Изгнанник Акито

- Внимание, господа, пристегните ремни безопасности – мы идём на посадку! Раздавшийся из динамика бодрый голос пилота оповестил майора Хюммеля и ещё пару десятков людей на борту пассажирского, но приписанного к военному ведомству самолёта, что скоро они ступят на внезапно ставшую не слишком приветливой испанскую землю. Да, пора уже. Генерал Мантель в своих инструкциях упоминал, что в Испанию на встречу с уже находящимся там отрядом японцев и местными руководителями частей республиканцев и добровольцев командование Sonderabteilungen W-0 должно будет отправиться через несколько дней – в реальности прошло больше недели! В общем-то, и не удивительно. Замок Гогенцоллерн оказался роскошным и… огромным. И всю эту громаду надо было снова превратить в то, чем она являлась по задумке своих строителей – крепость, или что-то хотя бы отдалённо на неё похожее. За то недолгое время, что осталось до приёма первых новобранцев W-0, требовалось просто перевернуть вверх дном родовое гнездо, принадлежащее, между прочим, монаршей фамилии. Майор Хюммель, получил гордое звание коменданта (ещё один не слишком приметный для неопытных взглядов журналистов и обывателей, но вполне ясный для военных сигнал, кто именно является главным ответственным лицом), но вот людей у него пока было кот наплакал! А требовалось не только переоборудовать комнаты для прислуги в подобие казарм, что уже оказалось сделать непросто – они были довольно маленькими, но также создать специальные помещения для штаба, лабораторий, оружейной комнаты, размещения офицеров и гражданских специалистов доктора Рендулич. И главное – наладить систему наблюдения, контроля и пропусков, чтобы не позволить всей разнообразной штрафной преступной публике разбежаться! Причём всё это нужно было сделать буквально за два дня, имея под своим началом десяток солдат. Ко всему требовалось ещё и позаботиться о сохранности баснословно дорогих и роскошных исторических интерьеров Гогенцоллернбурга! Что ж, Хюммель начал с того, что переоборудовал под оружейную зал охотничьих трофеев – среди его экспонатов, помимо впечатляющих рогатых и клыкастых голов, и так было немало оружия. Несколько гостевых комнат и спален – тех, что поскромнее, было отведено командному составу и учёным. Лабораторией стала небольшая обсерватория с телескопом, устроенная в одной из башен, а под штаб наскоро переоборудовали большую столовую. Всё это приходилось делать под несмолкаемые протесты господина Шульце-Феттеля, смотрителя, которые упорно называл себя дворецким. Ему не нравилось решительно всё, и он «плевать хотел на все бумаги, которые выписали эти грубые неотесанные солдафоны». К счастью, до подобной лексики Шульце-Феттель дошёл уже под самый конец, когда Оскар Хюммель приступил к самым сложным процедурам. Первой проблемой стали двери – в помещении нового штаба они были слишком узкими, чтобы внести всю громоздкую электронику, а в переделанных в казармы лакейских – слишком слабыми и ненадёжными, чтобы стать действенной преградой и запором. Все их пришлось менять. Майор предвидел нервную реакцию смотрителя на то, что две прекрасные морёного дуба двери из большой столовой пришлось снять с петель и складировать на чердаке надвратной башни, однако был до крайности удивлён, а потом и раздражён тем фактом, что герр Шульце-Феттель стал вдобавок горячо отстаивать сохранность “оригинальной конструкции” входов в лакейские. Последние, простые и невзрачные, уже выдирались с мясом, а вместо них при содействии нанятых в Штутгарте гражданских рабочих установили мощные стальные с запором на ключ. Окон в лакейских, кроме одной, к счастью, не имелось. Единственное злосчастное исключение было забрано стальной решёткой всё теми же мастерами. Но самым страшным испытанием стала прокладка кабелей системы прослушки и видеонаблюдения. Во-первых, это приходилось делать, естественно, уже без помощи гражданских, а во-вторых тут даже сам майор Хюммель всерьёз опасался за сохранность обстановки. Впрочем, всё обошлось на удивление малой кровью – несколькими участками снятого и прикрытого коврами паркета (путь понизу был признан менее заметным и не столь проблемным для целости интерьеров), а так же дырами, которые пришлось просверлить у основания нескольких стен (майор был уверен, что потом их удастся довольно легко заделать). Вот здесь у немолодого господином хранителем и произошёл нервный срыв с возгласами про солдафонов. Успокаивал его Оскар долго и, что самое главное, в итоге всё равно практически безуспешно, так что уже к вечеру первого дня он был страшно вымотан, а ведь это оказалось только начало! В 21:30 пришли досье и данные на будущих “гостей” Гогенцоллернбурга – все как на подбор, один другого лучше! Вплоть до 4 часов ночи Оскар Хюммель, ежась от холода (камин он не зажигал специально, чтобы не разнежиться от тепла и не заснуть), поначалу периодически присвистывая и сквернословя, углублялся в биографии отпетых мерзавцев и негодяев, решая в промежутках слишком они ненадёжны, опасны и отвратительны, чтобы оказаться здесь, или всё же нет? Затем высылал одобренные списки назад господам из полиции. В неровном свете лампы лица искажались, некоторые будто смеялись, или скалились, а другие словно нарочно скрывались в тени: Конрад Брюннер, 27 лет, уроженец Лейпцига, осуждён за убийство, разбой и изнасилование. При нападении на супружескую чету Бергманов – Генриха и Марту с дочерью Элизой — заколол ножом господина Бергмана (три удара в область сердца). Затем, угрожая ножом, заставил фрау Бергманн обыскать пиджак собственного супруга и отдать ему бумажник. После, продолжая угрожать ножом, и нанося удары левой рукой по лицу жертвы, принудил её в итоге к действиям сексуального характера, в ходе которого рассёк.., - нет, это всё же чересчур! Дитрих Зоммер, 41 год, уроженец Бамберга, трижды судимый за ограбления.., - наверное пойдёт. Ганс Хайнеманн, 36 лет, уроженец Киля, осуждён за ограбление банков .., - тоже. Отто Манн, 44 года, уроженец Регенсбурга, осуждён за убийство. Жертвой выступила мать убитого, отказавшая ему в даче денег в долг… Фридрих Блюм, 39… Вальтер Гатце, 21... Гейнц Байер, 33... Глаза устали и слезились, зубы постукивали от холода, а преступники словно бы крутили какой-то безумный хоровод, вроде легендарных ведьмовских шабашей на Броккене. Границы и градации, разница между преступлениями постепенно размывались. В самом деле, не все ли эти ублюдки на одно лицо? И не всё ли равно, кто и что из них совершил? Все они годятся на роль пушечного мяса, заслуживают петли и не достойны жалости! Почему же он упорно продолжает вчитываться в эти короткие биографии и выбирать? В замке была капелла с витражами – Хюммелю стало казаться, что он попал вдруг на одну из запечатлённых там библейских сцен, и вершит какой-то страшный суд… С этой мыслью майор и заснул над бумагами. Ему снились какие-то колючие и острые предметы — кочерги, ухваты, грабли и прочие подобные — кружащиеся в странном танце. Проснулся Хюммель злым и разбитым, уткнувшись лбом точнёхонько в физиономию какого-то очередного бандита. В полдень должны привезти первую, одобренную им партию, которую потом надо будет размещать. Вечером – новая работа по отсеву, теперь уже из числа военных преступников. Майор мысленно готовился к этому. Но ещё прежде в замок Гогенцоллерн приехала командир отряда W-0… Улыбчивая, ясноглазая, узкое и смазливое кукольное личико с маленьким чуть вздёрнутым носиком, длинными светлыми волосами до поясницы, в сопровождении куда как больше похожего на военного азиата, она появилась у входа в крепость, подкатив к ней на чёрном гражданском автомобиле. Оскар Хюммель стоял под серым небом пасмурного дня и мысленно чертыхался – вот почему бы ей ни прибыть уже после того, как первая группа бойцов была бы на месте!? Однако когда Лени Малькольм прошла несколько метров и поравнялась с ним у самых ворот, он, скрыв всякие следы раздражения, чётко объявил: - Майор Оскар Хюммель, полевая жандармерия. Комендант замка Гогенцоллерн. - Лени Малькольм. Майор Лени Малькольм. - Лейтенант Акито Хюга, - отрапортовал азиат и отдал честь. Повисла небольшая пауза. Оскар решил было, что лучше всего будет сразу взять быка за рога. К тому же его настроение и даже погода — всё располагало к решительности: тучи быстро сдуло, стоял морозец, а кроваво-красное солнце на востоке, заставляло всё во внутреннем дворе замка отливать алым. Он смотрел на Лени Малькольм, её тонкую стройную фигурку и робкую улыбку маленьких губ… Девчонка! В этом слове была для него в тот момент какая-то странная смесь симпатии, жалости и презрения… - У вас здесь всё выглядит так красиво. Вы сказали, что вы – комендант? Не могли бы вы тогда провести для меня что-то вроде короткой экскурсии по замку? В любом случае я должна знать место, в котором будет располагаться вверенная мне часть. - Как угодно…, - Хюммель запнулся. Он чуть не сказал «герр майор», но герр – это обращение в мужском роде. Выходит, фройляйн майор? Это звучит отвратительно, почти как издевательство! Так как же!? - ...