Изгнанник Акито

- Сузаку. …Сузааку. Взгляни на эти подсолнухи – такие красивые, правда? Рыжие-рыжие… Только не опять! Сузаку Куруги нехотя приподнял голову и взглянул на… человека, сидящего в сгорбленной позе в противоположном углу их камеры. Вернее сказать даже не совсем камеры – больше всего это было похоже на старый крепостной каземат: могучая кладка огромными толстыми блоками, узкая бойница вместо окна, но и та прикрыта с противоположной стороны каким-то щитом, не дающим проникнуть свету. И тусклая, бледно-жёлтая голая лампочка под самым потолком – высоко, наверное, в четырёх – четырёх-с-половиной метрах. Массивная и глухая металлическая дверь с откидным оконцем. Отхожее ведро в одном углу, ведро с чистой водой – в другом. Нары со скруглёнными углами. И больше ничего. Хотя нет – ещё человек, с которым Сузаку не может разлучить даже тюрьма и плен. Это начинало походить на какое-то проклятие. Если раньше седьмой рыцарь Круглого стола и думал о том, что он будто прикован незримыми цепями, то теперь… Неужто у них в конце-концов не нашлось одиночных камер!? Неужто Сузаку действительно обречён всякий раз, просыпаясь видеть одно только это лицо в странном пляшущем свете то и дело качающейся от сквозняков лампочки!? Неужто он обязан быть повитухой его безумия!? Неужто выхода нет, и действительно час за часом, день за днём, много-много времени весь род людской будет представлен перед ним и для него ограничен одной лишь этой самой ненавистной физиономией убийцы!? Обычно, впрочем, человек на противоположных нарах вёл себя тихо. Человек… Сузаку казалось – и он был уже почти убеждён в своём подозрении, что в единственном этом хлипком теле с повязкой, всё ещё нахлобученной на глаз, ютятся сразу две личности. Или скорее их осколка. В странном балансе, но всё же изредка перевешивая одна другую. Несколько раз это был лорд Юлиус Кингсли: дерзкая манера разговора, наполеоновские планы на будущее – после того, как британские вооруженные силы или дипломатия извлекут их из тюрьмы, непоколебимая, но поминаемая будто по необходимой формальности, верность императору. И скрываемый, но заметный страх. Не удивительно, ведь Юлиусу Кингсли никогда ещё не доводилось бывать в такой ситуации. Он, если можно так выразиться, сразу появился на свет облечённым властью – даже в большей степени, чем какой-нибудь отпрыск королевского дома. Родился волей гиасса Его Величества - и сразу же Главным военным советником. Осколок. Осколок, так никогда и не бывший цельной личностью, он всё ещё цеплялся за человека, сидящего на нарах напротив Сузаку, но был при этом странен и даже смешон. Куда чаще человек бредил, либо спал тревожным сном, бормоча нечто невнятное, или даже почти осмысленное, но явно не в этой ситуации и не к этому моменту относящееся. Однако пару раз, когда человек вдруг стихал, и внезапно наступала полная тишина, нарушаемая только дуновениями и током воздуха, Сузаку готов был поклясться, что это был Он. Его враг… Его друг… Лелуш Ламперуж. Он даже ничего не говорил – просто взгляд вдруг становился разумным, осознанным и печальным – таким будто он понимал: всё, что только было у него, осталось позади безвозвратно потерянным. А мы ведь почти похожи – двое заключённых этой тюрьмы: оба утратили свободу, давным-давно потеряли семью, я… лишился своей любимой, а он – самого себя, а до того - всего, за что боролся. Сузаку иногда казалось, что он просто задушит его, несмотря на всю похожесть. Невыносимо быть в одной камере с ним! Против своей воли он начинал чуть-чуть ему сопереживать – и от того потом, когда волна первого чувства сходила, ещё больше ненавидел. Конечно, седьмой рыцарь уже