My lips are pale and vicious
You're foamin' out the mouth
You've suffered in the darkness
I'll suck the pain right out
So come and taste the reason, I'm nothin' like the rest
I kiss you in a way, you'll never forget about me
Музыка ревела из огромных колонок. Танцевальный партер был полностью забит шатающимися телами любителей музыки пожёстче. Микаса довольно мычала себе под нос мелодию, звучащую со сцены, попивая на баре светлое пиво. Подумать только — она смогла попасть на вип-концерт своей любимой группы, всего лишь сходив разок в церковь! Радость переполняла её, усиливаясь от алкоголя, с каждым глотком повышающего собственную концентрацию в крови, и хотелось скорее пойти танцевать, но она решила хоть немного дать ногам передохнуть, прежде чем снова рвануть на танцпол. Шпильки оказались хорошей идеей лишь при взгляде в зеркало, теперь же казалось, что к её ногам примотали гвозди, с каждым шагом всё глубже впивающиеся в нежную кожу. Однако ради красивого образа она была готова потерпеть. Бармен передал ей новую банку пенного как раз в тот самый момент, когда заиграла её любимая песня. Микаса, не раздумывая, соскочила со стойки, параллельно пытаясь сделать глоток пива, совершенно не замечая ничего перед собой — за что тут же и поплатилась. Не ожидая, что перед ней так внезапно появится тело, она подалась вперёд, столкнувшись с ним, и пиво плеснуло из банки прямо ей на лицо, терпкими каплями скатываясь вниз — по подбородку, шее — растекаясь и попадая на грудь. — Вот чёрт! — ругнулась она. С собой не было никакой салфетки, а от липкого ощущения на коже хотелось скорее избавиться. Она уже было высказала о мужчине, что преградил ей путь, всё, что о нём думает. Подняла на него полный негодования взгляд — и тут же остановилась на полуслове. — Отец Леви? Микаса даже не сразу узнала священника из её церкви. Она во все глаза уставилась на мужчину, чей торс обтягивала модная чёрная водолазка, выгодно подчёркивая подтянутые мышцы торса. Микаса хлопала длинными чёрными ресницами, не в силах поверить то, что на таком концерте мог оказаться именно он. На какую-то долю секунды она перехватила его заинтересованный взгляд, но он тут же принял свой холодный вид, доставая откуда-то светлый платок. — Спасибо, — произнесла Микаса, тут же обтирая платком лицо. От липкого ощущения это не избавит, но хотя бы осушит кожу. — Не заметил вас, мисс Аккерман, — сказал Отец Леви, добивая её своей официальностью. Но вдруг она заметила, как он мельком поглядывает на неё. Понимая, что ему придётся находиться в её компании по крайней мере пока Микаса не отдаст платок, она нарочито медленно стала вытирать капли с шеи, так же неспешно подбираясь к пышной груди, едва прикрытой чёрным топом с огромной красной змеёй во всю длину. Микаса подняла на священника взгляд, с удивлением отмечая — он смотрит! Сердце гулко застучало в груди. Может быть у неё есть какой-то шанс. — Не такой уж вы и святой, — усмехнулась Микаса, аккуратно складывая платок, но пока не возвращая его. — Я и не говорил, что святой. Я всего лишь передаю Слово Божье. И у меня тоже могут быть увлечения. По священнику было видно, что ему рядом с ней неловко. Он не понял её посыла, ответив невпопад. Было ли это из-за того, что она увидела его на концерте, или же на него так повлияли её слова на исповеди? — И ваши увлечения — это музыка от самого «Сатаны». — Микаса усмехнулась, пальцами показывая кавычки, но священник выглядел слишком серьёзно. И ей пришлось сбавить тон. — Вы слишком стереотипно мыслите о церкви, мисс Аккерман, — сказал Леви, всё же поднимая на неё свой взгляд. Спустя ещё мгновение добавил: — И о священниках. В темноте бара, разбавленной лишь синим светом неоновых ламп, его глаза казались почти чёрными, и Микаса слишком ярко ощутила, как она хочет, чтобы он смотрел на неё всё больше. Ухватившись