фройляйн Малькольм! Только должен вас предупредить, что из меня вряд ли выйдет хороший гид, да и сам я в Гогенцоллернбурге всего-то второй день, хотя и успел уже побывать по служебным надобностям в половине его помещений. - Ничего страшного, герр Хюммель, я всё понимаю, - она осторожно и сдержано улыбнулась. Тут только Оскар вспомнил, что в замке есть человек, который куда как лучше и охотнее произведёт эту процедуру – герр Шульце-Феттель, смотритель и самоназначенный дворецкий! И вот они уже идут из зала в зал, разглядывая то одну то другую диковинку, словно музейные экспонаты. Да, отвертеться не получилось… Как не удалось и сразу переговорить о деле. Подобные вещи, конечно же, должны быть строго конфиденциальными, а лейтенант Акито Хюга и, конечно же, дворецкий не отходили ни на шаг. От страшного недосыпа – за последние 48 часов майор спал от силы 10 – Оскару Хюммелю стало казаться, будто он перебирается из ящика в ящик в дорогом золочёном бюро. Блеск драгоценностей резал глаза, а потому майор был рад, когда они стали спускаться вниз, к тому, что Шульце-Феттель гордо назвал подземельями. В действительности, поскольку замок на самом деле был, кроме старой часовни, постройки 1850-х годов, хоть и располагался на историческом месте, никаких “подземелий” там, конечно же, не имелось. Только небольшой винный погреб и часть помещений для слуг. И вот именно здесь старик смотритель будто с цепи сорвался! Он принялся жаловаться всю дорогу столь внимательно слушавшей его Лени на состояние дел! - Вы видите, любезная фройляйн, как этот варвар вчера здесь всё переделал!? Вчера? Да, чёрт возьми, это было всего то вчера, но мне кажется, что я переживаю эту катастрофу уже как будто месяц! Где старые, замечательные двери!? Что за ужасные провода!? Когда, когда всё это окончится, любезная фройляйн!? А когда вернутся хозяева, если появятся здесь члены августейшей семьи, то что им скажет их преданный дворецкий, старый Ганс Шульце-Феттель? Как он сможет смотреть им в глаза!? Охх-ох-ох! Шульце-Феттель стал сипло и прерывисто дышать, поднимая глаза к потолку. Оскар не знал, что делать – было такое впечатление, будто старика сейчас хватит удар, или у него случится сердечный приступ! В итоге он не нашёл ничего лучше, чем под обе руки вывести его наверх – на воздух. Злой, вспотевший и пропахший от близкого общения с господином смотрителем какой-то странной смесью гуталина и парфюма, модного лет так пятьдесят назад, он вернулся обратно и застал свою спутницу в путешествии по замковым закоулкам в состоянии глубокой задумчивости… - Вы помогли этому милому пожилому дворецкому? - Я вывел его на улицу. Но он вовсе не дворецкий, и знали бы вы, какую сцену он уже устраивал вчера по этому ничтожному поводу! - А я как раз хотела вас спросить, герр Хюммель, зачем вы это сделали? Зачем такие могучие двери? Зачем камеры? Зачем доводить беднягу до исступления? Неужели старые двери были настолько плохи? Смысла камер же, признаться, я и вовсе не понимаю… - Здесь будут расквартированы солдаты, фройляйн. Это – меры предосторожности. - Но ведь это же просто какая-то тюрьма! Причём такая, в которой за узниками будут ещё и непрерывно подглядывать! Это… Это нужно убрать и… Тут терпение у Хюммеля лопнуло окончательно – не для того он вера весь день занимался всеми организационными работами, чтобы сегодня всё пошло насмарку из-за излишней тонкости организации нервов у вонючего старикана и молодой витающей в облаках барышни. Настало время объясниться! Нужно только избавиться от… А, да ведь есть же превосходный предлог! - Лейтенант Хюга, поднимитесь наверх, посмотрите как там наш дорогой смотритель! Наглый японец вместо ответа молча повернул голову, уставился на Лени Малькольм, и вышел только после того, как она кивнула. Ну да как бы там ни было! Майор Хюммель рукой указал на прикреплённую к стене камеру: - Я думаю, фройляйн Малькольм, что нам стоит серьёзно переговорить. Мы с вами сейчас оказались в весьма неудобном положении - положении двоевластия, а это никогда не доводит до добра. Потому нам нужно как можно более четко разграничить сферы наших обязанностей. Вы - военный командир этого соединения, и я ни в коей мере не ставлю это под сомнение и не покушаюсь на ваши полномочия. Но в то же время следует помнить и вот о чем: ваши подопечные - солдаты, однако они так же и преступники. И это моя область ответственности. Вам ведь это известно, не так ли? - Известно, герр Хюммель. - Так вот, повторяю – это моя область ответственности. И контроля. На фронте в Испании, попытайся они бежать, с ними поступят по законам военного времени - расстреляют. Враг, насколько мы знаем, тоже с этой публикой редко когда церемонится. Однако, если они попробуют удрать сейчас, тем более с оружием, на нашей территории, это может привести к очень серьезным и непредсказуемым последствиям. Моя цель - не допустить этого. Ни один из ублюдков не должен войти в какой-нибудь здешний милый маленький городок, иначе как под конвоем! Отсюда и известная строгость режима содержания. - Вы называете их ублюдками, а это солдаты. Наши, мои солдаты. - А как еще их называть? Это сброд, который подобран специально с тем, чтобы им было не жалко пожертвовать: насильники, убийцы, грабители, мошенники, кое-какое количество иностранных полунаемников. Одним словом - штрафники. Свора самых отъявленных мерзавцев, каких можно было найти. Не далее как минувшей ночью я сам просматривал и уточнял списки — и продолжу этим заниматься сегодня. И я бы очень предостерег вас, дорогая фройляйн, от излишней сентиментальности - она может стать для вас просто опасной... У меня был товарищ, который занимался дрессировкой бойцовых собак: он входил в клетку, где было десятка полтора псов, которых воспитывали и растили, чтобы рвать глотки. Голодных и злых. И он выходил оттуда целым раз за разом по одной простой причине - вся свора не оставила бы ему и шанса, но каждая собака по отдельности смертельно его боялась. - Сейчас мой питомец – кошка, но у меня одно время была собака. Я любила ее, учила командам. А если она их выполняла, то в награду получала косточку. И она училась хорошо - даже животные ценят ласку и заботу. - Думаю, у вас была какая-нибудь смешная комнатная псина, или милая дворняга. Здесь шла речь о тех, кто выращен и натаскан, чтобы убивать. И вы сейчас будете иметь дело именно с таким контингентом, не стоит об этом забывать. Вам нужно все время быть осторожной, а в данном случае это синоним строгости. Это решётки, прутья и камеры… Вы... Вы, похоже, относитесь к тому, что я говорю, с неприязнью, в то время как мне просто хочется, чтобы никому, а прежде всего вам, не свернули и не перерезали шею. - О своей шее, герр Хюммель, я сама смогу позаботиться! Бойцы W-0… Я вижу, что вы смотрите на них, как на животных, на цепных собак, а не людей. И я считаю, что это – неправильно! В чём вина тех же японцев? В том, что они здесь чужие, что они утратили родину!? Да и остальные тоже… Люди оказываются в разных ситуациях, герр Хюммель. - Например, им бывают нужны деньги, и они убивают собственную старуху-мать, которая им отказала… - Я не это имела в виду. - Что ж, в любом случае меры предосторожности останутся незыблемыми, а мой вам совет – искренний, примите его, пожалуйста, без злобы – будьте внимательны и откажитесь поскорее от иллюзий. Эта… публика будет здесь уже через два с небольшим часа – глядя на их манеры и лица, подумайте ещё раз о том, кто в нашем маленьком разговоре был более близок к истине. - Господин дворецкий в полном порядке, герр майор! – Акито Хюга вернулся и выглянул с лестницы, ведущей наверх. - Рад это