[Access]

Шота сидит за кухонным столом, смотрит на лежащие перед ним бумаги и пытается сообразить, какого хрена он собирается делать. Эри собирается остаться с ними, да, но ситуация сможет прояснится только к середине следующей недели, и он знает, что не может держать ее вечно. Он не хочет удерживать ее вечно, потому что все, что подразумевается, ужасно, тошнотворно и просто дерьмо. Краем глаза смотрит на диван. Там сидит Хитоши, сгорбившись, а Эри прижалась к нему сбоку. Похоже, она спит, но он видит, как побелели костяшки пальцев на школьной куртке Хитоши — черт, Хитоши даже не успел снять куртку — и он так не думает. Хизаши сидит по другую сторону дивана, поджав под себя ноги, хмуро смотрит на свой телефон и пишет кому-то СМС. Он чувствует себя бесполезным. Он ничего не может сделать, пока Наомаса не станет главным, и даже тогда его нужно будет вызвать. Он получит приоритет, потому что Наомаса хорошо держит его в курсе такой херни, но если его причуда не подходит для спасения Мидории, ему пиздец как не повезло. Это значит, что ему нужно сосредоточиться на Эри, на том, чтобы держать ее в безопасности и как можно спокойнее, пока они что-нибудь не узнают что-то новое. Он пробегает по красным пометкам, которые сделал на сочинениях, и его взгляд цепляется за каждое имя, гадая, был бы он так взволнован, если бы это был один из них. Нехорошо судить себя так, потому что, конечно, он будет взволнован. Но он также знает, что у каждого из этих детей есть семья, которая поддерживает их, чтобы держать его подотчетным. Мидория Инко со своим мужем где-то в Америке, вне досягаемости — и он знает, знает, что она прилетела бы сюда следующим самолетом, если бы узнала, потому что она заботится о своем сыне и хочет, чтобы он был в безопасности — а Эри не имеет никого, кроме них. Это добавило страданий, стресс лег на маленькие плечи; потому что, пока они не вернут его, они все, что у нее есть. И так, блять, быть не должно. Внезапно его охватывает огонь, ярость по отношению к ее биологическому отцу. Для человека, который оставил шрамы на руках и ногах шестилетнего ребенка, который лишил ее безопасности и вынудил Мидорию забрать ее. Который умер до того, как Шота успел до него добраться, оскалил зубы и посадил его за решетку. В смерти есть облегчение, но оно не заканчивается. У Эри снова украли папу, и даже если они вернут его, все еще неизвестно, насколько глубоким будет этот шрам. Его взгляд останавливается на имени Бакуго. В гневе есть пауза, когда он превращается из бушующего огня в сложенные в кучу угли бурлящего разума, потому что они знают друг друга. Они были друзьями детства, была история о тете и дяде, и у родителей Бакуго могло быть что-то, они могли связаться с миссис Мидория или дать ему и Тсукаучи какую-то подсказку, почему Мидорию Изуку забрали. Он всегда топчется на месте, он всегда на шаг позади — сначала это были Восемь Заветов смерти, потом это был Предвестник, а теперь вот это. И есть еще одна мысль. Предвестник — информационный центр Мусутафу. Если кто и знает, куда и зачем забрали ребенка, так это он. Последнее средство, думает он. Он берет лист бумаги из блокнота и пишет заметку, чтобы напомнить себе взять номер телефона Бакуго Мицуки. Только когда все другие варианты будут исчерпаны. Он бросает еще один взгляд на детей. Мертвая хватка Эри ослабла. Они спят, прижавшись друг к другу. Он возвращается к пометкам.

***

Каждый раз, когда Эри моргает, она видит лицо папы. Его серьезное лицо, то самое, которое он сделал, когда сложил ее руки вокруг своего телефона и сказал ей спрятаться в ее суперсекретном укрытии. Она также видит его, даже когда не моргает. Краем глаза или когда она забывает не думать об этом. Единственный раз, когда ей не нужно об этом беспокоиться, это когда она попадает в нечеткое место, но папа говорит ей, что это нехорошо, когда она должна попадать в нечеткое место, чтобы чувствовать себя в безопасности. Он называет это «диссоциацией», и когда он произносит это слово, он хмурится, и его глаза тускнеют, и она никогда не хочет, чтобы он выглядел так. Никогда не хочет его беспокоить. Однако его здесь нет. Она не знает, сможет ли побеспокоить его, если его здесь нет. Она также не знает, какие здесь правила. Это не папин дом, это не кафе и не комплекс Отца. Она не знает, что ей нужно делать, чтобы остаться здесь, не знает, должна ли она работать за еду, как с Отцом, или она может просто существовать, как с папой. Хии-чан здесь. Мистер Айзава и мистер Ямада хорошо к ней относятся. Папа всегда рад им. Папа не станет дружить с людьми, которые причинят ей боль. Но она не знает правил. У нее нет денег, поэтому она не может заплатить им. Она еще не умеет хорошо готовить, поэтому не может приготовить им еду. Папа сказал ей, что уборка с химикатами — это для взрослых, но она не знает, папино это правило или правило для всех, и не помнит, как убирать с химией. Она может привести вещи в порядок, сложить их, но все уже выглядит опрятно. Она не хочет использовать для них свою причуду, но она не знает. Она… Она не знает— Что, если они скажут, что вернут папу, только если она воспользуется своей причудой? Ее желудок скручивает, она сжимает зубы, задерживает дыхание. Она не хочет, чтобы ее рвало, рвота делает вещи грязными, а если они грязные, то она снова пострадает— Ее пальцы скручиваются, и она знает, что держится за куртку Хии-чана, но теперь это похоже на грязное платье, которое она носила до того, как пришел папа и забрал ее. Она отрывает руки, вздрагивая и пытаясь вспомнить дыхательное упражнение, которому ее научил папа, четыре-семь-восемь, которое они иногда делают… Хии-чан шумит, когда двигается, а мистер Ямада все еще сидит рядом с ними, слишком близко… Она считает свои пальцы и считает секунды, но кто-то трогает ее и издает шум, и она не может правильно дышать, она паникует, ее глаза затуманиваются, потому что она плачет, как папа, он все время плачет, а она скучает по нему, скучает так сильно— Она издает сдавленный звук и пытается вспомнить, как не вырвать, отряхивает руку, лежащую на ее плече, и соскальзывает с дивана, чтобы свернуться калачиком на земле, она даже не может тихо плакать, что, если папа не хочет ее вернуть? Но ведь и это нехорошо, и вместо того, чтобы бояться всего остального, теперь она просто сердится на себя, так сердится, потому что как она могла так думать о папе, который любит ее и всегда успокаивает, гладя по волосам и говоря о героев и его нет здесь— Капли дождя ее причуды, они брызгают вокруг и обволакивают ее полностью, и Эри издает испуганный полустон, когда ее рог пульсирует, пытаясь прекратить, прекратить, прекратить… Красные глаза и развевающиеся черные волосы, и Эри задыхается от своего воя, обрывает его и теряет сознание.