давно осмотрел всё их узилище – внимательно и вдумчиво, стараясь не упустить и пылинки. Он потратил на это, наверное, целый день – почти сразу как очнулся. Мда… День… Здесь считать их было трудно, но всё же тогда его естественные внутренние часы шли еще относительно точно. И за всё это время не нашел и подобия лазейки! Ничего. Никакого шанса. Его жизнь после этого стала странной. Дел в камере не было. Чаще всего Сузаку просто сидел зажмурившись. Он оправдывал это неприятным, режущим глаз освещением, но главная причина, конечно, заключалась не в несчастной лампочке, а в Его лице у стены напротив, не исчезающем, как бы седьмому рыцарю того не хотелось. Сузаку приказал себе не думать о том, что сейчас происходит в Испании, как не слишком ему хотелось рассуждать и о собственных перспективах в руках такого человека, каким оказался Шин Хюга. С какой целью он держит их живыми? Чего хочет добиться? Их не допрашивают, ни к чему не склоняют – значит, дело не в информации и не во влиянии. Выменять на что-то? Какую-нибудь услугу или уступку от Британии? Может и так. Но какую? Вариантов было много – и слишком мало информации, чтобы выбрать какой-нибудь один из их числа. И ещё меньше - возможностей повлиять на то, как Шин Хюга решает их судьбу. Если, конечно, он вообще сейчас вспоминает о них. Гораздо труднее было не думать, не пытаться воскресить в памяти светлого образа, не понестись всей силой мыслей к воспоминаниям о Юфи. Да, Сузаку запретил себе это! Должен был! Потому, что понимал – ступи он здесь, среди глухих стен, темноты, безвременья и плена на этот столь соблазнительный путь – и тот выведет его прямиком к безумию. Слишком привлекательным, очень уж выигрышным по сравнению с реальностью станет плод воображения. Сузаку видел человека у противоположной стены, воочию наблюдал пример утраты здравого рассудка – и впервые в жизни крепко задумался об этом. И испугался. Сильно. Даже слишком… Трус! Проклятый трус! Пусть оказалось, что не по своей воле, а по велению гиасса, тогда на том проклятом острове он ушёл из под огня с Аваллона: будь Сузаку расторопнее, смелее, решительнее – и у Зеро просто не осталось бы времени воспользоваться своей чудовищной способностью. Тех, кто сейчас прозябает в этой камере, разметало бы взрывом, а Юфи, да и много-много других людей: британцев, японцев, а теперь и испанцев остались бы живы. И сейчас тебе не хватает смелости даже вспомнить её! Слишком дорожишь своей головой – с чего бы, такой-то пустой!? Но всё же… Сузаку едва не скрежетал зубами, пытался нагрузить ум тем, чем обычно занимают его люди, страдающие бессонницей: считал, вспоминал все известные ему стихотворения, но всё было бесполезно, причём его сердце сразу распознавало нарочитый и потому особенно гадкий самообман. Мысли седьмого рыцаря будто перехлестнули, а затем и прорвали некую внутреннюю плотину. Сдержать поток было выше сил Сузаку Куруруги – только немного направить. Вместо Юфи он вспомнил об отце. Это было мучительно, а потому не вызывало желания остаться пленником памяти о прошедшем. Дополнительно подстегивали его часы. Часы, которые уже давно не показывают времени – их, наверное, именно из-за этого, у него так и не забрали. Хотя вообще, очевидно, и Сузаку, и Юлиуса (да, ему всё же приятнее было, по крайней мере, мысленно именовать его так, не признавая, что тот, кто был Зеро, хоть частично вернулся) основательно обыскали. У лорда Кингсли вовсе остался только жилет, причём ещё и основательно изодранный, штаны, обувь, да та самая повязка на глазу. Одежде Сузаку повезло немного больше, но ничего, что хоть примерно могло бы послужить оружием, или могло бы обозначить