слышать. Что ж, в любом случае смотреть в замке больше не на что – экскурсию можно считать завершённой. Пока мы шли, вы видели, где расположены ваши комнаты, но, если нужно, я провожу… - Не стоит, - в голосе Лени Малькольм всё ещё явно звучала неприязнь. Что ж, подождём полудня... И их привезли. Ровно в полдень к воротам, а затем во двор замка начали одна за другой въезжать машины и автобусы с решётками на окнах, а господа из полиции и низенький капитан, который руководил процессом, стали выводить бывших узников, а ныне бойцов W-0 на свет. Оскар вглядывался в лица – лица были разными. Некоторые действительно явно несли на себе печать асоциальности и порока, другие смотрелись куда пристойнее, а кое-кого женщины, возможно, и вовсе сочли бы красавчиками. Но одно оставалось неизменным и общим в облике у всех – это были не солдаты. И военная форма на них (иностранная, судя по всему испанская, без знаков различия) скорее только усиливала это впечатление: наскоро небрежно напяленная, у некоторых странным образом уже где-то запачканная, она казалась актёрской бутафорией. Они строились на плацу, но тоже как преступники – в длинную линию, держа за спиной руки, а не как солдаты. Тут от наблюдений майора Хюммеля отвлёк полицейский капитан, который подошёл и с деланным сочувствием сказал, что передаёт в руки военных эту “преступную братию”. Оскар поинтересовался, что им уже известно. Оказалось, только самые общие моменты. Значит, придётся произносить некое подобие речи. Эхх… Оскар Хюммель ужасно не любил многословности и неумелой патетики (а именно такая у него самого неизменно выходила). Но выбора нет: -Солдаты! - никто из привезённых не обернулся на клич – ещё одно подтверждение очевидного, — Да, вы! Вы теперь больше не заключённые, а воины Рейха, бойцы, на которых рассчитывает Германия! Вот теперь взгляды обратились к нему – недобрые, испытующие, любопытные. - Сейчас вы нужны своей стране в битвах, идущих за её пределами. Непопулярных, но от того не менее важных и необходимых. Испания! Вот куда вы отправитесь. Всё та же хмурая, лениво-любопытная отрешённость. А ведь впереди у них ещё препарат, который при всех своих плюсах имеет и издержки в виде падения мотивации. Так, а если попробовать иначе? Затронуть другую струну? - Вы рассчитаетесь со своим долгом, погасите его не в четырёх стенах за решёткой, но на просторах европейской страны, где многие люди с надеждой смотрят на помощников, прибывающих к ним из заграницы. Награды и слава будут ждать храбрецов! Вот, это подействовало уже лучше – глаза некоторых загорелись алчным блеском. Продолжим… - Победа же принесёт свободу не только для народа Испании, но и для всех тех, кто не жалел своих сил в боях и… - Верно ли мы поняли, господин командир, что те, кто хорошо себя покажет в деле, после победы свободны? Хриплый прокуренный голос, наглый прямой взгляд, но в то же время что-то шакалье – готовность в случае чего покориться силе. Надо дать им её увидеть! - И да и нет! Мы не забудем тех, кого посчитаем нужным выделить из общего ряда! Но для того, чтобы попасть в их число, есть только два рецепта и ключевых слова – храбрость и дисциплина! И ещё… Вы сейчас – не настоящие солдаты. Вы не годитесь для передовой. Мы это понимаем – вы тоже должны понять это в своих же интересах. Вы пройдёте курс обучения, но это – не всё. Вам на помощь придёт передовая наука. И содействовать ей, а не препятствовать – это тоже в ваших интересах. Большего Хюммель сказать им не мог – не при всё ещё суетившихся рядом полицейских. Нужно было заканчивать. И завершить тем, что они должны затвердить наизусть: - Есть и ещё кое-что, что вы все должны непрестанно помнить. Первое правило для вас – дисциплина и послушание. Оно же – последнее! Дисциплина нужна любому солдату, но вы… Каждая провинность будет всё более отдалять вас от фронта и шанса на свободу, приближать обратно к решёткам и неволе. К тем же, кто рассчитывает на бегство, или на неповиновение с оружием в руках, обещаю применить одну меру – окончательную! Так комендант Гогенцоллернбурга говорил тогда. Теперь, выйдя на бетонную полосу аэродрома (первые шаги в Испании – во всех смыслах), Оскар понимал, что если бы то впечатление, которое произвели его слова на новоявленных солдат W-0, осталось в силе, то он чувствовал бы себя куда увереннее. Но нет – после майора Хюммеля к бойцам захотела обратиться и майор Малькольм… Хорошо бы избежать чего-то подобного теперь! Фройляйн Малькольм тоже прибывала в Испанию – только другим бортом, как и команда доктора Софии… До передовых позиций южнее Таррагоны ехать было недолго. Оскар едва успел задремать (сон всё ещё был для него редкой и дорогой роскошью, доступной только урывками, понемногу), как уже показались тыловые позиции артиллерии, группы палаток, грузовики и даже подводы с лошадьми (вот уж архаика) – всё в каком то непрерывном, суетливом, вроде бы деятельном, но на опытный взгляд достаточно бесцельном движении. Машина, которая забрала майора Хюммеля и ещё четверых немецких офицеров разных рангов и родов войск, проехала почти прямо к скоплению особенно крупных палаток, очевидно занимаемых штабом, без каких-либо проверок. Бардак! Именно с этой мыслью Оскар Хюммель вышел из автомобиля и двинулся к обширному тенту, перед которым самым дурацким образом торчала табличка с надписью “Штаб участка” на трёх языках – немецком, испанском и, кажется, итальянском. Солдат-часовой (сверху в униформе, но при этом в грязных и старых брюках) не сразу понял, что именно ему нужно, а потом провёл майора внутрь. За столом с картами сидел молодой итальянский капитан. Рядом с ним стояла чашка крепкого кофе, из которой он с удовольствием понемногу отпивал. - Майор Оскар Хюммель. Только что прибыл из Германии. Особый отряд W-0 должен будет развёртываться на вашем участке, а отдельные наши бойцы уже находятся здесь. Я хотел бы переговорить с командующим участка о… - Господин маркиз уехал из штаба. Когда изволит вернуться – неизвестно. - Гм… Вот как? В таком случае с кем мне нужно переговорить? - Не могу знать, - лень в голосе и виде капитана была почти осязаема. - Так... Для начала извольте встать, когда говорите со старшим по званию! Капитан коровьими глазами посмотрел на Хюммеля, но всё же встал – медленно и не отпуская чашки. - Хорошо. А теперь доложите по всей форме! - Господин полковник выехал к войскам. О месте своего пребывания не докладывал, но всего вероятнее, что в район действия наших итальянских соединений. Маркиз предпочитает импровизировать и корректировать свои замыслы, глядя на доблестные порывы итальянцев! - Понятно. Доблестные порывы меня не интересуют. Итак, кто из оставшихся достаточно компетентен, чтобы я мог узнать всё необходимое о деталях развёртывания? - Подполковник Фарвик, возможно. Этот здесь, в лагере. Он из… добровольцев, - это слово было произнесено с очевидной презрительностью, - и всё же ему было доверена роль заместителя и даже право командовать не только местными, но и итальянскими силами. - Где он? - У водопоя. - Где? Говорите ясно и точно, чёрт вас возьми! - Одну минуту, - с этими словами капитан откинул край палатки у входа и показал рукой в сторону небольшого навеса, где располагалась цистерна с водой, к которой по очереди подходили бойцы, набирая её прямо в каски – фляги были только примерно у трети: - Там? - Так точно. Вы должны доложиться заместителю командующего. Швейцарцу. Оскар вышел из палатки. Нет, тут не бардак, а чудовищное разгильдяйство! И этим они собираются воевать с королём, португальцами и чуть ли не с Британией!? Убереги всевышний! Он прошёл ещё немного по затоптанной траве и заглянул за край навеса. Перед майором Хюммелем сильно сутулясь, стоял немолодой мужчина с всклоченной шевелюрой, густой щетиной, и в мятой форме со знаками отличия подполковника: - Майор Оскар Хюммель. - Подполковник Клаус Фарвик. Оскар ждал продолжения, но подполковник молчал, а затем не спеша достал из кармана зажигалку и сигарету - похоже, самокрутку, сильно помятую, как и весь его облик, и закурил, моментально пропитав все вокруг крепким запахом табака. - Мне сказали, что я должен вам доложиться, как заместителю командующего участком. - Ну вот вы и доложились, - Фарвик невесело улыбнулся. - Есть какие-либо вещи, о которых мне и нашим прибывающим людям следует знать? - майор Хюммель начал