за его слова, как за спасительную соломинку, будто бы он дал ей какой-то знак, Микаса тут же придумала маленький и не такой уж и хитрый план. — Может, вы расскажете мне больше? — Она улыбнулась ему самой безобидной улыбкой из всех, что могла сейчас изобразить, но священник оказался не так наивен, как ей хотелось. — Я с радостью увижу вас на проповеди завтра, — сказал он, протягивая руку. — Если вы закончили, верните платок. — Постираю и отдам при встрече, хорошо? Он же весь в пиве, — сказала Микаса, чётко решив для себя — она хотя бы попытается добиться этого мужчины, даже если из-за этого ей придётся вечность гореть в аду.━━━ • ✙ • ━━━
Сбитое дыхание, едва сдерживаемые вздохи, горячие, чувственные прикосновения рук — Микаса нежилась и трепетала в чужих ласках, собирая по крупицам остатки мыслей, которые ускользали куда-то совсем далеко. Жаркие поцелуи покрывали тело, поднимаясь выше к груди, шее, губам. Микаса сладко потянулась вперёд, обнимая мужчину руками, прижимаясь ближе, млея от прикосновений. Его руки скользнули вниз, пальцами проходясь меж набухших, влажных складок, проникая вглубь, лаская и поглаживая. Микаса едва сдерживала норовящие слететь с губ стоны, руками касаясь незнакомых черт. В темноте было трудно угадать, кто касался её, но это было не так важно. Где-то вдалеке засветились фары автомобиля, засвечивая часть комнаты Микасы, вылавливая из темноты лицо умелого незнакомца. Она вздрогнула и отпрянула от мужчины в ту же секунду, как угадала в его чертах Отца Леви. Микаса в ужасе выставила руки вперёд, оттолкнув его, пытаясь вспомнить, что было до, как это произошло. В голове молотком колотилась мысль о том, что этого не может быть, паника и страх нахлынули на неё, как вдруг она очнулась. Резко приподнявшись на локтях в своей комнате, взмокшая и подрагивающая, она выключила будильник, проведя рукой по спутанным волосам. Прийти в себя оказалось не так-то просто. И почему только мозг решил подкинуть ей такую картину? Сердце снова защемило от осознания, что сон никогда не сможет стать реальностью. Со стоном она упала на подушку, вглядываясь в белый потолок, словно на нём появятся подсказки и ответы. Прикосновения во сне казались такими настоящими, такими реальными, что она до сих пор чувствовала лёгкое возбуждение. И, как назло, она уже слышала шаги матери. И это означало лишь то, что пора спуститься на завтрак, а затем идти на проповедь. Вот уже которое воскресенье подряд Микаса натягивала на себя всю ту же ненавистную юбку, ту же водолазку и отправлялась с родителями в церковь. Но радость ей приносило лишь одно — после проповедей она непременно оставалась в освещённой яркими красками витражей церкви, дожидаясь, когда Леви закончит свои дела, чтобы потом прогуляться вместе с ним. Она так и не вернула ему платок на концерте, а затем в церкви убедила его, что он просто обязан рассказать ей больше, и он, со вздохом, словно отмахнувшись от надоедливой мухи, согласился. Наверное, его удивило её сияющее радостью лицо, потому что всю дорогу до развилки он то и дело поглядывал на неё. Микаса очень не хотела возвращать ему единственную вещь, из-за которой она могла обратиться к священнику, но просто отказаться отдать платок не могла. Это было бы странно и глупо. И как она обрадовалась, когда в следующее воскресенье Святой Отец, увидев, что Микаса уже поднимается с места, поворачиваясь к двери, спросил, не хотела ли она прогуляться снова. Микаса не думала о том, хорошо ли поступает, когда, прогуливаясь рядом с Леви, почти не слушала того, о чём он говорил, и лишь представляла его руки на своём теле. Он же, казалось, ничего из этого не замечал, неделя за неделей провожая её до небольшого почти заброшенного парка — до того места, где им приходилось разойтись. Он часто говорил о Боге, церкви, и очень редко о себе, хотя именно