постороннему наблюдателю статус пленников, не осталось. Два раза в день им давали еду: откидывалась специальное оконце у двери, и появлялся поднос, на котором располагались несколько кусков хлеба, пара крупных спелых томатов, а в центре - две порции похлёбки в емкостях из выдолбленных изнутри тыкв. Никаких приборов, никакого металла и даже керамики – ничего, что хоть как-то можно было бы использовать, помимо пищевого процесса. Не сказать, чтобы богатая трапеза, но и Сузаку, и человек у стены словно бы впали в подобие спячки и не хотели многого. Он даже скатал из хлеба пять плотных шариков – один покрупнее и три поменьше, которые служили ему для простенькой игры. Большой шар ставился на центр камеры, а маленькие служили метательными зарядами. Сузаку смутно припоминал, что, кажется, у французов есть похожая игра со смешным названием. Что ж, любая глупость сейчас к месту, лишь бы отогнать мысли о тех, кого уже никогда не будет… Отдельно всё в том же оконце выставлялись пластиковые вёдра – с водой для питья и пустое – отхожее, вместо которого нужно было поставить наполнившееся. Теоретически - раз в сутки. Именно этим нехитрым и довольно дурно пахнущим способом Сузаку и считал дни. Впрочем, тюремщикам ничего не стоило его обмануть, случайно или намеряно – реального их графика он не знал. А ещё Сузаку казалось, что хоть раз в день к нему приходил отец. Да, он стал именно так мысленно называть это. Приходил. Хотя ему самому оно и не нравилось – слишком уж яркими были эти явления. Император Гембу. Что бы он сказал, увидев сына и наследника в том положении, в котором тот оказался сейчас? Что он вообще бы сказал, увидев и узнав жизнь Сузаку? Всего вероятнее краткое и убийственно-хлёсткое: «Позор». А после прибавил бы нечто в духе: «Ты не достоен именоваться сыном императора и наследником трона Империи восходящего солнца!». Япония… Трон империи… Отец всегда смотрел на него именно так – как на наследника. Вот только в итоге оставил по себе проигранную войну, борьбу, уже успевшую стать безнадежной. И сын отрёкся от такого наследства. Нет, Сузаку по-прежнему думал, что был прав тогда: даже теперь - именно теперь! Когда он увидел Чёрное восстание, понял, что такое британская мощь, обрушившаяся на пусть миллионные, но едва вооружённые толпы. Когда перед ним предстала лишь часть той войны, которая стала бы уделом всей Японии и каждого японца, стань планы отца реальностью… Он был прав, когда вонзил меч! Теперь Сузаку может мысленно сказать это самому себе, не перегибаясь пополам от подступающих комом к горлу стыда и ужаса. Но правота отца не заменит… - Вода… Ты не мог бы… - донеслось вдруг от противолежащей стены слабо и робко. Сузаку нехотя встал. Кто сейчас говорит? Кингсли? Нет – он в жизни не видел подсолнухов. Их видели Сузаку и Лелуш – два принца, ставших друзьями. Он опять хочет воды – кончится это когда-нибудь? Сузаку взял ведро, приблизился к сидящему… - Вода… Он смотрел прямо перед собой, но не видел Куруруги. Выражение лица его сменилось – в нём появилось нечто весело-оживлённое. - Ну же, прячься скорее! Нас же сейчас сразу найдут, Наннали! Да, конечно, ничего страшного не будет, если Юфи нас найдёт - только игры не получится. Юфи! Юфи, подожди, не ищи нас! Нет, всё в порядке, только Наннали, похоже, ещё не до конца поняла, что нужно делать! Юфи! Наннали! Это были фрагменты из прошлого Лелуша Британского – старые воспоминания маленького принца. Сузаку слушал его – радостного, улыбающегося, как во сне – и не мог поверить, что это он, он и никто другой в обличии Зеро развязал кровавую бойню, что он не щадил ни британцев, ни японцев, что он выстрелил в грудь