терять терпение. - А разве я уже не рассказал про нашу нехитрую диспозицию все, что сам знал, той милой фройляйн, которая командует вашим особым отрядом? - Майору Малькольм? Она уже здесь? - Точно так! Она уже была в штабе и теперь уехала с полковником и его свитой на передовую. Ну, или настолько близко, насколько он решится к ней подобраться. Скоро они должны будут вернуться. А вам, как новому тут человеку, мой совет – вы выглядите, будто лом металлический проглотили: не напрягайтесь излишне. Расслабляйтесь, когда и пока есть возможность. И не спешите. Вообще поменьше вспоминайте про время - если хотите иметь взаимопонимание с местными, конечно. Испанцы спешить не любят... Хюммель это уже понял и понемногу смирился с тем, что придется как-то бороться с казавшейся такой полезной в Германии собственной пунктуальностью, но этот помятый тип, дающий непрошеные советы, вызывал в нем все большее раздражение. - Вы, я вижу, уже вошли в ритм Испании, не так ли? Видимо излишней строгости в одежде и облике испанцы тоже не одобряют? - майор спросил это с издевательским сочувствием в голосе. - Да, вы правы, но думаю, что мне было легче привыкнуть, чем прочим - я никогда не был хорошим военным, а потому и утрата военной выправки не стала для меня большим шоком. А вот это уже было интересно. На фоне спеси итальянцев такое вот признание и вовсе смотрелось почти подозрительно. - Почему же вы, если никогда не были хорошим военным, сражаетесь здесь почти на переднем крае, а на вас подполковничий мундир? Видимо... - Все просто: в моей родной стране не сказать чтобы вообще много толковых военных - не удивительно при наших то давних мире и нейтралитете. Я долго тянул свою лямку и дошел до подполковника чуть раньше, чем до седины и подагры. Повезло. А вот как я оказался здесь - это чуть более интересная история. Хотите услышать? - Боюсь, что у меня нет времени, герр подполковник. Меня ждут в штабе! Это было откровенное вранье – в штабе Хюммеля никто не ждал, но выслушивать историю жизни впервые встреченного нахального швейцарца? Увольте! Оскар вернулся в штабную палатку, постоял там некоторое время, затем уселся на плетёном стуле, наблюдая за всё тем же флегматичным капитаном, а в итоге кончил тем, что стал ходить по помещению вдоль и поперёк. Да сколько же можно ждать, тратя время понапрасну! И кому!? Он обязан был по долгу службы ценить, и ценил каждую минуту: в бою, в критической обстановке, при любой проблеме и любом аврале нет ничего дороже времени, а значит, его требуется экономить! Нужно быть точным, пунктуальным. Нужна дисциплина, а значит и самодисциплина! А здесь… Сколько прошло уже времени с момента его прилёта? Три часа? Четыре? Больше!? А что он успел? Ничего! Раздражение внутри у майора Хюммлея стало сменяться холодной яростью – он мог придумать (да что там – они вполне очевидны, и ум напрягать не нужно) сотню дел, которыми ему следовало бы немедленно заняться, но не мог ничего, кроме как прохаживаться по почти пустой палатке, уже даже не вызывая никакой реакции у чёртова итальянца с его, кажется, бесконечным кофе… Прождав ещё двадцать минут (на этот раз он засёк время по наручным часам), Оскар решил, что самым разумным вариантом будет найти здешних связистов и рацию, чтобы с её помощью связаться с выехавшим командиром участка. Понятно, маркиз-итальянец едва ли станет менять свои планы, получив сообщение от майора Хюммеля, но по крайней мере появится какая-то ясность… Как назло буквально за пару минут до этого решения в обстановке штаба произошло важное изменение – меланхоличный капитан наконец допил свой кофе и куда-то ушёл, так что теперь спросить было некого. Проклятье! Ни души в штабе, кроме, в общем-то постороннего, никем не проверенного на въезде человека! Бардак! Он вышел, сжимая и разжимая кулаки, чтобы сконцентрироваться и успокоиться. На выходе — и опять с новой папиросой-самокруткой (или той же самой – время, кажется, здесь остановилось) — стоял швейцарец Фарвик. - Герр подполковник… - начал было Оскар. Договорить он не успел. - Что, не дождались? Зря в штаб пошли? Ну, вот видите. А ведь я уже предупредил вас по поводу спешки! – в голосе Фарвика звучала явная весёлость! - Да! То есть, так точно, герр подполковник! И сейчас я ищу средства связи – рацию, возможно телефонную линию, по которой можно было бы наладить контакт с командующим участка. - Называйте меня просто Клаус – здесь только итальянцы любят эти чины и тыкают ими вам прямо в нос. Думают, что гордо смотрятся, а на деле… Рации здесь сейчас нет… - То есть как!? - Очень просто – рация стоит в штабе, но если маркиз де Анью уезжает, то забирает е с собой. Он, видите ли, знаете как её использует? Радирует прямо в Рим, да не военному командованию, а газетчикам! Он там стакнулся с каким-то редактором, и тот прямо с колёс, так сказать, публикует его заметки и мнения о фронтовой обстановке. Обоим выгода – у одного самые свежие сведения и репортажи, а другой приобретает репутацию великого героя! Вот так… - Позвольте, как вы назвали командующего? - Маркиза? - Да, как его полное имя? - Длинное оно у него, всё бы не запомнил, если бы он его сам то и дело не повторял - Пьеро Абрэмо Бертолдо маркиз де Анью. Этот ведь тот самый тощий козлобородый тип, который был на совещании у генерала Мантеля и ерзал на стуле! Вот значит, он как теперь себя поставил…. - Да, в общем, так или иначе, но ждать вам придётся. И лучший вариант скоротать время, это послушать чего-нибудь любопытное. - То есть вас? - Можно и так сказать. Вы… Я ведь не просто от болтливости… Вы, похоже, тот, кем я никогда не был, да и сейчас не являюсь – настоящий офицер. А потому я бы хотел вас спросить потом кое о чём… Так будете слушать? - Вы старший по званию, могли бы просто приказать, - Оскар невесело улыбнулся, - рассказывайте. - Начать надо… Начать надо, наверное, как ни смешно, от колыбели. О, не волнуйтесь, это будет не настолько длинная история, как вы думаете сейчас! Просто так оно выйдет понятнее. Я родился в небольшом городишке… или посёлке – у нас нет между этим особенной разницы, в 15 километрах от Берна. Мои отец и мать были сыроделами. Не бедствовали, но и к богатым тоже явно не относились. Дом у нас был крепкий, обстановка, добротная, стол – хлебосольный, но и работать для этого им приходилось много. У меня была старшая сестра - Ханна и младший брат - Курт. Родители в основном были заняты с младшим, что вполне понятно – он был немного странный мальчик, болезненный. Да и без него, впрочем, времени на меня с сестрой у них оставалось бы немного. Я бродил по горам, один или с товарищами, с которыми, однако, близко никогда не сходился, и мне это нравилось. Иногда я подрабатывал пастушком – и тогда гулял по горам ещё и с коровами. Они мне не нравились, потому что за ними нужно было всё время внимательно следить. Ещё я ходил в школу – простую, с простыми предметами и простыми учителями. Изредка вместе с родителями ездил в Берн и глазел там на собор. Так и рос. В свой черёд я порадовался за нашу красавицу Ханну, которая выскочила замуж за какого-то богатого аристократа из Австрии, с которым очень быстро уехала и больше почти что и не писала. В свой черёд погоревал о брате, который сорвался со скалы в пропасть. Не подумайте дурного. Я не был чёрствым, переживал искренне, но недолго – ни то, ни другое не повлияло сильно на мою жизнь, не изменило её. После смерти брата отец стал быстро сдавать – он очень его любил, с деньгами стало туже, а потому, когда пришло моё время идти в армию (а вы, думаю, знаете, что у нас в Швейцарии при всей нашей миролюбивости тоже обязательный призыв), я был почти рад, что снял себя с родительской шеи. Служил я в подразделении горных стрелков и остался вполне доволен службой: казармы были тёплыми, сослуживцы немногословными, но и не агрессивными – самое оно для меня, а ещё мы совершали марш броски по моим любимым горам. Когда заканчивался срок моей службы, то я уже тогда стал подумывать о том, чтобы остаться в армии, но решил сперва попытать счастья в Берне. Мне хотелось пожить в другом месте, в городе, который казался мне бурлящим средоточием жизни и энергии. Я устроился сразу на две работы – лыжным инструктором и помощником на метеостанции – и то и другое я освоил во время службы, снял небольшую квартиру аж с двумя крохотными, впрочем, комнатами. Долго я