эта часть его рассказов была единственной, на которую Микаса вообще обращала внимание. Возможно, это было невежливо и низко, но она никогда не была обременена слишком высоким нормами морали, лишь стараясь добиться желаемого. Её мать и отец сияли от счастья, видя, что дочь, наконец, повернулась к Богу, хоть и совсем не догадывались о том, что ни о какой религиозности тут не могло быть и речи. Сегодняшняя же служба превратилась для неё в настоящее испытание. Она слышала его голос и вспоминала его сбитое дыхание, видела жесты и представляла его прикосновения. Мать даже сделала ей пару замечаний о том, чтобы Микаса не ёрзала на скамейке и не отвлекала остальных от проповеди, но усидеть на месте не получалось. Она даже представить себе не могла, как подойдёт к нему после службы, и как сможет держать себя в руках, когда так сильно хотелось коснуться. Микаса понимала, что попытки обратить его внимание на неё были низкими, порочными, но ничего не могла с собой поделать. Недосягаемость, холодность и отстранённость манила лишь сильнее, а понимание того, что этот мужчина никогда не свяжется с женщиной — угнетало, заставляло опускать руки. И, к собственному удивлению, она испытала лишь облегчение, когда Отец сказал, что слишком занят сейчас, и что не сможет найти время для прогулки. Микаса уже была на пороге церкви, когда тот догнал её. Это было совсем неожиданно, но он притормозил её, говоря, что после обеда она может прийти сюда снова. Микаса кивнула, не зная, что и думать, но тогда в сердце снова затрепетала, затеплилась надежда на то, что как-нибудь она сможет протиснуться сквозь эту непреодолимую преграду в виде Бога. К обеду солнце стало припекать сильнее, и Микаса не сильно озаботилась о том, чтобы выглядеть прилично по меркам церкви. Надела своё привычное тёмное короткое платье, открывающее вид на бёдра с набитыми татуировками, и отправилась на встречу. От взгляда Микасы не скрылось то, как он оглядел её — то ли с интересом, то ли с отвращением, но не сказал ни слова, продолжая прогулку. Микаса хотела бы спросить у него что-то провокационное, но понимала, что тот вряд ли ответит, а что ещё более вероятно, так же как и мать, намекнёт на то, что из неё пора выгонять бесов, а то и вовсе прекратит общение. — Почему вы верите в Бога? — наконец, спросила она. Вопрос показался вымученным даже ей самой. Как ей хотелось найти хоть какую-то брешь, лазейку в его философии, чтобы расширить её, разрушить эту преграду между ними. — Я верю, потому что не хочу думать, что я совсем одинок. Бог всегда рядом. Это как отец, который никогда не осудит тебя и простит, что бы ты не сделал. — Но почему тогда люди приходят молиться, зачем вообще «отпускать» грехи, если их и так простят? — Мир жесток, в нём много лишений и страданий. Далеко не все готовы принять, что жизнь не имеет смысла, и что их боль напрасна и не приведёт к награде. Многие обретают смысл лишь в вере. И они хотят знать, что им гарантирован вечный покой. Я не считаю правильным то, что можно творить что вздумается, а затем просто попросить прощения у церкви, но не мне судить людей. На то есть Суд Божий. Микаса едва удержалась от того, чтобы снова закатить глаза. Отец Леви был совсем не похож на стереотипного священника. В его рассказах было много допущений, много того, что в церкви посчитали бы безнравственным и неприличным. У него был практичный подход ко всем вещам, и Микаса могла бы даже зауважать его веру, если бы она не стояла преградой к желаемому. В вере было много того, с чем она не была готова мириться, и больше всего она не понимала запрета на отношения. — Давай присядем, мне есть что сказать, — добавил Леви, рукой указывая на парк, у которого они обычно расходились. На улице было жарко, и Микаса чувствовала, как липнет к коже ткань тонкого чёрного платья. На секунду она замешкалась, но