки наружу с пистолетом в руке. Лени стояла у плеча. - Берлин! Берлин! Кто-нибудь! - Генерал-оберст фон Шолль слушает! Здесь начальник Генерального штаба и ещё ряд штабных офицеров! Что там у вас стряслось!? Кто говорит!? - Говорит майор Оскар Хюммель, полевая жандармерия. Генерал-оберст Шмайерс мёртв. Если вы не пошлёте соответствующий приказ вверенным ему войскам, то мы тоже скоро погибнем. Но это не важно. Мы сделали своё дело, исполнили долг. Заговор не сможет теперь победить. Вы предупреждены. Я буду рассказывать о том, что знаю, пока меня не убьют. Здесь у нас пленная из числа заговорщиков – она будет вносить коррективы и подтверждать мои слова. А теперь, господа, разрешите доложить…