в Берне не прожил – город разочаровал меня, а суета скоро стала раздражать. Но там я познакомился с Мартой! Марта… Она была такая тонкая тогда, грациозная. Замечательная… Впрочем, в красноречии я не силён. Она была пятой дочерью известного часовщика, который выпускал свои часы на заказ, как ювелир… Мы полюбили друг друга, очень горячо полюбили, но вскоре встал вопрос о… о быте что ли. О том, где и как нам жить. В это же время умирает мой отец, мать, зная о том, что я собираюсь жениться, решила съехать к своей тётке – той ещё старой ведьме (и до сих пор жива, поверите ли!), так что я вернулся на всё ту же нашу ферму. Но мне не хотелось заниматься сыром и коровами. Я не любил коров. Да и цены на сыр тогда стали снижаться от года к году. Так что коров я продал, выслал половину этих денег матери, и вернулся в вооружённые силы. Да… И прослужил в них больше трёх десятков лет. Я не был лучшим, не был, наверное, даже по-настоящему хорошим, но исправно тянул свою лямку, потому что мне было удобно идти с ней по жизни. Я прекрасно знал, что никто не нападёт на Швейцарию, а я, уже как командир и с годами всё большего ранга, вновь бродил по своим любимым горам. А потом по выходным приезжал к себе домой. Прямо скажем, не слишком напряжённая служба. Дом был для меня всем, потому что она была в нём, а с ней – уют, превосходное фондю, музыка – она неплохо играла на флейте. Там было кресло-качалка, там было радио, а затем и телевиденье, там в конце концов появилась и дочка – моя маленькая девочка Лизхен! Вы знаете, я был вполне счастливый человек. Моя жизнь казалась мне основательной, размеренной и покоящейся на прочнейшем фундаменте. Я не любитель слухов, но так уж устроены небольшие городки – я знал, что то у одних, то у других происходят какие-то неприятности и неполадки. А у меня всё было как надо. Я был вполне материально обеспечен, уважаем. Я был любим, и любил сам. Тихая, мирная, маленькая, но очень милая жизнь. Мы с Лизхен ездили в Берн, я покупал ей мороженное, она каталась на пони в парке, ворошила палкой оранжевые и красные осенние листья... С определенного момента я стал подумывать об отставке: годы шли, горы стали для меня чем-то вроде школьных друзей - почти родные, но настолько хорошо знакомые, что успели уже и прискучить. А главное - я хотел больше быть с моей замечательной семьей. Лизхен пошла в школу, отучилась первые четыре класса, а я редко когда помогал ей с домашним заданием... Вместо гор у меня появилась новая страсть — хотя, наверное, слово страсть вряд ли применимо к таким спокойным занятиям и материям: я полюбил работать руками, особенно с деревом. Вытачивать, мастерить что-то. Я хотел и пообещал сделать для дочки дом на дереве... Мой командир, генерал Ретелли - он из итальяноговорящих кантонов — был в общем не против и просил только подождать. Он де привык полагаться на мою обстоятельность (уж не знаю по правде, где он её у меня увидел) и опыт. Я ждал. Ждал и предвкушал длинную и приятную не старость даже, а эдакий продолжительный отпуск и полную, в сущности, свободу человека, способного самостоятельно определять свои занятия и распределять для них время. Пенсия обещала быть приличной, здоровье, вроде бы, оставалось ещё вполне крепким — спасибо горным прогулкам и маршам. Что ещё нужно? Я полагал, ничего. Первые сплетни стали доходить до меня как раз тогда, когда вопрос об отставке начал переходить в практическую плоскость. Слухи о том, что моя дорогая Марта якобы часто стала в моё отсутствие ездить куда-то, что её видели в обществе какого-то мужчины. Я не желал этого знать, и однажды очень резко, должно быть, ответил одному шептуну. Марта не верна мне? Это после 30 лет вместе, после того, как мы построили такую замечательную семью? Вздор! И наушники и шептуны умолкли. Несколько месяцев всё, кажется, шло как шло. Приближалось время моего 55-летия, а значит и отставки. Хм… Всё стало явным за пять дней до моего торжественного ухода: Вальтер — пекарь, весёлый и щедрый мужчина, который жил в двух домах от моего, пришёл ко мне и, краснея как рак, рассказал о моей Марте… всё… всё в подробностях. Про то, как моя супруга ездила к какому-то поэту, который остановился в соседнем городке – она слышала где то его стихи и решила увидеть воочию, как они сблизились, как она… как они… стали любовниками. Откуда он это знал? Его сестра работала горничной в гостинице, где поселился этот литератор, будь он проклят! И он молчал, всё это время молчал!? Да. Вальтер молчал, потому что не хотел оказаться в том положении, когда только он один будет говорить против моей жены, а все остальные помалкивать, хотя и знают обо всём не хуже. Почему? Оказалось, что мои односельчане опасались моих погон, громкого для них чина майора, и после того, как я прикрикнул однажды, не желали испытывать судьбу. Но он, Вальтер, считает, что я должен знать. Что я – хороший человек, добрый гражданин, и не заслуживаю регалий рогоносца. Я был… поражён, но все ещё не убеждён, о нет! Я не мог придумать для пекаря мотивов лгать мне, не особенно верил, что он мог придумать те подробности, которые мне сообщил. Но я не верил ему! И я шёл объясняться с Мартой, уверенный, что уже к вечеру всё вполне устроится. В реальности же к вечеру она вместе с Лизой, с моей доченькой, с двумя чемоданами вещей и с зонтиком под мышкой ушла из моего дома, чтобы больше туда не вернуться... Она не стала оправдываться, не стала лгать, но сделала кое-что, что было куда для меня хуже, больнее, потому что бросало тень и на прошлое. На воспоминания. Она заявила, что не любит меня уже очень давно, что любовь её засохла, как растение без полива, как деревце, посаженное в пустыне! Я был скучен, невыносимо банален и блёкл, не видел её чаяний, не замечал душевных порывов, был чёрствым и ограниченным! Всё, что я мог сказать ей в ответ, было: я тебя любил. Марта сказала, что ей уже давно тошно от этой любви, постной и похожей на манную кашу. Что её новый возлюбленный – Грегор — совсем другой человек, человек высоких материй, искусства, любитель риска, понимающий, что только эта специя придаёт остроты жизни, ценитель прекрасного… Ну а потом она ушла. А я остался. Да… Я остался, а вот мир мой рухнул. Я лишился того, чем единственно дорожил, чем гордился, что считал сутью и сущностью своего бытия – семьи. Уходя, Марта объявила, что не желает меня больше видеть и слышать. Я остался один в большом и сразу ставшем таким пустым доме, в котором не осталось кроме меня никого. У нас не было домашних животных, не было даже мышей, или тараканов – Марта поддерживала образцовую чистоту, пока была моей женой. Я сидел на кресле-качалке и раскачивался вперёд и назад. Часами. Смотреть телевизор в такой ситуации казалось мне слушком уж гадким. Я сидел и думал, представлял себе, как часто представлял и раньше, свой выход на пенсию – до него было 4 дня. Но теперь он виделся мне, конечно, совсем по-другому. Я спрашивал самого себя: ну, Клаус, что будешь делать? Как коротать свой оставшийся век? Я понимал, что вряд ли уже снова женюсь, не верил, что Марта может передумать и вернуться… Что я буду делать ещё пару десятков лет, которые отделяют меня от могилы? Снова куплю коров? Буду бродить по всё тем же горам? Рыбной ловлей займусь, или охотой? Всё ерунда! Я вдруг задумался тогда – а не права ли Марта? Может я и в самом деле никчёмный и скучный? А? Что я успел за жизнь? Построил что-нибудь? Нарисовал? Изваял? Совершил? Будет кто-то помнить имя Клауса Фарвика? Нет и нет, чёрт возьми! Я служил, но настоящий ли я офицер? Воин ли? Нет, ни в малейшей степени! А уж теперь, когда я выхожу в отставку… Вся моя будущность предстала перед моим мысленным взором – серая, как не протёртая пыль, скучная, засохшая и заплесневелая жизнь. Я понял, что не пройдёт и года, как я возненавижу себя, это существование и засуну в рот старую охотничью двустволку, чтобы не тянуть резину и сразу прийти к финальной точке! И что хуже всего, я не знал, как избежать такой перспективы… В день моей отставки я получил погоны подполковника, тепло попрощался с генералом Реттелем, взяв с него обещание, когда он рассыпался в любезностях, что если я попрошу, то он исполнит для меня одну услугу. Я, вы не поверите, хотел тогда попросить его оформить для меня пропуск на борт метеорологического аэростата, а потом отстрелить трос и улететь