Юфи. Почти в упор, хладнокровно. В грудь той маленькой принцессы, с которой так весело некогда играл в прятки, той, что никогда не обидела бы по своей воле и муху – но лишь его воля и его гиасс заставили её совершить весь тот кошмар… Лелуш (Да, это именно он – и довольно увёрток с именами!) весело рассмеялся: - Юфи, ты готова!? Кажется, теперь можно опять начать… У Сузаку перекосило рот от этого смеха, от этой радости, от имени Юфемии в его устах. Он не смеет! Не должен! Ты ему не позволишь! Сузаку Куруруги едва успел заметить, как его собственные руки железной хваткой вцепились в горло врага. Да! Врага! Вот он, Зеро, перед ним, и в твоих руках его жизнь! Что, нет в тебе сил отомстить!? Покончить со всем этим!? Порвать цепь, развеять кошмар – убить его!!! Веселье на лице Лелуша сменилось удивлением, смех и радостные возгласы превратились в глухой сип. А Сузаку… он никогда бы не заподозрил в себе, что ему может так понравиться убивать. Как давно, как же давно он хотел это сделать! Ещё сильнее сжать – и конец! Но приказ Императора, долг рыцаря Круга? Всё ерунда!!! Кингсли - развалина, они сидят в тюрьме, оба – игрушки в руках и фигуры в игре Шина Хюги. Задание провалено. К демонам новые оправдания, к демонам всё… Наплевать!!! УБИТЬ!!! В лице задыхающегося вдруг проступила новая осмысленность – изумление и ужас в глазах сменило понимание. Похоже, он что-то пытался сказать – в нем было слишком мало воздуха, чтобы исторгнуть звуки, но губы шевелились, и седьмой рыцарь Круглого стола смог понять слова: - Сузаку. Убей меня, Сузаку! Любая другая фраза не изменила бы ничего: никакое предсмертное проклятие, никакой упрёк, никакая мольба о пощаде, ничто иное – кроме этого. Сузаку разжал хватку. Больше того – отступил на пару шагов назад. Лелуш судорожно хватал воздух ртом, по-рыбьему широко раскрывая его, а потом исторгая из себя кашель. А Сузаку всё стоял, будто поражённый молнией – он хочет, желает смерти! Да так ли это и странно? У Куруруги словно спала пелена с глаз. Что осталось от Лелуша Ламперужа? Он разбит, Чёрный орден почти уничтожен, дело Зеро невозвратно погибло, память и разум почти разрушены, «Юлиус Кингсли» стал всего-навсего инструментом, говорящим орудием, хуже, чем рабом ненавистного Чарльза Британского, в руки которого попала и его сестра - единственный по-настоящему дорогой человек на свете. Наннали! Сузаку вдруг вспомнил её со всей отчетливостью. Что же с ней стало? Где она сейчас? Заложница? Или… А ведь она действительно похожа во многом на Юфи. Кашель Лелуша понемногу утихал, а Сузаку отошёл ещё, а потом ещё – почти на край камеры. У него дрожали руки. Зеро! Ведь он едва опять не погубил всю его жизнь, всё, что теперь стало в ней главным и центральным! Этот полутруп у стены, осколок человека, безумец, мечтающий о смерти, едва не утащил с собой то, чем был сейчас Сузаку Куруруги! Рыцарство, долг, перспективы на службе – для себя и Японии… Нет! Ни за что!!! Он отобрал у него Юфи, но больше Сузаку ничего ему отнять не позволит. Да и смеет ли Куруруги вот так просто все оборвать? Ведь именно Сузаку привёл сюда, на землю Испании, Юлиуса Кингсли, он стоял за его плечом, зная всю подноготную. Стоял и позволял ему делать всё то, что тот совершил. А теперь он его убьёт – из-за своих старых ран, своей мести – и что же тогда? Все зря? Тогда селения и города горели просто потому, что тебе, трус, не хватило воли прикончить его раньше? Нееет… Сузаку медленно, пересиливая себя, подошёл назад к сидящему у стены. Тот молчал, глаза его были закрыты. Сузаку вновь вспомнилось лицо Наннали: -Мы должны выйти отсюда. Вместе. И мы… мы ещё увидим когда-нибудь Наннали.