всё же кивнула, направляясь за священником. Достав из сумочки пачку сигарет, она закурила, предлагая Леви присоединиться, но тот лишь отмахнулся. Микаса пометила в своей голове, что вредные привычки для него, похоже, тоже были своеобразным табу, и глубоко затянулась ароматным дымом с привкусом ментола. Горло и лёгкие обожгло густой теплотой. Ей нравилось ощущать лёгкое головокружение от затяжек, и рядом со священником её мысли путались, а образы сливались в один — его лицо, руки и эта мешковатая ряса, скрывающая его красивое тело от посторонних глаз. Они присели на траву рядом с одним из деревьев. В тени было немного прохладнее. Яркое солнце просачивалось сквозь крону, отбрасывая на лицо Леви причудливые тени. Он рассказывал Микасе о чём-то отвлечённом, но она не слышала ни единого его слова, только рассматривала его изящные руки, двигающиеся в такт с его словами, отстранённое выражение лица и эту маленькую морщинку меж его бровей — всё казалось ей таким идеальным и завораживающим. Тем больнее было принимать невозможность коснуться его так, как хотела она, почувствовать его запах, вкус. Ещё никогда ей не хотелось получить кого-то так сильно. Парни никогда не отказывали ей. Было очень легко заполучить кого угодно. Даже Эрен, хоть и явно стеснялся её напора, поддался легко. Но они быстро наскучивали ей со своими глупыми шаблонными комплиментами и ничего не значащими признаниями. Зачитываясь дома сюжетами романов, она всегда мечтала о чём-то большем, хотела сама чувствовать что-то кроме слепого влечения, и вот когда этот момент настал — невозможность отношений свалилась на неё тяжёлым грузом. Хотелось просто сказать ему: «Да бросьте, Отец, это же просто секс», но собственная совесть не позволяла. Микаса продолжала жадно поглощать глазами каждый сантиметр его лица, силясь запомнить, восстановить хотя бы в своих горячих снах. Мысли туманились, рядом с ним она не могла даже ровно дышать. Не думая больше ни о чём, отказываясь воспринимать последствия, она, словно во сне, склонилась к нему, и, успев лишь заметить, как в ужасе уставились на неё его синие глаза, коснулась тонких, неожиданно мягких губ. Леви резко оттолкнул её, поднимаясь на ноги, рукавом обтирая губы. Микаса не удержалась от неожиданно сильного толчка, повалилась набок. Сигарета затерялась в высокой траве, тонкая бретелька соскочила с плеча, свободно повисая на руке. Микаса знала, что так будет, не ожидала другого исхода и по собственной же глупости всё равно сделала то, что хотела. — Побойся Бога! — Леви с отвращением провёл пальцами по губам, словно стараясь убрать ощущение её прикосновений, и Микаса осознала — это конец. На глаза наворачивались слёзы от невозможности ничего изменить и от щемящего сердце чувства несправедливости. — Кончайте ваши проповеди, Отец, — проговорила она подсевшим голосом, едва сдерживая слёзы. — Они всё равно не работают. Микаса со злостью посмотрела на него, так, будто бы он был виноват в её чувствах, и она готова была обвинить его — за взгляды, за помощь, за прогулки. Для чего было это всё, если он просто хотел поговорить о Боге? Она ведь тоже не так глупа, чтобы не заметить того, как он разглядывал её даже теперь, когда она сидела в траве в этом до неприличия коротком платье. — Не знаю, на что ты надеялась, — грубо бросил он, тут же отшагивая назад, поворачиваясь к выходу из парка. — Всё вы знаете… — шепнула Микаса, поднимаясь вслед за ним, хоть и не собираясь догонять или говорить что-то ещё. Теперь всё было кристально ясно — у неё нет никакой возможности пробраться сквозь ничего не значащие для неё слова о Боге, вере, и прочей чепухе. Она никогда не испытывала слабости к пенсионерам-девственникам, но этот мужчина сводил её с ума. Дождавшись, пока священник уйдёт из поля её зрения, Микаса повалилась назад, позволяя слезам обжечь щёки.