куда-нибудь в небеса, а потом прострелить и сам шар — и тем кончить… С этой мыслью я носился почти неделю. Были и другие. Вроде того, что я должен найти этого Грегора, любовника Марты, и пустить пулю ему в его поэтическое брюхо! Но я всё ещё, даже теперь, хотел для неё счастья… Да и что Лизхен будет думать о своём папе-убийце? Нет! Значит воздушный шар... Но перед этим, даже и сам не знаю почему, я решил повидать свою последнюю родственницу (кроме сестры, о местоположении и судьбе которой я давно уже ничего не знал) – ту самую старуху Жаннет. Она была тёткой моей матери, к тому времени 7 лет как покойной. Ей было никак не меньше 90, но она всё ещё оставалась острой на язык мегерой. Я знал это. Я не навещал её с тех самых пор, как умерла мать, и считал её сущим наказанием господним в лучшие годы, но теперь поехал к ней. Наверное, потому, что мне очень хотелось выговориться, а больше никого, кому можно было бы это делать без стыда, у меня просто не имелось. За прошедшие 7 лет старуха, а она жила в Женеве, стала ещё страшнее и злее, у неё появилось бельмо на глазу, она стала туга на ухо, за что страшно ругала всех остальных, якобы нарочно говоривших тихо. У старой Жаннет был сын, который уже много лет назад женился на итальянке и уехал в Милан. Там у него родился сын, а для старухи, соответственно внук – Джованни. И вот о нём-то старуха прожужжала мне все уши. Мои слова бились о неё и её проклятую глухоту, как горох о стену, но вот Джованни! Она любила его. Очевидно, потому, что видела только почти младенцем. Любила свой идеальный образ внука. Но сейчас у этого образа появилось реальное подкрепление – Джованни был солдатом в подразделении берсальеров и отправился добровольцем на войну в Испанию. Он – герой! Не чета мне – бесхребетному: не офицер, а одно название! И хотя я уже тогда догадывался, в чём дело, а теперь твёрдо и точно знаю, что весь полк Джованни записало “добровольцами” его командование и прислало сюда без какого-либо выбора, или инициативы, но всё равно это звучало неприятно. Последней каплей стало то, что старуха встала на сторону моей жены: заявила, что я – скучное ничтожество, медуза. Я мол никогда не отважусь на то, на что может решиться тот же Джованни. Вот тут меня и прорвало! Я заорал в голос, как не кричал, наверное, никогда в жизни! Я переколотил одну за одной всю её посуду, которая была на столе, сорвал и скомкал скатерть! Я кричал ей, что она не просто старая ведьма, а лгунья, лгунья!!! Жанетт только хрипло хихикала, глядя мне в глаза… Уже день спустя я прибыл в расположение своей бывшей части и говорил там с генералом Реттелем, напомнил ему про услугу, которую он обещался оказать… Я попросил его о возможности беспрепятственно и без последствий со стороны закона поехать в Испанию волонтёром. Настоящим добровольцем. Он был весьма удивлён, но отказать не смог. А ещё через неделю, купив билет на корабль, идущий с Сардинии, я добрался сюда… Эта война мне, как швейцарцу, не близка. Я скорее республиканец по своим убеждениям, но в общем очень далёк от политики. Я не знаю испанского, хотя сейчас и учу его, и никогда прежде не интересовался этой страной. Я слышал много нехорошего о короле и его подручных, но не могу ничего из этого проверить и никогда не страдал от его действий сам. Не подумайте, я приехал сюда не просто потому, что моя старая родственница взяла меня на слабо, а потому, что так обо мне, может быть, кто-нибудь да вспомнит с благодарностью… При всём при этом я воюю здесь. А это предполагает необходимость убивать людей. И я даже, кажется, уже прикончил одного человека – я стрелял с большой дистанции, так что не знаю точно, моя ли пуля стала причиной его смерти. И вот я стою сейчас перед вами, настоящим офицером, и спрашиваю: как вы думаете, герр майор, правильно ли я поступил? Оскар Хюммель задумался – он не знал, что тут следует ответить. Майор умел слушать – это был один из его талантов. Не перебивая, не задавая вопросов, но точно запоминая. И этот рассказ он тоже слушал молча. Но так и не знал, что же сказать. Хюммель всегда считал, что армия – не место для случайных людей, а мотивация и боевой дух – важнейшая вещь для настоящего солдата, и значит, должен бы сказать этому швейцарцу, что тот неправ. Да только Оскар не мог этого сделать. Слишком много было в поступке Фарвика чего-то очень понятного, человеческого. Такого, за что трудно осуждать. Ещё до того, как он успел что-либо произнести, майор заметил стремительно приближающуюся вереницу машин. Впереди всех ехал небольшой пулемётный броневик. Сразу позади него — яркий золотистого цвета кабриолет, кажется какой-то дорогой итальянской марки. Хюммель разглядел на месте около водителя характерную козлоподобную физиономию маркиза Анью, которую он сразу узнал, а секунду спустя – лицо Лени Малькольм, расположившейся на заднем сидении. Штаб участка возвратился, наконец, назад. И, похоже, новости у приехавших были плохими…. Кабриолет затормозил. Оскар отдал честь, но наглый итальянец проскочил в штабную палатку будто и не заметив Хюммеля! Впрочем, возможно он действительно его не узнал – полковник де Анью определённо сильно нервничал. За ним почти бегом потянулись остальные офицеры, покидавшие машины кавалькады. Незаметно и тихо в их ряды вклинился подполковник Клаус Фарвик. - Здравствуйте, герр Хюммель! – Лени Малькольм всё же заметила его. - Добрый день, фройляйн, если, конечно, его можно так назвать. Похоже, у вас там что-то стряслось? Лицо девушки приняло задумчивое и в то же время печальное выражение: - Да. Враг перешёл в наступление. Раньше, чем предполагал полковник и остальные. И у них есть найтмеры! - Найтмеры? У испанской армии их никогда не было. Британцы? Или, скорее, какие-то связанные с ними наемники – с их стороны было бы слишком нагло открыто вмешаться уже сейчас. - Да. Вероятно. Они наступают и уже прорвали фронт… Ну… хоть полковник Анью и говорит, что это тайна, но теперь она всё равно уже стала секретом Полишинеля: здесь была развёрнута как “добровольцы” 132-я итальянская дивизия. Её фронт прорван, часть войск отступает с позиций. Сейчас все ищут способ остановить врага. Задействованы и наши силы – все те солдаты-японцы W-0, которые находятся здесь. Мы послали Акито… в смысле лейтенанта Хюгу с запечатанными приказами полковника Анью, информацией по диспозиции и задачей принять командование. Он ведь тоже японец, сам вызвался на задание и, вероятно, в самом деле справится лучше, чем кто-либо другой. - Хорошо. А где… - Где доктор Рендулич и её специалисты? Они до последнего момента надеялись пробраться к нашим японским силам вместе с Акито, но в итоге это всё же было признано слишком опасным – они же не солдаты, а… А вот и они! И в самом деле, к палаткам лагеря приближалось два крупных грузовика-трейлера и нечто вроде помеси автобуса и фургона. Резко затормозив, поднимая пыль, они приступили к выгрузке… - Здравствуйте, доктор София! - Здравствуйте, майор. - Как вы? Не каждый день впервые оказываешься на войне! - Я вполне освоилась, — он Софии Рендулич как бы говорил: я медик, химик, имеющий дело и с кровью, и со всеми прочими видами и проявлениями человеческого организма - видела и не такое. - Рад слышать. - А вот наш уважаемый Йозеф явно не в своей тарелке. Присмотрите за ним, если сможете. - Ддоктор! Я в порядке. Нне стоит… - из автобуса, пыхтя, вылез Йозеф Вайсс собственной персоной. Оскар смотрел на него, в очередной раз удивляясь превратностям судьбы. Доктор Йозеф заинтересовал его впервые ещё тогда, когда он читал досье будущей команды Софии Рендулич и вообще всей научной части W-0. Дело в том, что после короткой справки — Йозеф Вайсс, 36 лет от роду, уроженец Богемии, не женатый специалист в области нейрологии, значилось, что он много лет отучился и проработал в Британской империи, в совершенстве освоил язык, а среди коллег чаще предпочитал именоваться на английский манер Джо Вайсс. Это было неудачно… Неудобно. Не то чтобы пухленький гражданский доктор, который и знать не мог в какие сферы входит его учёная руководительница, в самом деле способен оказаться шпионом, но в любом случае он требовал теперь к себе особенного внимания, справок, пригляда… Да и совсем уж расслабляться тоже не следует – британская Секретная Служба не зря считается организацией профессионалов высочайшего класса. Так Оскар Хюммель думал до того, как впервые увидел Вайсса воочию. Группа доктора Софии въехала в замок Гогенцоллерн вечером второго дня – и сразу же спровоцировала хаос всеми своими многочисленными приборами и аппаратами, нуждавшимися в особенно бережной разгрузке. Ну а Вайсс беспокоился больше всех. Оскар нашёл его до чрезвычайности похожим на хомяка, или какого-то грызуна в подобном роде: пухлые щёчки, небольшие подслеповатые глазки за стёклами очков, рыхлая толстенькая фигура. Но только внешностью сходство не ограничивалось. Удивительно “хомячьими” были и повадки. Быстро и суетливо передвигавшийся странной шаркающей походкой, вечно что-то держащий за своими щеками (обычно леденец или конфету – Джо Вайсс оказался большим сладкоежкой), склонный к излишней мнительности и опасливости, будто маленький зверёк, довольно робкий, впечатление он производил совершенно жалкое. Но позже заставил Оскара скорректировать мнение о себе. Оказалось, что, подобно все тому же хомяку, бросающемуся без устали крутиться в своём колесе, доктор Вайсс в возбужденном, заинтригованном состоянии, или, по крайней мере, при отсутствии внешнего беспокойства, способен к поразительно долгой продуктивной и насыщенной работе — почти до самоистощения. Оскар Хюммель, сидя за бумагами, не спал по полночи. Это было много, это было тяжело. Йозеф Вайсс свою первую ночь в лаборатории замка Гогенцоллерн не спал вовсе… Сейчас он, конечно, был взволнован – похоже, война произвела на сугубо мирное существо доктора неизгладимое впечатление. Он сутулился и как бы силился сжиматься в точку, чтобы стать незаметным, храбрясь только на глазах у Софии, которой явно симпатизировал. Сейчас своей быстрой походкой Вайсс впереди всех тоже прошествовал к штабному шатру. Оскар решил, что настало время за ним последовать. Несколько взволнованных девушек-связисток уже сидели за рациями: - У нас нет связи с частями капитанов Умбрино и Саванетти, от группы лейтенанта Хюги новых донесений тоже не поступало. По некоторым сведениям враг ввёл в дело подкрепления и развивает прорыв! Сплошная неопределённость! Нужно больше сведений, на которые можно опереться. Возможно авиаразведка? Имеет ли этот полковник де Анью достаточно полномочий, чтобы её запросить? Оскар хотел было подойти к нему, наконец доложиться и выяснить это, но тут всё перекрыл громкий, переходящий на крик голос одной из связисток: - Восстановлена связь с группой лейтенанта Хюги! Они… Они контратакуют! Прямо в центре вражеского участка наступления! Пехотой против найтмеров! Потери… Потери уже превысили 35%, но они заставили противника подтягивать пехоту и даже окапываться. Лесистая местность… местность не благоприятствует манёвру найтмеров противника! Но лейтенант считает… - если их контрудар будет поддержан, то положение можно восстановить! Если нет, то они все погибнут. Несколько бойцов уже подорвали себя гранатами. Остальные готовы поступить также в последней банзай-атаке. Он… он говорит как то странно, как то… яростно! И… я уже не понимаю его – похоже, он перешёл на японский!!! - Девочки, не паникуйте! – неожиданно громкий и зычный голос доктора Рендулич заставил связисток прийти в себя, но до этого – Оскар отчётливо это видел, та, что говорила с Акито Хюгой, просто дрожала от страха. - Да, мы… я просто… У него был такой голос… София Рендулич уже не слушала. - Вайсс, вы слышали? Они успешно атакуют найтмеры! Это ценное свидетельство. И это та группа, которая ещё не полностью, так сказать, вошла во вкус нашей добавки! – именно так “добавка” было решено называть препарат при посторонних. Тем временем Лени Малькольм уже горячо доказывала полковнику Анью необходимость немедленного контрудара: - Они сражаются из последних сил! У нас мало времени! Если не протянуть им руку помощи сейчас, то потом оказывать её будет некому! Это наш последний шанс восстановить целостность фронта! Немедленная контратака… - Об этом не может быть и речи! Части дивизии во многом дезорганизованы, они выдвигаются на транспорте в пункты сбора, их ударные возможности ослаблены… И главное – мы не знаем точно, обоснован ли оптимизм лейтенанта Хюги! Он и говорит то странно! И в целом я…. - Пункты сбора? Что вы имеете в виду? - голос майора Малькольм стал неожиданно строгим и холодно-сосредоточенным. - Я… Полковник Анью выглядел так, будто только что поскользнулся и с размаху рухнул в лужу – оконфуженность просто читалась на его лице. Но уже в следующую секунду она сменилась озлобленностью. - Мы должны помочь… - Нет, майор Малькольм! Нет! Вы спросили, что означают слова “пункты сбора”? Так вот. Они означают, что отход дивизии осуществляется планомерно, и уже через 40 минут она выйдет на окраины Таррагоны, а передовыми частями – к Барселоне. - При всём уважении, полковник, это уже бегство! - Это отступление! Если бы дивизия осталась на прежних рубежах, то неизбежно понесла бы большие потери! Враг подтянул туда артиллерию, теперь – ещё и найтмеры! Если мы хотим избежать потерь, то должны консолидировать силы! - Консолидировать с кем? - С немецкими частями, разумеется. В конце концов, это же их война! Да, синьора! Это их хотят вытурить отсюда части короля! Мои итальянцы не должны умирать только потому, что политические соображения не дают немцам полноценно вступить в бой. Да только вот практика всегда побеждает такую политику! - А японцы!? Они должны за вас умирать!? Лицо Лени Малькольм становилось всё более строгим, голос начал отдавать сталью. Это неожиданное противодействие явно выводило и без того нервничающего маркиза де Анью из себя – он окончательно перешёл на крик и стал с итальянской экспрессией размахивать руками: - Да! Японцы – не европейцы! Это другая раса! Народ бездомных! У них вообще чёртов культ смерти! Они не нуждаются в вашем бредовом гуманизме! Вы знаете, из кого набрали эту вашу группу!? Из тех, кто выжил во время «Солнечного удара»! Вашего неудачного вторжения в Британскую Японию. Так вот, ещё до вас их готовили как камикадзе! Смертников, чёрт дери, только не успели использовать! Они сами решили сдохнуть – пусть сдохнут с пользой! Почему бы не предоставить им такую возможность!? Подполковник Клаус Фарвик словно бы хотел что-то сказать, но всё же промолчал и отвернулся. Все делали вид, будто не замечают разгорающегося конфликта, так как очень заняты своими обязанностями. А сам Оскар не без удивления открывал для себя новую сторону фройляйн Малькольм. Её неожиданная внутренняя сила стала для него немалым сюрпризом. Таким большим, что он пропустил тот момент, когда с его стороны было бы уместно вмешаться, чтобы погасить разногласия, и теперь ему приходилось молча ждать развязки. - Они тоже люди! И мои солдаты! Если не паниковать, не отступать, а помочь им, то мы ещё можем выиграть в этой битве! Полковник! Это ведь просто бездумная трата живой силы. Иначе вы даже до Таррагоны отступить не успеете – найтмеры, вырвавшись из леса, покончат с дивизий в течение какого-нибудь часа! - Что ж, тогда это будет ваша вина! Да-да, майор! Ваши японцы из W-0 должны прикрывать наш отход – это есть в моём приказе, который передал им этот Хюга. Там говорится, что они должны стоять до последнего, если нужно, то ценой своей жизни задерживая врага. Если они провалятся, то вся ответственность ляжет на их и ваши плечи! Борода полковника растрепалась, на лбу выступил обильный пот. Было очевидно — он уже и сам не рад, что позволил обсуждению так затянуться, и ещё больше тому, что выболтал многовато лишнего, но именно это раздражение распаляло его ещё больше. - Значит, вас всё устраивает!? Значит, вы подставили их? Подставили с самого начала! - Что!!? - Вы – не офицер. Вы — дилетант. Вы всего лишь жалкий газетный герой, журналистская утка! Вы сами с гордостью рассказывали мне о своих победных донесениях и публикациях. И значит ваша популярность – это всё, что у вас есть. Ради неё, ради того, чтобы оставаться чистым без проблем и потерь, которые подмочили бы вашу репутацию, вы, похоже, готовы сдать всех – даже своих. Предположим, подоплёка ваших действий – а они вполне тянут на измену, останется неизвестной, хотя я и, полагаю, мои сослуживцы по W-0 тоже, молчать не будем. Но даже если и так. Ваши действия неизбежно приведут к разгрому и распаду этого участка фронта республиканцев, а затем как следствие — тяжёлому кризису для германских войск в Барселоне. Им придётся вступить в бой, как вы и думали. Принять его, вопреки воле Генерального штаба и высшего политического руководства. Вся стратегия непрямых действий в Испании будет тем самым уничтожена. Это может привести даже к парламентскому кризису в рейхстаге. Как вы думаете, что сделают руководители Германской империи с человеком, который несёт за всё это ответственность, когда узнают кто он? Ваша репутация погибнет. А может быть и не только репутация. - Нет… Я не позволю всему так получиться…, - полковник де Анью буквально начал пятиться перед строгим и холодным взглядом удивительных глаз Лени Малькольм, - Но я всё ещё… Всё ещё… - было видно, что в нём происходит мучительная внутренняя борьба. Оскар был уверен, что сейчас всё должно окончиться, и мысленно поздравлял майора Малькольм с убедительной победой. Подумать только! Под конец он готов был аплодировать её спокойному и решительному перечислению доводов, опирающихся один на другой. Итальянец определённо надломлен – угрозы Лени (а на самом деле и не угрозы, а констатация фактов, о которых не подумал этот зарвавшийся болван) явно ударили в самую точку. Есть ли только ещё действительно время, чтобы выправить ситуацию на фронте? Оскар мысленно прикидывал скорость, с которой части 132-й дивизии должны будут принять новые приказы, совершить разворот на 180 градусов, разгрузиться из походного положения в боевое, как вдруг заметил, что с полковником что-то неладно: маркиз с длинным именем и, надо думать, не менее длинной родословной, затравленно озирался по сторонам, с усилием, раз за разом, поправлял воротник и непрестанно бормотал что-то невнятное по-итальянски. Глаза его неестественно выкатились из орбит. И тут вдруг полковник Пьеро Абрэмо Бертолдо, маркиз де Анью резко выбросил вперёд левую руку, указывая длинным дрожащим пальцем прямо на лицо своей собеседницы, а правой выхватил из кобуры, висевшей на боку, пистолет – кажется стандартную офицерскую Беретту, и наставил её на Лени Малькольм, громко закричав: - Это всё твоя вина! С какой стати!? Почему я должен нести ответственность!? С какой стати вся моя будущность должна рухнуть из-за отряда, которым руководишь ты!? Все в палатке обернулись как один человек. Настала тишина, в которой было слышно, как надсадно и зло дышит полковник де Анью. Кто-то из связисток резко вскочил с места, едва удержав от падения стул: - Лени! Доктор Йозеф Вайсс обхватил обеими руками голову, и не глядя на происходящее гнусаво выговорил: - Страх, страх то какой. Сам Оскар, медленными, осторожными и, как он надеялся, незаметными шагами стал приближаться к Лени и полковнику. Если он будет достаточно аккуратен, то сможет вышибить из рук взбесившегося итальянца оружие в коротком прыжке. А если нет? Думать об этом не хотелось, на лбу выступил холодный пот. - Это всё ты! – повторил с яростью итальянец. И только один человек, казалось, сохранял абсолютное спокойствие и выдержку – тот, от которого Хюммель меньше всего ожидал бы этого ещё час назад. Тот, на кого был направлен ствол пистолета. Лени Малькольм. Она сжала губы, продолжая смотреть противнику прямо в глаза, как бы вызывая и изучая его одновременно, а затем насмешливо улыбнулась: - У тебя кишка тонка! От этого заявления глаза полковника окончательно выкатились с отведённых им природой мест – он просто захлебнулся от злости. Ствол пистолета заходил ходуном. Маркиз де Анью внутренне решался на окончательный шаг и… потерял концентрацию! Секунда – не больше, понадобилась майору Малькольм на то, чтобы быстрым выпадом выбить оружие из его рук – пистолет при этом выстрелил в потолок, а затем, ударив коленом в живот и подставив подсечку опрокинуть его на землю. Наконец она ещё и выкрутила ему руку, заставив жалобно заскулить: - Эй, пусти. Ну, пусти уже! Оскар понял, что основная опасность уже миновала, но всё равно лучше перестраховаться. Главную угрозу теперь представляли остальные офицеры-итальянцы – требовалось взять всю обстановку под полный контроль. Двумя широкими шагами он подошёл к лежащему, поднял пистолет, направив его точно в затылок полковника де Анью. - Вижу, что вы знаете приёмы самообороны, майор Малькольм. Впечатляет. А вы, полковник… Я – майор полевой жандармерии Оскар Хюммель и прибыл сюда, чтобы обговорить вопросы развёртывания новых частей W-0. Но сейчас обстановка изменилась. - Вы, Хюммель, майор, скажите этой девке, чтобы она немедленно меня отпустила! - Лени, отпустите его. Теперь им займусь я. Полковник, по подозрению в измене, за трусость и паникёрство, превышение полномочий и угрозы оружием вы лишаетесь полномочий командующего участком и с этого момента находитесь под арестом! - Что!? И вы! У вас… У вас нет полномочий! Вы не имеете права! Я старший по званию! Здесь вообще не ваша чёртова Германия! И… - Молчать! Полномочия у меня есть – я действую в полном соответствии с обязанностями офицера полевой жандармерии. Здесь не Германия, это верно – о ваших преступлениях будет доложено руководству республиканских вооружённых сил, а так же и вашему, итальянскому военному руководству. А теперь встать! Руки за спиной и на выход из помещения штаба! - Да я вас всех! – полковник поднялся на ноги и понемногу возвращал себе смелость. Он замахнулся рукой, но замешкался, так и не решив, кого хочет ударить – Хюммеля или Малькольм. Оскар решил, что этой комедии пора положить конец – удар рукоятью пистолета по затылку заставил маркиза де Анью вновь осесть на пол. - Доктор Рендулич, полагаю у вас в числе прочих препаратов должно быть снотворное – вколите его ему. У нас нет времени заниматься этим мерзавцем – пускай он проснётся уже под трибуналом. Остальные переходят под командование подполковника Фарвика и майора Малькольм! Фройляйн, теперь дело за вами. - Майор, полагаю, вы лучше справитесь со своими частями, а кроме того, похоже, у вас уже есть план – передаю руководство вам, - подполковник Клаус Фарвик с явной симпатией смотрел на только что проявившую столь незаурядную храбрость девушку. - Благодарю. Хлоя! Хильди! – обе связистки мигом обернулись, - Радируйте срочный приказ всем частям 132-й дивизии: немедленно прекратить отступление, разворачиваться в боевые порядки, вывести на позиции артиллерию, приступить к окапыванию! А главное – наладить связь с лейтенантом Хюгой, сформировать боевую группу и направить её ему на выручку! - Так точно! Хорошо, что теперь вы командуете! Радиограммы были переданы быстро и, к счастью, не взвыли дополнительных вопросов у командиров частей, их принявших. Но это ещё не означало, что они смогут точно и успешно выполнить полученные распоряжения. Противник пока продолжал иметь дело только с силами лейтенанта Хюги, прорыв закрыт не был, участок фронта всё ещё находился на грани катастрофы… - Майор Малькольм! Я получила донесение от капитана Умбрино – артиллерия развёрнута и начала обстрел предполагаемого участка скопления врага, но пока только по квадратам – точных сведений о его местоположении у них нет. Они надеются, что скоро информацию предоставит направленная в район боевая группа. И… подождите, я что то слышу! Это… Кажется это… Лейтенант Хюга! Он… он докладывает, что части его отряда нанесли противнику серьёзные потери – не менее дюжины найтмеров! Не может быть! Он… он говорит, что враг отступил на перегруппировку сразу, как только понял, что 132-я дивизия прекратила отход. Но… сил уже почти не осталось… живых… живых – не более десятка, все, кроме лейтенанта Хюги – получили разной тяжести ранения и контузии. Если немедленно не придёт помощь, то враг уничтожит их в повторной атаке! - Передайте Акито... лейтенанту Хюге, что он и его бойцы – настоящие герои. И что помощь уже идёт! Лени Малькольм счастливо улыбалась, напряжение в штабе резко спало – кризис, похоже, был преодолён! А Оскар Хюммель переглянулся и обменялся понимающими взглядами с доктором Софией. Препарат, определённо, доказал свою огромную ценность! Подумать только, меньше сотни пехотинцев сумели подбить дюжину найтмеров, тех самых страшных и грозных найтмеров и обратить в бегство остальные! Майор уже представил себе мысленно, какие рапорты получат генерал-лейтенант Мантель и его начальник - генерал-полковник Шмайерс, какой высочайший приоритет получит их работа в W-0. Одного только он предположить не мог. Того, что генерал-полковник уже на следующий день пожелает увидеть их лично!